***
Какая это порция? Вероятно уже восьмая. Но далеко не вторая. Она запрокидывает голову, отправляя в желудок приторную смесь кокосового ликёра и сливок. Водка дерёт внутренности, повышая желание выйти и подышать. Приятный рок из настенных колонок не перебивает какофонию мужских и женских голосов, разбавляемых выкриками рабочего персонала. Бар переполнен до духоты из-за несправляющихся кондиционеров. Бывшие одноклассники, офисные работницы, старые приятели, встретившиеся обсудить последние поездки в жаркие страны. В стенах этих воздух переполнен чужими эмоциями, а под потолком гаснут рассказанные истории и сплетни. Бармен без передышки разливает напитки, ловко крутя бокалами, нарезая фрукты и успевая переговариваться с заскучавшими постоянниками у бара. Вилл грызёт фисташки, прикуривая лёгкие дамские сигареты. Её мокрые волосы пахнут хлоркой. Корнелия осязает это, когда вдыхает перед тем, как выпить ещё одну стопку. За здоровье стражниц, за процветание Кондракара и за любовь родителей. От крепкого табака саднит в лёгких. Ей уже всё равно на экзамены и на изначальный план. Слизывает с губ остатки сиропа, машет бармену в просьбе добавки и, остановив официанта с подносом, вываливает на деревянную поверхность окурки с пепельницы. Улыбка извиняющаяся, в глазах комплимент. Молодой парнишка не возникает. Но наверняка проклинает. — Как он меня бесит, — Вилл закидывает трезвонящий телефон в рюкзак, даже не отклонив звонок. — Мэтт? — Предполагает Корнелия заплетающимся языком. — Мы поругались на той неделе из-за его концертов. Меня расстраивает, что он свою драгоценную гитару трогает чаще, чем меня. Я не на это подписывалась. Мы с ним говорили об этом точно больше пяти раз. Отношения с музыкантом на контракте такая шляпа, — уныло делится Вилл, — я на посте стражницы не забываю уделять ему время. Мотаюсь между мирами, учусь, работаю и всё равно рвусь увидеть его. Плевать на монстров, на злодеев, на Оракула, — в конце дня я всегда в его квартире, всегда готовая выслушать, залюбить, приготовить вкусную еду и разделить с ним свободные минуты. — Он ведь в другой стране сейчас? — Да, улетел два дня назад. Ты не подумай, меня не беспокоят толпы поклонниц и воздыхающие по нему фанатки, — отмахивается Вилл от предложенной сигареты. — Мэтт пропадает в музыке. Всё, что он делает — спит, пишет песни, репетирует и занимается в зале. Какие могут быть отношения? Я хочу видеть его каждый день — мне это важно. А получается, что я вижу его, если повезет, раз в две недели. — Так расстанься, — девятый шот. Корнелия обещает себе, что это последний. — Если тебя это не устраивает, почему ты держишься за него? — Пробовали. Всё сводилось к одному и тому же. Он любит меня, но от музыки не откажется. Я должна это принять, заниматься собой, найти хобби и точно так же откисать от него в компании других людей. Но разве это уже любовь? — Она вспыльчиво ударяет по столу, рассыпав фисташки. — Какой смысл в отношениях, если ты не рвёшься увидеть свою половину и не ждёшь этого момента? Абсурд какой-то, уж лучше быть одной, чем так. Её слова бьют в больное место. Корнелия прислоняется к спинке кожаного дивана, озадаченно нахмурившись. От водки и ликёра больше не сладко. От них погано, мерзко и рвотно. Как и от правды Вилл, что заказала бокал холодной воды. — Я уверена, что всё будет по одному сценарию, — Вандом звучит паршиво и безрадостно. Её голова чуть ли не лежит на столе, а в уголках глаз царапаются слёзы. — Мэтт прилетит, мы встретимся, переспим и только потом будем говорить. Причем, говорить одна я, а он тухло отмахиваться от моих претензий и настраивать струны. Я пойму, что всё бесполезно, уйду, а через сутки Мэтт появится на пороге моего дома и всё завяжется снова. Иногда он хуже дьявола. Ведёт себя, как паршивец. В остальное время он прекрасен. Вилл никогда не позволяла никому заглянуть за ширму её личной жизни. Оградила всё шипами, непроходимым забором с колючей проволокой и иногда давала увидеть лишь крупицу. Не плодила причины для сплетен, не поддавалась на провокации одноклассниц и умело избегала разговоров об отношениях, перебиваясь шутками и рассказами о неудавшихся свиданиях. Корнелия не задавалась вопросом, как у неё там, где больше всего болит и ноет. Погрязла в своих чувствах, едва разбирая это скользкое и мрачное переплетение гормонов, мозговых сигналов и телесных реакций, выливающихся в одно очень страстное, непокладистое и своенравное чувство. Без него определенно спокойнее, но не так интересно. И Калебу она всегда рада. Появление его не приравнивает к пытке и адскому испытанию. Он есть и он рядом. Не просто существует где-то там за границей интересующих её людей. Иногда Корнелия поражается тому, что способна так просто обнять его, повиснуть на шее, коснуться его и поцеловать, чего не могут сделать