Флешбек.
— Я не побеспокою? Её голос подобен соловьиному пению в преддверии рассвета. Калеб отвлекся от книг, чтобы взглянуть на неё. На её растрепанные после улицы волосы, представлявшие из себя птичье гнездо. На красные от мороза щеки, на обветренные губы и на подрагивающие пальцы, что невольно тянутся к зажжённому камину. Мех на зимнем плаще мерцает от растаявших снежинок. Она звучно топает ногами и комья грязного снега разлетаются по поверхности двери. Легко и непринужденно стаскивает с себя верхнюю одежду, оставшись в одном лёгком кожаном комбинезоне. — Даже, если скажу «да», то тебя это не смутит. — Верно, — соглашается Аверда. — Я пришла к тебе не просто так. Есть одна очень важная новость. Но… подожди… почему ты не спишь? Поскрипывающие стрелки часов оставили позади полночь. Она явилась к нему в третьем часу ночи, не думая о том, спит он, или же бодрствует. Обожженная открытием, гениальной мыслью и разгадкой после долгих экспериментов и изучений, Аверда бросила лабораторию, быстро запрягла лошадь и без промедлений помчалась к замку. Всё для того, чтобы озвучить Калебу свою затею и показать, как её бессонные ночи окупились одной ампулой с розоватой жидкостью. Та, покачиваясь при каждом движении, висела вместе с серебряной цепочкой на её узкой шее. Её вопрос звучит естественно и тепло, словно они с Калебом давние супруги, встретившиеся в тёмной гостиной поздней ночью. Его окружали смятые свитки, три пустые чашки, у одной из которых сломалась ручка. Все свечи, за исключением двух на маленьком столике, погасли, и комнату пронизывает тягучий запах воска вместе с темнотой. В окна бьётся ветер. Поленья в камине потрескивают. Лишь смятые простыни и одеяло указывают на то, что он пытался поспать и отдохнуть. Но у него не получилось. Ровно как у неё. И ночь разделяла их увлечение собственным делом, не подпуская к ним рассвет. Явись тот на пару минут раньше, и они бы уже не увиделись в умиротворенной обстановке его спальни, что по обычаю, заперта для всех. Однако, Аверда тут. В окружении его аскетичного убранства, граничащего с безжизненным холодом стен и полов. Заходить к нему всегда тревожно. Никогда не подгадаешь, в покое ли его рассудок и не взялись ли за него призраки прошлого. — Разве я могу себе это позволить? Он резво захлопывает книгу, не глянув напоследок на номер страницы. — Если тебе нужно маковое снадобье, так и скажи. Утром у нас запланированы испытания, надеюсь, ты не забыл. Все подопытные приготовлены, оборудование тщательно проверено. Нас ждёт научный прорыв, вот увидишь! — Не забыл. И про снотворные помню тоже. Но пить их бесполезно. Так зачем ты пришла? Аверда присаживается на край кровати, осматривая полку камина. Ни единой пылинки. Только глубокие зазубрины, оставленные от лезвия меча. Следом в глаза её бросаются исцарапанные панели у двери. Ей достаточно взглянуть на следы, чтобы прочувствовать ярость и бессилие. Никто, кроме Калеба, не запирается в этих стенах. Один только его меч, заточенный до самого острия, способен оставить такие полосы. Служанкам запрещено убираться в его покоях, подходить к ним ближе, чем на метр и стучаться в его двери. Эта часть замка, в которой живет Калеб, отапливается в самую последнюю очередь. Он тут единственный живой обитатель. В пустынном и тёмном пространстве, где коридоры не освещаются пламенем свечей, а тишина, застоявшаяся и пугающая, следует по пятам. Вид с его окон открывается на горы. На портовые улицы Меридиана и на беспокойные воды моря. Его лицо испоганено бессонницей. Под нижними веками залегли тени. Прядки волос растрёпаны, камзол, как и плащ, неаккуратно свисают со спинки кресла, с коего Калеб не предпринимает попытки встать. Он похож на затерявшегося во тьме путника. Она не видела его больше двух дней, попрощавшись на выходных коротким взмахом руки. Когда Нерисса не требует его немедленного присутствия, а Элион занимается своими заботами, Калеб всегда прячется у себя, словно только его спальня способна отгородить от проблем. Ни тренировочные поля, ни казармы с превосходными стойками для упражнений. Ни трактиры, ни публичные дома, ни бордели. Калеб отсёк себя от всех удовольствий и наслаждений, выбирая