***
— Она сказала, что вернёт силу. — И ты в это поверила? — Элион выглядит удивленной. Она перестает перебирать жемчужины на рукаве, посмотрев на Корнелию так, что горло сжимается. — Почему орамеры у неё? Разве Оракул их не уничтожил? Взгляд её не замечает, упорно сосредоточившись на своём. Вернули снова в клетку, но кандалы надевать не стали по приказу Элион. В её отсутствие в камеру поместили одноместную койку, небольшой столик и стул с низкой спинкой. Уюта не прибавилось, но зато спать приходилось не на холодном полу. Простыни не первой свежести, ржавые крепления скрипят, прорезая слух. Элион стоит, не облокотившись и не присев. Края её платья в миллиметре от земли; расшитое белым золотом, с орнаментами и широкими рукавами, воротником-стойкой. Измучена переживаниями, волосы растрёпаны, а мочки ушей разодраны из-за застежёк. В какой-то момент Элион сдается. Занимает стул, прислонившись к грязной стене. Тяжко выдыхает, трёт лицо и гнетуще молчит, чему Корнелия не мешает. В отдалении, на пошатанной койке, прижав ноги к груди, греется. Всё готовится увидеть пауков, хоть какой-то след от Миранды, но ловит только себя на излишней нервотрепке. Прошло не больше нескольких часов. Калеб доставил её к замку быстро, не заговаривая с ней. Держал за предплечье всю дорогу, дыхания его не было слышно, но касания теперь же чувствовались по-другому. Чуждо и превратно. Словно трогало её омерзительное существо, а не человек. Ладони холодные, пальцы — оковы, но в другом виде. Без него дышится легче. И становится чуть лучше. — Оракул не успел, — отнимая руку от лица, огорчённо проговаривает Элион. — Нерисса не даст тебе сил. Это очевидно. И выбора у тебя тоже нет. Если она решила, что ты отправишься на Замбаллу, то так и будет. — Когда вы в последний раз там были? — Месяцев шесть назад. Тогда чуть не погибли, потому что ядовитые пары в воздухе столь сильные, что одному стражнику пришлось пересаживать кожу на ноге. Прежняя попросту растворилась. Вы отправитесь вплавь, Замбалла, как ты помнишь, окружена солёными водами. Примерно три дня, если море не разбушуется. От упоминания воды Корнелия отворачивается, чтобы скрыть ту неуверенность в глазах. Она опасается плавать в мелких ручейках, не вынося звучного журчания, всплесков и быстрого течения. Корабль, который возможно перевернуть одной сильной волной, не вызывает доверия. Оттого во рту пересыхает. Три дня бок об бок с главным страхом. Не покидать каюту невозможно, звук ударяющихся об корпус волн будет слышно отовсюду, а её искалеченное воображение быстро завершит картину представленным. Запах соли, водорослей и постоянные разговоры капитана повыдёргивают нерв за нервом, пока не останется ничего. Впридачу ко всему её сопровождает Калеб. Попросить напоить снотворным на всё время язык не повернётся. Отсиживаться в запертом пространстве и трястись из-за каждого резкого укачивания не позволит. И Элион, так вовремя сказавшая о неспокойном море, положение не спасла. Ведь утонет сразу, как только провалится в ледяные тёмные воды. Страх своё возьмет, повелевая телом и реакциями. Усмирит голос рассудка и потянет её на дно, прямиком к костям утопленников. Вздрагивает, ощутив прямой и сканирующий взгляд. Элион глаз не сводит взволнованно, ожидая худшего. И тогда Корнелия делится, непривычно равнодушно звуча, когда сердце истязается в пытке. — Когда-то я пыталась обокрасть Джонатана Лудмура, — не заботится, скажет ли ей что-то это имя, — меня поймали сразу. Он держал, может ещё продолжает, бордели, игорные дома в Заветном Городе, кичится властью, деньгами, а я на тот момент обезумела от голода и поисков Калеба. Решила, что могу незаметно украсть мешочек с монетами и накормить себя. Прерывается, вкус воспоминаний чувствуя во рту. Тело