К тому времени, когда он достиг первого водоёма, его рана нестерпимо зудела.
И он не глядел на неё нарочно, терпя усиливающееся жжение и проделывая медленные шаги.
В глазах двоилось. Носоглотку словно тёрли наждачкой, а солнце над ним пекло так, что воздух казался душной отравой. Годы, проведенные в тени, ухудшили восприимчивость к солнечному свету. Его было слишком много. Куда бы он ни взглянул и не повернул, его везде преследовали лучи, столь яркие, надоедливые и невыносимые.
Как Калеб преследовал
беглянку, так и свет шёл по его пятам. И ни единой тени не попалось за весь путь. Только бесконечная тропа, усеянная пожухлыми листьями и уводящая в глубины мёртвого леса. Везде властвовала тишина, не прерываемая пением птиц или рокотом хищных существ. Их тут давно нет. Остались только те, что парили высоко над землей, рассекая небосвод широкими и крепкими крыльями.
Единожды над его головой померкло солнце. Всего лишь на короткий миг, за которым последовало утробное рычание, рассеявшееся по всей Замбалле. Калеб тогда неуклюже поднял голову, радуясь пронёсшейся мимо него прохладе. И увидел очертания чёрно-красные, принадлежащие одной особи.
Всё ещё живая, неуловимая и такая же быстрая, какой Калеб помнил её с первой встречи. Во всех других королевствах защитниками выступали люди, создавая армию и возводя непреодолимые стены, пока Замбалла, укрытая горными массивами, не имела армии, но растила и берегла драконов.
Тех, что в ответ ревностно охраняли свой дом и не терпели присутствие чужих на собственных землях. Ни одна армия не могла захватить Замбаллу. Окруженная морем, горами, тщательно оберегаемая смертоносными существами, Кадма воистину оградила себя от всех внешних угроз. Ей достался прекрасный мир. Дивный, разнообразный и пленящий одним своим видом.
Дракон над ним взревел, а глаза, углядевшие крошечный силуэт среди деревьев, блеснули пламенем. Её звали Терра. Не самая старшая, но и не младшая. С размахом крыльев, достигающих в ширину четыре судна Аза. В её пасти слегло бесчисленное множество врагов, а острые челюсти вкусили самую разную кровь. Шершавая морда, растущие рога, гребни, отдающие при свете дня багровым оттенком.
Чудовищное великолепие, никому не принадлежащее. Когда Калеб столкнулся с ней несколько лет назад, ещё не перейдя на сторону Нериссы, Терра была меньше в размерах и Кадма звала её самой быстрой и опасной. И рёв её тогда разносился всего на несколько миль. Теперь же она, учуявшая его, приземлилась, чтобы рассмотреть Калеба ближе.
Те же жёлтые глаза. Широкая полураскрытая пасть, мерное и спокойное дыхание. Дуновения ветра подняли пыль, осевшую на её коже. Крылья потемнели, блики солнца ползали по сильной шее. Терра сощурилась, враждебно оскалившись, и по иссохшей земле прокатился дым. На короткий миг в её горле вспыхнуло пламя. От него в округе стало ещё жарче.
Калеб её не боялся. Знал, что не посмеет сжечь его или полакомиться им. Не тот плод, который стоит того. И смотрел на неё Калеб тем же прям взглядом, не делая резких движений. Едва слышно проговорил голосом низким, тоном строгим и холодным.
— Si puellam crinibus flavis videris, noli eam tangere. Mea est.
Терра взлетела в одночасье, заставив его отступить на пару шагов и прикрыть лицо. Раскрыв веки, Калеб уже не видел её. Только чувствовал угасающую теплоту. Там, где она была, раскрошились в щепки деревья и виднелись ямы от огромных лап.
Солнце показалось мгновенно, ударив по склерам. И Калеб шёл дальше, не притрагиваясь к маленькой фляге с водой. Знал, что при таком солнцепёке безотчетная и усиливающаяся жажда дурит голову. Все запасы остались там, под деревом. Здесь, в беглой поимке более здоровой и резкой фигуры, излишний балласт будет придавливать его к земле.
Ногу пронзало болезненным спазмом. Дыхание несвойственно учащалось, точно он пробежал по всей местности с небывалой скоростью. Лоб, покрытый испариной пота, горел. На задворках памяти, обмазанной обессиленным положением, так невовремя сверкнуло воспоминание, как Калеб окунул один-единственный кинжал в яд, оставив другие кинжалы чистыми. Именно этот кинжал выхватила
сбежавшая, даже не догадываясь в тот момент, какой туз оказался в её руках.