темноту и одиночество. Он редко выбирается в город, не соглашается с другими на вылазки в остальные миры и… проводит непозволительно много времени в своём кресле, читая одну за другой книги. Все книжные стеллажи, расставленные вдоль стен, заполнены до самых высоких полок. И книги содержат в себе только одно. Обратное заклинание тому, что стирает память. — Универсальный антидот, — в этот раз Аверда вскакивает, восклицая, — я испробовала больше ста лечебных трав из нашей оранжереи. Чуть не лишилась большого пальца, когда выводила из химических соединений отдельные вещества. Кожу проело в нескольких местах, обоняние чуть ухудшилось, но-о-о-… Она оказывается возле него за считанные секунды. Кончики её пушистых волос щекочут его нос. Её парфюм — пары и выделения от разбавленных растворов в лаборатории — кислый, чуть горьковатый, словно сгнивший миндаль. Но помимо этого Калеб чувствует стойкий аромат ежевичной настойки. В меру сладко — хочется выпить до дна. — Зато теперь мы имеем средство, которое, определенно, спасет нас от многих отрав. Помнишь, мою разработку? Нейтрализующий яд, я создала его месяца два назад. Вот в этой баночке плещется противоядие. — Есть что-то ещё, чего я не знаю о твоём яде? — Калеб щурится. — Ты говорила, что галлюцинации временны, а плохое состояние медленно сходит на нет. Для чего создавать ему противоядие? — То была старая формула, — отмахивается Аверда. — Как только ты принял меня, я занялась усовершенствованием этой смеси. Так что, галлюцинации, жажда и бессонница стали лишь первичным этапом отравления. Дальше следуют паралич и постоянная рвота. А затем смерть. Стоит ей только договорить, как Калеб удивлённо приподнимает брови. Искреннее изумление в его глазах не перебить никакой темнотой, холодом и сонливостью. Она ждала этого. И больше всего желала воочию увидеть, как впечатление в нём обвивается гордостью и восхищением. Лавры победителя, собственные промахи и завышенные ожидания отныне превращаются в незначимую и пустую строку. Бесцеремонно присаживается на подлокотник кресла и нагибается, чтобы взять ту книгу, что Калеб читал. Название её не впечатляет. Аверда незаинтересованно пролистывает страницу за страницей, видя выцветшие изображения и пляшущий местами текст. Калеб не сталкивает её, позволяя оставаться возле него. Он озадачено вертит крошечную ампулу, висящую на серебряной цепи. — Я никому не скажу об антидоте, — её шепот заставляет его взглянуть на неё, нависшую сверху. — Хочу, чтобы только ты знал об этом. Мне не нравится весь королевский двор. Все смотрят на меня, как на шавку, а почтенная принцесса Элион поощряет за это. Им было бы лучше дружить со мной, а не враждовать. — Элион порицает любое насилие. А ты и есть воплощение жестокости. Она видит в тебе угрозу и считает, что ты доставишь Меридиану кучу проблем. — Я нашла способ усмирить повстанцев, подавить большинство бунтов и работаю над оружием против армии Фобоса, — перечисляет едко Аверда, — Элион действительно полагает, что я всё ещё бесполезна? — Упусти ты в рассказе о себе, что пытаешь людей, и Элион смотрела бы на тебя по-другому. — Ради научной цели, Калеб, — резонно замечает Аверда. — Все величайшие врачи и учёные попадают в Ад. Мне там место уже уготовано, но это такой пустяк по сравнению с тем, какой вклад я уже внесла в этот мир. Не пытай я людей, мы бы никогда не добились тех результатов и повстанцы сеяли бы и дальше раздор по королевству. Невозможно спасти тысячи жизней, не убив даже одного человека. Он ничего не отвечает. Вместо этого смотрит так, словно она соткана из божественной силы. Словно он грешник, а она святая непорочная мессия, явившаяся из последнего ночного сна. Молчание длится недолго. Оно натужно рвётся с его голосом, прозвучавшим так низко, что её плечи проседают под тяжестью промелькнувшей в теле неги. — Ты восхитительна, — хрипит Калеб. — Не обращай внимания на разговоры Элион и презрение остальных. Придёт время и они начнут целовать землю, по которой ты ходишь. Даю тебе слово. — Пей антидот каждый день. Если тебя захотят убить с помощью яда, у них ничего не выйдет. Активные вещества рассасываются медленно, эффект длится больше двух