Первое.
Та боль, какую Корнелии довелось ощутить на Меридиане, не сравнится с той, что разъедала её на Замбалле в первые часы прибытия. Ни выживание в трущобах Меридиана, ни пытка магией Нериссы, ни Кондракар с его проклятым Лабиринтом не довели её до самого предела. Джонатан породил в ней безвылазный страх. Калеб собственноручно оторвал пальцы её, доверчиво протянутые к внешнему миру. Нерисса же, следом за сыном, породила в ней ненависть к необъятному миру, которому, определенно, было всё равно на такую тихую пешку, как Корнелия Хейл. Седрик показал ей, что происходит с теми, кто выбирает терпение и милосердие. А паучки Миранды размыли в ней грань между добром и злом. Сама Миранда тонко и ненавязчиво столкнула Корнелию в могилу, откуда веяло холодом и смертью. Смерть Лилиан отсекла от сердца её одно из чувств. Имя этому чувству доброта. Вероятно, именно его перво-наперво безболезненно вырвало увиденное зрелище. Именно с него начался весь кошмар, преследующий Корнелию до сих пор. Лилиан. Помнить образ её, детский смех, их общее детство и годы, проведенные в тёплом родительском доме, казалось проклятьем. Пока Калеб предпочитал не помнить собственных чувств к Корнелии, она бы возжелала забыть все о сестре, чтобы не видеть её лицо в темноте и не слышать голоса её, нежного и звонкого, в тишине. При виде мечей Корнелия содрогается. В памяти её ещё живо и громко звучит глухой стук прокатившейся по сырой земле девичьей головы. Оно с ней навсегда. Калеб рассказывал, что у Седрика особый меч. Длинный клинок с заточенным неровным остриём. Чёрная гарда выкована в виде человеческих костей. Рукоять обмотана кожей. Калеб рассказывал, что это кожа человеческая, содрана со спины Галинор. Увидеть меч его перед собой означало смерть. Медленную или быструю, решал только Седрик. И Лилиан должно бы его благодарить за резкий взмах меча, обрушившегося на её шею. Следовало убить Седрика в ту же секунду, но она поддалась скорби и пронзившему сознание ужасу. Взгляд её тогда видел только бездыханное тело Лилиан — вглядываться в лежащую поодаль голову Корнелия не решалась. А после, изнуренная войной с Нериссой и Фобосом, бегством от Смерти и выбором Калеба оставить её, Корнелия подарила Седрику карт-бланш и глоток свежего воздуха после долгого удушья. Вилл ей твердила, что не время для мести. Что личные цели стоит оставить на десерт, а пока необходимо сосредоточить все силы на победу общую для всего мира. Иначе, быть ей эгоисткой, никак не вписывающуюся в команду. Ведь все они, пятеро, уже похоронили ранее близких им людей и смирились с болью утраты, возложив на первое место выгоду для народа, а не для себя самих. За время войн Чародейки лишились большего, чем получили. Волшебство, будь оно проклято, забрало намного больше, чем дало. Но никто не признавался в этом Оракулу и даже себе, потому как подобные мысли быстро разрушали командный дух. Годы прошли. Корнелия не добралась до Седрика, не отомстила и не смыла с глаз своих тот прожитый кошмар. Пока он, воспевая величие Нериссы, ютился в замке с щедрыми богатствами, не вспоминая о каком-то ребёнке, Корнелия ежечасно пугалась девочек со светлыми волосами. Думала, что душа Лилиан не может найти покоя из-за несостоявшейся мести и бродит в ненавистном мире живых, подстерегая Корнелию на каждом шагу. Калеб. Погибель её. Отрава рассудка и сердца, отнявшая жизни в ней больше, чем пришествие Нериссы. Человек, подаривший весь мир и вырвавший его из рук в момент безудержной радости. С ним Корнелия любви училась медленно, не ведая страха и боли. Познавала саму себя, глазами его глядела на себя, росла и осязала собственную важность, о которой Калеб распевался каждую встречу. Он тихой гаванью стал её, а мгновениями позже превратился в смертоносную волну, что утопила и унесла на самое дно. Калеб любил. Корнелия это знала и чувствовала. Он никогда не позволял в этом усомниться. И любовь его, искренняя и самозабвенная, сгребла проклятья мира всего в сердце его, лишь бы те не коснулись Корнелию. И любовь его, преданная