Я буду самым больным твоим секретом, Буду для тебя темой, что под запретом, Ты была без сердца, теперь — смертна, Ты была моей песней, но ты спета.
— Не пойду, — наотрез отказываясь, Корнелия пятится в неугомонную толпу людей. — мне всё равно, что ты думаешь. На этом корыте мы не поплывём. Оно не выдержит даже и половины пути. Чайки звонко кричат. Порт оживлён, как никогда раньше, — разные запахи и голоса смешиваются в единое пятно. Вонь рыбы, водорослей и соли щекочет нос, а на скользких тропинках нелепо спотыкаются мужчины с вёдрами, переполненными свежим уловом. Пришвартованные корабли ждут своего часа для отплытия, покачиваясь на волнах. Пабы заполнены моряками, что пьют за здравие владыки морей, почитая его долголетие; женщины продают ракушки и еду, отмахиваясь от мух и громко переговариваясь между собой; дети безобразничают, воруют, нахально смеются и играют в догонялки, рискуя оказаться в море. Сегодня течение неспокойное. Буйное. Вода в своей власти выходит за берег. Рвётся через каменные ограды, лестницы, выходя за пределы безопасного. Облизывает ноги, царапает холодом и опасностью лицо. Ветер подыгрывает, усиливаясь с каждой минутой. Швыряет сорванные объявления, завывает, разгоняя волны. Спиной врезается в чью-то грудь. Корнелия оборачивается, чтобы взглянуть. Пожилой мужчина безмятежно курит трубку, его морщинистые и сухие губы выдают улыбку. Смуглая кожа испещрена грязью, родинками и шрамами, седая борода, напротив, ухожена и аккуратна. Он выдыхает плотный дым, от которого першит в горле. Табак крепкий и дорогой. Значит, не беден. — Красавица боится моря? — Предполагает он улыбчиво. — Здравствуй, Калеб. Принцесса Элион передала мне сведения. Можешь не волноваться, я выделил каюту, которую меньше всего трясет. — Аз, — Калеб кивком приветствует его, — предупреди своих, чтоб не шумели в эти два дня. — Ничего обещать не могу, им так легче плывётся, — пожимая плечами, отвечает Аз. — Без песен они не проживут и часа. — Два прошлых судна потопили сирены. На звук пьяных голосов они тянутся охотнее. Твоя задача перебросить нас на другую землю живыми. Именно за это тебе платит Королевская Казна. — Понял-понял, не заводись. Отплываем через восемь минут. Займите сразу каюту и не выходите, пока не скажем. Всю палубу будет заливать, ты-то может и удержишься, а эта белоснежка улетит в море с первой волной, — указывая кончиком трубки на Корнелию, просит он. — Не зови её так, — Калеб сощуривается от порыва ветра. — Дважды говорить не буду. — Вы уверены, что мы доплывём? — Корнелия встревает в разговор, крепко обняв себя. — Ваш корабль не внушает доверия. Его качает больше остальных. Сплюнув, Аз усмехается. Проходит мимо них, шествуя по мокрому деревянному трапу без страха упасть. Уже на корабле, в окружении родного и заученного, разводит руками в приглашающем жесте. — Матильда пережила тринадцать штормов, красавица, — звучно хвастается он, — дважды поджигалась вражеским огнём и выдержала несколько таранов. Это не просто корабль, а крепость на плаву. Не забывай дышать и думать о хорошем. В эти два дня ты не умрёшь, даю тебе капитанское слово! — Полезай, — Калеб хватает её за плечо, ведя к трапу. — Мы зря теряем время. Очередная волна ударяется об набережную, выплёскиваясь и круша лавочки торговцев. Корнелию обдаёт ледяными брызгами. Оттого она сопротивляется ещё сильнее, не готовая смириться с неизбежностью. Аз сказал, что палубу будет нещадно топить. И при таком течении их с лёгкостью размажет об любую скалу, не говоря уже о перевернутом штормом судне. — Разве это безопасно?! Плыть в такую погоду, — перекрикивая ветер, риторически спрашивает она. — Нас смоет моментально. Я не поплыву. Доберёмся другим путём. Порталом, пешим ходом, на конях — как угодно. Но не вплавь! — Я не спрашивал, хочешь ты или нет, — грубо осаживает её Калеб, дёргая на себя. — Аз плавает больше полувека. Если его не пугает погода, значит, и нам нечего бояться. — Там шторм начинается, посмотри, — искренне изумляется Корнелия, силясь высвободить себя из хватки, — бредни старика слушать не стану. Здесь, на берегу, сметает всё. Отпусти мою руку немедленно. — Капризы свои оставь для Элион, — цедит Калеб, сжимая сильнее пальцы. — либо идёшь сама, либо тебя потащат связанную. Так или иначе, ты окажешься на корабле и мне плевать, боишься ты, или нет. Быстро взяла