— Бойтесь не морей, не океанов. Вероятность, что вы окажетесь в них без помощи в полном одиночестве крайне мала. Профессор останавливается у края доски, отряхивая пальцы. Правый рукав его пиджака запачкан следами мела, раскрошившегося от интенсивного и долгого рисования. Ученики увлеченно засматриваются на широкую полосу с неровными краями, бликами, торчащими камнями, угадывая в нарисованном реку. Профессор одобрительно кивает в ответ и острый край указки ползёт по доске медленно, пока его методичные и исчерпывающие объяснения вытравливают из небольшой комнаты тишину. — Куда опаснее реки. Даже те, в которых вы провели всё детство и кажется изучили каждый сантиметр дна. Хочу предостеречь вас на всю жизнь. Горы прекрасны, но их реки убивают больше людей в год, чем львы, тигры и прочая хищная живность. Вода в горных реках не просто ледяная, а чудовищно ледяная. Переохлаждение наступает уже через несколько минут. Быстрое течение собьет любого крепкого мужчину, а подводные камни при таком потоке повредят вам всё тело. Надеюсь, что вы запомните мои слова и воздержитесь от купания в этих водоемах. Наблюдайте за мерцанием издали, не приближаясь к берегу. Течение и вода никому не прощают случайностей.
Темнота. Липкая, густая и бесконечная. Она ударяет по ней моментально, стоит Корнелии очутиться внизу, почти у самого дна, откуда веет холодом, удушьем и тишиной. Не собравшись и не приготовившись, рассекает шумно поверхность воды, оказываясь в своём самом болезненном кошмаре. Паника и страх разъедают весь воздух, пока холод, вцепившись намертво в кожу, раздирает рёбра изнутри. Чрез приоткрытые уста в носоглотку нескончаемо льется вода. Неосознанно она сжимает губы, словно по сработавшему инстинкту и задерживает дыхание, которого едва ли хватит, чтобы всплыть. Руки беспомощно пытаются ухватиться землю, которой уже давно рядом нет. Ногти выцарапывают шею в безнадежной попытке освободиться от петли. Ноги связывает судорогой и колючим спазмом. А голубое безоблачное небо всё отдаляется, превращаясь в мутное светлое пятно, до которого ей больше не достать. Вокруг только пустое и ледяное пространство. Ни зноя и беспощадного жара солнца, ни открытой опасности в блеске наточенных топоров и копьев. Здесь никого из тех, кто мог причинить ей вред. Но вместе с тем она там, где никогда бы не возжелала оказаться. Вдали от Калеба, внешнего мира, давшись во власть безжалостной глубины и темноты, что встречает её радушно. Не пытается ни бороться, ни всплыть, потому как оковы безотчетного страха сильнее всех ничтожных повелений рассудка. Они тянут её дальше, не останавливаясь и убаюкивая душу сладостной колыбельной. Дно зовет. Оно напевает имя её, растягивая гласные. Обдаёт внезапным теплом, играясь с прядками волос. Ей становится душно, как если бы тело поместили в разогретую печь. Слова Калеба, прозвучавшие на корабле в тот злосчастный миг, разносятся по сердцу тихим воем. Он просил всего-то задержать дыхание на минуту и не больше. Клялся, что ничего с ней не приключится и глубина не успеет забрать её у него. Но ведь минута уже давно прошла, а его здесь нет. И вода никуда не уходит, властвуя так, как хочется ей. Что-то касается её шеи. Сплетает пальцы воедино с её, одеревеневшими, просачивается внутрь через открытые раны и, добравшись с кровью до черепной коробки, вынуждает Корнелию открыть глаза. Её затравленный взгляд натыкается на муть. Поверхности над головой больше не видно. Свет оставил её, побоявшись броситься вдогонку.— Не бойся меня девочка, — сквозь шум воды и стучащих об дно камней, шепчет ей ледяная темнота. — Я не обижу.