отзывается слабой дрожью. Голос несвойственно превращается в хрип. — Я считала в первые десять часов. В наказание меня хотели утопить, но Джонатан быстро увидел, что я не умею плавать, задерживать дыхание под водой и зрелища не получится. Поэтому он вздумал научить меня этому. Пять часов подряд с небольшими перерывами меня топили в жестяном тазу, постоянно меняя воду, если вдруг она становилась тёплее положенного. Элион отстраняется от стены, губы её сжимаются. Испытывает гремучую смесь злости, отвращения и боли. Не за себя. За Корнелию. С самого их детства знает, что она не умела плавать и всё же когда-то хотела научиться этому. Без принуждения, спешки, с особым желанием и собственным рвением. Вышло наоборот. И слыша всё, Элион несвойственно для себя звереет. Джонатан в ответ на немое позволение вести запрещенную деятельность, отдает королевской казне сорок пять процентов выручки. Браун знакома с ним, потому как видит его каждый месяц на аудиенциях. Вести с ним переговоры неприятно, но не из-за обсуждения грязных денег. Человек он такой, что в его присутствии хочется побыстрее уйти. Смыть с себя его словечки, взгляды, из памяти выковырять гадкий и непристойный смех. Избавиться от ощущения, будто тебя водят за нос колючей проволокой. Элион известно, что Джонатан похоронил не мало людей. Из своей инициативы, стремления проучить и показать всем, как с ним дела вести не стоит. Советники предпочитали не видеть этого, зная про сделку между ним и Казной. Его проценты кормили половину войска, а приятное времяпровождение в его игорных и питейных заведениях сполна усыпляло бдительность и все возражения. — Я перестала считать, когда это стало бесполезно, — Корнелия вынуждает её вернуться из мыслей, — сначала таз, потом озеро. Я захлёбывалась, меня приводили в чувства, откачивали и затем снова бросали в воду. Раз за разом, пока не надоело. Связывали руки, ноги, держали в рыболовной сети. Под конец запихнули землю в рот. — Это… — Ты говоришь, что я поплыву. Но я охотнее брошусь в огонь, чем поднимусь на судно, — теперь же Корнелия смотрит в ответ, во взгляде мешая горечь прошлого и уверенность в своих словах. — Я не прошу отмщения или возмездия. Я рассказала не для этого. Ты общаешься с Калебом дольше, чем я. Ты можешь повелевать и указывать на законных правах. Убеди его не трогать меня всё то время, пока мы плывём. Я закроюсь в каюте и хочу, чтоб меня не беспокоили. Мне тяжело выносить глубину и знать, что я в любой момент могу в неё провалиться. И я не хочу, чтобы он видел меня в этот момент. — Корнелия, — Элион прерывает её без резкости, выслушав каждое слово, — я не могу повелевать Калебом. Он никогда не слушал и не послушает моих указов. Спасибо, что поделилась. Я сделаю всё, что в моих силах. И я сомневаюсь, что Калеб позволит тебе всё время быть в каюте, даже если это безопасно. Еду тебе никто не будет носить. Моряки очень суровые, неженок не потерпят на палубе. — Что будет после Замбаллы? — Она отвлекается мгновенно, не желая и дальше слушать о Калебе. — Сначала твоё противоядие, потом остальное. Нерисса не спешит. Считает, что ты никуда не денешься. Внутрь входят без предупреждения. На пороге появляется Ищейка, сверкая багровыми зеницами. С его пасти сходит нечленораздельное рычание. Грудь обвешана той самой цепью, что одним ударом доводит до предсмертной агонии. В нём нет ничего человеческого. Монстр из преисподней, явившейся по повелению хозяйки. Взор его полон жажды крови. Длинные уродливые пальцы сжимаются и разжимаются. Элион встает. Выпрямляется, отдавая приказ на неизвестном языке. Ищейка преклоняет колено; Элион его не боится. И говорит с ним властно и сухо, как подобает повелительнице. Он не отвечает, послушно внимая каждому слову. Поднимается, массивная