себя в руки и пошла, пока дают такую возможность. — Не разговаривай со мной в таком тоне, — она щетинится, негодуя от его предупреждений. — Не смей принуждать меня и угрожать мне, Калеб. Услышу снова — перережу глотку. — Делай, что хочешь, — её угрозы всерьез не воспринимает, мысленно потешаясь над видом её рассерженным. — Как соберёшься резать, обязательно напомни, я подготовлюсь. Он не удосуживается сделать всё мягко. В один порыв притягивает её к себе и Корнелия ненавидит его за это. Вновь запах его, широкая грудь, прикосновения и близкое присутствие. Кончик носа невольно врезается в пуговицу его плаща. Ей невыносимо от его самоуверенности и резкости. И, сжимая челюсти, она хочет вырваться. Но Калеб не позволяет, обвивая руками её талию и неся вперёд, словно непослушного ребёнка. Проходит по мостику без единой опаски, а брызги волн издевательски долетают до ног. Нет ничего хорошего, что могло бы её отвлечь. Пересекая берег, Корнелия мигом отталкивается от Калеба, поправляя плащ. Команда оживлена, каждый занимается своим делом и разбавляет крайние секунды спокойствия разговорами и понятными одним им шутками. На вид им не больше сорока, одеяния у них бедное, порванное, но сапоги, начищенные блеском, выделяются дорогой кожей и отделкой. И ружье у каждого привязано к широкому кожаному поясу. Сабли, кинжалы, мечи. Её пальцы дёргаются в желании отобрать. Найти себе хоть один кусок железа, коим смогла бы защититься. — Вам нужно спуститься вниз, — Аз машет, — пройдёте один коридор, два поворота налево и увидите чёрную дверь с трещиной. На трапезу позову лично. Проведу небольшую экскурсию по желанию. Приходится к бортикам подойти, чтобы удержаться и не соскользнуть. Видя её метания, Аз сипло смеётся, выплёвывая дым. — Мы ещё даже не отплыли. Вот в море начнёт действительно укачивать. Подготовь себя к этому прямо сейчас, пока есть время. — А не могли бы вы прекратить напрягать, — нервно отзывается Корнелия, — была бы премного благодарна. — Я тебе жизнь спасаю, красавица. Хотел бы, чтоб испугалась, молчал бы, да и повёл бы в самое пекло среди кают, где окон больше и крепления скрипят от напора. Вижу, что боишься. Но тебе тут два дня находиться, а в море ты явно не выбросишься, чтобы избавиться от страха. Поэтому свыкайся. Я выбрал наиболее безопасный маршрут. Увидишь такую красоту потом, что забудешь про эти неурядицы, — он кивает накатывающим волнам. — Помнишь, что я сказал до этого? — Дышать, — сквозь зубы произносит она, — и дышать. — Вот так вот. Уже не умрёшь. Всё, по местам! — Перекрикивая шум, Аз подгоняет всех. Обращаясь к Калебу, непривычно мрачнеет: — Глаз не спускай с неё. И не давай уснуть. Иначе грохнется и очень больно ударится. При таком течении и волнах спать нужно привязанными. Калеб подталкивает её, оставляя палубу дышать морским адом. Спускается вместе, всё время держа руки наготове, если внезапно при отплытии качнет. И ведёт их быстро, осязая на мизерном расстоянии дрожь тела её. Кажется, что ещё немного и она замертво упадёт, не удержавшись и не пытаясь больше бороться. Каюта больше среднего. Простая кровать с двумя расцарапанными тумбами, низкий потолок, что ему приходится сутулиться. У одной из стен кушетка, добытое на антикварной ярмарке кресло и круглый стол. Корнелия сразу же подходит к креслу, толкая его к самому дальнему углу, откуда не видно воды. Тяжело дышит, забираясь наверх, в плаще своем кутаясь и устремляя обезображенный опасениями взгляд в пол. — Первое время я отвлекал себя разговорами, — Калеб запирает дверь, тщательно перепроверив работу замка, — мне попадались болтливые матросы. Отгадывал загадки, постоянно слушал, спорил, если удавалось, играл на деньги в карты. И это помогало отключиться от переживаний. — И о чём ты хочешь поговорить? — Она шмыгает покрасневшим носом. — Обо всём, — Калеб откидывает подушки, поднимая столп пыли вместе с плотным покрывалом. Стряхивает его и набрасывает на пустующую гардину над иллюминатором, закрывая вид на внешнюю обстановку. В полумраке его силуэт очерчен завидной уверенностью. Несмотря на ситуацию извне, Калеб не поддаётся волнению, осматривая комнату; срывает со стены стеклянную ручную лампу, своими же спичками поджигает внутри фитиль, лицо его обдаёт ярким светом. Присаживается на пол, спиной припадая к кровати, лампу же зажимает меж стоп. Помолчав, указывает: — Ты же знаешь, что если что прокатишься на этом кресле от одного угла к другому? Оно не привинчено к полу. — Значит, поймаешь, — бурчит Корнелия, не настроенная говорить. — Когда именно ты поняла, что имуна ко всем ядам? Калеб задаёт тему сам. Устроившись удобно напротив неё, прямо смотрит, не утаивая взгляда. — Мы оба знаем, что никакая это не мутация, — продолжает он, слыша, как с натужным скрипом вверх тянется якорь. — Человеческий организм вынослив и силён, но не настолько и не может выработать устойчивую реакцию ко всем ядам, даже с постоянным употреблением специальных зелий. Любой яд отравляет или же убивает. Я задаю вопрос тебе — ты отвечаешь. Затем меняемся. Я свой озвучил. — Что если я не хочу говорить? — Предполагает Корнелия, сжав пальцы в кулак, чтобы согреться. — Я согласен просидеть в полной тишине, меня это более, чем устраивает. Но тогда ты сойдешь с ума, потому что именно сейчас мы отплываем и будем двигаться в среднем темпе, преодолевая бурю. — Если не хочу отвечать на вопрос? — Прямо так и говоришь, я задаю следующий. Но тогда и ты не получишь от меня ответов. — Я не настроена играть в игры, — предупреждает Корнелия, — И мне не нравится, что у вопросов нет границ. — Я задал самый безобидный, — Калеб пожимает плечами. — думаешь, что я не знаю ничего о твоих способностях, Корнелия? Меня интересуют подробности, которых нигде нет. Тебя, я уверен, интересует многое из моей жизни. Я не настроен быть твоим врагом. Пока есть время и нет лишних ушей, хочу узнать тебя лучше. Ты знаешь мои намерения, пугаться нечего. Уже чуть тише, на самом старте под рёв неистовых волн, добавляет: — Всё, что произойдёт и прозвучит в этой каюте, останется только тут. Хорошо. Это звучит убедительно. В его серьёзном тоне не сквозит ни йоты шуток, взгляд пригвождает к креслу. Дышит умиротворенно, не обращая внимания на то, как воет шум за пределами каюты и как штормовые волны врезаются в корпус корабля, норовя его опрокинуть. Калеб смотрит только на неё. Видит только её. Не прерывая зрительного контакта, достает из внутреннего кармана плаща смятую пачку, вид которой вызывает в Корнелии нервную дрожь. Знакомые буквы, дизайн, фантомный привкус дыма прогрызает дёсна, а в пальцах зудит от непреодолимой тоски. — Куришь? Так незамысловато, непринужденно. Калеб вынимает сигарету ловко, не подозревая, что одним только движением поднимает в воздух пепел прошлого. Отравляет её им, всунув в рот и воспламенив, не испытав угрызений совести. Он сохранил их. Ту самую пачку сигарет, которую Корнелия однажды отдала ему, лишившись значимой ценности и не подозревая, что больше никогда не вернётся к излюбленной привычке. Отец, куривший эту марку, умер от рака лёгких спустя месяц после того, как она осознала, что влюблена. Словно предвидя ужасы будущего, судьба над ним смилостивилась, не дав увидеть Нериссу, её правление, пахнущее горькой смертью и гнилой кровью. После кончины отца Корнелия курила редко. Последний окурок обронила на его могиле, оставив новую запечатанную упаковку его любимейшей отравы на рыхлой влажной земле, укрытой цветами и алыми лентами. Запах этот табачный, как и медовый привкус, так сильно привязался к образу его, что смаковать их после утраты показалось издёвкой. И Корнелия забыла, переключившись на выживание. А Калеб напомнил. Зажав между губ своих сигарету, нанёс непростительный удар, не ведая её внутренних войн. Её уста дрогнули. Шею дёрнуло в спазме, а лёгкие скомкались в судороге. Блеклая, обезоруживающая и глупая надежда кольнула сердце. Не тайный ли знак, не послание, не беззвучное признание? Она отворачивается, чересчур резко, что мышцы сводит болью. Вцепившись в подлокотники, растерянно моргает. Посмотрит на него вновь — упадет в вырытую могилу, затеряется в нахлынувших чувствах, так и не осмелев и не захоронив прошлое окончательно. Он закуривает медленно, наслаждаясь и смакуя каждую затяжку, точно последнюю. Калеб ждёт, не прерывая её. Так и держит трёклятую пачку, не убирая, металлической зажигалкой чиркает, тонкое пламя обдаёт его подбородок ярким светом. Дым облизывает волосы, кожу, врываясь в кладбище воспоминаний. Туда, где они в беззаботной манере познавали друг друга, говоря о любви, о чувствах. Так искренне, доверительно, как будто были знакомы всю жизнь. В погребенный под руинами мёртвый мир, в котором