Их встречают крики.
Душераздирающие, что звучат с каждой запертой камеры. Симфония скорби, облепившая всё пространство.
От этого Корнелия отвыкла. Настолько, что замирает, едва переступив порог Кондракара. Она успела позабыть, что значит это место. Чем оно наполнено и что скрывает в себе.
Ветра здесь нет. Гроз и молний — тоже. Воздух тёплый из-за раскалённой жаровни, шаги заглушены человеческими воплями. Миранда идет позади, насвистывая песню и стучась в каждую дверь забавы ради. Их сопровождают несколько пауков, ползущих под потолком. Они опережают на пару метров, и Корнелия силится не думать о том огромном чудище, появившемся в её камере несколько часов назад. Клыкастое уродство с восьмью лапками. Устрашающих размеров паук, съедающий людей за десять секунд. Вот, что заставило её согласиться.
Не уговоры о сведениях о ком и о чём угодно. А обыденное опасение за собственную жизнь.
Её приподнятое настроение чувствуется капканом. Шаг за шагом, Миранда приближает Корнелию к первому испытанию на прочность. К первой раскопанной могиле, в которую та либо упадет, либо удержится на самом краю. И будет лучше для обеих, если случится второе.
Постепенно крики вклиниваются в сознание, становясь чем-то незначительным. Воспоминания о пережитом притупленно скребутся в памяти, нервируя и сбивая дыхание. Им не попадаются стражники, не появляются Рыцари и не объявляется Седрик в компании Аверды.
Кондракар сегодня по-особенному тихий, безопасный для неё. Несмотря на мучеников, их ощутимые сердцем страдания, она не поддается панике, что норовит обтянуть шею невидимой удавкой. Смиренно следует вперед, проходя знакомые повороты и рассматривая изменившийся до боли храм. Всё в нём говорит о смерти и агонии. Оракул оставил их в самый неподходящий момент. И свою обитель гармонии и равновесия отдал в лапы чудовища, так не попытавшись защитить.
Мысли о поражении Совета Кондракара щемят душу. Сильнейшие из сильнейших были порабощены и унижены женщиной, что умело подловила их и загнала в сужающийся тупик. Та, что младше их по уму и мудрости и не придает значения защите миров.
Оракул, Люба и остальные являлись гарантом защиты Завесы и Вселенной. С их исчезновением и смертью всё обрушилось, словно карточный домик. Равновесие хлипко выдержало первые две войны, наконец сломившись после победы Нериссы. И, уничтожившись, предало их пространство тьме.
— Хочешь, дам совет, — Миранда отвлекает её. Тянет за рукав, вынуждая остановиться. Озабоченная своим желанием, улыбается самой счастливой улыбкой. Но взгляд остается серьёзным, выдавая суровость намерений.
Убежать не удастся. Пауки настигнут сразу же, и, даже если не догонят, то найдут. От них спрятаться невозможно, покуда вокруг состроены стены, узкие пространства и щели.
— И для чего? Разве в этом есть смысл?
— Смысл не умереть в первые две минуты игры. Мне с тобой интересно, не хочу, чтобы всё быстро кончилось. Тогда я расстроюсь, а это худший вариант событий, — лепечет Миранда, сворачивая к лабиринту страха.
Седрик показывал ей это место. Увидев впервые после её заключения, провел по той же тропе, показав, что может ждать за неуважительное отношение к Аверде.
Лабиринт — иллюзия Нериссы. Сильнейшее оружие против заключенных и их упрямости. Мир, сосредоточенный в нескольких каменных стенах, от него тянет смрадом трупов и сгнившей крови. Туман расстилается ковром вдоль каменных тропинок; тяжёлый, пропитанный магией воздух царапает кожу через плотную ткань платья.
Корнелия слышит
их на входе. Те же крики. Детские, мужские и женские. Чудовищные, нечеловеческие, звучащие, точно из глубин ада. Мозг обдает ощущением неминуемой опасности. Он лихорадочно зовет Корнелию обратно, обернуться и побежать прочь, не переступая порог лабиринта.