и честная до последнего вздоха, слышала только имя её в хоре разных женских голосов. И любовь его, пылкая, неугасающая и поддерживающая, спасла от многих падений. Не существовало человека во всей Вселенной, которого бы Корнелия желала и любила больше, чем его. И, вероятно, именно его уход выкорчевал из неё второе чувство. Имя его было доверие. Не только к нему. Ко всему свету и людям, проходящим мимо неё каждодневно. Пусть их преследовали бы до самого края земли, Корнелия бы ни за что не упрекнула Калеба в том, что всё происходит по его вине. Он оставить её решил сам, единолично, словно её слово внезапно перестало иметь для него мало-мальское значение. Словно прислушайся он к ней и вышло бы это им боком. Потому Калеб не спрашивал, не разговаривал и даже не смотрел на неё. А, озвучив свой план тогда, впервые за весь день взглянул на неё. Тон голоса его и указания, прорубившие тишину хлыстом, не оспаривались. Годы, проведенные с ним, смялись и порвались, подобно мокрому листу бумаги. И Корнелия, гордая до самоубийственной желчи, едва ли проронила слезинку, услышав его. Резонные причины такому поступку её не волновали. Последствия, обещающие ей долгую жизнь без забот, откровенно, смешили. Вместе лучше, чем порознь. Но, поскольку её мнение не заботило Калеба, его она приберегла в себе, не издав ни единого звука. И вещи его, оказалось, были уже собраны, а весь запас поцелуев и ласковых прикосновений иссяк. Вместо благодарности и нежности — отвращение и злость. Вместо прощальных касаний и объятий — взгляд её, ледяной и враждебный, и молчание его, контрастировавшее с громкими шагами и хлопками дверьми. Корнелия безвозвратно Калеба утеряла в тот миг. И любовь его, казавшаяся её главной силой, обратилась в вечную кровоточащую рану. Кажется, что Калеб — последний человек, которому Корнелия доверилась. Кажется, что исчезновение его вырвало из-под ног её почву и заставило падать в бездну. И пока он, обживался вместе с матушкой на завоеванной территории, она вырывала для себя каждое утро из лап Костлявой. И если бы было возможно, обидой её отравились бы тысячи людей. Многие бесчеловечные и невиновные не пали бы от кинжалов её, умей Корнелия доверять. Меридианские трущобы не опустели бы в одну из холодных январских ночей. Мир бы, прекрасный в своём величии, не обрёл бы нового врага, чья злость росла с чудовищной скоростью. Всему виной Калеб. Он причина тех убитых женщин и мужчин, попавшихся на пути Корнелии. Причина смерти тех беззлобных деток, проживших свой последний сон. Их унесённые жизни — заслуга его недальновидного манёвра. Кровь их, пусть и окропила клинки её кинжалов, всё же покрывала душу Калеба. Он об этом и не подозревал. Ему хватало своих жертв, коих он безрассудно казнил. И теперь в крови они были вдвоем. Уже не по запястье и не по локоть, а по самое горло, содрогающееся от хриплого кашля. Нерисса. Властолюбивая и непобедимая сука, объявившаяся сразу за Фобосом. Её величие и мощь сметали всех неугодных людей, которых она предпочитала считать мошками. Был ли Фобос так ненавистен Корнелии, как Нерисса? Нет. К счастью, Мстительный Король не успел воплотить свои амбиции и чересчур медлил, полагая, что больше ни одно колдовство не сможет сместить его с пьедестала. Его стратегия по удержанию трона и короны отличилась невиданной слабостью и непродуманностью, но удерживаемая в казармах армия чудовищный тварей возмещала позорность принятых решений и боязни оступиться. Будущая королева Меридиана умела атаковать в нужный час, умело используя немногочисленные войска. Нерисса выжидала десятки лет, постигая мудрость и подготавливая себя к будущему правлению. А, явившись, обрекла все миры на неотвратимые мучения одним лишь своим видом. Её кровожадность и неутомимое желание заполучить все магические сердца сравняли с землёй оборону Фобоса и его прославленную армию. Армию, которую колдовство Нериссы испепелило, не оставив и следа. Сила, какую Корнелия видела своими глазами, потрясала. Это была не просто магия. Не та, что преподавалась в