она любила его, а он её. Калеб руку протягивает в приглашающем жесте. Нерешительно Корнелия тянет пальцы в ответ, будто перед ней не человек, а полымя, которое сожжёт до тла. Силится не выказывать эмоций и холодно принять его вежливость, но наталкивается на капкан. Калеб, поддавшись вперёд, дёргает Корнелию на себя, вынуждая спуститься с кресла и усесться с ним на пол. Дым, его парфюм, касание длинных пальцев, властная и аккуратная хватка. Её ладонь в его тёплой руке, присутствие столь близкое, что сделай рывок и окажешься прямиком у его груди, почувствуешь биение сердца чужого. По толчку корабля она понимает, что порт остается позади. Что Аз повёл судно в морское пекло, а Калеб отвлёк её от этого. — Курю, — она хрипло соглашается. — Я так и думал. Самостоятельно вытягивает сигарету, подставляя кончик огню. Прислоняется к кровати, запрокинув голову. От затяжки саднит во рту. Позабытое ощущение раззадоривает память. С переизбытком и с неутомимой потребностью затягивается, глуша в пепле и дыме ворох тревожащих мыслей. — Я не отвечу на этот вопрос. Задай другой. — Твоя очередь. — Давно куришь? — Корнелия сбрасывает с плеч плащ, укрывая им ноги. Озвучивает первое, что пришло в голову. Прерывает карусель убийственных предположений, безнадежно пытается избавиться от раскаленного напряжения. Калеб украдкой следит за ней. Уголки его губ расслаблены. — Достаточно. Что оставило тебя на Меридиане? Тепло. Горячо. Рубит с плеча, попадая метко в цель. Поворачивается к ней, ловя перемену эмоций. От грусти до злости. От обиды до принятия. Прямо сейчас в бездушном пространстве, окутанном опасностью, Корнелия его главный карнавал. Со всеми оттенками чувств, их неистовым звучанием. И пытливо рассматривая её, Калеб видит, словно впервые. Шрамы, россыпь светлых редких веснушек. Родинки, мягкая линия обкусанных губ. Огрубевшие пальцы, застывшие у шеи; выпирающие ключицы, вздёрнутый кончик носа, красноречиво заалевший от смущения. Живая, несмотря на сгнивающее нутро. Настоящая, не показывающая своё равнодушие и отстраненность. Он затягивается куда дольше, чем в прошлые разы. И выдыхают они дым вместе, глядя друг другу в глаза. — Глупость и наивность, — Корнелия отвечает односложно, не вдаваясь в подробности. — Как много ты обо мне знаешь? — Следующий вопрос, — Калеб мстит, не подавая виду. — Почему боишься плавать? Ей хочется забыть услышанное или притвориться невнимательной. Это бы сработало, отвлекись Калеб хоть на секунду. От табака появляется желание выпить. От его взгляда, внимания и вопросов возникает потребность в свежем воздухе и одиночестве. — Меня несколько раз топили в озере, — безжизненным и глухим тоном признается, не ища поддержки. — Я задыхалась, меня возвращали к жизни, бросали в воду снова, пока не надоело. Я не умела плавать и без этого. Всю жизнь обходила это дело стороной. Не задалось с самого детства. Для чего ты на стороне Нериссы? Хрустнувшие костяшки его пальцев выделяются ожогами. Корнелия нарочно глядит перед собой, игнорируя щекочущее подсознание. Потому как черты лица его заостряются от взошедшей вокруг них на мгновение тьмы. Потому как голос его приобретает безжалостную манеру. И глаза его обдаёт тенью, обещающей ручья крови. Корнелия себя убеждает, что кажется. Что сознание с ней играется, маня запретным и заставляя думать о том, что ему не всё равно. Его безмятежность спряталась глубоко внутри. — Делаю то, что должен. Чьей смерти ты желаешь больше всего? Твоей, не взирая на уединение и откровение. Нериссы. Всего Меридиана, принёсшего только боль и холод. Своей, потому что жизнь превратилась в кровоточащее месиво из несправедливости и жестокости. Элион, потому что так правильно и милосердно. Фобоса, потому как весь ад начался с него. Рыцарей Мести за их свирепость и кровожадность, убившую многие судьбы. В её мечтах Меридиан разрушен, а Кондракар напоминает руины мифов и сказок. Вся магия — вымысел; её прошлое не более, чем страшный сон, возникнувший накануне тяжёлого школьного экзамена. Простой вопрос, толкнувший в бездну пороков. Заставивший задуматься о том, насколько сильно Корнелия жаждет смертей. Безразлично относится к невиновным, спуская под одну гребёнку каждого, потому как этого хочет душа. А сердце ноет в такт озлобленно, совсем не так, как пару месяцев назад. — Ничьей. Первая ложь, давшаяся легко и