— Что с Кадмой? Где мне найти её сейчас. — Ищи её там, где начинаются выжженные поля. Где все цветы зачахли, а вместо воды в реках течёт кровь. Замок её разрушен, там не найдешь. Но, дойдя до него, сверни налево и иди прямо до тех полей.
Миранда дала наводку, не заострившись на деталях. Тотчас, обернувшись паучком, уползла прочь, оставив биться в опасениях за жизнь дражайшей наставницы. Корнелию не интересовали стражницы, Калеб и кто-либо ещё. Её ближайшая цель заключалась в Замбалле в поиске спасения. И душа строптиво не сопротивлялась, пока её доставляли в порт. Она слишком явственно ощущала беду, случившуюся с Кадмой. И безгранично нуждалась в ней, как потерявшийся ребенок в матери. Всё вылилось в кровоточащее эмоциональное месиво. Могла бы сдержаться, сухо проглотить опыт и избежать удушливого плача, но стало бы легче? Мозг, как бы ни пыталась, обмануть не получилось, и он, хоть и с опозданием, напомнил ей о пережитом уже более детально. В красках, чувствах и вновь ожившем страхе. Под конец голос сел. Нос забился настолько, что дышать приходилось иссушенным ртом. В глазах двоилось, а голова, наконец, опустела. На выходе ожидаемо ждал Калеб. Со стаканом воды, и, пока Корнелия осушала его, достал сигареты и зажигалку. Знал, что она нуждалась в этом, выискал и забрал. Или же выкупил, только неизвестно чем и как. Корнелия скурила сразу две, друг за другом. Молчала, глядела в потолок, постоянно размахивая пальцами дым, словно Калебу он мешал. Внутри в прежнем величии поселилась колючая пустота. Хотелось надолго и крепко уснуть и проснуться в Хиттерфилде. В своей просторной светлой комнате, на чистых простынях, пахнущих магнолиями и жасмином. — Что я наделала? — Сама себе, не ожидая реакций и чужих ответов, Корнелия задалась вопросом. — Что я здесь забыла… А причина неизменно сидела напротив, не источая ни капли волнения и сопереживания. И от того внутри огнём вспыхнуло желание прикончить Калеба. Так по-детски, инфантильно, сбросив ответственность со своих плеч на чужое естество. Захотелось закричать на него, высказаться, ударить не один раз и в достатке вернуть ему всю ту же боль, что получила в подарок за свою верность и любовь. Захотелось жизнь ему испортить настолько, что смерть покажется раем. И мысли эти порабощали. Макали в раскаленную злость, обтачивали яростью и жаждой уничтожить его. Корнелия скривилась, глаза обожгло ненавистью, и Калеб понял её по одному виду. — Ненавидь, — подсказал он. — Так будет легче добраться до самого конца. Опомнилась Корнелия быстро. Закурила снова, поперхнувшись слишком долгой затяжкой. Гнев иссяк быстро. Совесть напомнила, что без Калеба, она бы уже давно была мертва.***
Корнелия магии лишилась давно. Собственноручно отказавшись от неё по просьбе Калеба давным-давно и затем, когда Нерисса завладела орамерами, освободив их от причастности к стражницам. Она связь эту обрубила мгновенно, едва дотронувшись до одной из сфер. Наполнила тьмой своей и заточила в посох, под своё извечное наблюдение. Поскольку Оракула не было, никто не помешал Нериссе в содеянном. Несмотря на это, Корнелия нутром чувствовала, что с землёй, природой, растениями что-то не так. Ещё до прибытия на Замбаллу, её самочувствие резко ухудшилось, ноги подкосились, и дело состояло не в ядовитых парах. Что-то неумолимо трясло её, тянулось с самого сердца Замбаллы и призывало на помощь. Корнелию точно сжало в тиски. Боль ослепила на несколько минут. Её стошнило, тело самовольно затряслось. — Здесь что-то не то, Калеб, — отвергая его помощь, проскулила Корнелия. — С Замбаллой что-то случилось. На перевал не больше десяти минут. Она испила литр воды разом, с коротким перерывом, — настолько невыносимо