И Корнелия оступается. Слушая глас инстинктов и рассудка, отходит, сглатывая и учащенно дыша. Всё потому, что страхи её глубоки и безжалостны. И они поработят тех, кто с ними столкнётся лицом к лицу. И тогда закричат мученики ещё громче, оглушая её и остальных.
— Куда это мы отходим? — Миранда ногтями вцепляется в её запястье, останавливая, — так ты надеешься улизнуть?
— Говори свой совет, — Корнелия вырывает руку, леденея от сгущающейся темноты. Ей не сбежать. Но, быть может, получится быстро отыграться.
— Чем больше ты боишься, тем сильнее расширяется лабиринт и тем дальше он тебя заводит, — натянув чёрную прядку на палец, объясняет Миранда. — Ты выиграешь, если увидишь меня. Не пытайся обмануть лабиринт самовнушением. Ты либо боишься, либо нет. Мы можем закончить игру через десять минут, а можем остаться на несколько дней, ночей, месяцев. Считай до десяти. А потом иди. Я успею спрятаться.
Бежать. Пока она не видит. Затеряться среди темниц, найти любое оружие и исчезнуть для всех. У свободы привкус соли и крови, от него хочется отплеваться и прийти в себя. Дурманом мечты травят, занимая мысли не тем. Не то время, не то место, чтобы полагаться на удачу.
Но Меридиан. Заветный город, укрытый под покровом магии, — одно из безопасных для неё пристанищ… Добраться туда за два дня не составит труда. Корнелия пряталась несколько лет, убегала и свой след перебивала чужими смертями. Исчезнуть на двое суток, чтобы затем навсегда потеряться в руинах подземного города…
Она яростно головой качает, понимая опасность и безнадежность затеи. Зарывается пальцами в волосы, срывая беззаботные мечты вместе с тонкими прядками волос.
Нельзя полагаться на повторное стечение обстоятельств. Теперь Нерисса знает всё, сжав невидимую руку на её плече.
И понимание своего положения растворяет во тьме хлипкую сдержанность. Вдобавок, сзади раздается утробное, животное рычание.
Паук Миранды. За спиной, на расстоянии двух метров, возвышается волосатым пятном, и его многочисленные глаза пристально бдят за неё. Раскрытая пасть предупреждает:
шаг, и ты мертва.
— Десять… — совсем, как в начале, в запертой клетке Кондракара, дрожащим и беспокойным голосом начинает считать.
Бежать. Бежать. Без оглядки и остановок, стирая пятки, пальцы ног и изводя лёгкие в безостановочном беге. Добраться до временного убежища, облачиться во всё чёрное, стать безликой тенью и зажить снова счастливо и в относительном спокойствии. Вдалеке от Калеба, Элион и замка Нериссы. Оставить всех в прошлом, во мгле ночной остаться глухим звуком, превратиться в другого человека.
Она бы взяла себе новое имя. Срезала бы волосы ещё раз, светлый оттенок запятнав чёрным. Мысли эти раскаленным углём варятся в душе. Так хочется им поддаться, забыть про все опасности и самонадеянно счастье сыскать за пределами Меридиана. И
Калеб её больше
не держит. И
любовь к нему
не связывает их, как прежде. И смысл в её борьбе обернулся ножом, приставленным к её шее.
— Семь…
Не бояться. Лабиринт чувствует. Корнелия зарывает свои страхи под толщу прошлого и воспоминаний. Оттягивает их от своей плоти, принимая самое верное решение.
Лик её меняется. Лишённая эмоций, она кажется суровее и страшнее. В голубых зеницах пестрит оттенками смерти безмолвная угроза. Холод лабиринта вгрызается в кости. К нему она тотчас свыкается, не позволяя себе раскиснуть и вздрогнуть.
Десять минут или вечность.