школах Меридиана и не та, что скрывалась в орамерах на Кондракаре. У мощи этой, точно не существовало никакого предела. Зная это, Нерисса не сокрушалась в точных ударах, стирая с земли города и неугодных ей слабаков. Её уверенность в себе расчищала доселе недоступные тропы. А магия, способная умертвить любое существо, выкраивала в ней циничного монстра, требующего больше крови и потех. Видя это, Корнелия чувствовала себя слабой — и это же она ненавидела сильнее всего. Слабость. Мерзкое ощущение, гниющее внутри. От него не отмыться, его не вырвать и не выжечь раскалённой плетью. Закалённая спортивными соревнованиями с самого детства, Корнелия не позволяла себе быть слабой. Фигурное катание не жаловало вторых, третьих и тех, у кого слёзы не прожигают лёд. Тренера поощряли только первых и признавали тех, кто эмоциями вёл себя к победе, а не наоборот. Отец любил и гордился старшей дочерью только в те мгновения, когда золотой кубок оказывался в её руках, а бесчисленные и шумные овации пронзали ледяной дворец. А в отце Корнелия нуждалась больше, чем в матери. Встреча Нериссы и Корнелии имела немыслимую иронию в том, что одна являлась матерью партнёра и одновременно врагом, а вторая не желала проигрывать и уступать кому-либо в силе магии и характера. Нерисса обходила Корнелию всюду. В возрасте, в собственной армии, в титуле и заслугах перед Кондракаром. Но главное — в мощи приобретенного колдовства. Будучи Стражницей, Корнелия являлась сильнейшей фигурой в команде по признанию Оракула. Ни одна стихия не славилась столь боевым превосходством, как стихия земли. В шуточных и тренировочных боях это проявлялось мгновенно. И упоенная собственным величием, Корнелия ревностно относилась к полученной силе. Натура победительницы в ней не угасала, подбадриваемая верой Калеба, его восхищением и поддержкой. Она привыкла быть первой во всём. До тех пор, пока не появилась Нерисса, сместившая её значимость. Ей предстояло стать второй. А после и третьей, потому как проявившаяся магия Элион едва ли уступала Нериссе. Появление Нериссы беспощадно разгрызло третьи и четвёртые чувства. Они звались милосердием и состраданием. С момента последний битвы, её разум пылал одним желанием. Возобладать той же силой, что даст отпор Нериссе и вернёт Корнелии былое величие в обществе известных магов. Всеобщее поражение не волновало её. Захваченные миры, узурпированный трон, исчезнувшие подруги, падение Кондракара и смерть Оракула — последнее, что тревожило её, объятую всесильным чувством собственной ничтожности. И как бы Корнелия ни убеждала себя, навязывая сердцу переживания о Стражницах и проигрыше Кондракара, нутро её пело другим голосом иные песни. Она больше не могла победить. Не могла раздавить под каменной глыбой, вызвать сокрушительное землетрясение, задушить лианами и обвить противника крепкими корнями — ничего из этого более не имело смысла, когда нашлось что-то интереснее и сильнее. Разгореться огню ненависти помог Калеб, выбрав сторону Нериссы и тем самым заставив Корнелию ещё больше поверить свою слабость. И, наконец, Меридиан. Угнетенное и узурпированное королевство, пронзенное темнотой и холодами. Не найдётся во вселенной места более мрачного, чем этот волшебный мир, находящийся во власти жестокой королевы. Жители, обездоленные счастьем, радостью и свободой, отказались от веры в лучшее, превратившись в бешеное зверье. Те, кто не смог привыкнуть к новому порядку, пошли на убой мародёрам, преступникам и садистам, нашедшим свой рай на земле. А те, кто приспособился к изменившимся реалиям, главенствовали в Королевством Совете, либо же вершили своё правление на бесчисленных улицах, окутанных мраком. Жить в этом царстве — обречь себя на гибель. Духовную, физическую — роли не играет, когда в конечном итоге от тебя не остаётся человеческого облика, что куда страшнее любой смерти. Пятое чувство слезло с неё, подобно второй коже, именно на Меридиане и осталось лежать там же в кучке останков. — Проголодалась? — Чья-то нога грубо ударяет по прутьям решётки. Они