От услышанного на душе становится спокойно. Совсем, как тогда в Лабиринте. Страх больше не душит. Глубина перестает казаться всесильным врагом. Вода, точно тяжёлое пуховое одеяло, обнимает и греет. На издыхании во тьме и в прикосновениях её, Корнелия находит покой. Мысли её, запертые в дебрях воспоминаний, неистово бушуют. В них Калеб трясет Корнелию, приказывая очнуться. В них его руки сжимаются вокруг её плеч в спасительном круге. В них он смотрит на неё, так нежно и любовно, что всё остальное перестаёт иметь значение. На мгновение рассудок сметает последним осознанием. Она его больше не увидит. Не окажется в объятиях его, защищающих от всего мира. Не столкнётся с взглядом его, полным преданности и любви. Не почувствует, как голос его пронесёт её через весь Ад к спасению. Не в разуме, так в скелете. Калеб отпечатается на костях её, растворится вместе с кровью, разложится вместе с плотью, но не покинет её. Будет до самого конца с ней. Воспоминанием, образом, настоящим, прошлым и в будущем — он с ней навечно. Смертоносное течение выталкивает её наружу. Обрывает иллюзию последнюю, отнимает покой и погружает в то, что ждёт часа своего. Смерть от неё отвернулась, словно от непонравившегося товара на прилавке. А темнота, защекотав, обернулась ярким солнцем. И Корнелия вдыхает, как только всплывает. Громко, с жаждой, просыпаясь ото сна, в котором тьма вновь её сердце держала и берегла. Рассудок заполняет пониманием произошедшего. И она, выплевывая воду, жадно дышит, словно после этих минут вновь ждёт забвение. Словно сейчас кончится блаженное освобождение и её унесёт окончательно в тёмное забвение, откуда не возвращаются живыми. Напряжение в ней прокалывает нервы и втискивается в каждую клетку. Мир не изменился. Он всё тот же, кошмарный и опасный — с увядшими деревьями, лесными массивами, голубым небом и затаившейся повсюду угрозой. Вода холодная, объедает её без терпения, несёт в неизвестном направлении. Страх перетягивает узлы в лёгких. Ей вновь нечем дышать. Камни, попадающиеся на пути, калечат грудь и ноги. Тёплый ветер, обгоняя, бросает в лицо листья и песок. Её заполняет ужасом. Тем самым, что воссоздался из образа Джонатана в её памяти. Тем, что способно утопить и лишить воздуха, которого Корнелии всегда мало. Призрачные ладони давят, погружая под воду. Знакомый и существующий в границах её памяти мужской смех обрекает на новую пытку. Призраки маячат над ней, за спиной, утягивают вниз, дёргая за ноги. От них не избавиться и не убежать, как сильно бы ни хотелось. Корнелия перед ними бессильна, несмотря на давно пережитое. Воспоминания эти в ней бессмертны и приглушают доносящийся позади животный шум. Мимо неё проносится тень, столь громадная, что закрывает собой небо. Разносится рычание, доселе знакомое только по книгам и редким встречам. Дракон спускается к реке всё ниже и ниже, нарочно задевая Корнелию. Длинный и широкий хвост ударяет по воде, отбрасывая её к берегу. И исчезает существо молниеносно, будто и не пронесясь единственной помощью, а оказавшись иллюзией паникующего ума. Нагретый воздух смердит вонью костров и пепла. В нескольких метрах от того места, где плыла Корнелия, возвышается каменный валун с заточенными краями. Её могло сломать об него, как промокшую спичку. Скорость течения размазала бы Корнелию мгновенно. Призраки бы тогда исчезли, как и бездонный страх в ней. Исчезло бы всё, вплоть до собственного дыхания. Её приземляет на берег жестко. Прокатывается она трижды, пока не останавливается на раскалённом песке. В нём лежат нагретые осколки стекла, тотчас впившиеся в заледенелую кожу. Боль от новых ран незначительна — пустой звук, прозвучавший в оркестре пережитого кошмара. Крупная и безостановочная