Ответ раздается вместе с последней цифрой, прозвучавшей с немой угрозой. И, пересекая заслон, Корнелия погружается в пучину боли. Чужой и собственной.
Перед ней одна дорожка, вытоптанная кровавыми ступнями других. За поворотом, выглядывая из-за угла, на неё взирает нечто тёмное, чьи зеницы светятся жёлтым. Длинные острые когти, вонзившиеся в стену, неспешно вытягиваются, существо тянет лапу обратно, улыбаясь беззубой улыбкой.
—
Я так хочу пить, — мимо стремительно пробегает девочка в белом платье. Её светлые волосы обвязаны красной лентой, маленькие ладошки сжимают отрезанные головы Нериссы и Элион, —
папа, хотя бы глоток!
Пути назад нет, за ней ровная стена. Впереди узкий проход наполняется водой, достающей по колено. Девочка падает, отпуская головы и, вставая, обращается в женщину с перерезанной шеей; рана широкая, из неё, смешиваясь с кровью, ползут пауки.
—
Мой суженный оставил меня, — её изрезанные губы распадаются кусками плоти, обнажая череп — я здесь одна…
—
Друзья не бросают друг друга в беде, верно? — рядом у уха звучит голос мужской, пока ледяные пальцы сжимаются кольцом на её талии. —
Мы выберемся отсюда вместе, только дай мне руку.
Некто облизывает ей мочку. Корнелия вырывается вперед, отшатываясь и едва перемещая ногами в воде, заполненной тиной и водорослями. Фигура, обнимавшая её, рассыпается чёрным песком, в одночасье становясь Седриком.
Он криво улыбается, доставая из воды утопленную девушку с волосами, так близко напоминающими её собственные. Короткие прядки, ожерелье из розового бисера, зелёная юбка, обугленная по краям, ноги, испещренные шрамами детства.
Лилиан. Её милая Лилиан.
Её выдержка лопается, подобно хрустальному шарику. Корнелия отступает назад, не обращая внимание на остальных чудищ. Раскрыв рот, судорожно выдыхает, цепляясь за стены и уходя вглубь лабиринта. Прячась от мёртвой сестры с пустым взглядом, прячась от Седрика, следующего за ней.
Её сердце стучит звонко, биение его ломает рёбра. И стены сужаются, в лабиринте возникает больше ходов и коридоров.
Вид убитой сестры в её памяти живёт с того самого дня, когда Седрик замахнулся мечом, посягнув на жизнь Хранительницы земли. Приказ Фобоса, уничтоживший в ней всё хорошее. Магия её тогда угасла.
Всего лишь на секунду, но Корнелия ощутила её отсутствие всем естеством. Точно насаженная на иглу бабочка, повисла в воздухе, замерев от пустоты внутри.
И вот оно настигло её. Здесь, в окружении оживших страхов, в излюбленном уголке Миранды, где она не прячется, а следует за ней маленьким паучком. Пожирая её страх, проверяя других узников и играясь с их душами в любимой манере.
Три поворота налево, четыре шага вперёд, и Корнелия упирается в тупик.
Искать Миранду нет смысла. Она поддалась панике, убежав от Седрика. Взглянула на монстров, прочувствовала их касания на себе и попала в преисподнюю, облепленную темнотой. И лабиринт отозвался на её чувства, приняв в свои удушающие объятия.
— Дыши, — приказывает себе, опустив голову.
Лабиринт не расширится больше, если сердце её подчинит эмоции. Но
они щекочут. Они дёргают за каждую клетку тела, заставляя бояться.
Ступни проваливаются сквозь сгнившие тела умерших. Она подскальзывается, теряет равновесие, уходя под воду и тут же выныривая с криком. Вода. Окрашена кровью и смолью. Меж пальцев свисают светлые оторванные локоны. Уста запачканы пылью.