суток. Не благодари. Хотя… можешь. Начни называть меня по имени. За все месяцы ты ни разу не сделал этого. Аверда тему меняет намеренно, избегая себя же. На его признание отвечает одним взглядом, долгим и томным, рассекающим всякую формальность между ними. Ей положено у двери стоять и докладывать всё с расстояния нескольких метров, но границы стёрты её же влечением. Положено являться лишь по приглашению и с предупреждением без внезапностей, когда за стенами замка в дневном блеклом свете трудится всё королевство. Однако она здесь, в его спальне, в часу позднем, предназначенном для откровений, страсти и едва слышимых вздохов. Рядом с ним, прижавшись к плечу его. Имея смелость властвовать и поступать так, как хочется. Не с кем-то незначительным, а с Калебом, что к себе не подпускает никого и расстояние измеряет сразу клинком меча. Он ей стал близок. Тем самым откровением, сакральной тайной, греющей изнутри. Светом во тьме, нежным поцелуем поверх глубокой кровоточащей раны, покоем и безмятежностью в мгновения наступающих волнений. Он в её естестве, движется с кровью, сидит в голове, не покидая мыслей. Калеб единственный, кто признал потенциал её, а не сравнил безумные идеи с гниющим мусором. И безымянного слугу в жертву её амбиций принёс без сожалений и угрызений совести, точно знал, что Аверда задержится с ним надолго. Его поддержка ценнее всего Меридиана вместе взятого. Его вера в неё значимее, чем биение собственного сердца. Ей казалось, что она не может быть зависима. И что людские жизни для неё — всего лишь ресурс, привлекаемый своей живучестью. Но сердце её колет при мысли, что Калеб может стать такой же разменной монетой в чьей-то сделке за великое. Потому она не сдвигается, не уходит и, осторожно с опаской, запускает пальцы в его волосы. Её плавные движения успокаивают. Калеб расслабляется. Откидывает голову прямиком на её ноги, прикрывая веки. Её ноготки едва царапают кожу. В таком состоянии и положении Калеб так уязвим. Его крепкая шея открыта для удара — проведи лезвием, и он умрёт, захлебнувшись своей же кровью. — Обещай, что никогда от меня не отвернёшься, — она прядки сжимает, требовательно глядя на него. — Я поднёс к твоим ногам стольких людей, а ты всё ещё сомневаешься во мне. — Ты поднёс их науке, а не мне. Не забывай про антидот, Калеб. Всё же не хочу видеть твоё тело на своём столе, а тем более вскрывать его вместе с другими целителями. — Ты переживаешь за меня? — Вопрошает он, открыв глаза. Его взгляд ловит перемену её редких эмоций. Девичьи уста содрогаются. В зеницах её проносится смятение. Он видит такое впервые. И, протянув ладонь, касается щеки мягкой, большим пальцем незначительно дотрагиваясь до губ её. — Ты одна из единственных, кто может убить меня, Аверда, — признается Калеб. — И даже понимая это, я продолжаю тебя подпускать к себе. — И кто же ещё может… убить тебя? Она ожидает, что Калеб расскажет о Седрике. О всемогущей Нериссе. О смертельном клинке Шэгона. О какой-нибудь болезни, схватившей его дух. Но Калеб имеет в виду другое. И не делится этим с ней, потому как его догадки не поймёт никто другой, кроме него. Светлые волосы мерцают в его кошмарах солнечными лучами. В голубых глазах волшебство отражается оттенком влюбленной нежности. Это образ женский, почти неуловимый и далёкий, но столь близкий и занимает всё сердце его. Очертания, поглотившие весь его разум. Калеб ей сдался. Без боя, без договоренностей и долгих размышлений. Она приходит к нему каждую ночь, являясь жданной гостьей. Властительницей его ночных кошмаров и страхов, живущих в недрах души. И даже сейчас, видя Аверду и чувствуя присутствие её, Калеб силится разглядеть в ней другую. Ту, что покоя его лишила и взобралась в мозг опухолью, которую вырезать без смерти его не удастся. — Жди меня утром, — глухо произносит он. — Я хочу побыть один. Выход найдешь сама. Пластинка проигрывается с той же песней. Звучание её скверное и хлёсткое наносит новый порез. Аверда выпрямляется. Внезапная перемена стала их спасением. Понимающая улыбка на её губах обнадёживает его. — Не проспи, пожалуйста, — просит Аверда, застёгивая плащ. — Будить тебя некому. Прислуга обходит твоё крыло