Флешбек.
— Я помню, что у нас был договор, что ты учишься, а не отлыниваешь. Её пальцы пронзает болью. Той, что не сулит ничего хорошего и осязается всем телом в течении нескольких секунд. Самых долгих в её жизни. Едва уловимый хруст костяшек касается слуха, обострившегося слышать не то дыхание, не то следующий шаг противника. В тренировочном зале места много, но в нём никого, кроме них. Сквозь узкую щель открытых окон, расположенных под самым потолком, проходит ничтожная порция свежего воздуха. Его так мало, что её организм сдаётся раньше, чем позволяет её сердце. Корнелия дышит рвано. Так, словно в носоглотку засыпали мокрый песок. Она стремительно отступает назад, к ограждению ринга, глупо надеясь, что расстояние между ними даст ей возможность отдышаться и принять новую боевую стойку. Но Калеб не позволяет. Он налетает на неё тотчас. Изголодавшийся по крови стервятник, что загнал в угол ласточку с подбитым крылом. Если бы их сейчас рисовали, то изобразили именно так. Ей хватает ума пригнуться. Его кулак пролетает над её головой, дребезжащей от усталости, напряжения и желания выпить канистру воды. — Я отказалась от него в тот же день. — Первое слово дороже второго. Руки выставлены в жалкой защите, которую один его удар сбивает напрочь. Ей кажется, что суставы с треском сместились со своего места, а вместе с ними и лопнули нервные окончания, потому как боль перестала чувствоваться. Хорошо это, или плохо, Корнелия не до конца понимает, силясь уйти от серии резких и коротких замахов. Её вертит, как юлу, по всему рингу; стопы стёрты в кровь, пальцы ног отчего-то не сгибаются. — Нападай, — требует Калеб, снисходительно отстраняясь от неё на шаг. — Я хочу прийти в себя. — Брось это. Ни один твой противник не присядет на пенёк и не станет ждать, когда ты восстановишь силы. Встала в стойку, душа моя, мы ещё даже не начинали тренировать основные захваты. — У меня болит всё тело, Калеб, — согнувшись, Корнелия качает головой. Кровь в жилах кипит. Липкий слой пота намертво въедается в покрасневшую от хлопков кожу. Не слушая больше Калеба, она присаживается, прикрывает веки и сглатывает. Сухо и больно. Горло саднит от неконтролируемой жажды, губы трескаются от жаркого и спёртого воздуха. Пол рядом с ней проминается. Через миг её лоб укрывают полотенцем, смоченным ледяной водой. Так хорошо. Она блаженно выдыхает, вытирая раскрасневшееся лицо. — Ладно, твоя взяла, перерыв, — Калеб протягивает ей открытую бутылку. Воды в ней так много, что Корнелия припадает к горлышку судорожно, не сдерживая себя. Пять длинных глотков. Столько ей требуется, чтобы избавиться от удушающего и рвущего ощущения в груди. На губах остаются капли, которые Корнелия тотчас собирает языком. Ей ещё никогда не было так вкусно. — Ни один десерт сейчас не сравнится с водой. — Покажи руки. Ленты, обмотанные заранее вокруг костяшек и запястьев, ни разу не слетели, узел не ослаб. Калеб развязывает его быстрее, чем завязывал. И пальцы его, такие же горячие, как и она сама, нежно касаются её костяшек. Он невесомо давит, проверяя, больно ли ей, вглядывается в её лицо, ища вырвавшихся от боли эмоций. Однако, ничего. Корнелия возится с мокрым полотенцем, не обращая внимания на его манипуляции. — Они не привыкли к такому, — она усмехается, кивнув на собственные пальцы. — Их максимум — считать деньги, выдерживать тяжесть колец и пахнуть вкусными кремами. — Первую схватку выдержали очень даже стойко. — Это потому, что я ещё не била. Её ладонь в сравнении с его выглядит хрупкой. Кисть у него шире, крепче, красивее, несмотря на зажившие рубцы. Она тычет в одну из выпирающих вен, не удержавшись. Проводит невесомо подушечкой пальца по остальным, подбираясь к запястью. Пульс бьется бешено, а в глазах его ни намёка на эмоции. — Первое правило любого боя: уклоняйся, пока не изучишь все движения противника. Будем считать, что ты над ним и работала. — Сколько одолжений за последнюю минуту. О твоём великодушии должны слагать легенды. — Успеешь попотеть, — обещание его раззадоривает. Как если бы перед её носом повели плиткой белого шоколада после долгого голода. — В конце дня запоёшь, чтобы мы остались тут ночевать. — Так и скажи, что хочешь провести со мной больше