шумно грохочут, размазывая блаженную тишину. Корнелия запоздало поднимает взгляд на юношу, которого видит впервые. Он улыбается, оценивая её реакцию. Приблизившись к прутьям темницы, оглядывает узницу заинтересованным взором. Тряпье на ней похоже на застиранную и выцветшую скатерть, связанную по талии тонкой верёвкой. Его карие зеницы высматривают зашитые с предельной осторожностью раны и щедро обмазанные мазью синяки. — Чего не отвечаешь? Не припоминаю, чтобы тебе отрезали язык. — Совсем страх потерял? — Помолчав, спокойно интересуется Корнелия. — А чего мне тебя бояться? — Изумляется юноша. Его кадык нервно дёргается, стоит ему попытаться бесшумно сглотнуть. — За решёткой ты, а не я! И резать будут тебя, а не меня.Второе.
Сколько бы ни пыталась, Корнелия не могла припомнить, когда в последний раз чувствовала себя намного лучше, чем сейчас. В последние месяцы затворничества и заключения в плену её рассудок безжалостно прокатывало по невиданным испытаниям, вытравившим из неё всё то светлое, что держало за руку в минуты безвылазного отчаяния. И теперь оно сгинуло вместе с теми тёплыми чувствами. Нериссы нет рядом больше одного дня. На Замбалле её дух осязается штормом, что маячит на самом горизонте, но так и не движется в сторону берега. Её бояться нужно и в это мгновение, но Корнелия сполна распробовала свободу, чтобы… вновь поверить в себя. — Ты — самое милое маленькое чудовище, которое я видела за всю свою жизнь. А видела я не мало. Ожесточенные пытками дезертиры. Выжившие военные преступники, коим удалось вырваться из плена. Отцы, похоронившие детей, и бездумно нападающие на всё, что движется, потому что набеги, грабежи и убийства — единственный промысел, продлевающий жизнь ему, его выжившей жене и едва дышащему ребёнку. Из двух зол не выбирают меньшее. Корнелия уяснила это мгновенно и однажды сделала выбор сама. Для неё не существует зла меньшего и большего. Если зло принесёт победу и позволит ей проснуться в относительной безопасности и с сытым желудком, Корнелия подаст злу руку, пусть та и окажется вскоре отрубленной. Отрубленной. Взор её останавливается на своей левой руке. Запястья бережливо обмотаны тряпками. Предплечья вымыты, обработаны смердящим спиртом. Но нет указательного пальца, который отрубили и скормили охраняющему её камеру псу. Вытянутую шерстяную морду Корнелия видит ежечасно, когда шавка поднимается выпить воды и поскулить у двери. Пёс грыз её палец с наслаждением, энергично виляя хвостом и размазывая лапой слюни. Корнелию вынудили смотреть, придерживая за волосы. Пёс привередливо отказался от ногтя, и теперь обрубок лежит у решётки. Не замечать изменения невозможно. И на протяжении всего заточения Корнелия то и дело поглядывала на ладонь, механически двигая четырьмя пальцами. Пятый всё ещё оставался в её сознании. Его Корнелия фантомно ощущала, несмотря на реальное отсутствие. — Как тебя зовут? — Она неуклюже встаёт. Синеватые губы растягиваются в жуткой улыбке. — Меня зовут Корнелия. Произносит имя по слогам, прихрамывая ближе к нему. Встаёт напротив, опираясь на решётку и высматривая в юноше привлекательность, скрытую за сочащимся изнутри страхом. Он её боится, невзирая на прутья между ними и её проигрышное положение. Её спокойствие хуже того бешенства, озарившего её в бою. Напряжение Герра улетучилось бы, увидь он плачущую от скорой участи пленницу. Корнелия, назло ему, не плачет. Не срывает голос, умоляя пощадить и не пробует сбежать, сдирая руки об колючую проволоку у крошечного окна. В её голове пусто и тихо, как на поверхности вод после сильного цунами. Выжата на чувства после побега. Эмоции оказались погребены на дне той реки. — Я с тобой не знакомиться пришёл, — огрызается Герр. — Меня послали проверить тебя. Вижу, что ты неплохо себя чувствуешь. Значит, четвертуем тебя сегодня же после заката. Племя голодно. А ты молода, стройна и худа. — Мои кости встанут тебе поперёк горла. Видишь ли, я не в лучшей форме. Последние несколько месяцев пришлось голодать. — Никому не нравится есть мясо с