безболезненно. — Сделаю вид, что поверил. — У тебя нет другого выбора, — она пожимает плечами. — Ты знаешь, что я боюсь воды. Твоя очередь. Чего ты боишься? — Ничего. — Так не интересно, — Корнелия отмахивается, — я в это не поверю. Признавайся, или я сама скажу. — Что именно? — Борт клонит набок, и им приходится схватиться за первое попавшееся под руку. — Громкие звуки фейерверков. Холод. Не такого обычного, как зимой, а намного хуже. И тишины. Ты, Калеб, боишься тишины. Поэтому и заговорил со мной. Это всё не из благородных побуждений, — Корнелия застаёт его врасплох резко, обнажая утаенные им секреты. — Смело. — он издевательски усмехается. — Ничего из этого не относится ко мне. Корнелия въедливо наблюдает за ним. И соглашается. — Теперь уже вероятно да, — плащ подтягивает ближе к животу, — Я могу сказать, что солнце синее и убеждать в этом вечность. Ты назовешь меня глупой. Ты можешь свести мои слова к выдумке. И я назову тебя лжецом, потому что когда-то ты сам мне рассказал всё о своих страхах. Захотел поиграть в честность? Тогда играй по правилам. — Когда-то? Надо же сколько решительности и дерзости для пугливой молчуньи. — Повторю свой вопрос ещё раз, — она наклоняется к нему, не замечая щекочущей нос прядки, — что ты обо мне знаешь? Вместо ответа твёрдое прикосновение. Его пальцы касаются её правого колена. Море пытливо раскачивает судно, словно играясь перед последней атакой. — Два крестообразных шрама здесь, — ладонь беспрепятственно огибает складки плаща, добираясь до бедра, — один рубец тут. Выше и левее, останавливаясь у живота. На нем нет перчаток. От этого хуже и беспокойнее. А задымленные губы движутся медленно, в глазах пляшут испитые до дна эмоции. — Заживший порез, царапины, рёбра чувствительны, а у сердца маленькая, даже крошечная татуировка одного магического знака. На спине ожоги, ты избегаешь темноты и чрезмерной жары. Что так смотришь? Думала, что одна умеешь перечислять то, что никто никогда не знал? — Удивил, — Корнелия руку его скидывает, отбрасывая потухший окурок. — Рассказал то, что видел каждый. — Пробуешь меня провести и обмануть? — Он довольствуется тем, как нервно зашевелились её задетые чувства. — Попытайся снова до тех пор, пока не получится. Мы были знакомы больше, чем я помню? И всё это ограничилось не дружеской связью. Ты появилась в моей жизни резко и так же резко исчезла. Последнее, что я о тебе припоминаю — разговор, твои попытки научить меня курить, красные лампы над нашими головами, твой пьяный смех. — А дальше? — Корнелия замирает. — Пустота.— Могу я задать вопрос? — Калеб поднимается рывком, потому что не пил. Корнелия же держится за стену, аккуратно заглядывая в сумочку и ища новые пластыри. — Говори, — машет рукой, доставая жевательную резинку со вкусом яблока. — Любила ли когда-нибудь ты?
Сердечный ритм замедляется. Грудь обдает болью. Её выворачивает. Эмоциями и чувствами. Месиво это застревает в горле шипами, от которых саднит и болит. Тропа её, устланная осколками и кровью, разделяется. Две новые неизведанные полосы впереди, покрытые цветами и пеплом, манят. Ступи на одну и перейдешь к чему-то новому. И она останавливается. Глядит в себя, в искалеченную душу, в уничтоженные мечты, в будущее, что было безжалостно стёрто человеком, сидящем напротив. Чувство внутри близко не ненависть. И не любовь, о которой слагают сказки. Оно больше, глубже и опаснее. Этому нет названия и определения. Рассудок заводит одну и ту же песнь, от которой режет все внутренности. Он не спас тебя. Он оставил. Обрек на мучения и всё, что происходит с тобой — его вина. Ненавидь его. Презирай. Убей. Он этого заслуживает. А сердце говорит о другом. Оно хочет прикосновений его вновь. Жаждет услышать голос его, изведать его изменившиеся границы и познать, насколько сильно изменил его Меридиан в её отсутствие. Калеб больше не пугает. Она к нему, кажется, привыкла. Всего за пару мгновений. Тоска и одиночество сыграли против неё, пустив его так близко, что открытые раны больше не ноют. Без Калеба уже холоднее и темнее. А с ним светлее. Спокойнее и теплее. Корнелия сдалась. Позволила к себе подойти, пересечь ту невидимую линию сопротивления и сломать её напоследок. Шум бушующих волн раскаляет. Тряска, его пронзительный взгляд и озвученный вопрос давят. — Нет. Между нами ничего не было. Руины, ошмётки прошлого