стороной и шепчется, что ты заключил сделку с самой Тёмной Матерью и поэтому живёшь в ледяной тьме, а не там, где светло и тепло. — Я не сплю, Аверда, — безнадёжный тон его останавливает её у двери. — Так что пропустить твой праздник никак не смогу. Вот так просто и ненавязчиво. Аверда появляется, когда того не требуется и мрак его рассеивает неоном красным и ярким. Её звонкий голос отсекает мучительную полудрему. Тепло её тела, такого живого и человеческого, заставляет его вдохнуть и опомниться от переживаний, сжирающих заживо. — Надеюсь, ты найдешь то, что ищешь, — уходя, молвит Аверда. — И сможешь, наконец, ненадолго уснуть. — Приходи чаще и это случится. Она не оборачивается. Не усмехается и не останавливается, чтобы сполна вкусить важность слов этих. Но себе улыбается игриво, скрывая ухмылку в полумраке — Калеб это чувствует. Стоит ей захлопнуть дверь, как огонёк последней свечи догорает. А в камине разгорается пламя от сквозняка, пробравшегося в комнату. Несмотря на жар, ему холодно. Причина тому не зима. Не бьющийся в окна ветер. И не мгла, подбирающаяся с тёмных углов комнаты. Его взгляд упирается в пол под кроватью. Сколько себя помнит в стенах замка, он смотрит туда уже бесконечность, не меньше. Кусая костяшки, срывая кожу с пальцев рук и раздрабливая собственные нервы об дебри подозрений. Сколько всего пронеслось в его мыслях за последние недели? Черепная коробка трещит по швам. В ней тесно и неуютно. Ему хочется наружу, подальше от самого себя. Калеб яростно отпинывает стопку прочитанных книг так, словно они причина всех бед. На внутренней стороне век отпечатаны символы магические, до которых ему не добраться без помощи колдовства, порожденного Тьмой. Все они изображены в рукописях древнейших волшебников. И волшебники упомянутые скончались после длительного сумасшествия — тёмная магия вяжет слабых и избавляется от них, точно от паразитов, насылая частые видения и лишая…сна. Осознание его забавляет. Тем, что стихия его, в отличии от тех магов, кроется в смерти. Простой и долговечной, как и весь мир. И тем, что он до сих пор живёт и дышит, назло не теряя рассудка. Настигнутое разум сумасшествие должно ощущаться по-иному. Калеб бы не пропустил этого пришествия. Не смог бы не заметить, как шестерёнки в его мозгу со скрипом рассыпаются. Проходит секунда. Его руки находят под кроватью острую деревянную раму. Щепки впиваются в ладони, образуя занозы. Калеб вытягивает картину к себе, поднимая пыль. Прислоняет её к камину, подставив неукротимому огню в надежде, что полотно, наконец, сгорит и вместе с этим исчезнут его кошмары, в которых он неизменно видит один силуэт. Но полотно не горит. Языки пламени бросаются из стороны в сторону, задевает стенки камина и решётки. А картина всё не сгорает. Искрится по краям, дымится в самом центре, но никак не поддаётся огню. Калеб вздыхает сквозь стиснутые зубы. Тяжело опускается на колени, поражённый видом перед ним. В отличии от других стражниц, корчившихся в адских муках, она улыбается. Её не поглощает огонь в тесном гробу и не съедают заживо изголодавшиеся псы. Вокруг ни намёка на опасность, а лицо, белёсое, с правильными чертами, тронуто нежностью. Оно незнакомое, но отчего-то любимое сердцу. На устах высечена искренняя улыбка. На тонкой шее тянется блеклая полоса разреза. Сонная артерия рассечена. Взгляд осознанный, ласковый и спокойный направлен на него, будто стоит человеком напротив, а не прячется в пределах ничтожной картины. Позади неё, едва касаясь макушки, расцветает багровая луна на тёмном небе. Калебу хорошо известен этот знак. И луна, алая, словно обмазанная кровью, всегда предвещала только одно. Астрал цветёт в силе своей и просится наружу. В ночь его рождения полумесяц был тем же. Астрал в те мгновения, впервые за сотни тысяч лет, коснулся Завесы. И сила с могуществом его были столь сильны, что Кондракар на скоротечный миг утонул в темноте, а Завеса пошатнулась, не выдержав первого удара. Оракул ослаб именно тогда, не сумев справиться с объявившейся Тьмой. Его сил уже не доставало, а Свет, животворящий и прославленный всем волшебникам, оступился перед Тёмной Матерью. Второго удара не последовало. Потому как