жиром. Ты в самый раз. Отвращение к его словам отражается в её глазах. Немедля засмеявшись, Корнелия припадает лбом к железным прутьям, испытывая юношу на прочность. Если ей действительно суждено умереть, то слёзы её и переживания станут последним, что это дикое племя увидит. От неё не уходит, то как Герр оглядывает очертания тела её. Желудок сжимается в рвотном спазме при упоминании их вкусовых предпочтений. Каннибалы. Первые часы в заточении Корнелия судорожно тряслась, ища трещины в стенах и боясь вообразить, насколько далеко безумные твари могут зайти. А после наступило смирение, вкус которого хуже, чем горькая отрава. Оно возобладало над мыслями, когда пёс разжёвывал её палец. Глядя на него, Корнелию внезапно пробило на сон. Но вместо того, чтобы прикрыть веки, она дёрнулась с такой силы, что ладонь на её волосах разжалась, а в следующее мгновение мужчина за её спиной начал давиться собственной хрипотой, пока псина шумно лаяла, вызывая подмогу. Глупцы всерьёз полагали, что кандалы могут её остановить. Цепью от них она принялась душить того, кто совсем недавно замахнулся на неё ножом. Отрубить палец и ему в отместку было бы славно, найдись у неё хоть какой-то осколок. — Ты ждёшь, что я брошусь тебе под ноги и стану молить о пощаде, — Корнелия хмурится, покачав головой. — Хочешь потешить свою уверенность моими слезами и страхом, но ты понятия не имеешь, через что мне пришлось пройти, перед тем, как оказаться в вашей дыре. Передай своим дикарям, что скоро все они будут мертвы. — Всё же ему следовало взять твой язык, а не палец. — Я словами не разбрасываюсь. Вы пропустили кое-кого, пока бегали за мной. Скоро мы узнаем, к счастью это было, или же к сожалению. Герр в замешательстве озирается на дверь позади неё, словно за ней кто-то притаился. Его взгляд резво перемещается на Корнелию, наблюдающую за его смятением. — Чем же я напугала столь милое дитя? — Шёпотом удивленно спрашивает она. — Неужели боишься, что придёт большой грозный великан из страшных сказок и оторвёт до единого все твои пальцы? Юноше на вид не меньше двадцати. Вполне вероятно, что они ровесники с разницей в несколько месяцев. Его загорелое тело облеплено простой фермерской рубахой, подчёркивающей рельеф мышц. Прутья решётки близко посажены друг к другу, но Корнелии хватает пространства для того, чтобы внезапно коснуться его локтя и дёрнуть рубаху на себя. — Правильно делаешь, что высматриваешь его. Большой грозный великан явится, поотрезает все ваши пальцы, а после возьмется и за головы. А я ему в этом помогу. — Рассказы сумасшедшей… — Никого не интересуют, знаю — обрывает его Корнелия, — но иногда их стоит послушать, чтобы спастись от смерти. В ней забава дымится, а ожидание распаляет. Она знает, что Калеб придёт. Не поздно и не рано, а в самый нужный час — по-другому он не умеет. И спасение её никак не впишется мораль историй о прекрасной принцессе, вызволенной из заточения из тёмной башни. И будет Калеб не принцем на белом коне, потому как принцы не рубят бездушно головы. Он будет палачом. Её собственным. Принадлежащим ей одной. Корнелия не пожалуется. Но к груди его прильнёт, вдохнув свободно и без боязни. Она не видела его, кажется, целую вечность. — Через полчаса, — заключает Герр, рвано выдохнув. — Ты умрёшь через полчаса. — Значит, он появится через двадцать девять минут. Начинай отсчёт. Он ладонь девичью с рубахи не сбросил, засмотревшись на зеницы её, полыхающие довольством. От решётки не отстранился, продолжая стоять в близости опасной с ней и слушать голос её, наигранно нежный и томный. И Корнелия не упускает шанса напомнить ему, из чего она сделана на самом деле. Её хрупкое запястье всё ещё виснет меж прутьями. Замерев на мгновение, она опускает его локоть, ухватывается за распоротый воротник рубахи и дёргает юношу на решётку, отступая на шаг. Прутья дребезжат от удара. Его ноздри гневно раздуваются, на влажном лбу выделяется вздутая жилка. Псина подскакивает, раскрыв слюнявую пасть, и бросается на решётку. Враждебное рычание смешивается с недовольными