позади. Кровью пачкает новую тропу. И встает на неё уверенно, не оглянувшись. Сердце захлёбывается осуждением. Оно рвёт и мечет. На языке сгорают все слова. О том, что пережила без него. О том, как скучала и каждую ночь в молитве просила сохранить его жизнь. — Не ударялся головой, пока сражался? — Намекает Корнелия, приподняв бровь. — Зельями не травили? — На Меридиане ради чего всё-таки осталась? Могла уйти с остальными стражницами. — Элион. Только она. Отворачивается, не показывая слабости. Веки прикрывает, отбирает у него сигарету и затягивается в последний раз перед тем, как успокоиться. — Честность твоя такая же, как и ты — неожиданно произносит Калеб. Лицо его расслабленно. А голос не срывается. — Такая же избитая, вымученная и безобразная. — Ты ждал услышать что-то другое? — Опасался. — Тогда выдыхай, — советует она, едко ухмыльнувшись. — и дай мне ещё одну сигарету. Безобразной безобразие к лицу.***
Голод стягивает нервы и самочувствие в самодельную петлю. Корнелия переворачивается, обнаруживая себя на кровати. Простынь, какой Калеб закрыл окно, сорвана. Правая часть тела прикована к изголовьям. Рука и нога обездвижены, талия перетянута крепким узлом жёсткой верёвки. Она вдыхает инстинктивно, приподнимается, ощущая жжение в закованных частях тела. Видит, — Калеба рядом нет. Каюта пуста, ни следа от его присутствия. За стенами раздается хохот. Корнелия мгновенно стягивает веревки, осознав, что происходит. Разговор ей не приснился. И в сон её склонило незаметно, после второй выкуренной сигареты. Во рту сухо, а к позвоночнику липнет пустой желудок. Дверь заперта снаружи, и, занеся кулак, Корнелия ударяет по двери. Один раз, затем второй и третий, пока не слышится звон ключей. Калеб распахивает дверь, выглядя угрюмее, чем до этого. — Идём, — он тянет её наверх, — пока есть время, ты должна это увидеть. — Нет, — она упирается ладонью в проём, тормозя их, — сначала еда. — Две минуты, Корнелия. Это займёт не больше, чем твой сон. Мимо, шумливо напевая песню, проходят моряки. Их судно не раскачивает, а во взгляде Калеба проносится одновременно предостережение и подозрение. — Накинь плащ и поднимаемся. Не дает добраться до её, тонкого, изодранного и грязного. Отдает свой, что расшит по его фигуре; едва прикрывшись, Корнелия тонет в тёмной тяжёлой ткани, которая тут же согревает. Ладонь ей подает на лестнице, помогая подняться. В ней остро вопит недовольство. И Корнелия перед самой ступенью останавливается, не желая мириться с его планом. Калеб хочет вывести её на палубу, туда, откуда вода видна со всех сторон. И откуда глубина морская осязается лучше всего. Успокоившиеся и повеселевшие моряки нисколько не улучшают представлений. Страх дёгтем пачкает мысли. От него не отмыться и не избавиться. — Нет, — она наотрез отказывается, — не хочу ничего видеть. Я передумала. — Как давно ты видела закат? — Что видела? — не сразу понимает его, прислушиваясь. — Закат? Столь знакомое и забытое слово врезается в мозг. Корнелия удивленно косится за его спину, силясь хоть немного вспомнить то, о чем он просит. Закат. Солнце. Лучи, тепло и неподвластная времени красота. Вздыхает так громко, что для Калеба больше слов не нужно. Он, по-ребячески, тащит её наверх, на заполненную экипажем палубу, сталкивая их с давно позабытым ощущением. — Посмотри, — вкрадчиво, ненавязчиво, но властно, — не опускай глаза. Корнелия повинуется ему. Вцепившись замерзшими пальцами в рукава, делает робкие шаги навстречу прекрасному. Завороженно наблюдает, как солнце опускается за горизонт, и пламя его обдает весь небосвод. Оно насыщенно, светит так ярко, пронзая красотой последних ярких мгновений. И тут она понимает. Это первый раз за несколько последних лет. Корнелия наконец видит солнце, чувствует тепло его закатных лучей впервые за годы бессмысленной борьбы во мгле. Позабыв, как оно выглядит, давится переполняющими чувствами. Радость, наслаждение, восторг. Будто и не происходило всех ужасов. Пыток, насилия, жестокости. За пределами Меридиана мир живет, утопая в красках. И глубины её не пугают. Покуда впереди простирается волшебство, опаляя всю землю, а рядом Калеб рассматривает алое небо с теми же эмоциями. Потому как и для него это первый закат после долгих лет мрака. И делят они молчание вместе, вбирая зрелище с пустой душой. На задворках сознания шум чужой болтовни