дрожь пронзает всё тело. Корнелию вырывает дважды: сначала водой, затем желудочным соком. Расцарапанные губы щипает от песчинок. Взгляд безжизненный упирается в землю. В собственные пальцы, в ногти, погрязшие в земле. Она жива и дышит. Её не тянут обратно к берегу, чтобы утопить и не кидают в воду, словно старый мешок. Позади неё нет Джонатана и его мерзких слуг. Он не пинает её, веля встать и не рвёт светлые прядки, ухмыляясь в окровавленное лицо. Его нет, и настроенная на борьбу, Корнелия не понимает, почему так пусто и спокойно. Она боится поднять голову, ожидая, что вот-вот в тяжёлом пинке чужая нога ударит по её щеке. Судорожно дышит и опасается, что больше никогда не сможет этого сделать. Вдыхает и выдыхает так быстро, вгоняя в лёгкие раскалённый воздух. Поперхнувшись, кашляет и поднимается на колени, не отряхиваясь. Вот теперь должно последовать оно. Справедливое наказание за попытку воровства навсегда отгородившее её от воды. И, сжавшись, Корнелия ждёт, что её поведут к реке насильно. Но тело её уцелевшее больше не ощущает боли. Минуты утекают незаметно, а она всё не оказывается в воде, продолжая оставаться на одном месте. Тогда сердце её боязливо подталкивает осмотреться. Скованно и осторожно, Корнелия озирается и рвано выдыхает, когда не замечает Джонатана. Смелость в ней пробуждается, сметая с себя удушливый страх. Вместе с этим возвращается боль. От падения в воду, от удара об камни, и песок под ней уже подавну красный от пролившейся крови. Багровое солнце маячит у самого горизонта, зной превратился в прохладные сумерки. Темнота, знакомая по каждой черте, завладевает Замбаллой. Корнелия её не боится, приходя в себя. Берег — последнее пристанище, на котором время непозволительно утекло вместе с слезами и кровью. Корнелия не позволяет себе расплакаться в полную силу, — несколько слезинок скатываются по щекам без её желания. Глаза вытирая плащом, она встает, тотчас пошатнувшись от болезненного спазма в правой стопе. Ничего, пройдёт. Зубы сжимает безропотно, слабость и истерики в себе уничтожает без промедлений. Не то время и не то место. Не то положение, лишенное чьей-либо помощи и присутствия. Ладони пробирает покалываниями. Царапины всё ещё кровят. О лекарствах и повязках думать не приходится — всё это осталось с Калебом, которого Корнелия безрассудно предала. Ведь так будет правильным назвать её поступок? Сожаление в ней нарастает с каждой секундой. С каждым пройденным шагом. Корнелия свыклась с его присутствием, дав себе резкую пощечину побегом. Не чувствовать его рядом хуже, чем видеть перед собой. И оттого душу щемит в неопределенном чувстве, словно сердце обвязали раскаленной проволокой. Неприятно, тяжко и… больно. Ей без него ничтожно. Ненавистью и обидой увлеклась настолько, что про их истинный облик забыла. И за лживым спектаклем подбиралась к Калебу ближе сама, без посторонних повелений. Себя убеждала, что былая привязанность дурила голову и вела душу к нему навстречу, но всё то оправдания бесчестные. Корнелия рядом с ним, потому что так захотела сама. И касаться её, аккуратно и ласково, позволила она сама, потому как нуждалась в прикосновениях его после долгих лет гиблого существования. Правда жалить должна и терзать. Но Корнелия не осязает того. И обида на прошлое, в её сущности застрявшая, стирается. Не в одночасье и не за один вдох, продолжая сидеть внутри жгучей занозой. Но её скоро не станет — Корнелия знает это. Развилистые тропинки покрыты мхом. Засохшие деревья вокруг отличаются фиолетовыми прожилками в коре и уцелевшими пурпурными листьями. Закатные лучи прорываются сквозь темноту, освещая дорогу. Обладай Корнелия силами земли, лишила