времени, — она толкает его локтём, невольно улыбнувшись. — Выдумал предлог, выманил из тёплой ванны и сейчас растягиваешь время, как можешь. — А ты уже хочешь сбежать? — Поддевает в ответ, улыбку её разбивая лёгким щелчком по носу. — Так и скажи, что не успеваешь на свидание с… Как его там? Джек? Джон? — Джери, — поправляет Корнелия. Она оживляется от упоминания её поклонника настолько, что пересаживается, садясь напротив Калеба. И лишь по одним глазам её Калеб понимает, что сейчас пулемётной очередью вылетят с уст её последние новости об этом этом нелепом чудике в растянутых футболках. Она о нём заикнулась две недели назад, возвращаясь с ночёвки у Хай-Лин. Смеясь и пряча от стыда лицо, пересказывала все события, начиная с их первой встречи на одной из школьных вечеринок и заканчивая последней попыткой сводить её в кино на только вышедшую картину малоизвестного режиссёра. А позже, когда смех изнурил её настолько, что всё слова сплелись в нечленораздельные звуки, показала Калебу фотографию настырного юноши. Вдохнув, Корнелия закашлялась, силясь произнести чётко: — У него родители имеют строительную компанию. Он катается на дорогой машине, пьёт только выдержанный алкоголь и тратит в день не меньше тысячи баксов. Богатая, но бесполезная ячейка общества, которая способна унижать слабых, истерить при замечаниях и ничего больше. И вот это недоразумение, зная, как ты выглядишь и зная, что я с тобой, до сих пор думает, что я соглашусь даже побыть с ним в одной комнате дольше минуты. — Джери все ещё пытается удивить тебя? — Захотел впечатлить меня силой кулаков и втянул в драку какого-то низкого мальчика. Представляешь, его ждало поражение. Низенький выбил ему один зуб! Мальчишка оказался не промахом. — Значит, его остальными зубами займусь уже я. — Нет! — Сокрушается Корнелия, наотрез не соглашаясь. — Я специально не прошу тебя вмешиваться, потому что хочу смеяться над всем этим и дальше. Когда нам ещё с тобой выпадет шанс наблюдать за таким ходячим позорищем? — Тебе точно не докучают? — Боже, Калеб. Она приближается к нему. И это не про считанные сантиметры, натянутых между ними раскалённой струной. Корнелия врывается в его пространство без разрешения, настолько близко, насколько это возможно для неё. До миллиметров между их носами, до резкого сочетания его стойкого парфюма и её кремов для тела, пахнущих кокосом. До невинного касания её губ к его щеке без продолжения и малейшего намёка на глубокий поцелуй. — Я не настолько беспомощна, чтобы бегать и жаловаться тебе по таким пустякам. В конце концов, уже завтра и всю оставшуюся жизнь смогу сама зубы выламывать. — Я не сомневаюсь, что ты способна на это уже сейчас. — Ну вот видишь. Когда мы в Хиттерфилде, нет нужды думать о моей безопасности. Если ты ребёнок мэра, то вся полиция знает, чихнул ты дома, или где-то в другом месте. Надевай плащ защитника в Меридиане, там это будет в самый раз, я наведываюсь туда чаще, чем на каток в последнее время. — И всё же я переживаю. — Приклеиться ко мне ты всё равно не сможешь, — сетует она. — А вот доверять — пожалуйста. И если я говорю, что всё хорошо, то значит так и есть. Ты учишь меня драться, Калеб. Это лучше любой защиты, которую ты только можешь мне дать. — Ты такая подлиза, — со смешком замечает он, обвивая руками её талию. — Рассказывай дальше. — Вспомни, какой первый подарок ты мне преподнёс, когда только-только начал ухаживать за мной, — просит Корнелия, игриво облизнув нижнюю губу. — Хотя нет, скажу я. Тюльпаны. Много тюльпанов. Я делила весь букет по трём вазам. И ещё была серебряная брошь в виде веточки лаванды. Джерри подумал, что лучшим комплиментом для меня будет стакан дешёвого остывшего кофе из автомата. Ты зовёшь меня «душа моя», а он думает, что язвительное «выскочка» заставит меня влюбиться в него. Считаю, что тебе нужно обучать, как правильно ухаживать за девушкой. — О более высокой похвале я даже и не мечтал, — потешается Калеб, — вставай, мы должны заниматься дальше. — Передай Джерри, что я тоже пью кофе. Пусть угощает сразу двоих. Она недовольно стонет, отказываясь слушаться. Обнимает его крепче, повисает на шее и в решающем ударе прикусывает мочку его уха, жаждя отвлечь от изнуряющих планов. Осязает, как