и смеха. За их спинами люди, привыкшие к закату, занимаются совершенно другими вещами, тихо посмеиваясь над ними. — Я забыла, — шепчет Корнелия, — господи, как давно это… — Знаю, — поддерживает Калеб. — На Меридиане солнце не светит больше трёх лет. Тёмный заслон не дает свету проникнуть. — Но почему? — Чем больше вокруг тебя темноты, тем легче пробудить её внутри. Не задумывалась, почему на Кондракаре всегда было светло? Ни единого затемнённого уголка и теней ни разу не появлялось за всё время существования. Темная магия там долго не жила. Как бы это ни звучало, но тьме нужно чем-то подпитываться извне. — И для этого Нерисса укрыла Меридиан заслоном, — она понимает его. — Отсутствие солнечного тепла истощает. Удобно, когда тебя не любят и не принимают жители. У них не остается сил на долгую борьбу. — Ей плевать на возмущения тех, кто находится за замком. Нерисса не дает своей силе угаснуть. Это волнует её больше, чем мятежники. — Ты был в их числе. Сражался против Фобоса. И ради чего? — Ни укора, ни злости, ни обвинений. Корнелия силится узнать его лучше. — Идеалы, за которые ты боролся. Что с ними стало? — На войне ты не даешь надежду проигравшим и не питаешь иллюзий. Все хотят выжить. Любой ценой и способом. Я выбрал удобную сторону, которая продлила мне жизнь. Я видел то, чего ты никогда не видела, Корнелия. Я находился в аду и столько трупов, сколько лежало передо мной каждый день, ты себе не представишь. Я мог бы и дальше возглавлять ряды мятежа. Но тогда бы умер в первый же день. Нерисса не такая, как Фобос. Она не щадит. — Хочешь моего сочувствия? — Ладони мерзнут, а вместе с ними и вера в безумное. Корнелия отходит от края, не сводя с него глаз. — Ты нашел власть, самоутверждение и тёплую постель. Стал тем, кого презирал и ненавидел. — Думай обо мне, что хочешь, — ему всё равно на её слова. — Ещё раз, Корнелия, повторю тебе снова. Я видел то, что тебе не приснится даже в кошмарах. И хотел жить, а не умирать среди груды трупов, через которые пройти и не упасть невозможно. Думаешь, их кто-то хоронил? Сотни тысяч тел сжигали днями и ночами, пока Нерисса не поперхнулась пеплом, попавшим в вино. Тогда она призвала магию. И от умерших не осталось и следа. — Скольких невинных жителей ты обезглавил? — Её голос ломается и тускнеет. Во взгляде жжётся осуждение. — Я не считал, — Калеб мрачнеет. — Не меньшее трёх сотен, — за него выплёвывает Корнелия. — Ты казнил людей, которые потеряли свою семью и не были готовы мириться с этим. Тебя прозвали палачом. Как спалось после всего? — Лучше, чем остальным. Моя голова лежала на подушке, а не в земле. Его правда прижигает сердце. Корнелия отступает на шаг, видя в нём порожденное Нериссой чудовище. И вместе с тем, совесть её щипает за живое. Ведь Калеб не гордится всем. И в рассказе его не слышится хвастовство и довольство. — Солнце скоро сядет, — она отвлекается, не намереваясь продолжать эту тему. Отворачивается к горизонту, вглядываясь, словно в последний раз, в полосу света. Так далеко и близко одновременно. Солнце всё так же ярко светит, оно греет и не сжигает. В их сторону, медля, ползут тучи. Позади нагоняет ветер. — Сейчас раздают ужин. Дай мне минуту, чтобы решить один вопрос, — Калеб дотрагивается до её локтя, — останешься тут или спустишься вниз сама? — Хочу остаться, — громкие песни мужчин прерывают мелодию волн. — Куда ты? — Отдам распоряжение Азу, — капитан приветливо машет ему, дымя трубкой, как прежде. — Никуда не уходи. Что-то манит подойти к краю ближе. Корнелия застегивает плащ Калеба, пряча пальцы в рукавах. Провожает последние лучи солнца, не позволяя себе задохнуться в страхе перед водой. А поверхность её переливается алым блеском. Волны шевелятся мягко, они столь темны, что в них ничего не видно. Зачарованная, Корнелия смотрит в воду, постигая величие её с странной примесью страха и любопытства. Губы невольно раскрываются. Она видит человеческие очертания, удивляется и застывает. Все выше и выше. Рыжие волосы, тянущиеся жидким золотом. Бледное худое тело, грудь обнажена, а рёбра уродливо торчат. Ноги едва видны, лицо изрезано и измучено чьим-то острым клинком. — Идём, — Калеб подходит близко, поправляя воротник своего плаща на ней. — Ужинать будем отдельно. — Здесь девушка, — глухо шепчет Корнелия, указывая пальцем. — Утонувшая. Она не успевает заметить, как