другие. Её пробирает осознание собственных возможностей и привилегий. Пока все держат с Калебом дистанцию, обращаются с уважением, не переступают грани, Корнелия близка к нему настолько, что может вторгаться в его пространство без разрешения, потому что всё обговорено уже заранее. Это ли не та опьяняющая власть. Знать, что можешь. Что вправе делать то, о чём другим остается только думать. Хорошо, что в баре играет рок, а не романтические песни. И переживания внутренние не колят столь сильно, как в одиночестве. — Ему повезет, если с ним что-то случилось, — Вилл бесцеремонно лезет в душу, выворачивая её. — Если же нет, и Калеб предпочёл тебе что-то другое, то в этом ничего хорошего. — Было бы намного легче, если бы он жил через улицу, — Корнелия выдыхает, тянется за пачкой, выуживая последнюю сигарету. — Не пришлось бы гадать. — Не смей придумывать оправдания. Никогда никого не оправдывай, — тычет Вилл, — тем более парней. Тебя должен волновать только выбор. Если сделан не в твою пользу, то это многое говорит. Просто так от любимых не отказываются. Не заставляют ждать, не оставляют в неведении и не исчезают, не ставят на второе место и не прикрываются своим отвратительным характером. Все отговорки, оправдания — чушь полная до единственных слов: «Я решил». Всё. Решение и показывает отношение человека к тебе. — Хочу рамен с курицей, — Корнелия ощущает голод вместо благодарности за поддержку. — Сколько время? — За три уже перевалило, — Вилл зевает. — Ты говоришь не придумывать оправданий, так почему до сих пор остаешься с Мэттом? — Может, мне так удобно. Эмоции, всё-таки. Если уж расставаться, то навсегда, а мы к этому не готовы. Вот и тормошим друг друга. — Нездоровая хрень, — глухо замечает Корнелия, потушив окурок об дно пепельницы. — Всё здоровое приходит после череды нездорового, — словно философ, заключает Вилл. — Остаётся только ждать и работать. Раз уж всё затянулось, поехали на пляж. Рассвет встретим. — А экзамены? — Я в себе уверена, — ухмыляется Вилл, отбирая упаковку жевательной резинки. — знаю, что сдам, теорию учила три недели подряд. Спать всё равно не смогу. Часы такие противные — ни сна в глазу, ни тишины. Только тошные мысли, от которых не избавишься. Корнелия ничего не учила. И понятия не имеет, как сдавать несколько предметов сразу в один день. Объясняться перед родителями за провал нет желания и терпения. Исчезнуть бы надолго в том месте, куда не доберется ни один знакомый ей человек. Жажда воды ожидаемо возникает на улице. Корнелия выпрашивает сигарету у какого-то парня в офисном костюме и с мятым, завязанным наспех, галстуком с тропическим принтом. Присаживается на корточки чуть поодаль от входа, молча смотрит на мигающий светофор. Он показывает только красный цвет, и ей видится в этом ироничный знак судьбы. Ночная прохлада лезет под кожу, остужает и выветривает похабные мысли. Дышать легче, а в висках не так ноет от количества выпитого алкоголя. Корнелия стаскивает с себя кеды. Босые ступни, холодный асфальт с его неровностями, дуновения ветра, зарывающиеся в высохшие пряди, ещё недавно накрученные в прелестные локоны. В таком виде не жалко умирать. Свободной, отчаявшейся и разбитой. И до дома доходит одна, так и не надев кеды обратно. Небо светлеет, звёзды стираются под натиском просыпающегося солнца. Пение птиц проносится резвым свистом. Редко проезжают машины, мало, кто встречается на пути — либо уже спят, либо, как и Вилл, отправились на пляж. На перекрёстке она сворачивает налево, так и не подойдя к дому. Мама, услышав открывающуюся дверь, выйдет моментально, и Корнелия до противного скрежета зубов не хочет искать объяснения, врать, сглатывать слёзы и вести себя непринужденно только для того, чтобы не цеплялись и оставили в покое. Не зная зачем, движется к Серебряному Дракону, обняв себя и жалея, что не выкупила всю пачку сигарет у того работяги. Оказались идеальными под состояние — такие же горькие, от затяга непривычно першило, а послевкусие ударило вишней. За окнами ресторана Ян Лин темно. Колокольчики над входом гремят в причудливой и резкой мелодии. Обойдя здание, останавливается у чёрного входа. Он огорожен маленьким задним двориком с ухоженными апельсиновыми деревьями, рассаженными вдоль единственной тропинки кипарисами и каменной скамейкой в самом углу. Забор, если его так можно назвать, даже не прикрывает ухоженную и личную территорию. Собираясь здесь, стражницы никогда не занимают скамейку, потому что сидит на ней одна бабушка Ян Лин. Теснить её и сдвигать к краю кажется неуважительным плевком. Запасной ключ даже не спрятан — лежит между кипарисами, переливаясь на свету мерцающим золотом. Ян Лин не станет ругаться и выгонять. А заварить себе рамен Корнелия и сама сможет, уже единожды увидев виртуозное исполнение Хай Лин над закипающими чанами с лапшой и