Ступая по водной глади, в длинном белом одеянии друг за другом по коридорам следуют девушки с длинными тёмными волосами, закрывающими лица. Их бледная кожа покрыта свежими ранами, рукава оборваны, спина согнута, словно под тяжестью невидимого груза.
Одна из них, приподняв подол, с ненавистью и силой втаптывает мужчину, что поднялся с пола на долю секунды. Размозженный череп разлетается костными крупицами. И Корнелии хватает мгновения, чтобы вскочить и сжать кулак.
Девушка резко оборачивается к ней. Вместо глаз — две ямы. От уха до уха тянётся кривой линией шрам, на впалых щеках горящие огнем руны, кожа бледна, в жилах течёт чёрная кровь. В её худых пальцах покачивается фонарь, источающий яркий красный свет. Он отталкивает тьму, защищая невидимым куполом девушку.
Её Сёстры замирают вместе с ней. Вглядываются в Корнелию, принюхиваясь и подбираясь ближе, не ради любопытства. Замыслы их отражаются в злом оскале, в хищной походке, в леденящих душу смешках.
Самая высокая тянёт уродливую, проткнутую иглами, руку, силясь ухватиться за Корнелю. Затянуть на дно, как и всех остальных, разбить её голову и насладиться вкусом новой жертвы.
Стоит Корнелии ударить её, как вторая бросается вперед. Резво и с лёгкостью, вытянув с ножен кинжал с исписанной рукоятью. Третья не шевелится, освещая себе представление. Её фонарь истошно дрожит, борясь с наступающей тьмой для всех.
Она поступает так, как поступала всегда, едва завидев перед собой оружие. Осознавая, что это крайний шанс и последний момент для победы, оборонялась, переставая убегать.
От Сестёр не убежишь. Они, подобно гарпиям, окружили, от жажды и голода сходя с ума. И, делая выпад, переступая с ноги на ногу, Корнелия от оков страха избавляется, принимаясь защищать себя. Не в внезапностью, а последовательно. Сгинув от удушья и бессилия. Плавно проникнувшись злобой за попытку покушения. Доходит до точки невозврата, перестав жалеть себя и убегать от реальности.
Жизнь её стоит намного больше, чем смерть в этом лабиринте от тварей, распустивших изуродованные руки.
Кинжал выхватывая, шагает в сторону. Отточенно и умело, замахивается, следя пристально за всеми тремя, держа на конце острия самую спокойную, ту, что с фонарем. По телу льётся адреналин. Подстёгивает нападать, не задерживаясь у угла и не дожидаясь ответного удара.
И Корнелия медлит, силясь понять, духи ли перед ней. Просчитывает, достаточно ли будет одного взмаха, чтобы убить высокую, щёлкающую костлявыми пальцами. Достаточно. Но рукоять соскальзывает, кинжал выпадает из ладони, а Сёстры срываются с места, пронзительно крича.
Хейл приседает, тут же ловя кинжал, поднимается, хваткой острой, до хруста сжимая подбородок одной сестры, которую поймала в последнюю секунду. Держит на расстоянии, пока лезвием ломает челюсть другой. У самого края шеи, воткнув по самую гарду, проворачивает остриё, с упоением вслушиваясь в предсмертный хрип.
Вспышка уверенности гаснет, приводя к горькой прострации. Мученики стягиваются к ним в надежде отобрать фонарь. И Корнелия не медлит с другой, всаживая крепкое, навороченное и тяжёлое лезвие в её грудь. Отталкивает ногой, заносит кинжал вновь, налетает, добивая и целясь прямиком в шею, украшенную ажурной повязкой.
Вой их не заглушить рёвом собственного страха. Рассыпаются так, словно никогда не существовали. Кромешный мрак рассеивают свои сиянием, которым Корнелия пользуется мгновенно, выхватывая фонарь и отгоняя от себя тьму.
Светящиеся глаза, шёпот, сотворенный агонией и болью, холод. Стены с выцарапанными на них днями, пол, что увяз в воде. Она пробегает несколько поворотов, отталкивая всех узников и ища Миранду. Но её нет нигде.