бы себя сложностей, щелчком пальцев оказавшись бы у Кадмы. Однако, магии в ней больше нет. И природа вокруг, знакомая до каждой крупицы, теперь стала ей чужда. Река давно позади. Перед ней расстилается тёмный лес, ещё более опасный, чем днём. У неё с собой ни фонаря, ни оружия, — кинжал Калеба теперь плещется на дне. Остался лишь его промокший плащ. Она не имеет понятия, сколько между ними километров. Где он сейчас и всё ли с ним хорошо. Клинок бессердечно вонзила глубоко, даже не думая наперёд, какие у этого будут последствия. Ей было важно оторваться от него ненадолго, чтобы добраться до Кадмы. С ним бы Корнелия не пересекла и части Замбаллы, потому как для него её желание не имело никакой ценности. Кадма остаётся противником Нериссы, и её незавоеванные земли представляют для Калеба такой же интерес, как и для его матери. Доложить королевскому двору об уязвимых для атаки вражеских территориях, вероятно, одна из первостепенных задач Калеба, помимо безопасности Корнелии. Одна мысль, поганая в своей правде, возникает неожиданно. Корнелия вовсе забыла о том, кем Нерисса приходится Калебу. Мать и сын. Они связаны родственными узами куда больше, чем это показывается в скудной манере общения. И давнее стремление Нериссы привязать Калеба к дворцу, её поиски вполне объясняются материнской защитой. Но, глядя на Нериссу, Корнелия отрицает саму возможность её любви к Калебу. Элизабет Хейл, мама Корнелии, проводила с дочерьми всё свободное время, порой отрекаясь от работы и мужа. Она плела старшей косы на соревнования, рассказывая истории о европейской культуре и о своих любимых фильмах, пересмотренных уже тысячу раз. Младшая увлекалась вышивкой крестиком, и Элизабет с третьей попытки научилась вышивать, чтобы поддерживать увлечение дочери и иметь ненавязчивую возможность провести с ней больше мгновений. Её тёплые и защищающие прикосновения никогда не доставляли боли и дискомфорта. Детство Корнелии прошло в неповторимой и искренней радости. Бескорыстная материнская забота и любовь, не нуждающиеся в причинах и следствиях, показали Лилиан и Корнелии мир, в котором не существовало угроз, войн и кошмаров. И детство Калеба, проведенное вдали от светлых чувств, разрушило в нём маленького мальчика. Нерисса любила его, но любовь её ранила и доводила до ненависти. Её исчезновение, за которым последовали годы скитаний, принесло Калебу облегчение. Казалось, что она, научив сына выживать и убивать, решила, что её миссия завершена и более ничего с неё не требуется. Калеб мало, что мог рассказать о детстве, потому что его рассудок безвозвратно стёр этот период жизни. Чем старше он становился, тем меньше помнил о тех холодных ночах, проведенных в трущобах Меридиана, где за недолгим сном скрывалась смерть. Потому Корнелия не верит Нериссе. Не верит в её привязанность к Калебу и стремление отгородить его от всех кошмаров, заточив в собственные дворцовые стены. Он ей нужен для определенной цели, о которой не догадывается никто. Но возможно… Элион, как одна из самых приближенных к Нериссе, имеет догадки. Об этом принцесса не разговорится, даже если сама Смерть об этом попросит. Ритмичный стук впереди обрывает её размышления. Корнелия замирает, позабыв о всех ранах. Если её вынудят бежать снова, без оглядки преодолевая темноту и холод, она побежит, не задумываясь. Её хватит на километр, если внезапно не прервут на ходу, утянув в бой. Глаза не видят ничего, кроме мглы. Пальцы рефлекторно сжимаются, точно в ожидании первого удара. Слегка присаживаясь, она соскребает в ладонь землю, листья и траву. Из теней, собравшихся полукругом, выходит человек. Высокий юноша. Он поднимает руки, и Корнелия не