терзала жажда и привкус соли на языке. Корнелия шла медленно, норовя упасть и, если бы не Калеб, осталась в опустевшем поле одна, разбив колени в кровь. И в один момент, упущенный ею из-за состояния, Калеб остановил их, рассматривая местность. — Мы давно перешли границу, — держа её за локоть и щурясь от солнечного пекла, произнес он. — В прошлый раз я начал задыхаться на том склоне позади. — Посмотри вокруг, — она выпрямилась, превозмогая усталость. — Здесь всё завяло. Земля сухая, потрескавшаяся. И в словах её гремела истина. Доселе мир этот, цветущий россыпью фиолетовых драгоценностей, замер. В тяжёлом душном воздухе повис смрад на смену яркому, насыщенному аромату плодоносящих деревьев и кустарников. Яркое безоблачное небо смотрелось столь нелепо над серым безжизненным простором. Солнечные лучи огревали и без того сморщенную в жажде воды землю. Её зеницы безостановочно проходились по каждому дереву. Не выдержав, Корнелия направилась вперёд, всё касаясь оголенных ветвей. Не веря увиденному, так наивно ожидала, что с её прикосновениями оживёт хоть что-то, ведь когда-то так и происходило. Стоило дотронуться до засохших мёртвых растений, как они оживали, вкушая сладость и помощь её магии. По привычке она взялась за цветы. За их сгнившие лепестки, за сломанные стебли и, моля об одном, всё гладила их, как матерь своего новорожденного ребёнка, задохнувшегося в утробе. Ничего не получалось. Мир вокруг не оживал, а боль от потери, от внешнего ужаса дробила на куски сердце. Слова Миранды приняли другой облик. Выдыхая, Корнелия отошла назад, испытывая муку. В рассудке всё мертво. Она жадно припала ладонью к древесной коре, видит, как та легко отломалась, а древо за ней гнило, распадаясь на куски. Как же жаждала помочь всем. Сделать хоть что-то, вернуть хоть частицу жизни и позабыть то, что увидела. — Возвращаемся обратно, — командует Калеб, расценив внешнюю обстановку, как положительную для Нериссы. — Нам нужно скорее доложить об этом Совету. Растения, источающие яд, засохли. — Ещё одно слово про Нериссу, и я зарежу тебя, — на выдохе клянется Корнелия. — Мне нужно найти Кадму. Вероятно, с ней что-то случилось. Именно поэтому Замбалла увядает. — Нам дали чёткий приказ выяснить про ядовитый пары и не больше. Помнишь, что я говорил тебе про самодеятельность? — Гори ты в пекле, Калеб, я никуда с тобой не пойду! Кадма нуждается во мне. Я не оставлю Замбаллу в таком состоянии. — Я не даю тебе выбор, — Калеб подходит ближе, — и ты не на прогулке. Ты здесь с определенной целью, мы её выполнили, нужно возвращаться. — Я не уйду отсюда живой, — проникаясь отвращением, цедит. — И ты меня не утащишь. Либо идёшь со мной… — Либо? — Он заканчивает за неё, качая головой. — Выбрось всю дурь из своей головы и иди вперёд, по тому же направлению, откуда мы пришли. Не создавай проблем. — Ты и есть одна моя сплошная проблема! Калеб, прошу тебя. Пару дней. Дай мне их, чтобы добраться только до Кадмы. Она важна мне, — бросив грубить, Корнелия силится достучаться до него, сокращая дистанцию меж ними. — Я не ищу освобождения. И магия Кадмы мне тоже не нужна. Я хочу узнать, жива она или нет. Я не сбегу. Не уйду далеко и всегда буду под твоим надзором. — Красиво льёшь в уши, — не веря, отказывается Калеб. — Но я ясно тебе сказал свои намерения. Уговаривать меня не нужно, это бесполезно. Не пользуйся моей добротой. — Омерзительный, бесчувственный кусок дерьма, — шипит она, занося ладонь для пощечины. — Ты роешь себе могилу. — Ты в ней уже стоишь, — осаживает её, понизив голос. — Как ты меня только что назвала? Калеб перехватывает руку её, сжимает запястье, выкручивает в болезненной хватке. Она спиной оказывается к нему, горя от унижения, обиды. Губы