Яд этот, созданный Авердой исключительно для внутреннего круга королевы, въедался в металл без следов и действовал при контакте с тёплой жидкостью. Вещество не источает резкого запаха, не имеет цвета и отличается от всех других ядов несмертельными последствиями. Им не удастся убить, потому как щадящий состав создавался с целью временной нейтрализации. Едва Нерисса взошла на трон, по всему Меридиану, подобно чуме, пролетели недовольства, а пламя повстанцев разгорелось ярче, чем когда-либо в уязвленном войнами королевстве.
Аверда, тогда только окончившая академию науки, предстала перед короной в рваной тунике, ботинках с отклеившийся подошвой и цветком мака в коротких и неуклюжих пальцах. Она не принадлежала к знатному роду, не имела за собой должного воспитания и, попробовав поклониться, рухнула на пол, споткнувшись об собственную ногу. В её непримечательной внешности выделялись волосы оттенком, ничуть не отличавшимся от огненного. При свете зажжённых факелов её длинные прядки отдавали раскалённой медью, а по всему телу россыпью лежали веснушки.
Оставленная родителями в младенчестве, выросшая в гадком притоне в окружении блудных существ, она хотела выбраться. И доказать миру, что девушкам не предначертано по праву рождения место в одной только тесной койке.
Она желала стать более значимой, чем те, кто делили с ней кров. Не окончить свои дни здесь, день за днем сталкиваясь с похотливой мерзостью и бесчеловечной жестокостью. Не видеть стен, заляпанных грубыми словами и мольбами о пощаде. Не слышать больше чудовищных оскорблений и не трястись за жизнь свою с приходом проклятой темноты.
Но, чтобы подобраться хоть на шаг к своей мечте, Аверде пришлось увидеть изнанку человеческой щедрости.
До шестнадцати лет, запертая обязательствами и долгом перед женщиной, спасшей её от долгой и голодной смерти, жила в роли уборщицы гостевых комнат. Наводила мнимую и призрачную красоту в месте, погрязшем в человеческих пороках, стремилась угодить в общении выпившим дамам и стряпала безвкусную пищу, утолявшую голод и не более. В редких перерывах бежала в подвал, где кромсала собранные со столов крошки и изучала руководства по химии, старые, пережившие её бабушек, атласы по анатомии человека.
А в семнадцать, обокрав влиятельного и богатого клиента, умчалась тенью, о которой никто никогда больше не слышал. План побега вызревал в её мыслях годами, меняясь и возвращаясь на исходное начало в припадках отчаяния. Но он осуществился. Тёмные улицы Меридиана растворили её прежнюю личность, а блеклый, туманный и серый рассвет встретил новую, никем и ничем не опороченную Аверду.
Аверда выбралась. И Калеба в замке, на аудиенции у королевы, видела уже второй раз, запомнив его, как хмурого и сурового юношу в том же подземном притоне, в который так и не вернулась.
Калеб охранял какого-то безликого господина. Следил за обнаженными девушками, что приближались к нему, вглядывался в лица, запоминая каждую и выкраивая в памяти своей их обезображенные насилием физиономии. Аверду он тоже запомнил. И, стоя по правую руку Нериссы, не сводил с неё бесстрастного взгляда, в коем, однако, точилось любопытство. Вспомнил. Сравнивал низкого и запуганного утёнка с тем, что видел спустя столько лет.
— Вы вольны говорить, госпожа Роут, — Элион обратилась к ней, тактично и вежливо не заостряя внимание на одежде, не соответствующей королевскому этикету. — Малый совет и Её Величество готовы услышать ваши заявления и дать незамедлительный ответ.
Лепестки мака лишь немногим отличались по цвету от её волос. Голос, охрипший от простуды, звучал, как скрипящие дверные петли.
— Ваше Величество, Ваше Высочество, Лорд главнокомандующий, — долгий и глубокий вдох, за которым последовало немедленное преображение.
Из таявшего льда в несгибаемую сталь. Из болезненной худобы, сутулости и бледности в прямую осанку, здоровое и полное сил тело. Аверда явилась угасавшей звездой, что своим последним сиянием осветила тронный зал.
— Год назад я окончила научную академию с отличием. Теперь я возглавляю кафедру органической химии, состою в королевской ассоциации учёных. Мой внешний вид не соответствует моим достижениям, за это простите, — вновь неуклюжий и короткий поклон, — Я примчалась к вашему двору сразу после нескольких недель опытов, в ходе которого была создана формула яда. Эта разработка позволит вам справляться с повстанцами болезненно, но не доводить их до смерти.