Змеиное шипение прорезает пространство. Плач Лилиан дезориентирует, приводя в растерянность. Туман же, поднимаясь, окутывает каждую потерянную фигуру. Каждое ссутуленное и исхудалое существо в человеческом обличье. Она до побеления костяшек сжимает рукоять, теряясь в проходах и по наитию ища новый поворот. Всё угасло. А свет фонаря тускнеет.
Чей-то издевательский смех закрадывается внутрь. Корнелия оборачивается, видя перед собой Калеба. Узнает по спине, мечу и дыханию. Пятится от него, держа оружие у груди в предупреждающем жесте. Еле перебирая ногами, отходит, наблюдая, как он рубит людские головы, и как они отлетают, подобно кускам грязи.
И чувствует он её нутром, застыв и присмотревшись. Она знает, это
не он. Не в том реальном виде, а приняв облик чужого мучителя. Потому глаза его так страшны, а на бледных губах играет ублюдская ухмылка победителя.
Убегает снова, слыша его настигающие шаги. Слыша, как он зовет её, ласково, обманчиво, совсем, как после первого поцелуя. Имя её произносит мольбой и откровением, по-настоящему. Лабиринт с ней играется злачно и кровожадно, вытаскивая наружу каждую слабость.
И в момент Корнелия превращается в загнанную лань. Измученную и уставшую. В тупике оказываясь вновь, не пытается выбраться и сбежать. Не старается защититься, обняв себя и молча смотря, как приближается Калеб. Как за ним следует Лилиан, держа свою отрубленную голову в руках. И как Седрик, облизывая окровавленные пальцы, замыкает их строй.
Вода кажется чем-то незначительным. Пережитком прошлого. Корнелия чувствует, как грудь стискивает болью. Как ничто её больше не пугает.
Страх исчез. И её, до краев опустошенную, сжирают стены, молчаливые чудища и ледяное течение.
Ничего. Горсть пепла на языке, в высосанной душе — безразличие. Корнелия так и не убирает кинжал. Держит в стальной хватке, взирая на ожившие кошмары. Склеры прожигает слезами. Слезами бессилия.
Недавняя решительность в битве с Сёстрами сгинула. И равнодушие к своей жизни сокрушительно бьет по сознанию. Сил не осталось. Не перед Калебом, ни перед Лилиан.
Хочется к Элион. В её утешающие объятия, взглянуть на неё снова, добрую, солнечную и сильную. Прижаться к ней, выплакаться и бороться дальше вместе. Тоска по ней ухудшает положение. Сердце надрывно бьется, будто в агонии.
Здесь, в окружении воцарившихся страхов, впервые за долгое время сломавшись, плачет. Навзрыд, не вытирая глаз и выплёскивая всё, что отравляло изнутри. Так будет легче. И всхлипывая, отворачивается к стене, чтобы не видеть смерти своей. Миранда победила. Её не найти. А духи ждут, молчаливо смотрят, приготовившись напасть.
Тишина убаюкивает. Никто не кричит, лабиринт замер в ожидании. Слёзы её обращаются кровавыми реками. Темнота греет. И нет в ней ничего более страшного, чем её безмолвный плач. Ей кажется, что конец наступит в этом мгновение. Нужно только глаза закрыть, прислушавшись к биению сердца.
***
— Мы договорились, что веду разговор я, — напоминает Элион, перешагивая через ступеньку, — подождёшь в коридоре. Не хочу, чтобы ты пугал её.
— Я её не пугаю, — не соглашается Калеб, идя позади и освещая путь факелом. — Моё присутствие — вопрос безопасности.
— Постоишь в коридоре, — настаивает Элион, устав от его упрямства.
— Это я сам решу, — он обрывает возможность ответить, оставив её позади.