Тёмная Матерь сделала лишь предупреждение. Горло дерёт от жажды. Калеб всматривается в девушку, узнавая в ней всё, но не понимая, кто она. И вот она, улыбающаяся со своего портрета, смотрит на него в ответ. Чрез огонь он видит, как тёмное сердце её кровоточит. На ней платье чёрное расшито рубинами. Меж грудей её вырезаны иероглифы, использующиеся во всех тёмных заклятьях. Запястья в шрамах, пальцы тянутся к нему. Она зовёт его. С собой, за собой и ждёт, когда Калеб в пламя это окунется вместе с ней. Ждёт, когда они оба, став единым целым, сгорят. И всё в этом портрете неправильно. От расцветающего знака Астрала позади её спины, от улыбки беззаботной и солнечной, от взгляда её, устремленного в него. И до тех чувств, что звучат в нём скорбью и болью, до неуловимого значения картины, до страданий, обещанных им красным полумесяцем. Огонь будто боится этой девушки. Нет, не просто девушки. Корнелии Эйвери Хейл. Калеб узнал, как её зовут. Пламя не набрасывается и не съедает её, держась рядом непреодолимой стеной. Шесть месяцев. Сто восемьдесят один день, полных неопределенности, терзаний и неизвестности. Калеб искал её всё это время. Беспрерывно, забыв о предупреждениях Элион. Искал в проходящих мимо людях. В редком мерцании звёзд, в блеклом морозном рассвете, в угасающем свете солнца на закате. В шуме чужих голосов, в присутствии незнакомцев, посещавших дворец и Кондракар. Глубокой ночью и ранним утром. В запылившихся страницах книг, в услышанных рассказах, в нарисованных картинах и в улыбках, скользящих мимо него заточенными лезвиями. В неугомонной толпе и в полном одиночестве посреди широкого пустого зала. В страшных снах, из которых она бежала незримой тенью и не позволяла себя поймать. Во льдах зимних и в колючем морозе, напоминающих стан её и образ. В пламени всех свечей, греющих так же, как и улыбка её Калеб искал её всюду и везде постоянно. Искал Корнелию Хейл, о которой память его не помнила ничего, кроме незамысловатых фраз при первых встречах. Потому что картина гибели её не давала ему покоя. Потому как сердце его неистово билось возле холста. И недостающий кусок души болел больше, чем всё его тело после сражений. Элион не соврала. Она взаправду лишила Калеба чего-то важного, о чём разум его не хотел догадываться. Поиски безрезультатные приводили к ещё большим и частым попыткам. К нему подключился Седрик, его гончие псы и Охотник. Калеб скормил его заверениями и приказами о том, что Нериссе понадобилась девчонка для проведения магического обряда, с помощью которого они бы нашли остальных стражниц. Убедил Нериссу, что Корнелия, единственная выжившая стражница, должна быть поймана ради допроса об остальных затерявшихся стражницах. Убедил самого себя, что видеть её жаждет только из-за портрета. И только для того, чтобы от взгляда её, живого и неподдельного, вернулось всё то, что у него забрали. Ночью этой тихой и глубокой, наступил сто восемьдесят второй день. Самый холодный, короткий и безрадостный. А Калеб так и не нашёл её.***
Если Корнелия прячется, она сделает это так, что её никогда не найдут. Если она хочет выжить, то облик её, известный всем, затеряется и исчезнет. Если ей необходимо выжить — все до единого возле неё будут мертвы. Галлюцинации спадают болезненно. Калеб морщится от солнечного света, пробуя пошевелить раненой ногой. Антидот Аверды сработал. Ему куда лучше, чем несколько часов назад. Жажда воды исправима. Голод, рвёт желудок на части. После стольких часов беспробудной дрёмы Калеб осязает, как тело не хочет его слушаться. Он откашливается, рассматривая местность вокруг. Поверхность озера мерцает в утренних лучах, а вода — чистая, не испачкана кровью и девичьим мёртвым телом. Рана ощутимо затянулась. Он осторожно встаёт, ожидая болезненного спазма. Но, кроме лёгких покалываний, не ощущает больше ничего. По рассудку размазывается единственное желание найти Корнелию снова. Ведь однажды Калеб это уже сделал. Не Корнелия нашла его у дворца во время проведении казней, а наоборот. Ради неё Калеб стал палачом и протоптал тропинку со следами крови. Не по повелению Нериссы и не по зову королевских обязанностей. И тропинка эта вывела Корнелию из тени.