сразу замечает в них белые оборванные тряпки. — Ты же знаешь, что ночью в лесах гибнут люди, — его хриплый голос доносится до неё обрывками. — Драконы охотятся и съедают всё, что попадётся им под лапы. Меня зовут Эйден, и я не хочу навредить тебе. Я искал цветы тысячелетника, чтобы помочь сестре вылечиться от простуды. А ты? Медленный шаг назад. Корнелия недоверчиво косится по сторонам, ожидая, что сейчас вернутся те, кто загнал её в ловушку. — Если это успокоит тебя, то я из дворцовой прислуги, — убеждает Эйден, становясь напротив неё. — Мне нужно к реке. На другом берегу находится мой дом. Видишь, — он показывает набитые цветками карманы своего плаща. — Из них делается отвар. — Цветы на отвары принято собирать утром после того, как их опылили насекомые и сразу же нести в дом. Разве ты не знал об этом? — Корнелия щурится, снедаемая подозрениями. — Как ты собрался перейти реку? Моста здесь нет. Юноша пожимает плечами, шмыгая и откашливаясь. Его внешность перечеркнута тенью. При всех стараниях Корнелия не может рассмотреть черты его и запомнить хоть что-то. Он для неё силуэт, скрытый ночной тьмой. — Он находится правее нас, я собирался идти по берегу. — Правее нет никакого моста, — осекается Корнелия, проплыв по течению немалое расстояние. — Дворцовым прислугам полагается знать об этом. Журчание воды и шелест травы, обдуваемой слабым ветром, обрывается долгим человеческим свистом. Едва Корнелия слышит его, её ноги на короткий миг подгибаются. Эйден шагает к ней, ускоряясь стремительно и как только между ними остаётся не больше метра, Корнелия вскидывает руку, направляя в его лицо комок иссушенной грязи, перемешавшейся с увядшими листьями. Это срабатывает на долю секунды, которой ей хватает, чтобы ринуться мимо него. Эйден отмахивается, сметая с щек и носа пыль и не видит, как пробегая мимо, Корнелия толкает его плечом. Его ладонь успевает ухватиться за края её плаща. Он дёргает его так, что пуговицы слетают, а серебряная застёжка, державшаяся у шеи, глухо приземляется наземь. Её левая щека краснеет от последовавшей сразу атаки, голова непроизвольно дёргается. — Даже не думай, что убежишь на этот раз, — гневно шипит юноша, оказавшись за её спиной. Ему хватило бы и короткого замаха, чтобы обездвижить её. Разгоряченное адреналином и схваткой дыхание оплавляет её затылок. Намереваясь придушить, он тянется к её горлу, преодолевая мизерное расстояние меж ними одним шагом. Корнелия мгновенно опускается на корточки, уходя от захвата. Откатывается в сторону, группируясь и вставая так быстро, как позволяет её изнурённое тело. — У тебя нос кровит, красавица, — Эйден хмыкает, — я с дамами стараюсь быть нежным и быстрым, но ты, кажется, любишь долгое сопротивление. Его кулак врезается в выставленную защиту. Согнутые предплечья щипает от удара, словно с неё сорвали живьём кожу и по оголенным мышцам провели крапивой. — Желаешь быть таким же убитым, как твои павшие товарищи? — Корнелия замахивается, нарочно целясь в его живот, в то время, как рука её устремляется в его челюсть. Темнота, играясь на стороне победителя, потворствует в этот раз ей. Помогает, ослепив Эйдена на короткий миг, коим Корнелия пользуется моментально. Костяшки задевают ровные ряды хрустнувшей челюсти. Тёплые брызги окропляют её пальцы. Эйден отшатывается, хватаясь за подбородок и за рассеченные губы. В быстротечный момент её сердце разгоняет пылающую кровь по всем жилам. Боль исчезает, уступая место непреодолимой жажде смерти. И опасное состояние это, знакомое с тренировочных боев с Калебом, оглушает изнутри. Слаженный механизм её движений приводит Эйдена в приступ яростный, за коим возникает первобытная