мясом. Стоит коснуться дверной ручки, как та дёргается сама. Едва успев отойти, она растерянно взирает на знакомый силуэт, обжигающий до дебрей сердца. Эмоции скачут быстрее неё, ослепляя, подобно солнцу в зените. Вот и поела. — Даже не встретишь? — Нет, не хочу, — с претензией, льдисто, укоряюще. Корнелия отступает к скамье, так и не отняв рук от груди. Выглядит Калеб неважно. Истрёпанный, уставший; лицо испачкано остывшей злостью, исказившей черты лица. В глазах ни намёка на радость или облегчение; взгляд заслонен прожитой болью и сбывшимся кошмаром. Губы сжаты, у подбородка наложены швы. Пальцы едва уловимо дрожат, словно по ним били молотком. Уйти и не начинать. Пожелать доброго утра. Совесть, опоённая водкой и нравоучениями Вилл, бодается, взывая к справедливости. — Ты обещал, что придёшь к вечеру. Иначе оно съест заживо. Перемолет кости и сердце, днём и ночью, засев внутри, будет требовать своего. — А перед тобой сейчас кто-то другой? — Сейчас уже утро. — Голубиная почта между мирами не работает. Не смог сказать, что опоздаю. А порталы по щелчку пальцев не открываются, — не язвит и не шутит. Голос его, обмазанный хрипотцой, тускнеет с каждой секундой. — Удобно, знаешь, — а она, наоборот, язвит. С предельной концентрацией злости, от которой… вянут кипарисы, выращенные со всей любовью семьи Лин. Края листьев крошатся, опадая пеплом на их плечи. — Всё сталкивать на порталы, завесу, избегая ответственности. Ты дал мне слово. Ты пообещал! — Не выдержав, тычет в него пальцем. — Получается, обещания твои ничего не стоят. — А причину узнать сначала не хочешь? Во снах, в объятиях заката и рассвета, рассматривала его, словно картину. Под мерзким дождём, в россыпи тумана и вечерних сумерек, внимала каждому движению его. Как шевелятся его губы, когда Калеб произносит её имя. Как разглаживаются морщинки от её внезапных касаний, как под палящей улыбкой блекнут шрамы, а в зелёных зеницах отражаются его затаённые мысли. Корнелия успела его слишком хорошо заучить. И потому, по одним лишь лишь дрогнувшим уголкам рта, понимает, что Калеб злится. Но злость эта не громкая, не внимания ради. Она тихая, почти незаметная и нарастающая. В такой злости не выжить. От неё не убежать, на ней не отыграться в свою пользу. Она подобна спичке, вспыхнувшей с опозданием в сухой траве. Нужно бежать или тушить, пока не поглотило целиком. Ни то, ни другое Корнелии не подходит. — Хочу ли я знать причину, из-за которой ты наплевал на меня? — Пошла тяжёлая артиллерия, — вздыхает он. Обходит, садится на скамейку, и макушка его достаёт до зреющих апельсиновых плодов. — Я работал. Появился заказ на сопровождение. — Ты знал, что я жду тебя, знал, что хочу тебя увидеть… — Да, — отсекает последние слова, глядя на неё снизу, — всё именно так. Тонкие запястья, веснушки под ключицами и спутанные пряди. У корней волосы пушатся. Голос срывается на октаву выше. От силуэта её сочится сладкая дурь. Едва коснётся глаз его, как мозг неминуемо пропустит через себя все её паразитирующие упрёки. — Хорошо, — притворное спокойствие её хуже мигрени, кромсающей голову. Корнелия даже улыбается, выглядя неправдоподобно и отвратительно в этой холодной манере. — Отдыхай, отсыпайся. — Стоять. Ты сейчас останешься и начнёшь говорить. — Ты мне не даёшь сказать. — Определенные вещи я слышать не хочу, потому что глупее ты ничего придумать не могла. И я буду тебя перебивать, если пойму, что слышу бред. Сработало. Красная тряпка брошена, а её уязвлённая уверенность не потерпит критики. Оттого Корнелия, невольно разлепив губы, удивленно охает. Всё-таки, грубят ей впервые, да ещё и после того, как ожидание и вера в лучшее стоптались под более полезными и ценными приоритетами, чем она. Ему остаётся только вытащить зажигалку. Закурить, прислониться к неровному стволу дерева и смотреть, как её лёгкие давятся всеми оскорблениями и обвинениями, придуманными за эти несколько секунд. Сказать всё не хватает воздуха. А так хочется! — Неужели тебе не хотелось увидеться со мной? Ты всерьёз предпочёл работу? Грёбаный заказ, роль охранника на побегушках вместо возможности провести со мной время? — А жить мне на что? — Риторически интересуется. — Своими красивыми глазками оплатишь мне все расходы? — Ты сам сказал месяц назад, что от одного заказа тебе пришло столько денег, что можно не работать как минимум полгода, — вспоминает Корнелия, нервно перекинув волосы на одно плечо. — Мы с тобой не можем видеться постоянно. А я не вправе вечно дёргать Вилл, чтоб она открыла портал и пустила меня одну на Меридиан, наплевав на запреты и правила. Да, я ждала, что ты выберешь меня. Да, думала, что чувства в тебе просто не позволят оставить меня и пойти заниматься своими делами, а затем свободно говорить об этом. Слово дал, а получилась пощёчина. Со мной никогда так не поступали! Не