фигура его занимает слишком много места. Но не так пугает безобразное естество его, как голос, звучащий глухо и с особой грубостью. — Что ты ему сказала? — Любопытствует Корнелия, спустив ноги. — Попросила наведаться в Заветный Город, — она срывает с платья два драгоценных камня, отдавая их Ищейке, — хочу кое-что узнать. Тебе не о чем беспокоиться. Допытываться смысла нет. Корнелия не прощается с Элион, но явственно осязает, как усталость за прошедшие дни отыгрывается на ней. Веки слипаются, а тело тянет камнем на койку. Не замечает, как Элион создает магический тёплый покров, обволакивающий её, точно одеяло. Не слышит, как она просит прощения, обещает больше не оставлять и сражаться отныне вместе. Засыпает так быстро, что сон кажется резкой вспышкой. И пробуждаясь, не ощущает отдыха. Не зная, сколько проспала, стаскивает душный плед, мигом улавливая чьё-то присутствие. Нет, не Калеб. Он не прячется, сразу показывая себя. Не Элион и не Нерисса, что невозмутимо ждали бы пробуждения. В углах комнаты образовалась паутина. А на столе, выстраивая карточный домик, веселится Миранда. — Я тебе обещала правду, — начинает она, достраивая верхушку. — И пока ты не исчезла, могу рассказать.XVI.
21 апреля 2023 г. в 20:35
Старая, заброшенная церковь на окраинах Теней.
Излюбленное воронами место, в котором святое посягнуло тьме. И воздух здесь особенный, как и увековеченная тишина. В них с особым наслаждением придаёшься отдыху и медитациям.
Он проходит по каменным дорожкам, усыпанным засохшими листьями. Вдоль выцветших кустов роз, мимо пустого, разрушенного фонтана с мёртвыми лебедями-статуями. На остроконечную ограду с каждым шагом его приземляется всё больше птиц, тёплый ветер раскачивает голые ветви деревьев, срывая вместе с тем увядшие лепестки цветов.
Перед ним возвышается здание. Разноцветные витражи уцелели, пропуская в волшебном окрасе солнечный свет внутрь. По высоким стенам вверх, соревнуясь, ползут трещины и виноградные лозы. Расписанная тёмным золотом, железная дверь отворяется со скрипом, пробуждающим жизнь внутри собора. Вырезанная фреска сотворения мира на дверной поверхности останавливает всякого входящего, вынуждая присмотреться. И как только в проходе оказываешься, сдержанный, чистый аромат сандала и можжевельника искушает нюх.
Не тот храм, что под видом благодетели творит зло, купаясь в жертвенных подачках бедняков. Не то место, опошленное религией, корыстью и жадностью. Уцелевшие пустые скамьи протерты; несмотря на одинокую участь, в церкви всё ещё бьется жизнь.
Которую он поддерживает усердно, благовея перед чистилищем своим.
Лучи ломаются, перепадая едва заметными бликами. Под сводом ютится тепло. Свечи зажжены, пахнет растаявшим воском, дверь захлопывается, отсекая его от измерения всего. Фобос присаживается на первый ряд, перед высеченной из белого камня ликом Тёмной Матери, склоняя голову в почтительном жесте.
Она, застывшая в танце, тянет руки к призрачным зрителям. Лицо её укрыто фатой, достающей до ступней. Длинное свободное платье словно развевается на ветру, на макушке играется солнечный блик. Желанная мессия, создательница всего и прародительница сущего. В присутствии её чувствуется сила, что невзрачно тянет за собой. Стоит посмотреть на неё, как мир вокруг предается огню и хаосу. Испещряется, меняется, обнажая истинную суть свою.
Слова её звучат в сердце. Их не услышать тем, кто далёк душевно от Тёмной Матери. Всякий, кто придерживается единства света, добра, святости и его главенства, отрекается от Матери. Слепцы, не уважающие равновесие и тёмную сторону измерения, в котором существуют. И если они не желают видеть её, следовать за ней и признавать, то Тёмная Матерь ответит тем же, в Сумрачный День испепелив их в праведном гневе.