Калеб, не противясь, поднимается вместе с ней, придерживая её на весу за бёдра. — Ну давай, поставь меня на ноги, — шепчет она, — я не собираюсь спускаться. Тянется поцеловать, но Калеб уворачивается, подставляя щеку. Её губы обрывисто мажут по скуле, а в глазах теснится озорство от его упрямства. — Я могу взять тебя прямо здесь и сейчас, Корнелия, — хрипло и низко, клятвенно и интригующе. Его голос проникает глубоко под кожу. — Напротив незапертой двери, которую могут открыть в любой момент. На этом мягком полу, на котором ты убегала от меня на протяжении двадцати минут. У холодной шершавой стены, об которую сотрётся вся твоя спина. На жёсткой деревянной скамейке и даже на этих металлических турниках, на которых ты окажешься в подвешенном положении. — Лучше бы ты молчал, — едва слышно отвечает она, представив всё сказанное им в хаотичном порядке. — В игру играют всегда двое. — Только ты в ней не следуешь правилам. — Разве ты им следуешь? — парирует Калеб, наклонившись к её шее. — Дай тебе волю и ты их все зачеркнешь. — Если это даст мне тебя, то зачеркну, — уверяет Корнелия. — Оно того стоит. Живот стягивает пылким чувством. Ей жарко и тесно, и пальцы его, массирующие плоть, порождают в воображении чересчур много искушающего. Дыхание её учащается. Настолько, что сердце необратимо ускоряется в темпе. Большего. Тело самовольно жаждет большего. Ей хочется исчезнуть в этом моменте, поддаться разыгравшимся чувствам и захлебнуться ими, словно крепким и тяжёлым алкоголем. И она видит, как Калеба разрывает в противоречиях. Как он медленно сглатывает, точно от жажды, как прикрывает веки, силясь опомниться, но не получается, потому что она рядом, непозволительно близко, заражает его желанием, путая все мысли. Во взгляде его красноречивом смешивается всё: от слабости к ней, обожания и азарта до отчётливого вызова, брошенного его непреклонностью. Она знает: надави на него чуть сильнее и его стена падёт. Но бездействие её раззадоривает его теперь сильнее, чем движения и слова. В один миг Калеб приземляет её на пол, на тот самый мягкий и прохладный пол, поскрипывающий от шагов. И тело его становится единственным, что закрывает от неё свет потолочных ламп. — Какое название у этого приёма? — Отшучивается Корнелия, рефлекторно обхватывая щёки его своими ладонями. — Укрощение строптивых. — Для этого обязательно нужно заигрывать и на всех вешаться? — Это работает только со мной, — Калеб целует её в каждое запястье, нежно, не углубляясь. — Пользуйся в своё удовольствие. Он отстраняется от неё так же неожиданно. Встав на ноги, уходит в самый дальний угол ринга, силясь отдышаться и настраиваясь на первоначальную цель. Её это до невозможности смешит. И, поднимаясь следом, Корнелия не торопится подойти к нему, выпивая залпом всю оставшуюся воду. Самый тяжёлый бой произошел у них только что. И по разные стороны ринга они нарочно, держат расстояние это, словно оно действительно способно помочь. Она забавляется всем происходящим. И дожидается Калеба молча, играясь с завязками на груди у спортивного топа. Развяжи хоть одну — и зал сгорит, а они вместе с ним. — Второе правило, которое ты должна запомнить, — теперь это прежний Калеб. Строгий, внимательный и сосредоточенный. Только кончики пальцев до сих пор подрагивают, будто ему физически больно не касаться Корнелии, — это не лезть в драку, пока ты можешь бежать. Настоящий бой никогда не оканчивается так, как в книгах. Ты либо выигрываешь, либо умираешь с переломами и разрывом органов. Поэтому беги, если чувствуешь опасность. Ты не боец, чтобы стоять и готовиться. У тебя не отточены реакции, движения и техника для схватки. Ты не сможешь предугадать, откуда прилетит первый удар, как бы ни настраивала себя. Поэтому, Корнелия, беги и не оглядывайся. И никогда не думай, что ты способна одолеть любого, поэтому останешься и будешь бороться до последнего вздоха. Он приближается к ней. Внезапно сбивает с ног, возвышается неприступной скалой с глазами, напряженными от учения. — Если же не можешь убежать, помни, что честные бои существуют только на турнирах и созданы они были для рыцарей в доспехах. Ты не рыцарь. Бей в спину, в пах, откусывай пальцы, уши, прокусывай вены, используй