заставляли ждать, не бросали после обещаний и не ставили на второе место. — Ты так говоришь, как будто я к тебе охладел, — хмурится Калеб. — Или разлюбил. Я, между прочим, все деньги не только на себя трачу. Или по-твоему вкусные десерты, красивая одежда, драгоценности тебе по воле волшебной палочки достаются на Меридиане? Или ты джинна приворожила, который платит всегда за тебя? — Да, сидит напротив, умничает, — огрызается она. — Мои чувства задеты, а он деньги принялся считать и расходы на меня. Обошлась бы без десертов и платьев. Я тебя ждала, а не всё это. — И всё равно каждый раз заглядываешь в лавочки торговцев, берёшь всё, что хочешь, ходишь, хвастаешься всем красивым, сияешь вся такая прекрасная, — ни у одной принцессы столько колец нет. Я тебя не обвиняю. И не жалуюсь. Ты должна понять, что твои удобства в другом мире очень сильно зависят от моих средств. И чтобы капризной леди не приходилось ограничиваться, а ты не привыкла этого делать, ведь тебя всю жизнь воспитывали с золотой ложкой во рту, я иногда становлюсь охранником на побегушках, — нарочно назвав себя так, Калеб довольствуется тем, как скривилось её лицо от этого. — Это не значит, что ты стала не так важна мне. — Не надо мне этого, — настаивает Корнелия на своём, выдернув с его руки сигарету. — Не хочу украшений, не хочу всей красивой чепухи. С чего ты решил, что я без этого не обойдусь? Я на Меридиане всегда оказываюсь только потому, что тебя хочу видеть. — Что изменилось от того, что я пришел на пару часов позже? Мир рухнул, все цветы завяли, а кавалер оказался редкостным гадом? — Мне ещё раз сказать, что я никогда не сталкивалась с таким? Ни один бывший меня не оставлял так, как ты! — Чего тогда рассталась с ними? — Спрашивает Калеб, даже не стараясь притвориться, что его волнует ответ. — Какие такие обстоятельства толкнули тебя бросить великих ухажёров, всегда выбирающих тебя и не заставляющие ждать? — Не твоё дело, — докурив, она топчет окурок и, вовремя одумавшись, поднимает его с земли, выбрасывая в урну. Ян Лин расстроится, если увидит. — Моё прошлое тебя не должно интересовать. — Ты абсолютно права. Я не хочу ничего знать о твоих мальчишках и спросил только, чтобы услышать это самоуверенное заявление в конце. Портал ещё может быть открыт. Пошли домой. Я больше суток не спал, Корнелия, и проглочу в этот раз, как послушный пёс, всё, что ты сказала. — У меня школа утром, — она топчется. Разозлённой фурии больше нет. На её месте девушка, измученная тоской и ядовитыми подозрениями. — Вот ты хотела быть вместе, теперь не жалуйся. Школа подождёт, ты ждала, а я ждать не буду. Медовые вафли, выпекаемые каждый вечер в Заветном Городе одной женщиной, содержащей свой небольшой магазин, исчезают быстро. Корнелия, ещё недавно заявляющая о ненадобности вкусностей, забыла о своих заверениях. И, едва переступив порог его дома, отправилась на кухню, за этими же вафлями, которые появляются перед её приходом всегда. И, себе честно признаваясь, теперь она обращает внимание на все те детали, присутствие которых раньше не казалось чем-то необычным. Вот, эти вафли, совсем свежие, щедро посыпанные ягодами, вот полные бутыли её любимого вишнёвого сока на полках. Они не открыты, запечатаны. У входной двери обувная полка стала больше — на ней её обувь пестрит ухоженным видом, разнообразием и количеством, а на подоконниках цветут принёсенные однажды ею ромашки. В спальне его появилась шкатулка для украшений, — массивная, из белого дерева с выгравированной ласточкой на поверхности крышки и с замком из белого золота. На книжных стеллажах среди безобразной кучи военных книг раскисают школьные учебники, забытые тетрадки. Не будь она с Калебом, подумала бы, что здесь он живёт не один. Когда на самом деле пристанище это принадлежало одному ему, а бывать в нём приходится Корнелии не так часто. Заходя внутрь, осязает себя полноправной хозяйкой. Несмотря на долгое и частое отсутствие, дом её запечатлел. В картинах, в мелочах, в еде, разложенной на кухне. И спится ей здесь лучше, чем в Хиттерфилде. Окна выходят на солнечную сторону, — от рассвета остаётся мало приятного. Корнелия совсем не против тяжести его рук на себе. И о Вилл думает, не сдвигаясь с места, придавленная уснувшим Калебом. Стоило прижать её к себе, разместиться на подушке и прикрыть веки, чтобы потеряться во сне сразу же после неудобной и раздражающей бессонницы. Они больше не говорили. Калеб, перед тем как лечь, поцеловал, губами своими раздробив в ней все сомнения и переживания. Возможно, Корнелии свезло больше, чем Вилл. И отчего-то понимание это ощущается ударом, а не освобождением.XIX.
1 июня 2023 г. в 00:14
Примечания:
Вся часть является флэшбеком)
— Сумасшедшая. Как тебе только в голову пришло притащиться сюда? Ещё и в такое время.
— Как же много ты возмущаешься.