сжимает, пытается развернуться, понимая, что отгрызет ему пальцы, если это поможет убежать и выиграть время. — Бесчувственным дерьмом, — мстительно рычит, наступая на его ногу. — Комплимент сделала, могла ещё хуже сказать, но не стала. Ещё мамочке пожалуешься, а меня накажут. И Калеб драться с ней не намерен. Потому опрокидывает на землю её быстро, без нежности, точно непоседливого и невоспитанного ребенка. Сбивает с ног одним движением, колено упирает в поясницу, ловко доставая веревки — оковы и наручники кожу её натирают, и ведь Калеб не настолько страшен и беспощаден, чтоб не замечать, насколько сильно пострадали её запястья, окольцованные шрамами. — А ты спросил, как я тебя назвала, чтоб обидеться? — Она уточняет, дернувшись и приготовившись к невозможному. Сбросить бы этот балласт с себя, не рухнув после от бессилия. — Конечно, в блокноте помечаю каждое твое оскорбление, чтобы потом предъявить, — язвит Калеб, — попрошу матушку выцарапать вместо имени все на надгробии, когда умру. — Тогда пусть ещё запишет, от чьей руки ты умер. Вдох и пальцы её, нащупавшие костяшки его, добираются до мужских пальцев. Она дёргает указательный, сжимает его, забавляя его своими выходками. — Хорошо, — Корнелия сдается. Пыль и без того уже в носу, щекочет кожу, лезет в рот вместе с пожухлой рваной травой. — Отпусти меня. Я пойду сама, клянусь. Калеб, боги, неужели ты считаешь, что я действительно могу от тебя убежать? Или чего еще — навредить? Поставь меня на ноги и сними эти верёвки. Могу я хоть один день побыть без них? — Связанная, ты создаешь меньше забот. — Ошибаешься! Вернёмся на корабль, я на тебе отыграюсь, — угрожает и неистовствует, подобно пойманной в капкан кошке. — Плевала я на твою свободу. Мне некуда деться, некуда пойти и у меня нет ни одной иголки, чтобы защититься. Калеб, пожалуйста! Я ненавижу эти трёклятые верёвки, оковы и цепи, походила с ними достаточно в замке. Копошения вмиг прекратились. Корнелия, насколько это позволяла её гибкость и силы, приподнялась над землей, точно лодочка. Повернула голову, чтобы лично воззреть, как Калеб размышляет над её словами. Его пальцы ощутимо давили на неровную линию позвоночника, а колено пригвоздило к земле в самом невыгодном для нее положении. В его взгляде просочилось понимание. Корнелия ухватилась за него, не став больше давить и упрашивать. Достаточно с неё слезливых мольб, ни коим образом не действующих на его отсутствующее сердце. Потому, Корнелия быстро отвернулась, изображая смирение. Щекой легла на грязь, прикрыв глаза и восстанавливая дыхание. Не сегодня, так завтра она обязательно выберется и отыщет способ добраться до Кадмы без надоедливого груза, теперь уже примостившегося на её спине. Мысли её гремели хуже сирен. В них содержалось так много боли, опасения и подозрений. И больше всего ощущалась горечь от собственного бессилия. Кто она? Горе-стражница, лишившаяся всех своих сил и теперь годившаяся только на корм голодным псам подобия Нериссы? Пленница со связанными запястьями и клеймом на лбу; груз, который необходимо было в осторожности перегнать с одной точки в другую? Чем на самом деле сможет помочь Кадме и Замбалле, кроме как словами? Магии больше нет, а без неё Корнелия мало, что сможет. Все ждали от неё чего-то. Противоядия, ответов, послушания, смирения. Кажется, одна Элион ничего не требовала, ясно поняв, в каком виде и при каких настроениях находится её… хорошая знакомая. Назвать её подругой не поворачивался язык, а сердце поддакивало этому соображению. Подруги, в конце концов, не оставляют друг друга на произвол судьбы и не обживают свою жизнь королевскими изысками и возможностями, пока вторая, едва дыша, стынет на чужих