Элион содрогается от холода, зарывшись поплотнее в плащ. Ждёт, пока Калеб откроет все замки, мысленно решая, что сказать Корнелии. На короткий миг её сгибает от непреодолимой усталости, накатившей так внезапно, что приходится прислониться к стене. В замешательстве, Элион срывает бинты с пальцев, видя, что раны образуются сами по себе.
— В чём дело? — Калеб придерживает дверь ногой, внимательно всматриваясь в её кровоточащие раны.
— Понятия не имею, — выдыхает, растирая ладони и от боли морщась. Ничего не проходит. Это не иллюзия. — Забегу позже к лекарям. Открывай.
Действуя по своим соображениям, он заходит первым, мгновенно озираясь по сторонам. Нет никого. И цепи висят с оковами так, будто никто в них никогда и не был. Элион отталкивает его с прохода. С минуту вглядывается в каждый угол, лихорадочно ища светлую макушку и жалящий голубой взгляд.
— Где она? — Севшим, рассеянным голосом спрашивает, дотрагиваясь до цепей.
Злость в ней перевешивает ослабленное состояние. Ладонь пронзает светом. Она цепь вырывает, словно сорняк. Поворачивается к Калебу, дыша тяжело.
—
Она провела в цепях на Кондракаре, — цедит так ненавистно, с презрением, с готовностью задушить его колдовством. — И ты видел, во что превратились её запястья. Почему не веревка? Почему нельзя обойтись без этого, Калеб?!
Он не отвечает, склонившись над пятном на каменных плитах. Слюна, размешанная с дёгтем. Пахнет разложившимся трупом. А в углу плетет паутину паук. И сознание сшибает его мгновенно.
— Найди мне её немедленно, — требовательно, жёстко, Элион приказ отдает, став принцессой, а не подругой, с которой он разговаривал в саду у замка. — Если не найдёшь — проведешь в этих же оковах всю оставшуюся жизнь. Я уничтожу тебя и морально, и физически, пока ты будешь умолять меня остановиться.
Калеб не слушает, что говорит Элион. Всмотревшись в поблёскивающие нити, следит, как паук всё плетёт и плетёт, в камере Корнелии, над её постелью, не пугаясь незваных гостей. Встав на носочки, Калеб срывает паутину и паука, раздавливает его меж пальцев и бросает в зажженный факел.
Он предупреждал Миранду. И сделал это по-хорошему, чего она не учла.
***
— Повелитель, — стражники мгновенно почтительно опускают головы, видя его у входа.
С его пути отступают моментально, видя резкость движений и поджатые в недовольстве губы. Не останавливают, чтобы донести новые сведения и не препятствуют его быстрому шагу. Не смотрят вслед, принимаясь заниматься своими обязанностями. Их не касается ничего, что связано с ним. Правило первое для всех надзирателей.
Три лестничных пролета вниз, огибая этажи Аверды и темницы. Вдоль по широкой тропинке, в самую гущу холода, ужаса и главного испытания для всех заключенных. В любимое место Миранды, её главную обитель.
Лабиринт. У заслона нового приказа ждёт паук, которого Калеб безошибочно распознает с первой секунды. Едва способный говорить и рационально мыслить, бесшумно вынимает из пояса отравленный метательный нож, целясь в мерно вздымающееся брюхо.
С него достаточно терпения, понимания и покорного молчания. Предупреждение, ясное и понятное, прозвучало два раза с разной интонацией, но c одним смыслом. И ошибкой Миранды было принять это как шутку.
Будто он, лишенный магии, не сможет задушить её руками без подручных средств. Будто её пауки смогут навредить ему, а сама она, посмеет замахнуться на него, забыв, кто он есть.
Заточенное лезвие прорезает расстояние с чудовищной скоростью. Паук вскакивает, его шипение и рокот заполняют собой всё. Звуки боли, такой уместной и приятной, врываются в его сознание сладостной песней.
Яд заживо его ест, не давая атаковать в привычной манере. Заваливается на бок, бесцельно шевеля лапами и плюясь кровью. Не умрет, но пострадает. В наказание за глупость девчачью. Калеб отплатит сполна, зная, чего опасается Миранда всю жизнь.