Снаружи духота скребётся в широкие окна под самым потолком. Из-за городских огней в небе почти не видно звёзд, но некоторые из них светят ярко, несмотря на отблески прожекторов и большого скопления неона. Девушкам видны как минимум две через толщу толстого стекла, испачканного разводами от моющих средств.
Хлорка и мята. Так пахнет в школьном бассейне, закрытом для всех, но не для Вилл, что нагло переступала правила и шла на риск, пользуясь доверительным к ней отношением. Она ведь такая, — лидер группы, общительная заводила, без которой невозможно ни одно школьное мероприятие. Не любимица учителей, но на короткой связи с директором и его заместителями. Девушка, отважно отбивающая свою позицию от чужих посягательств, умеющая принимать быстрые и верные решения и разрешать, наверняка, абсолютно все конфликтные ситуации. Красноречие и умение обольстить собеседника или оппонента — её главные козыри, раскрывающиеся у всех на виду.
Таких, как Вилл, боятся молча, несмотря на внутренний протест этому. К таким не имеют чересчур грубых претензий, с такими заговаривают, как со старой знакомой, разделившей с тобой последнюю бутылку вина на рассвете после вечеринки. Таких уважают, не переступают им дорогу, потому как попросту не возникает причин. И такие, как Вилл Вандом, не стремятся угодить всем, прекрасно понимая, как подражание и вылизывание чужих пяток разрушает собственную значимость. Вилл Вандом знает себе цену. И оттого о ней знают и остальные.
В их школе заведено: либо ты общаешься с Вилл Вандом, либо ты её ещё не узнал, что легко исправимо.
Корнелия не до конца понимает, повезло ей или нет. С Вилл они общаются больше, чем кто-либо с ними по одиночке, и в этом нет ничего странного. Схожие по натуре и характеру, изначально девушки не приняли друг друга. Корнелия чувствовала конкуренцию и своё пошатывающееся от появления бестии положение. С неё больше не брали пример, ею не восхищались так открыто, рьяно, не влюблялись так же часто и словно переставали видеть в ней уникальную и интересную собеседницу.
А Вилл появилась в её жизни, как пятно на белых джинсах от опрокинутого стакана лимонада. Не смыть, не вывести и не застирать. На душе гадко, противно, грустно. Остается только смириться, делать вид, будто не видишь, но сердце-то не проведешь, осадок в нём остался такой, что слёз для следующей внезапной истерики набралось сразу ва-банком за несколько месяцев.
Как бы ни противилась, Корнелия приняла её. Не из-за уговоров Хай Лин и не ради сплоченности стражниц. Вилл умела поддержать, выслушать и ценить. И до неё безумно быстро дошло, в чем состояла причина ненависти Корнелии. В ней соперницу Вилл даже не рассматривала, потому как изумлялась, видя Хейл.
Высокая, статная, до одури красивая, с правильными чертами лица и вкусным дурманящим парфюмом. К таким, как она, подбираются осторожной поступью, боясь спугнуть. Для таких свергают империи, развязывают войны и пишут сердечные оды. У таких один только взгляд дороже всех драгоценных камней, а осанка выделяет среди толпы безликих. К таким мужчины приходят не с пустыми руками и о любви не просят, а завоёвывают её, даже не смея расслабляться.
Вот, какой видела Вилл Корнелию. И восхищенно вздыхала, признавая за ней и красоту, и характер, и моральный облик. Всё в ней было выковано из стали, серебра, украшено жемчугом и ненавязчивым тихим смехом.
— Подними голову выше. Выпрямись. Я не соревнуюсь с тобой и не собиралась. Не заставляй меня думать, что ты неуверенная и закомплексованная в себе, не хочу разочаровываться. Ты классная. Появление другой не менее классной девчонки не сделает тебя тенью или пустым местом.
— Польстила и себе, и мне, да?
— Я не буду себя принижать, чтобы тебе стало спокойно. Мы обе знаем, чем мы хороши. Не люблю, когда девушки грызут глотки друг другу ради внимания. Тем более мужского, а его получают в этом мире все — от животных и людей до бездушных предметов. И раз уж мы с тобой в одной команде, то почему бы нам не узнать получше друг друга. Ты текилу любишь? Я узнала об одном баре, в котором каждый третий шот текилы бесплатный. Пойдём вечером? Только без девочек, их я уже узнала больше, чем тебя.
И это подействовало. В Корнелии точно щёлкнули переключателем. Она пошла с Вилл, не ведая, во что это выльется, выпила девять шотов, едва не потеряв сознание на шестом, но продолжив после глотка холодной воды и двух выкуренных сигарет под кондиционером. Плыло всё — от сознания до координации, с языка сходили сумбурные речи, взгляд пылал безумием и весельем. Вандом показала ей, что значит хороший отдых. Привела в чувства после долгого эмоционального застоя, разговорила и всю ночь напролет делилась историями из своей жизни, не утаивая ничего, словно Корнелия была её сестрой, а не недавней знакомой.
С ней оказалось легко. В первые мгновения Корнелию грызло сомнение, подозрения и недоверие. В рёбрах кромсались страхи быть отвергнутой и скучной. Вилл показала одними только словами всю внутреннюю силу; её прямолинейность разыграла с тревожностью Корнелии шутку. Никто никогда не вёл себя так открыто рядом с ней, никто не обнажал свои мысли в том ключе, в каком они появились и никто не имел решимости убедить её в непостижимых истинах. В тот миг Хейл невольно предалась мысли о том, что Вилл всё же превосходный лидер. Она не притворялась уверенной, не строила из себя другую личность и выдавала желания прямо без хитрых увиливаний и загадок.