костях, отбиваясь от вечной охоты и смертей. Узлы распустились, и знойный воздух коснулся её заживших ран на запястьях. Калеб поверил ей. А она соврала, прибегнув к бесчестным и страшным уговорам. Вдохнула, как если бы это происходило в последний раз, осторожно поднялась с земли, отряхиваясь от грязи. Резво повернулась к нему, светлые прядки едва поспели за движением, рассекли дуновение ветра. Они пахли солью, морем и табаком. — Спасибо! — Радостно восклицает Корнелия. — Я думаю, что нужно сорвать несколько образцов и попытаться привезти их Аверде. Она скажет точно, что убило всю растительность. Кора дерева, трава, ветки, — подойдёт всё, но нужно аккуратно с ними. Надавишь сильнее положенного и рассыпятся, к сожалению. — С чего вдруг? — Неверящий тон Калеба останавливает её в поспешную радость. — Кадма перестала иметь для тебя хоть какое-то значение? Всего за пару секунд? Она чуть было не дёрнулась от его слов. Корнелия замерла, уголки дрожащих губ опустились. Для него всё выглядело именно так. Рьяно и отчаянно рваться вглубь увядшего мира, клясться, что случилось что-то плохое и необходимо прийти на помощь, зло ненавидеть и плеваться ядом в ответ на несогласие… А затем перехотеть. Заговорить сразу о других вещах, ведя себя так подозрительно. Калеб бы и не упустил её внезапное, бросающееся в глаза, как солнечное пекло, изменение в поведении. Верёвки всё ещё в его пальцах. А Корнелия, тонко балансируя на треснутом льду его доверия, выпрямилась, дабы скрыть за этим нервозность. — Я дала слово не бежать. Добраться до Кадмы ты всё равно не позволишь, как бы ни хотелось, — Корнелия расстроенно смотрит за его спину. — Но мы всё равно можем попытаться узнать, что тут произошло. Через Аверду, её опыты и знания. Я до сих пор боюсь за Кадму. Потому так и отреагировала, когда ты отказался от моей затеи. Чем скорее вернёмся на Меридиан, тем быстрее получим ответы. Солнечные лучи плясали на ней, подсвечивали, мертвенную бледность пряча за ярким сиянием. Калеб, сам того не ведая, засмотрелся. В прядки эти, словно расплавленное золото, в узкие плечи, в очерченную солнцем фигуру. Хороша. До скрежета зубов, до беспокойных мысленных баталий, до щекочущего чувства в руке. Подобно симбиозу, она и солнце сплелись, сделав мир вокруг ярче. И речи её, как звонкое пение соловьев после долгого пути в мёртвой чаще. А от взора переклинивает что-то внутри. Так смотрят на желанных, на кувшин с водой после бесконечной жажды, на северную звезду, потерявшись в лесу. — Собирай то, что нужно и уходим, — он машет рукой. — Нет, не пойдёт. Давай вместе, — протестует Корнелия, — быстрее управимся. Ты отдери кору, а я сорву листья у кустарников. — И в чем мы доставим этот твой гербарий? Будешь всё время в руках нести? — Придумаю что-нибудь. Корнелия уверенно прошла к засохшим зарослям можжевельника. Осторожно отрывая веточки и подбирая сгнившие ягоды, исподлобья следила за Калебом. За тем, как невзирая на внутреннее смятение, он последовал её просьбе и выполнял беспрекословно, точно Корнелия стала его надзирательницей. Не нравилось, но делал, потому что так у них имелись хоть какие-то шансы добраться до истины. Корнелия знала — Калебу всё равно на Кадму. И на состояние Замбаллы, ведь для него и для Нериссы только что приоткрылась бесценная возможность захватить ещё один мир. Гибель или же упадок сил Кадмы играли самой удачной картой в их партии. И не смотря на собственную категоричность, Калеб делал всё для покоя Корнелии. С размаху всадил кулак в дерево, так что стая воронов, удобно устроившаяся неподалеку, взмыла в небо. Щепки коры полетели вниз к его ногам, и, наклонившись, Калеб успел только подумать о том, насколько нелепо сейчас заниматься