Элион замерла, а её худые пальцы впились в складки платья. Ей надлежало задать уточняющие вопросы, расспросить о бюджете экспериментов и о разрешении на такую деятельность, но она не произнесла и звука. И всем в воцарившемся молчании стало ясно, что Аверда не вносила никаких средств в королевскую казну, не обращалась за разрешением на проведение научных опытов и не ограничилась небольшими телесными повреждениями, убивая и калеча подопытных с непростительной дикостью.
— Перед тем, как меня уведут в тюрьму и лишат всех званий, достижений и средств за самодеятельность, хочу лишь дать вам увидеть, как работает этот яд и на что способна его маленькая капля.
Её решимость не впечатлила Нериссу. Её заверения не подействовали на Калеба. Элион же на мгновение отвернулась, сделав вид, словно за окном объявилось что-то волшебное и интересное.
— Каким образом вы собираетесь показать нам эффект? — Нерисса махнула рукой, подзывая слугу с подносом вина.
— Предоставьте мне любого узника, приговоренного к смертной казни, — смело потребовала Аверда. — Животных смысла трогать нет, потому что я нацеливаюсь исключительно на человеческий организм. Моя цель заключается в службе королевству и вам, моя королева. В это непростое для нас всех время любое средство может изменить ход войны. Я открыта и честна с вами.
— Вы просите у Её Величества о смерти поданного, — громко и твёрдо указала Элион. — Перед тем, как созвать вас на аудиенцию, гонец передал свод негласных правил этикета на нашей встрече. Ни в одном из десяти пунктов не дано согласие на бесчеловечное отношение к гражданам Меридиана любого вероисповедания, возраста и пола. Вы грубо нарушаете королевский этикет.
— Принцесса Элион, я обращалась к Её Величеству, а не вам, — возразила Аверда. Сделанный ею шаг вперёд повлёк ответное движение дворцовых стражников, стоявших ровной шеренгой по обе стороны от трона.
Согласно правилам, им было дозволено заключить её в круг и в жесте предупреждающем схватить гарду мечей. При любом действе в сторону королевы, не обговорённом заранее с ней, королевская стража беспрекословно и мгновенно воссоздавала живую стену, защищающую их повелительницу. И в тот миг быстротечный для Аверды всё кончилось бы забвением в холодной сырости темницы, если бы Калеб не отозвал стражу одним движением руки.
— У нас не так много времени, чтобы дожидаться прибытия заключенных с Кондракара. Используйте слугу для демонстрации, — глаза его, пустые на эмоции, нашли сжавшегося от будущей участи мужчину. — Если меня и королеву не удовлетворит увиденное, мы сошлём вас в Кондракар в качестве временной узницы. Верховный суд Меридиана и его мудрейший судья решит, какого наказания вы заслуживаете.
Ей понравилось, как он пропустил Элион, как нечто незначительное в этом вопросе. Как оставил за собой и Нериссой право выбора, исключив из голосования важнейшую для королевского двора фигуру в присутствии многочисленной стражи, что имела языки и безупречный слух.
— Мнение Её Высочества ценится так же, как и наше с тобой, — поправила его Нерисса, — Элион, твой вердикт будет ключевым.
— Её Высочество не осознает важность научного открытия. Её пацифические взгляды отразятся на твоём правлении, — нарочно формальность упустив, Калеб повлёк слугу к Аверде. — Если это облегчит половину наших проблем, то жизнь одного человека достойная монета для размена.
Элион не содрогнулась. Не приняла оскорблённое выражение, продолжив возвышаться возле трона ледяной статуей, лишённой каких-либо чувств. Поступок Калеба, несомненно, нанёс ей глубокую рану, задев вместе с тем репутацию принцессы. Циничные слова Калеба её не удивили. Одни поджатые в огорчении уста скривились, в льдистых глазах отразилась душевная боль.
— Не смей разговаривать таким тоном с моей советницей, — Нерисса выпрямилась, украдкой взглянув на Элион. — Я жду результатов, а не речевых баталий. Покажите мне, чего ради явились, или же стража проводит вас в нужном направлении.
Важнее всего было то, что к Аверде прислушались. Развязали крепкие узлы на веснушчатых запястьях, дав волю творить и сеять хаос. Шанс этот оказался глотком воздуха среди проклятой духоты. Приготовленный заранее шприц заскользил в пальцах её с лёгкостью, как скользил смычок в ладонях умелого скрипача. И пока слуга, обронивший поднос с кубками вина, силился избежать казни своей, Калеб смотрел на Аверду, придерживая мученика усмиряющей хваткой.