проклятьями Герра. Он вырывается, отбросив её ладонь, смахивает мешающие взгляду каштановые прядки и держится, чтоб не сорваться на гневный крик. Её неожиданность обернулась для него несколькими каплями крови из носа и расцветающим синяком на переносице. Им стоило оставить её в кандалах, прикованной к стене, чтобы не допустить такого. Корнелия шуточно откланивается, присаживаясь в реверансе. Бесформенная тряпка на ней путается в ногах, отчего полуприсед выходит до нелепости глупым и нисколько не отвечающим королевским манерам. — Скажи всем своим, что это я разбила тебе нос. И если эта шавка не прекратит лаять, я выколю ей глаза, — обещает Корнелия, выпрямившись. — Угомони собаку, пока ты ещё здесь. Герр ей не верит. И, выйдя наружу, не успевает сделать и трёх шагов, как по темнице глухим отзвуком проскакивает собачий скулёж. Ворвавшись обратно, он с ужасом замечает Коки, лежащего на полу в крови. Следом же видит Корнелию, разглядывающую свои окровавленные и покусанные ладони. Она не перестаёт улыбаться, глядя на прокушенные костяшки.***
— Умрёшь. Совсем скоро и самой мучительной смертью. Голос её, низкий и хриплый, расползается эхом по темнице. По разрушенным стенам, образующим каменную клетку, из которой не выбраться. По сырому полу, проваливающемуся в глубокие ямы, из которых тянет гнилой кровью и смрадом. Там на самом дне разлагаются тела бывших преступников. Их, некогда ещё живых, придавило тяжёлыми камнями и неподъемными решётками в результате первой атаки, разрушившей защитный барьер вокруг Замбаллы. — А я буду ликовать и наблюдать за этим. Ты, Кадма, умрёшь. Кассандра затихает. Облизнувшись, льнёт к стене, силясь услышать хоть какой-нибудь шорох. Но мочку её прижигает, словно к уху поднесли зажжённый факел. Она не обращает на это внимания. Чешет хрящ, задевая латунные колечки, пока часть плоти её распадается под влиянием запретного заклятья. — Ну что за фокусы, Кадма, — кричит Кассандра, вырывая окровавленную мочку левого уха. — Ты наконец научилась детскому колдовству? Подошва узких туфель размазывает кожу по полу. Кровь у Кассандры чёрная, будто смоль. Пахнет хуже, чем сгнившее мясо, но для неё запах этот означал всегда выигрыш. — Сколько ещё мне нужно здесь просидеть, чтобы ты поняла, что это бессмысленно? — Допытывается она. — Твои чары не вечны. Ты можешь меня ослабить, но не победить. Как только я восстановлюсь, вся Замбалла падёт, потому что второй мой удар ты не осилишь. Безбожное вранье звучит громче её угроз. Эхо растворяется во мгле. Смысла кричать нет, ведь её не слушают, сколько бы проклятий и унижений ни сорвалось с чёрных уст. Но слышать, как темнота повторяет её же слова, приятно. Тёмной Всаднице это нравится — оттого она не замолкает, раздражая оставшихся обитателей требовательным и нахальным тоном. О, они о ней ещё ничего не знали. И её роковое пришествие толкнуло в могилы столько невинных душ, что азарт в ней неумолимо просит большего. Кассандра начала с малого. С Завесы, шатко удерживающейся на последнем кирпичике. Ещё столетия назад Сандра едва не сгорела, пробуя проникнуть в Иные миры и засеять их беспорядками и анархиями, что подтолкнули бы к злостной и несчастливой участи Оракула и совет Кондракара. Но ей даже не пришлось мараться в пролившейся крови. Некто, по имени Нерисса, завершила цикл и смела светлые пешки с игральной доски, оставив тёмных на выигрышной позиции. Не без помощи Тёмной Матери, милосердно поделившейся с ней первозданной и необузданной Тьмой. Астрал дремал долго. Тёмная Матерь выжидала. День сменяется ночью, закаты, расписанные кровью, забываются при появлении рассветов. Добро порождает большее зло, а темнота, бесконечная и тихая, стирает свет. За рождением неизбежно следует Смерть, а за Смертью — забвение. Везде своя закономерность. Свой цикл. Стоит отдать должное Кадме. Она готовилась к нападению. И сломить волю её оказалось сложнее, чем разобрать в чёртовы щепки маленькие поселения и главный дворец. Барьер, охраняющий Замбаллу, раскололся не сразу. Понадобилось на