всем этим. И за всем этим крылась комедия. До одури поразительная своей несправедливостью и коварством, покуда никто раньше не мог так нагрузить его. И совершить с ним последующее. Никто, кроме неё. Девичьи пальцы ухватились за его волосы с животной грубостью. Что есть силы, Корнелия ударила его об дерево, вмазывая лицом в уцелевшую шершавую кору. Оторвала мгновенно, давая вобрать в себя воздух, отдающий кровью, сломанными костями. Переносица жалобно хрустнула. За спиной его, притаившись, ждала момента. Его секундной добротой и пониманием воспользовалась во благо своих целей, и это Калеба однако не разозлило. Лишь показало, на что способна. Слюна, перемешавшись с кровью, вязко тянулась вниз по подбородку. Порезы на скулах кровоточили. Не размахиваясь, коротко и точно, не теряя секунд, она остервенело всадила его же кинжал ему в ногу, сбивая с другой ноги и вынуждая упасть. Добила единожды, прокручивая лезвие внутри плоти. — Клянусь, Калеб, — на издыхании, потрепанная и всесильная сейчас, шепчет, — мне твоя смерть ни к чему. И твои страдания тоже. Будет достаточно времени, пока ты себе все раны зализываешь. Убегать и прятаться смысла нет, правда? Всё равно найдешь. Я выясню, что с Кадмой, и дам тебе найти меня. Отступила от него она быстро. Пряча в поясе кинжал, наблюдала, как Калеб содрогается в усмешке, от которой всё вокруг леденеет. Солнце уже перестало нещадно печь. И силуэт этот, согнувшийся от боли, не грел уверенностью в общей безопасности. Корнелия оглянулась на вытоптанную дорожку, уводящую вглубь Замбаллы. Дожидается, глупо и наивно медля, когда Калеб обернётся. И потворствуя её желаниям, он поворачивается, чтобы посмотреть на неё. Взгляд его, неожиданно пустой, тонет в гнетущем разочаровании. Он больше не смотрит на неё так, как на корабле и в каюте, деля сигареты, секреты и пространство. Нет в нём ни доверия, ни снисходительности, ни порыва заглянуть в её сердце глубже, чтобы изведать горечи сокрытых чувств. Не враг, но и не противник. Сбежавшая пленница, представляющая опасность. Вот, кем в мгновение становится Корнелия, всё отступающая к лесу, едва не спотыкаясь о подол его плаща. Всадить бы кинжал ему и в другую ногу, но момент упущен. Она убегает быстро, даже не пытаясь держать дыхание в ритме и вести себя тише. Её громкое, опаленное тяжестью побега, дыхание стынет рядом с Калебом. Ему не нужно напрягаться, чтобы понять, в каком направлении сбежавшая пойдет дальше. Не Корнелия. И даже не стражница. А сбежавшая. Предмет, нахождение и безопасность которого возложена на его плечи Короной. Солнечные блики рвутся в лицо. Калеб осторожно отполз в тень, сжимая и разжимая кулаки. Кричать, пугать и обещать убить никак на девчонку не подействуют, только подстегнут бежать дальше, скорее, не разбирая ничего на своем пути. Гнев в нём клокочет бурей. Задевает всё, — от самолюбия до своей уверенности. Стоило подумать и догадаться, что сбежавшая учудит что-нибудь подобное для своей любимой наставницы. Не оставит она просто так её, потерянную в беде. А разбалтываться о бедственном и дурном положении той, что в списке на казнь, приравнивается почти что к подписи, разрешающей её проведение. Больно, однако терпимо. Не обезоружила полностью, поскупилась нанести более фатальный удар. Было бы лучше, если бы отправила в забытье метким выстрелом в голову. Так бы и не пришлось давиться собственной дуростью, резкими болевыми судорогами и крупицами коры. А так, будто играясь и вызывая на охоту, сорвала с раны швы, распорола кожу вновь и на прощание угостила виноватым взглядом. Предпочтительнее страдать от неизмеримой духоты, чем от себя самого. Калеб сплюнул, аккуратно дотронулся до переносицы. Ничего, переживёт, заживёт