Между ними нить протянулась, которую никто не был способен увидеть. Она, убивавшая во имя науки, иглу всадила в яремную вену мужчины без промедления, и взгляд её, переполненный немой благодарностью, переместился на лицо Калеба, укрытое маской равнодушия.
— В первые минуты яд вызывает слуховые галлюцинации, — судорожно, радостно и вдохновлёно шептала ему, ядом угощая слугу без остатка. — за ними следует обезвоживание, резкая усталость и высокая температура тела. Человек не умирает. Бред и лихорадка могут продолжаться до нескольких дней. В конце его ждёт временное беспамятство, отсутствие сил, сна и аппетита. Превосходный вариант для устранения врагов без лишнего шума и общественной паники.
Вот он ответ его скверного самочувствия. И одиночество теперешнее над ним смеялось беспрестанно, потому как никто не о нём не мог позаботиться.
И когда водоём, укрытый каменными валунами, встретил его забывшейся свежестью прохладной воды, Калеб столкнулся с первой, самой отвратительной и долгой стадией отравления.
Галлюцинации.
***
Не спи, Калеб. Не спи. Не спи.
Просыпайся. Вставай, твою мать! Калеб, вставай!
Я рядом, обернись. Протяни руку. Почему твои пальцы такие холодные и бледные? Тебе нужно согреться.
Зачем ты убежал и оставил меня? Помоги мне. Калеб, прошу, помоги. Они здесь. Тут опасно. Калеб, они идут за мной. Пожалуйста, открой глаза.
Ты знал, что если видишь в темноте светящиеся глаза, то нужно бежать и не оглядываться? Я не знала, Калеб, ты не предупреждал, что здесь водятся монстры.
Что насчёт гранатового сока? И водки. Но лучше всё совместить. Ты со мной? Ты слушаешь о чём я говорю? Разве я сказала что-то смешное? Твой смех пугает.
Мне страшно, Калеб. Вокруг слишком много наблюдающих глаз. Ты обещал, что я не умру. Но мне кажется, что ты не успеешь. Ты никогда не успевал. Ты снова оставил меня.
Искупайся вместе со мной. Вода тёплая. Мы даже можем опуститься на дно… навсегда. Нас не потревожат там. Только ты, я и никого больше. Нет-нет, я не полезу. Ты знаешь, я боюсь воды. Лезь ты, один. А я буду смотреть, как ты тонешь.
Крови слишком много. А воздуха недостаточно. Боль только слабая, я думала, что ударит сильнее. В таком случае, умирать не страшно.
Они смотрят на тебя, Калеб, проснись. Они убьют нас, Калеб, открой глаза!
Я не узнаю тебя. Посмотри на меня. Откуда… откуда эти чёрные прожилки на твоей коже? Ты же не убьешь меня, Калеб? Поклянись, что не причинишь мне вреда. Я… я доверилась тебе.
Убивай. Ты знаешь, куда нужно ударить. Бей. Уничтожь. Растопчи. Ты способен на это. Ничтожная вошь не заслуживает жизни.
Убивать всегда приятно, да? Скольких ты убил? Разве они заслуживали этого?
Насилие — крайняя мера, которую мы применим по отношению к стражницам. Калеб, мы не палачи. Мы не боги, чтобы распоряжаться чужими жизнями.
Всегда любила слышать, как захлёбываются кровью. Ни один оркестр не сыграет эту мелодию.
Посмотри на меня. Дотронься до моего сердца. Почему ты больше не улыбаешься? Что с тобой стало?
Её слишком много в твоей голове. Не беги, Калеб, бесполезно. Тьма настигнет. Она заберёт своё. Она здесь, с тобой, в твоей душе с самого рождения.
Проклятое дитя должно быть убито. Ему не место в нашем мире, он не должен жить. Я сделаю то, что должен.
Сынок, обернись, папа тут, ужин стынет.
Она спит, не мешай ей. Она в вечном сне, где ты её никогда не достанешь и откуда не вытащишь. Она спит. Пусть душа её будет отныне спокойна.
Это всё ты! Ты сотворил это со мной. Я стала такой по твоей вине! Умри. Умри.
Матерь наша бдит. Наблюдает. Не подведи её. Ты был рожден с одной целью.
Калеб, проснись. Они за моей спиной. Пожалуйста, очнись! Не оставляй меня, Калеб! Они заберут меня.
Я позабочусь о ней. Спи, Калеб. Оставь это мне. Отдохни.
Твоё время пришло.
Зной растаял вместе с закатным солнцем. На небе, доселе голубом и безоблачном, растянулась глубокая синева. Звёзды протянулись россыпью светящейся, как те глаза в непроглядной тьме.