Фобос глубоко признателен ей. Блаженно млеет перед силуэтом каменным её, отдавая дань уважения и любви. Без неё у него бы ничего не вышло. Это она, укрытая тьмой, награждает и благословляет, так щедро делясь силой и могуществом. Получая своё — отдает взамен, не скупясь. Рожденная с её чрева, земля кормит всех алчных во всех измерениях. Кровь её, обращенная в воду, не даёт сгинуть от жажды. Солнце — частица сердца её, согревает, давая жизнь.
— Я — тот, кто был создан тобой, — твёрдый, безропотный тон, гремящий в пустых стенах, — тот, кого ты заметила и наделила своими дарами. Кровь моя — твоя, сердце мое — твоё, бренное тело моё — сосуд, который Ты наделила силой и мудростью. Раскрой же веки свои, вновь, молю, и узри мою верность. От начала дней своих и до последнего вдоха, я клянусь служить тебе. Да грядет Сумрачный День. Да затмит Чёрное Солнце весь свет. А дыхание твоё сожжёт всю землю дотла, чтобы затем, возродить новую цивилизацию, чтящую тебя, как единственную правительницу всего живого.
И в молитве он находит покой. Закрыв глаза, тянется к тьме; чувствуя внутри её, радуется. Тело обдаёт пламенем веры. В нём сгорает страх, сомнения и бессилие.
Раскрыв веки, видит её. Чувствует, как магия его превосходит саму себя, пробивая вершины. Облегчение сменяется решимостью. Безызвестность, растаяв, обращается в смелость. Кончики пальцев подрагивают от рвущейся наружу силы.
Матерь ответила на его зов. И клятву его приняла, наградив ещё большим могуществом. С ним он вернет Меридиан, по праву принадлежащий ему. Родная земля, перешедшее с момента рождения королевство, титул, который был завоеван.
Всё то, что его — вернётся. Кровью, разрушениями и войной, Фобос возвратит каждый клочок земли. И если на то потребуется, призовёт теневых всадников Астрала. Добьется желанного с благословением Тёмной Матери, трон свой получит обратно, прогнав лживую завоевательницу с мира этого.
Нерисса ответит за всё стократно. Ярость в нём клокочет, превращаясь в густую, беспощадную магическую мощь. Тело его почти что клетка для неё. Кости чересчур слабы, а кожа, словно душащий кокон, из которого не выбраться.
Медленный вдох и на ладони образуется колдовство. Тьма переливается алым, струится, окутывая фигуру его. Её так много, что свечи гаснут, трещину ползут по полу, стремясь к статуе Тёмной Матери.
— Patrem, вы снова увлеклись, — юный девичий голосок отвлекает Фобоса. Он прячет силу в себе, усердствуя и не пропуская ни одну часть. — А обещали, что поиграете со мной.
Девушка, едва достающая ему до подбородка, выходит из молельни, перебирая в руках драгоценные магические камни. Её светлые волосы чуть ниже груди обвязаны у кончиков алой лентой. Голубые зеницы смотрят с азартом и волнением, узкие длинные пальцы на этот раз испачканы сажей и землей.
Выросла. Из гадкого утёнка с неприметной внешностью в прелестного лебедя. Грациозная поступь, миловидная внешность, впечатляющая своей необычностью. Потому как одна половина лица её сожжена и стянута безобразным рубцом.
— Лилиан, — Фобос ласково зовёт её. — Я о тебе не забыл.
— Не врите, — улыбается, выходя из тени, — вас не было с самого утра. И сейчас вы предпочли не мою компанию.
— Необходимость, — он взглядывает на статую, светясь в ответной улыбке, — ты ведь знаешь, что я собирался к тебе. Мне был необходим покой.
— Ходили на разведку? Во внешний мир? — Сапфир и рубин звучно ударяются друг об друга, слетают с её руки и, приземляясь, разбиваются.