жестокость. Он, рыча, набрасывается на неё, как животное, дёргая за волосы и не брезгуя бить её по лицу. И сплёвывая окровавленную кожицу, Корнелия смотрит на него иным взглядом, от которого Эйден утихает. Заслоненные холодной свирепостью, глаза её теперь видят так, будто ночь сменили днём. Трижды попав в подбородок, Корнелия рассекла ему губы, превратив их в обезображенный кусок свисающей плоти. Вот, почему костяшки и суставы нестерпимо жжёт. Искривлённый нос его кровоточит не меньше, на скулах проявляются синяки. — Не ожидал, что ты так хорошо дерёшься, — отхаркиваясь слюной кровавой, хвалит с усмешкой он. — Кто же учил тебя этому? — Ты его обязательно встретишь, — сипло и угрожающе обещает Корнелия. — Жаль, что о тебе этого не скажешь. К нему присоединяется мужчина. Того же высокого роста, как и там на обрыве. Мимо уха, задевая мочку, пролетает кинжал, отчего Корнелия содрогается. Её поджимают к широкому стволу дерева, пугая резкими выпадами и смехом наигранным. Развеселившийся от подоспевшей компании, Эйден вытаскивает из пояса метательные ножи. — Рата хочет кушать. Миерена хочет кушать. Злата и сам Митр этого хотят. А помнишь, — Эйден обращается к приятелю, запуская вверх клинок, — как они клялись, что никогда не встанут на нашу сторону. — До первого обморока, — потешается некто, обладающий низким грубым тоном. — Но теперь они бы захлебнулись слюнями, если бы увидели эту девчонку. Понимание добирается до неё скоротечно, не задержавшись в наивности и неверии происходящего. Корнелия оскаливается от того бессилия, с каким вынуждена прижиматься к дереву и слышать омерзительные речи. В разуме её, охваченном гневом, возникают образы, один за другим, подобно безостановочной карусели. От них разит гнилой падалью и запекшёйся кровью. Стоит веки прикрыть, как она видит Эйдена и его друга мёртвыми, с переломанными позвонками, торчащими наружу из разорванной спины. Картина эта призрачная и мутная, вгрызается в память. Сглатывая, Корнелия предпринимает последний шаг. Резво оттолкнувшись от дерева, она замахивается, сбивая летящий вниз кинжал и перехватывает его. Отступив влево, оказывается перед высоким незнакомцем, в одночасье вонзая остриё в его бедро. Туда, где бьётся в непрерывной работе бедренная артерия, повреждение которой влечёт потерю крови и быструю смерть. Растерянный взгляд Эйдена упирается в товарища, сраженного болью. Кровь по ноге его стекает струями, заливаясь в ботинок. Его не спасти. Они понимают это по тому, как Корнелия, доселе молчавшая, начинает обрывисто смеяться. Подрагивающие уста её растягиваются в довольной улыбке. Столь хищной, неузнаваемой и страшной, что темнота, облизнувшись, примыкает к ней, подталкивая к большему. Клинок устремляется в Эйдена, вовремя опомнившегося от увиденного. Он подставляет ладонь, стискивая ею лезвие. — Ты всё равно окажешься у нас. — Не сомневаюсь, — цедит Корнелия, — но перед этим мы будем играть так, как я скажу. Подняв ногу, она отпинывает его от себя. И налетает на Эйдена в ту же секунду, засаживая испачканный кинжал до основания рукояти в его правый глаз. Ветер стихает, когда предсмертный человеческий рёв раздаётся во мгле. Его слышит вся Замбалла и пределы её, скрытые за горными хребтами. Его слышат и те, кто выходят из тени, сверкая топорами. Над ней возвышаются люди, чьи ухмылки высечены ножом от уха до уха. Уродливые и пугающие шрамы — вот, что вынуждает Корнелию отползти назад. — Достаточно представлений, — гремит один из них, устремляя топор в неё. — Бросай кинжал и поднимайся на ноги. И поживее. И Корнелия отбрасывает, больше не пытаясь защититься. Потому что её макушки нежно касается прохладное дуло ружья.