Его ободранные губы кровоточили. Щеки заляпались сухой землей, а в волосах застряла сухая листва. Тело самовольно подрагивало. Пальцы сжимались и разжимались в кулак с пугающей частотой. Раскрошенные под ним мелкие камни царапали предплечья.
Калеб намеренно не сдвигался с точки, продолжая смотреть в звенящую пустоту. Голоса в его рассудке сплелись воедино в один шум. Он перестал различать, кому принадлежат слова. Сидя у валуна, не знал, сколько часов прошло и как далеко пробрался яд. Реальность для него раскрошилась, а иллюзорный мир галлюцинаций едва не утопил.
Всё потому, что он послушал её голос.
Её ненавязчивое, тихое и сладостное сердцу:
«лезь ты один». Корнелия была здесь рядом всегда. В его голове, вокруг, наплясывая неизвестные ему танцы, притворяясь мёртвой и вскакивая от неудавшегося фокуса.
Калеб знал, что это была не Корнелия. Что он видит бредни утомлённого рассудка и что вскоре всё прекратится. Но ничего не прекращалось.
Когда Корнелия умерла дважды на его глазах, дыхание в нём остановилось. Его словно отключили, как от провода, и оставили в одном положении. С поломанными игрушками поступают так же.
Её зарезали, проделав ровный глубокий порез на обнаженной шее. Крови стекло столько, что на короткий момент вода в озере обрела алый оттенок. Тело бросили туда же, на дно, куда он незамедлительно поплыл и спасся от удушения на последней секунде, замерзнув до такой степени, что пальцы ног онемели.
Затем она, выбежавшая из леса, остановилась на краю берега. Мазнула ступней по водной глади, улыбнулась и, напевая песню, выстрелила из его ружья себе в грудь. Корнелия, не останавливаясь, пела. Подбирала ошмётки собственного сердца, не обращая внимания на дыру, из которой торчали уцелевшие кости ребёр.
— Совсем не больно, — воскликнула она, положив окровавленные куски у его ног. — Сохрани их на память, хорошо?
Фляга с водой нагрелась и опустела. Усиливающаяся жажда соскребала с горла остатки голоса. Калеб хрипел. Не мог и вымолвить слова, осязая, как в ушах гремят её слова, слезливые мольбы и как Корнелия, появляющаяся из ниоткуда напротив, всегда просила об одном.
Проснись. Открой глаза.
Но ведь он их и не закрывал. Всё вглядывался вперёд, наблюдая за ней. За тем, как танцевала ему одному, улыбаясь и губы её сверкали кровью. За тем, как выныривала из воды и рассыпалась, словно сахар.
Корнелия на расстоянии трёх вытянутых локтей. Подзывала к себе, а во взгляде её томилось предвкушение. Устав ждать, тащилась к нему, трясла, хлопала по щекам и целовала.
В щёки, в лоб, в нос, но не в губы. Смахивала пыль с его влажных прядок, устроившись на ногах его хозяйкой. И только ладони его обессилившие поднялись, чтоб прижать её к себе, как позади неё некто топором замахнулся, голову её рассеча на две части.
Брызги окропили склеры. Он веки прикрыл инстинктивно, оцепенев от увиденного. Лёгкие сжались, следующий вдох удалось сделать только через пару минут. Открыв глаза, видел её вновь ухмыляющуюся, в другом наряде и с другим цветом волос.
Палкой на земле рисовала незнакомые силуэты. Лучи солнца её ласкали. В них она была похожа на ангела бескрылого. С минуту разглядывала нарисованное, забавно кривляя бровями и резво вскочила, замахнулась, метнув палку в его сердце. Попала тотчас, а резкая и невыносимая боль пронеслась в его теле импульсом.
Опустив подбородок, посмотрел на рану. Палка с заостренным концом торчала из дрожащей груди. И солнце, спустившись к горизонту, задело его кожу. Теперь оно слепило в лицо, не позволяя видеть.
Только чувствовать, как Корнелия сердце его протыкала с отчаянием зверским, не щадя сил и обламывая ногти свои от ударов.
— Ну вот, — на издыхании оттолкнулась от него, отбросив палку, — другое дело. Не у меня одной должно болеть.
Она полагала, ему будет больно. Однако, боль от увиденной смерти её уже давно истощила его. И кошмар проживая, он видел только одно. Длинный порез на шее и тело, рухнувшее в воду. Всё остальное значения не имело.
Беспамятство наступило после. Темнота вокруг него превратилась в колыбель. А Корнелия, напевающая песни, сплетала их пальцы в замок.