Лилиан останавливается, будто получив удар. Переводит огорченный взгляд на осколки камней; её плечи опускаются, как и кончики губ. Доселе радостная, она в смятении опускается, начав собирать обломки.
Фобос приседает напротив неё, полы его плаща собирают пыль.
— Извлеки из этого урок, — мягко указывает, протянув ладонь над осколками. — Занимаясь двумя вещами сразу, ты рискуешь ни одно не закончить. Камни тебе стали примером.
Его магия склеивает куски, поблескивающие в свете солнца. Кропотливо, бережно и аккуратно, он возвращает камням прежнее состояние и наделяет ещё большим блеском, от коего Лилиан мгновенно приободряется.
— Научи меня этому! — Просит, в восхищении наблюдая за его колдовством. — Тоже хочу так.
— Ты изучила тома древнего исцеления, как я тебя просил? — Он подаёт ей драгоценности, поднимается и помогает встать Лили. — Если нет, то можешь не просить.
— Мне скучно читать пыльные фолианты. В них много тяжёлых предложений, я теряю суть уже на третьем слове. Может, предложишь что-нибудь полегче?
— Сказок с картинками, увы, нет. Что именно тебе непонятно в расчёте количества каждой травы для зелий? Или ты путаешься в значениях каждого вида и подвида, их там с сотни, понадобится вся жизнь, чтобы запомнить всё.
— В том-то и дело, patrem, — восклицает Лилиан, — я хочу изучать. А не учить. Большая разница.
— Разве не ты хотела стать великой целительницей? — Беззлобно поддевает её Фобос, — Для этого нужно корпеть над книгами и над людьми годами, если не десятилетиями. Знакомые мне лекари добились желаемого почти под старость.
Она затихает, убирая камни в карманы плаща. Прячет изуродованную огнем часть лица, по привычке и из смущения, коим напрягает его.
Первая ошибка, в которой Фобос признался себе и раскаялся, состояла в убийстве столь невинного дитя. Та Лилиан, земная, прожила слишком мало, не успев увидеть и одного процента всех чудес. Гонимый жаждой власти, жестокостью, свирепостью, Фобос рубил головы с плеч на каждом шагу. Просто потому что чувствовал в этом необходимость.
Знал, что этим порождает страх, из которого прорастает запоздалое уважение. Нет более сильного оружия, чем вязкий и сжимающий в тиски кошмар внутри каждого. И он этим искусно пользовался, покуда осознание не отвело ему сильную пощечину в виде Лилиан.
Хранительница и сердце земли. Детская душа, испачканная чужими амбициями и кровожадностью. Отдав Седрику приказ убить её, Фобос и не предполагал, что вина взвалится на него позже, в минуту поражения, в миг обессиленности и тёмной кары. Как и все, Лилиан составляла важнейшую часть баланса света и тьмы, но в отличие от всех других, являла из себя волшебницу.
И бремя её пробуждалось день ото дня вблизи Стражниц. Волшебство, хоть и крайне безобидное, проявлялось всё чаще, пугая саму девочку. Судьба её заключалась в поддержке столь уязвимой, по-своему нестабильной стихии, приводящей в ужас остальных. Чего только стоит одно, совершенно неожиданное землетрясение, способное забрать миллионы жизней.
Гибель её повлекла за собой ухудшение жизни. Земля, где бы она ни находилась, уже не снабжала человечества всем необходимым. Иссыхала почва быстро, растения крошились, деревья стремительно тускнели и сваливались, а корни их представляли из себя засохшее и сгрызенное пятно. Цветы больше не росли, перестав радовать всех одним видом и запахом. Воздух тяжелел от гремучего скопления грязи.
Ему удалось отыскать душу её в Астрале. Провести обряд перемещения, потратив неизмеримую часть сил и времени. Совершил риск Фобос не ради зелёных полян.
Чувство вины. Не перед людьми за испорченное будущее и настоящее. А перед ней одной.