И заслон для него — последняя преграда. Калеб за ним уже бывал, в последний раз чуть не погибнув от жажды. Схватив горящий факел, в лабиринт входит без боязни. Без задних мыслей, взяв под контроль весь разум свой и огородив его от пагубного влияния алчных и голодных существ. И чудища перед ним принимаются прятаться, чужие страхи ему чужды, в собственных давно захлебнулся, перестав распознавать их.
Он глядит на всех с враждебностью, выискивая Миранду. Проталкивается сквозь потерянных узников, прожигая им лица и волосы, не слушая криков и не поддаваясь хитросплетениям лабиринта. Бездушное пространство не может его сломить. Оно не то, что способно проесть плешь в его сознании и управлять им оттуда. Ни темнота, ни вода, ни блеклые фигуры мучеников не спугнут его. Калеб это уже давно пережил.
Потому по проходам он следует поступью твёрдой. Потому он бесстрастно, не поведя бровью, поджигает нападающих, наполняя коридоры запахом горящей плоти. Так Миранда ощутит присутствие его сразу же и в вони этой прознает его угрозу.
Кто-то отчаянно нападает со спины, вжимая его в стену. Челюсти смыкаются у уха, Калеб отталкивается двумя руками, мигом разворачиваясь и видя перед собой Седрика. И огнём его обдает, в змеиную пасть заталкивая факел.
Тьма его не спугнет. И в ней этой он движется, как прежде, не боясь и эмоции не выпуская из раскаленной хватки. Проходит несколько поворотов, прежде чем слышит женский плач, от которого что-то внутри бьётся и ломается. Калеб замирает. Среди потерянных душ, вслушивается, поворачиваясь на звук. Быть может иллюзия. Очередная уловка, заманивающая в капкан.
Хуже становится не от сгущающихся силуэтов. А от того, как гулко бьётся сердце в ответ. Он наваждение хочет смахнуть, но не удается. Оно сидит глубоко внутри, под захороненным прошлым, под стёртыми воспоминаниями. Мечет, рвет и просится наружу, прямиком к всхлипам девичьим.
Страшилища нападают вновь, стремясь повалить его на спину. И руки чужие облепляют со всех сторон. И шевелиться становится сложнее из-за воды. Сваливают его мигом, воспользовавшись секундной заминкой.
Сбивают с ног, погружая под воду. Чьи-то пальцы давят на шею, кольца на них царапают кожу. Калеб дыхание задерживает, не срываясь на излишнюю борьбу. Мерзнёт, в толще ледяной воды узнавая голос Корнелии.
Хочу пить. Хотя бы… глоток.
Она молит хрипло, тоном угасшим, со слезами, словно говоря ему. Мозг его прошибает неизвестными чувствами, не принадлежащими ему. Калеб давится страхом, вынужденно, пока слух сдавливает её истошной просьбой.
Ухватившись за ворот туники, тянет существо к себе, положение меняя и поднимаясь. С остервенением бьёт его об стену, трещины пуская и череп ломая. И в стёртой кровью внешности узнает Джонатана, пальцами разрывая гниющую плоть.
Звать по имени опасно. Лабиринт воспримет это по-своему, сочтя за вызов.
И идти остаётся вслепую, держась за камни. Но настигает он Корнелию быстро, завидев туманный свет красной лампы. Ночник, отгоняющий духов.
Духов, что столпились вокруг неё в ожидании новой смерти. Их здесь десятки. Разного роста, формы искривленного туловища. Облизываясь, жаждут того самого момента.
Который он нарушает появлением своим.
— Корнелия, — зовёт её холодно, сшибая с пути своего узников. Они ему не ровня. С мечом или ножом, едва ли успеют сделать неверный шаг в его сторону.