Честная, прямая и бесстрашная. Иную кандидатуру на роль главной стражницы и представить нельзя. Потому как будет совсем не то.
Теперь же они повязаны крепко. Душой, секретами и общими впечатлениями. А односторонняя вражда забылась, обезличилась и не упоминалась больше в разговорах. Вилл забыла про скептичные и неприязненные высказывания Корнелии, а та в свою очередь научилась узнавать людей, прежде чем делать неправильные и скользкие выводы.
Их тандем часто высмеивался Ирмой — она не верила, что Корнелия так просто отпустила презрение и пошла на поводу здравомыслия. Хейл не спорила и не рвалась убеждать в обратном. И то была заслуга Вилл.
Любит плавать. Так сильно и самозабвенно. Отдает предпочтение воде, нежели устойчивой земле. Вилл бы прожила всю жизнь под водой, если бы это было возможно. На поверхности, ласкаемая искусственными волнами и умеренной прохладой, расслабляется, отключая чувства. На глубине же, на самом дне, куда не добирается свет ламп, перестает ощущать давление времени, его значимость и растворяется в тишине этой, что убаюкивает и сдирает корки переживаний с сердца. Бесконечные часы в обществе людей отравляют.
И только тут, в окружении прохладной воды, темноты и молчания, Вилл видит спасение. Приходит ежедневно, как в родной дом, сбрасывает с себя омертвевший вид общительной и понимающей девушки, ныряет без подготовки, оказываясь в излюбленном месте. Там, где ей рады всегда.
Ночью в бассейне спокойно и тихо. Ни командующих тренеров, ни горе-пловцов, мешающих заниматься другим. Всё пространство принадлежит ей одной, все дорожки свободны — выбирай любую, какая больше нравится. Электронное табло показывает, что сейчас почти полночь; красные цифры выглядят слишком ярко и вызывающе и безмятежной аскетичности всего помещения. Стулья пусты, пол сухой и тёплый, спортивный инвентарь разложен по полкам со смехотворной точностью, словно ровняли всё по линейке.
Она не боится, что их поймают и сделают выговор. С удовольствием плавает без положенной шапочки и ненавистных очков, рассекая водную гладь уверенно и мастерски. Намокшие волосы приобретают контрастный более тёмный оттенок, кожу приятно холодит, недавние царапины щипает от хлорки. Лампы обдают резким холодным светом, достаточным, чтобы видеть на два локтя вперед.
На деревянной скамье жмётся Корнелия. Собранные в высокий хвост волосы, полупрозрачная накидка поверх полуобнаженного тела и чересчур сосредоточенное лицо для той, кто просто сидит в сторонке, не решая логарифмы и химические задачки.
— Идём ближе, — Вилл выныривает, подплывая ближе к бортику. — Сидишь там, как призрак. Хоть бы ноги помочила.
— А вода не холодная?
— Идеальная. Я же плаваю без остановки. Была б холодной — вылезла бы спустя пару кругов. Давай, ты сама напросилась пойти со мной. Так что будь добра принимай минимальное участие. Хочешь, научу нырять.
— Нет, спасибо, — резко отказывается Корнелия, сжав колени. — Мне и без этого хорошо живется.
— С вечным страхом? — Подкалывает Вилл, улыбаясь. — Ну ты и трусишка. На Меридиане в такие опасные дебри лезешь, а воду, которая не кусается, боишься. Давай, идем сюда. Толкать и издеваться не буду.
— Лучше бы ты не говорила последние слова, — встает, робко движась с ограждающей линии.
— Что, ещё больше напряглась от безобидного заявления? Я же не Ирма, — не собираюсь пакостить.
Корнелия подбирается с осторожностью, забавляющей Вилл. Она открыто не усмехается, но широкая подбадривающая улыбка красноречивее всего. Не переставая двигать ногами, Вандом ставит локти на влажную от брызг плитку, с интересом наблюдая за тем, как неловко Корнелия опускается на пол, не забывая из раза в раз поправлять накидку и прикрывать обнаженный живот. На самом же деле тела своего не боится, признает его привлекательность, но за столь естественными в волнении движениями прячет сгрызающую заживо панику.
Она боится. Смотрит в мерцающую гладь, отдающую столькими оттенками синего и голубого. Чувствует, как вода облепляет икры, не пропуская ни миллиметра чувствительной кожи. Корнелия чересчур громко вдыхает, намертво сжав пальцами края бортиков.
— Здесь нет морских чудищ, никто тебя на дно не утащит, — Вилл отталкивается от стенки, резво оказываясь у красного каната. — Расслабься, насколько сможешь. Научись чувствовать воду, поиграй с ней. Тонут только глупцы и несчастливчики. Когда ты умеешь управлять своим телом и контролировать поток мыслей, то никакая глубина тебя не испугает.
— Сколько ты уже плаваешь?