всё, что под рукой. Камни, палки, пальцы, которыми ты можешь проткнуть глаза. Если у тебя есть нож — не позволяй противнику вытянуть руку к тебе. Режь запястья, следи за своими и чужими ногами, не брезгуй плеваться, вырывать волосы и никогда не давай оказаться у тебя за спиной Твоя жизнь важнее любой другой. — И красивой картинки боя не существует, — итожит она, не предпринимая попытки встать. Бок колит от резкого и жесткого приземления. — Именно. Сейчас ты упала мягко и безболезненно, чем могла бы на улицах и в лесах. На тебя не набросились в ту секунду с мечом. У тебя два варианта: сгруппироваться быстрее, чем твой соперник решит, как добить тебя. Либо же умереть. Никогда не дай себя опрокинуть, Корнелия. Он протягивает руку, рывком поднимая Корнелию. Сжав кулак, целится в её голову снова. Его удары замедленные, с чёткой траекторией, показывающие работу и положение рук. — Выстави защиту. Предплечья вертикальны, параллельны друг к другу, приблизь их ещё к щекам. Пригнись и опусти локти к центру туловища. Так ты не позволишь мне ударить тебя в рёбра или живот. Сухие и короткие замечания нескончаемо льются на её мозг. Потому как Калеб цепляется к каждому её шагу, видя непростительные промахи. Не так поставлена ведущая нога, шея в расслабленном положении, глаза следят за чем угодно, но не за передвижением ног. В какой-то момент Корнелия пробует атаковать, целясь в его солнечное сплетение, но в последнюю секунду кулак её устремляется вверх, к его челюсти. Почти удается. Его защита непробиваема для неё. Но Калеб одобрительно улыбается, понимая, что она втягивается в эту игру и увлеченно учится. Он ей не поддается. Отбивает удары, предугадывает по взгляду следующий шаг и наступает с уязвленной для неё стороны, всё твердя, что её медлительность сведёт Корнелию однажды в могилу. Быстрее, Корнелия. Как лань удирает от волка, надеясь спастись, так и ты должна бежать, или биться резко и без промедлений. Смерть одинаково любит и быстрых, и медленных. Но к первым она более милосердна.***
Беги и не оглядывайся… Не оглядывайся… Как лань, удирающая от волка… Надеется спастись. Так и ты надейся. Твоя жизнь ценнее любой другой. Беги, пока можешь… Стоит ей на мгновение засмотреться под ноги, как край оврага возникает в нескольких метрах от неё. Там, у самой земли внизу, блестит вода. Быстрое течение видно даже с такого расстояния. Река её не пощадит. И Корнелия снова оказывается в своем худшем кошмаре, возникшем от приближения чужих голосов. Они её настигли. Те, кто размахивают топорами, рычат, подобно животным, скалятся и вглядываются в её тело изголодавшимися глазами. Уйдя от Калеба, Корнелия словно вновь очутилась в Меридиане, в тот мрачный период, когда выживать приходилось одной. Когда вся её жизнь зависела от быстрого бега, умения спрятаться, став невидимкой и от силы удушающего захвата. Её память, переполненная травмирующими образами, заработала в противоположном эффекте. Дрожь стала неконтролируемым тремором. Паника лишила голоса, а образы прошлого возникли тут, за её спиной, дыша в затылок. Не зная, сколько прошло времени, бежала. Сначала от Калеба, затем от незнакомых дикарей, уже не надеясь увидеть Кадму. До стёртых в кровь мозолей, до болезненных вдохов; оставшись наедине с собой, бежала, пока не набрела на узкую развилку. Пока не столкнулась с женщиной, собиравшей камни и песок. А затем стрела, выпущенная из густых бесцветных зарослей, провела ровный порез на её щеке. Замбалла обратилась в Меридианские трущобы, а незнакомцы в тех, кого Корнелии приходилось убивать, чтоб спастись. Она вновь тут. В этом круговороте беспрерывного насилия. Вновь бежит, вынужденная скрываться. Вновь осязает, как мир, враждебный и пытающийся убить её, подставляет подножки. Не замечает ни смертельного зноя, ни яркого пекла на безоблачном небе. Ни ревущих драконов, пролетающих над её головой. Не замечает, как отдаляется от Калеба и как бег, её, быстрый и тяжёлый, истощает. Не оглядывается и не останавливается, перепрыгивая кочки, выступающие из-под земли корни деревьев. Она будто снова в Меридиане. На скользких от недавнего дождя тротуарах, огибает переулки, срываясь невольно на плач. Её преследует, чтобы убить, а она, как та самая