Слишком бездумно, противоречиво и безжалостно по отношению к той, кто никогда не хотел войны и следовал одной цели. Астральная душа не помнила ничего из произошедшего. Её дом — другое измерение; и забрал Фобос её без разрешения, действовав спешно, без раздумий.
Её убийство не несло никакой пользы. Зато обрушило на всех стихийное бедствие и истощение. Баланс нарушился уже тогда. В миг занёсенного Седриком меча и испугавшейся девочки.
Тёмная Матерь дала о себе знать после. Явившись болезненной лихорадкой и поражениями в борьбе за трон, наградила его наказанием, а Оракул, доживавший последние месяцы, навлёк страшное беспамятство. Две противоположности, обезумевшие от потери контроля, не принимали долгих решений.
Двадцать месяцев, полной боли, кромсающей рассудок по частям. Они длились вечностью и забытьем, отрешенностью, отшельничеством и слабостью. Восстановившись, узнал, что Оракул мёртв. Что советники изгнаны, а Нерисса восседает в его замке, повелевая Элион и Меридианом, точно марионетками.
Но внутренности проедала безотчетная вина не за это.
Изгнание далось дорого. Потраченное время обезвредило, дав преимущество Нериссе. Самозванке, явившейся на обглоданный труп, чтобы станцевать на останках. Оставалось только одно. Собирая себя заново, учась прежнему снова, познавая границы неизведанного колдовства, Фобос намеревался вернуться.
И первостепенной целью его стала Лилиан.
Та, что рядом сейчас. Сплетенная из тьмы первобытной, выросшая в ней и избравшая только самое лучшее, она — его источник постоянной энергии. Связь с Астралом обходится ему необходимой монетой, без которой не выкупить Меридиан обратно. И используя возможности Лилиан, он увеличивает свои.
Фобос не собирался привязываться к девчонке. Лишь только черпать из неё силы, обогащая свою магию бессмертной и поражающей мощью.
Но планы его в одночасье изменились, стоило ребёнку показать себя. И в ней он увидел Элион. В тех же светлых, шелковистых волосах, остром подбородке и голубых глазах. В её постоянном рвении к изучению нового, в непростительной ребячьей дерзости и глубокому уважению за подаренные знания и мимолетную заботу.
Лилиан поразительно напоминала ему о собственных ошибках. Не покидала ни на секунду, вертясь под ногами и забалтывая уши. Теперь же, силу её крадя, Фобос отдавал втрое больше. Самовольно, бескорыстно.
Шутливо звала его patrem, велича отцом и наставником. Днями и ночами приходила, принося вырезанные из коры фигуры. Солнце, ласточка, заяц. Не находя себе других развлечений, запертая в стенах церкви, баловала сердце самым малым, довольствуясь тёплыми ветрами, его присутствием и рассказами о внешнем мире.
Рассказывал. Учил. Перенимал глупые шутки, не сердился на беззаботность и легкомысленность. Приносил всё самое лучшее, силясь обрадовать новыми книгами и платьями. Элион любила наряжаться, подолгу развлекаясь с туфлями и украшениями.
Уделяла большую часть дня на чтение, выбирая самые старинные издания на устаревших языках, какими не пользовался уже никто. Придирчиво разглядывала корешки и толщину страниц, считая, что тонкая бумага годится только для салфеток в питейных заведениях.
Лилиан полюбила всё то же. Платья предпочитала с высоким воротником и приталенным силуэтом, в фолиантах не жаловала перевода и использование сразу нескольких языков. Ей хватало суток для прочтения, а наряды изнашивались на третий день, отправляясь на тряпки.
Смотрит всегда так, что внутри скребется ненависть к самому себе. Говорит с почтением, признавая в нём наставника; привязанность её проросла корнями, повязав сердце и душу воедино. И сколько бы ни прошло, Фобос не может свыкнуться с мыслью, что жизнь её зависит от него. Что оставь он Лили одну, и та зачахнет. И вина, что не сжалится во второй раз, обрушится на него, затолкав в вырытую могилу.
Потому он здесь, с ней. Привязанный в ответ, полюбивший и нашедший в ней собственный луч тьмы.