— Десять лет. Ты даже представить не сможешь, сколько раз я захлёбывалась. Первые два года я только училась работать с мышцами, техникой движений, о ныряниях и погружениях и речи не шло. Приходила на тренировки, садилась у самого края и задерживала дыхание. Так и проходили все мои оплаченные часы. Потом мы с тренером бегали вокруг стадиона, а я ненавижу бег. Три круга по два километра ежедневно, постоянные задержки дыхания, отработка правильного положения спины и рук. Меня ещё к психологу пару раз успели сводить. И уже после этого я оказалась впервые в воде.
Она рассказывает без чувства, точно заученную диссертацию. Вяло шевелит руками, лежа на спине; её красные прядки липнут к щекам, а кожа на пальцах сморщилась.
— Я спустилась по лестнице, а глубина была почти два метра. Как думаешь, я сразу поплыла? — Интересуется каверзно, намекая, что ответ не будет положительным. — Нет, я начала тонуть. Но вместо паники было другое ощущение. Я вспомнила все забеги на стадионе, разговоры с психологом о страхе перед чем-то большим, вспомнила, как сидела и не дышала, тренируясь. И это возымело свой эффект. Вместо истерики — собранность и понимание своих сил. Я не боялась, и тренер это видел. Вместо типичных упражнений сразу же в воде, он работал с моими мыслями и выносливостью.
На мгновение Вилл исчезает, нырнув и добравшись до дна. Коснувшись пола, устремляется обратно наверх, не боясь держать глаза открытыми.
— Я понимаю, как тебе тяжело, — подплыв к ногам Корнелии, Вилл заправляет мешающиеся прядки волос за ухо. — Я пережила всё то же самое. Но, Корнелия, бояться — ещё хуже, чем терпеть неудачи. Как бы это ни звучало, но однажды в жизни тебе всё равно придётся поплыть. И будет лучше, если ты окажешься подготовленной. Никто спасать не будет, потому что в воде каждый сам за себя. Люблю эту стихию. Оголяет человеческую сущность, показывая, кто силён морально, а кто не может даже управиться со своими мыслями и эмоциями и выбирает быть слабым.
— Жалеешь, что не стражница воды? — Поддевает её Корнелия.
— Да, — вздыхает Вилл, — метать молнии, открывать порталы и руководить оказалось скучнее, чем я думала. Ладно, вру, вызывать молнии и шторм мне нравится, выглядит эпично. Но за всем этим я хотела другое. Хотя жаловаться не стоит, — я владею магией, чёрт возьми. Гребаным волшебством, которое неподвластно остальным и остается на уровне сказок. А так иногда хочется устроить магический переполох.
Корнелия усмехается. Мудрая и осознанная во многих вопросах, Вилл даже и не врёт, что порой ей не хватает адреналиновой встряски. Её не смущает, что циферблат уже показывает час ночи.
И несмотря на утвержденное Кондракаром призвание, Вилл ютится в своей стихии. Плавает, отдыхает, не боясь уйти под воду и ощущая себя лучше, чем когда-либо.
В этой части Корнелия завидует ей, потому как для себя до сих пор не обнаружила приятного места. На улице изобилие звуков и запахов порой ввергает в замешательство; в открытой природе, незапятнанной человеческим трудом, отовсюду доносится тихая угроза.
Её сила уникальна. Сильнейшая из всех стражниц, так и до сих пор не признает, что будь её воля и падут все миры, за исключением Кондракара. Настолько велика мощь в её чувственных длинных пальцах. Одно землетрясение способно уничтожить миллионы жизней и стереть в труху все здания, постройки, сравняв бывшее королевство или государство с землей. Сильнее, наверное, только огонь со своей разрушительной и властной силой. Огня Корнелия не боится. Ни его жара, ни опасной и дикой боли, ни последствий от его появления.
Теперь в воде по колено. Всё ближе и ближе, края накидки мокнут. Вилл одобрительно улыбается, видя медленные, но всё же шаги.
— Почему ты пошла со мной? Ещё и ночью. У нас ведь завтра три экзамена, — Вилл резво поднимается на бортики. Капли очерчивают её рельефное тело. Очертания мышц подчёркиваются полумраком, а свойственная ей лёгкость добавляет непринужденного изящества. Выглядит очень красиво.
Помимо стражниц ещё и школьницы. С теми же проблемами в виде экзаменов и хорошей успеваемости. Корнелия даже и не думала об этом, погрязнув в новой жизни. Стражницей ей нравится быть, несмотря на все сложности. Приятно знать, что тебя выделили из неприметной массы людей, одарив неслыханными ранее способностями.
Жизнь девушки, раскисающей на уроках, кажется нелепой и скучной. Корнелия больше не питает прежних чувств к школьным вечеринкам, хиттерфилдским парням и фигурному катанию. Всё это отошло на третий план, как нечто незначительное, что доставляло радость в прежние годы, но теперь светило в воспоминаниях блекло и редко. Еженедельные вылазки на Меридиан, борьба за вселенское равновесие и противостояние злу куда более интересны. Здесь действительно ощущается собственная важность, а возможные последствия заставляют задуматься о всех своих решениях.
— Калеб… обещал, что мы увидимся сегодня, — Корнелия не силится звучать твёрдо. Голос прорезает обида. Эмоции стремительно заслоняются едкими и неприятными эмоциями.
— И не пришёл. — Договаривает за неё Вилл. — Полный кретин, что ещё я могу сказать.