быстро. К ранениям и переломам не привыкать — одно только количество шрамов и саднящих суставов расскажут целую историю об его приключениях. Даже не позволил себе подумать об её выборе. Жалел, проникался, помогал досыта, переступая свои же границы и идя на невообразимое. И вот плата явилась моментально, — прямиком в нос, чтоб лучше разглядел и почувствовал. Замкнувшись, Калеб подтянул к себе дорожную сумку. Дурная бунтарская голова и не подумала, что оставлять бинты и спирт раненному не лучшая затея, если хочешь надолго укрыться. Страшнее всех неурядиц то, что Калеб обезличил Корнелию. Нет, не Корнелию. Девчонку, пленницу матери. Для него отныне та не представляет никакой важности, кроме как государственной и научной. Для опытов, на потеху матери и побаловаться Рыцарям Мести. Тот облик и та сторона, отвергаемая всеми, в особенности Элион, щёлкнула в Калебе. Явилась, скомкав всю боль. Он бесстрастно тычет в открытую рану. Засаживает указательный палец глубже, силясь понять, как глубоко задеты мышцы. Ни единого звука, напоминающего недовольное шипение, не сорвалось с губ. Безразличие. Боевая хладнокровная готовность перед боем. Калеб проделывает с этой раной всё то же самое, что с десятками остальных. Проверяет глубину, болевой порог, терпимость и свои телесные реакции. Ничего смертельного. Щедро выливает половину бутыли спирта, раскрывая рану так широко, как позволяет тело. Обматывает бинтом несколько раз, всё размышляя о том, как скоро явятся на его кровь бестии. Пока у него есть время, как и у сбежавшей. Идти тяжелее. Каждый шаг отдаётся притупленным эхом кошмара. Калеб пересиливает себя. Подтянув остатки вещей, прячет их в норе, под трёклятым деревом, беря с собой только оставшееся оружие. Двигается по остывающим следам, нарочно не стерев кровь с носа и не обработав ссадины на щеках. Душа, как и сердце, наполнены знакомой и излюбленной песнью ледяного, пышущего ужасом, безумия. Ни одна сущность на Замбалле его не остановит. Попытается — тут же падёт, хлебнув крови и его беспощадности. Карта при нём. Сырая, уцелевшая, с важными отметками. Направляясь за сбежавшей, чует её. Запах раскалённых эмоций, упавшее наземь волнение, тяготившее её, сумасшедшее желание действовать и не таиться в тени. Пусть будет так. Калеб лишь найдёт девчонку и как непослушного котёнка притащит за шкирку в Меридиан, прямиком через морское пекло. Сама того не ведая, лишилась главного союзника. Неправильно рассчитавшая силы, осмелела пересечь всю Замбаллу, не зная, какие твари высосали весь сок из этого мира и спрятались в этих безжизненных зарослях. Калеб покажет. Воткнёт носом в их морды в самый подходящий момент, сцепив пальцы на её шее до судорожной хрипоты. Всё ради осознания. Замбалла увяла. Астральные всадники тьмы повластвовали здесь вдоволь, насытившись цветущим в гармонии миром. Хорошая работа. Не оставили и живого уголка, превратив место в жалкие, не стоящие и гроша, руины. Если добрались до Кадмы, то отняли и сердце Замбаллы, что сулило неоднозначную победу. Теперь Замбалла годилась только в объедки. Порталы в потустороннюю вселенную возникают всё чаще в неприступных местах, а связь с Астралом обнажилась, въелась в сам воздух, предупреждая. Убежавшая девчонка не подозревает, что часами позже, примется умолять Оракула и Тёмную Матерь о спасении. И оно придёт. Настигнет, укроет, заслонит и подаст руку. В образе палача. И тогда сбежавшая ринется бежать уже от него, но ничто в этом сгоревшем во тьме мире больше не выручит её. Сказка о человеческой и непростительной глупости и самоуверенности. Её, Калеб, обязательно расскажет мученикам в стенах Кондракара. Надобно же как-то скрашивать ожидание неминуемой гибели.