лань, убегает, надеясь, что пронесёт и что преследователи устанут. Но они не устают. Они догоняют, выкрикивая её имя и пытаясь вцепиться в края плаща. Мысли её отключены, не чувствуется даже их присутствия. Рассудок до самого дна переполнен одним инстинктом. И её рана, наспех залатанная ржавой иголкой, распарывается. Это не Замбалла. Это тот же Меридиан с его чудовищной жестокостью, из которого Корнелия никогда не сможет выбраться. И ноги несут её сами, пока разум, спрятавшийся от накатывающей паники, лишь снабжает адреналином для того, чтобы выжить. Он причитает: «Беги и не оглядывайся». Слова эти звучат колоколом внутри. Они громче её шагов, громче дыхания и драконьего рыка. У Корнелии остались только инстинкты. Только они, первобытные и обмазанные кровью, толкают вперёд, не давая остановиться. Беги, пока можешь. Пальцы ног кровоточат. Она останавливается на самом краю оврага, подняв пыль, пнув камушки в воду и сбивчиво дыша. Точка невозврата здесь, в ледяном устье реки, в угрожающем жизни присутствии чужих людей. Калеб далеко — он не поможет. Его кинжал — единственное, что есть у неё. А воспоминания давящей удавкой переплетаются на шее. Оборачиваясь, она всматривается в увядающие кусты. За стволами маячат силуэты и между ними и Корнелией пару ничтожных метров. Их несколько. Все они вооружены, жаждят крови её отпить, направив топоры и копья в её сторону. Корнелии достаточно поймать блик, отразившийся от заточенной стали чужого ножа, чтобы приготовиться. Сердце её ограждается от происходящего, волю давая одному обыкновенному, но опасному чувству. То содержалось внутри под оковами, усыпленное защитой Калеба. Оно дремало долго, не показываясь наружу, и, выпущенное, словно по свистку, устремилось вверх. К рассудку её. К тем тревожащим образам и воспоминанию. Голубые глаза её, что были полны слёз, обретают иное. Взгляд, доселе взволнованный и растерянный, становится злобным. Губы кривятся предупреждающем оскале.— Агрессия от собственного бессилия. Вот, что самое страшное может только возникнуть в человеке, — Калеб внимательно смотрит на неё, играясь с прядками её волос. — Потому как именно в этот момент никаких преград не существует. И смерть другого человека кажется необходимостью, а не условностью.
Она понимает, о чём он. Проникается словами, сказанными давным-давно. Они в ней гремят, глуша совесть и страх перед поражением. И когда один из преследователей загоняет её в угол, она срывается с места, направляясь к нему. Размахивает клинком в редких и точных ударах, используя весь вес своего тела при замахе, и пружинисто отскакивает, видя запущенные в неё томагавки, что рассекают воздух. Ногти её царапают кожу до кровавых отметин. Острие кинжала пляшет по телам, вспарывая вены. В миг одежда пачкается кровью. Брызги её покрывают лицо, волосы и в особенности пальцы. Крики, постоянные и громкие, образуют хаос. Предплечья пронзает нестерпимой болью от попадания стрел. Трое женщин стремятся схватить её за волосы и повалить, но Корнелия, едва уклонившаяся от копья, успевает заметить беглянок и резво отрубить одной из них указательный и средний пальцы. Вся усталость, накопленная за дни на судне и вне его, преобразуется в злость. Всё, чему Калеб учил её, проявляется сейчас, в её быстрых движениях и неуловимых ударах. Он, словно тут, возле неё, мягко держит за талию, подсказывает, куда лучше ударить и улыбка его, гордая и восхваляющая, светит ярче солнца, пока он сам, воодушевляется, видя как Корнелия расправляется с одним из противников, попав в шею И годы в Меридиане, превратившиеся в постоянную борьбу за жизнь, отозвались в мгновениях, потрясающих своей жестокостью. Она не щадит. Не останавливается, вонзая кинжал в бледный висок самой юной девушки и толкая тело её к ногам остальных. Но пока один, самый крепкий из преследователей, наступает на Корнелию, третья девушка, единственная выжившая, подбирается сбоку, крича: — Гори в аду. Или захлебнись в нём. — проклинает она, бросая камень за камнем в неё. Всё, что чувствует Корнелия — короткую, проскользнувшую по коже невесомость. А затем холод, колючий и въедливый, от коего мышцы пробирает судорога. Потому как река встретила её, словно своего потерявшегося ребёнка.