оказывается на полу, за несколько метров от него. И как резко, точно по команде, вскакивают все, пока Калеб в одночасье выхватывает из кобуры и пояса ружьё с клинками. Оно настигает внезапно. Этот смертоносный вой, от которого леденеет внутри всё. Женский раздирающий вопль оглушает всех, застревая в ушах и голове. От него хочется отплеваться. Корабль резво кренит на один бок. Доселе спокойные волны становятся другими. Более дикими и безжалостными, как в порту при отплытии. И небо, укрытое тучами, источает мрак. Порыв ветра поднимает волну, обрушивающуюся на палубу с неистовостью. И воды вокруг много. В глотке, в носу, на пальцах и в глазах. На мгновение, короткое и запоминающееся, Корнелия видит, как море стремится их поглотить. Наконец. Заигравшись с их безмятежностью, усыпив настороженность и наконец взяв своё, что хотело с самого начала. Сирен выбрасывает на борт. Длинный чешуйчатый хвост не мешает им ползти быстро. Раскрыв пасть в крике, двое из них цепляются когтями за дощатый пол. А море вокруг штормит, точно помогая им добраться до своих жертв. Вой дезориентирует. Корнелия инстинктивно уши закрывает ладонями, прокатываясь в сторону леера. Сирена с рыжими волосами замечает её, на долю секунды улыбнувшись. Улыбка её обещает смерть в водных пучинах. И кровавой становится вмиг от клинка, пронзившего череп. Нависая сверху, Калеб всаживает кинжал в её макушку. Выстреливает трижды в русалочий хвост, четвёртый выстрел уготовив для головы. Соленые брызги перемешиваются с кровью. С криками схваченных моряков и злостным хохотом бушующего ветра. Челюсти чудовищ вгрызаются в людскую плоть. Отрывают по куску, а длинные когти зарываются в кожу. Калеб дёргает Корнелию вверх. Схватившись за капюшон своего плаща, насильно поднимает её, тут же отталкивая к ближайшему бортику. — Смотри на меня, — разворачивает к себе, и голос его гремит требовательно и строго. Её взгляд растерянно бегает от сирен к полуживым мужчинам. Корнелия замечает всех, кроме Калеба. — Посмотри на меня! — Калеб с силой хватает её за подбородок, — перевернуть корабль тяжелее, чем ты думаешь. Ты не вывалишься. Хочет, но не может. Как бы ни хотела, Корнелия не слышит его, и, поддавшись панике, смотрит только на разодранные мёртвые тела. Прижавшись спиной к тросам, рвано дышит, сплёвывая попавшую в рот воду. — Вцепись в эти тросы и не отпускай их. — Волна поднимется и нас унёсет, — лихорадочно шепчет, дрожа от холода. — Слушай, что я говорю, — цедит он. — Ты не уйдёшь в море, если будешь держаться крепко. — Если… — Никаких если. — Обрывает Калеб, не дав договорить. — Задержи сейчас дыхание. Вдохни глубже и остановись. — Что? — Задержи дыхание, — повторяет строже. — Вдох… — показывает на себе. Корнелия повторяет за ним. Сомкнув плотно губы, не дает воздуху просочиться в лёгкие. — Вот так, — он щеки её касается, успокаивая. — правильно. Умница. Когда люди падают в воду, они всплывают через десять секунд, даже если поздно задерживают дыхание. Упадешь — знай, что обязательно всплывешь, если задержишь дыхание. — Я… — Она трясет головой, — нет. Я не смогу. — Ты не умрёшь, — обещает Калеб. — Но здорово поможешь мне, если не сглупишь. Корнелия, я рядом. Я здесь. Ты не пробудешь внизу дольше минуты. Я тебя вытащу. Пока просто держись за тросы двумя руками и не отпускай. Поймёшь, что падаешь и что вокруг очень холодно — переставай дышать. Всё остальное оставь мне. Аз отстреливается от сирен, всё ближе подбираясь к мачте. Он не паникует, успевая перезаряжаться и следить за своими людьми. Часть из них схватилась за клинки. Вторая оставила свой кровавый след перед тем, как исчезнуть. Несмотря на предупреждение, Калеб не отходит от Корнелии. Удерживаясь одной рукой, помогает капитану убивать с расстояния. Она ожидала, что он покинет её. Отойдёт к другим, чтобы присоединиться к битве, но остаётся рядом. И в последующую секунду его снаряд бьет по той, что откусывает ногу старику. Хвост, голова, туловище. Калеб выстреливает по порядку, попадая в сирену, призвавшую шторм. Её предсмертный вой разносится с ветром, добираясь до скалистых берегов. Грудь её вздымается всё реже. Волны успокаиваются, чрез тучи просачиваются первые звёзды. Море усеяно павшими бестиями. Калеб выдыхает, смахивая капли с лба. Произносит то, что вырывает из неё нервный смешок. — Закурить бы сейчас не помешало, да?