Хочется в муть эту упасть и позволить мраку властвовать над собой. Корнелия не боится признаться Вилл в своей слабости, но признаться в этом себе… будто подтвердить, что у какого-то парня намного больше прав на неё, чем хотелось бы.
Она и не плачет. Не льёт напрасно слёзы, не срывается на истерику и не ищет одобрения своим мыслям со стороны. Они не виделись больше недели. И тут выдался случай, — Калеб настоял, дав слово, что обязательно подойдёт вечером.
И Корнелия ждала. Отменив все планы, встречи с родственниками и ужин с семьёй, тщательно намыливая себя, выбрав лучший наряд и настроившись. Открытые флаконы духов, спреев, утюжок для волос, нагретый до предельной температуры, подобранные украшения, так славно подчёркивающие изгиб ключиц и нежность пальцев — её комната напоминала поле боя.
Зато внутри было хорошо и спокойно, не взирая на щекочущее предвкушение. Она скучала. Тосковала, не смея делать спешных выводов и понимая, — они друг другу ничего не должны. Но сердце упрямо отторгало это осознание. Потому как привыкшая к первым шагам, звёздам с неба и отменённым ради неё планов, ожидала того же от Калеба. И столкнулась с совершенно иным.
На этот раз выбрали не её. Не её смех, не её присутствие, не её тело, не её чувства.
Горькая и неудобная правда впилась в плоть, заживо съедая и настроение, и уверенность в своей важности. Вот, где Корнелия неминуемо проигрывает. Сидя к мягком кресле напротив туалетного столика, заваленного косметикой и драгоценностями, следила за тем, как небо уже объял закат.
А Калеб не появлялся.
На часы она не смотрела нарочно. Всё глядела в своё отражение, замечая, как неровно лёг тон и как выбивается цвет помады из образа. Украшения выглядели слишком броско, а платье напоминало неудавшийся эксперимент почитаемого винтажа, кружева и жемчуга. И чем только думала, когда выбирала всё это?
Отражение превратилось в проклятье. Всё казалось издевательской шуткой. Внизу на первом этаже доносились разговоры родителей, смех Лилиан и запах приготовленного ужина. Кажется, индейка, запеченная под цитрусами и орехами. Любимое праздничное блюдо Корнелии. Мама, не взирая на отказ, приготовила то, что любит дочь.
А дочь ошиблась с выбором, повернув стрелку не в ту сторону. Закат уже исчез, как и солнце, а небо превратилось в тёмное бездушное пятно без единых звёзд. Никто не явился, не постучал в дверь, не сорвал полумесяц в качестве извинений.
Кольца стискивали пальцы. Затянутый корсет мешал свободно дышать, рухнувшие ожидания оцарапали душу, оставив ту кровоточить. Проблема не в ней, верно? Не в её доверии, не в ожиданиях, не в напрасных стараниях.
Плакать вовсе не хотелось. Корнелия стягивала с себя кольца без посторонних мыслей, запретив себе думать и чувствовать. В поедающем мраке, в холодной темноте и одиночестве, не включая свет, раздевалась, так и не смотря за окно.
Объёмные локоны, водостойкая подводка, матовый блеск для губ, который должен был выдержать все испытания ядерной зимы и не стереться. Корнелия встала под душ, смывая всю нелепую красоту под ледяными струями. Ногтями сдирала с тела аромат парфюма, тёрла мылом глаза, кусала губы, пока не стало настолько холодно, что затрещали челюсти.
Родители вопросов не задавали. Отец хмуро дырявил её тяжёлым взглядом, подмечая раны на устах, разводы от туши и поникший взор. От неё всё ещё пахло духами и кремами, на пальцах алели следы от жмущих колец, а волосы напоминали мокрые обрубки. Мама тактично делала вид, что не замечала всего и беседовала с Лилиан о внешкольных занятия, накладывая обеим дочерям и салат, и мясо, и гарнир.
Гарольд, пригубив виски, щупал моральное состояние дочери. Поставил перед ней начищенный до блеска рокс, налил умеренную порцию алкоголя, поднял бокал за её здравие, не нарушая затянувшееся молчание и игнорирование состояния старшей дочери. Захочет — расскажет. Он подозревал, в чём состояло дело. И жадно хотел выпытать все сведения, но его жена, Элизабет, сухо покачала головой, запрещая ему давить. Всем всё стало понятно изначально. Даже Лилиан не смотрела в сторону сестры, не желая вызвать в ней поток жалости к себе и сожалений.
Ужин не испортился. Но послевкусие от него вышло грязным и кислым.
— Хочешь, пойдём выпьем, — Вилл уже вылезла из воды. Сидит рядом, накручивая на указательный палец влажные светлые прядки. — Ты ведь отвлечься хочешь.
— Но не напиваться, — угрюмый смешок с её покрасневших губ звучит приговором. — Завтра рано вставать.
— Никакой пьянки, согласна. По два шота и домой.
— Договорились. Кто нарушит соглашение, тот платит за обеих.
— Да я и не бедствую, — Вилл смеётся, вытираясь полотенцем. — И если ты помнишь про бесплатный третий шот, так знай, что эта акция ещё действует.
— Хорошо, три шота и домой.
— Конечно-конечно, — заговорщически улыбается Вилл. — Обратно пешком или на такси?