Осязают, что Калеб не боится. Что взять его темнотой не получится, а напугать внешним видом — самая малая и ничтожная попытка. Капли стирая со лба, он подбирается ближе, не вглядываясь в очертания демонов. Ищет её, находит и едкое, неправильное облегчение испытывает от вида её.
— Идём, — ладонь подав, наклоняется. — Всё закончилось. Вставай.
Корнелия смотрит на него так, будто видит впервые. Фонарь почти погас. Она сжимает кинжал, взглядом просит уйти и не возвращаться. Так много сожаления в ней и немого отвращения, что сосредоточенность его трескается.
— Они тебя не тронут, — садится напротив и близко, спину свою подставляя под удар.
Пытается её безвыигрышно убедить в невозможном. Прикасается осторожно к щеке, неспешно вынимая кинжал из дрожащих пальцев. Прядку за ухо заправляет, простой людской заботой возвращая в мир этот, в реальность, покореженную увиденным. И Корнелия ощутимо жмётся от него, не взирая на мягкие касания. Пугливо веки прикрывает, не желая видеть его.
— Каково это, — сипло спрашивает, — быть чьим-то страхом?
— Великолепное чувство. Продлевает жизнь.
Ему не до разговоров. Вопросы бессмысленны в обстановке, кишащей опасностью. Одежда её промокла полностью, волосы спутались, уста искалечены и покрыты порезами. Ноги почти не шевелятся. В своём уголке, согретом светом красным, к смерти взывает. Ждёт, когда та пасть свою сомкнет на её шее.
Что ещё хуже — не борется. Равнодушно ведёт пальцем по колену, неторопливо сползая вниз.
— Зачем ты тут?
— Выполняю королевский приказ, — отчужденно звучит, не сводя взгляда с неё.
— А я думала, решился убить. Тот, — кивком на толпу указывает, — уже давно готов.
Оборачиваться не нужно, чтобы понять, о ком говорит. Калеб вздыхает, не находя правильным реакцию свою на эти слова. В противовес льду и жестокости мыслей, сердце дышит огнем.
Зараза не стоит на одном месте. Она движется по жилам, по всему телу, отравляя эмоции. Её искоренить нужно, пока не стало поздно, но чувствуется, что обратный отсчет запущен.
Вот он глядит на неё, пронзительно, беспощадно и тяжёло. И мысли его бьют колоколом об её необходимости. О том, что без неё Калеб не сможет уйти не из соображений ответственности перед Элион. Прикованный её бездействием к полу, спиной закрывает, силясь показать, что с ним Корнелия в безопасности.
Как только свет угаснет, чудища ринутся к ним. И Калеб не сдвинется, продолжая ладонь держать на её щеке и смотреть. Так въедливо, что под рёбрами зудит.
— У нас нет ничего общего, — уверяет так надежно, вынуждая верить.
— Тебе так кажется, — не соглашается, смахивая его руку. — Ты ничуть не лучше.
Значения не придаёт тому, что сказала. Однако, Калеба коробит. И себя ненавидеть хочет за это. Так быть не должно. Дремать вечность этому чувству полагалось.
Она сама встает, бросив фонарь и навстречу страхам идёт. Останавливается у ожидающего Калеба, от которого бежала в надежде спастись. Окруженный другими чудищами, он следит за ней, меч наготове держа.
Оставляет позади другого. Живого. Того, что готов был удар на себя принять и, стиснув зубы, давился противоречиями в себе.
— Знаешь, ты всё-таки прав, между вами ничего общего.
Прижимается к нему, осязая колючий холод и бездушие. Зарывается лицом в изгиб плеча, умиротворение встречая в объятиях покойника, созданного лабиринтом. Ей с ним удивительно хорошо и спокойно. Меч его не пугает, а в глазах видится мир, усыпанный мерцающей тьмой.
Ей бы остаться здесь навсегда. Но с наступлением темноты Калеб забирает ту несбыточную мечту, пока другой в тьме этой ищет её, бросив меч.