короткое мгновение, отнявшее больше всего сил, погрузить неизведанный ранее мир в тьму, чего Кассандра так тщетно пыталась избежать. Использовать могущественные заклинания в первые же секунды сражения — позорный вздор, указывающий, по её мнению, на недостаток ума и хитрости. Великие на её памяти битвы начинались с крошечного пламени, которое позднее неукротимо росло. Темнота. Она в темнице повсюду, куда бы Кассандра ни взглянула. Стены замурованы прочно, не пропуская свет звёзд и солнца. Её камера тесная, с низкими неровными потолками и магическим барьером, высасывающим из неё энергию. На запястьях трещат серебряные наручни, блокирующие любой приток магических сил. Сколько прошло с их боя, Кассандра не знает. Но не сомневается, что в следующем сражении Кадма падёт, даже не успев создать защитное поле вокруг себя. Она стара. Немощна и одинока. Её мир на грани уничтожения, а в затылок дышит Нерисса, жаждущая смерти своей давней подруги. Кадма одолела Кассандру лишь по чистой случайности. Воспользовалась её временной беспомощностью и переместила их в руины её замка, выдержавшего самую сильную атаку Кассандры. Вести о том, что Кадма умрёт, разнеслись среди Всадников по воле Кассандры. Они увидели гибель её, глядя в око астральное. Ощутили теплую кровь на руках своих и следом заметили фигуру женскую, что склонилась над Кадмой и в ручья кровавые окунала сердце Замбаллы — Я вижу, как ты нерешительно стоишь в десяти шагах от меня, — восклицает Кассандра, ударяя по стене в следующую секунду. — Темнота и есть глаза мои, помнишь? Не стесняйся, подойди ближе! Я хочу видеть тебя. Осматривая ладонь, усмехается. Пальцы раздроблены. Испепеленная кожа виснет кусками, покрытыми чёрными каплями. Суставы разорваны, некоторые косточки лежат на полу. Костяшки стёрты. Превращены в неузнаваемое месиво. Мышц нет. Кисть держится шатко, раскачиваясь из стороны в сторону. Запястье слегка задето — жилы кровоточат без остановки. Гадость, но терпимо. — Не будь трусихой, Кадма! Ты уже не такая храбрая? Не рвёшься больше в бой, чтобы защитить кусок своего цветастого болота. — Не смей говорить что-либо о Замбалле, порочная тварь, — цедит Кадма, — Мои барьеры тебя изнурят. Посиди ещё несколько дней. От тебя не останется и следа. Твоя регенерация не сработает. Действительно. Кассандра всматривается в увечья, только сейчас замечая, что они не исчезают. Кожа по-прежнему висит. Раны кровоточат. Она лишена одной руки. Понимание этого досаждает. Пространство, словно в пытке, сужается, а чары Кадмы давят отовсюду. — Ты недооценила слабую старушку, верно? — Кадма усмехается, шаги её звучат громче. — Решила, что вправе напасть на мою территорию, но просчиталась, понадеявшись встретить меня мёртвую. Даже Нерисса, будь она проклята, не осмеливается заявиться ко мне и посягнуть на сердце Замбаллы. А ты? Кто ты такая в сравнении с ней? Стена меж ними исчезает. Кассандра, наконец, видит её. Доселе испачканную в собственной крови и перетерпевшую с десяток переломов. Её тело было покрыто глубокими ранами и царапинами. Тёмная магия едва ли не разорвала Кадму на куски, вдоволь вычерпав её бесценные силы. Она приложила недостаточно усилий. Губы приоткрываются, являя враждебный оскал. Кассандра щурится. Прикладывает уцелевшую ладонь к барьеру, всаживая плоть свою глубже, пока чары разъедают кожу и кости. — Тёмная Матерь создала меня тысячу лет назад, — хрипит Кассандра, не отводя взгляда от своих сгорающих пальцев. — Я была рождена в утробе Тьмы во имя великой и непобедимой силы. Ты, — ошмёток большого пальца глухо приземляется, когда Кассандра тычет в Кадму, — дряхлое и неблагодарное создание. Дышишь тяжело, прячешься за хрупкими игрушками, потому что боишься столкнуться со мной снова. Знаешь, что проиграешь. — И эти игрушки тебя останавливают. — Ненадолго, — обещает Кассандра. — Пройдут дни, недели, годы. Как только ты умрёшь, щиты спадут и я стану свободна. Волшебство не живёт без волшебника. А твоя смерть неминуема. Она разворачивается, отрывая зубами куски своей же плоти. Сплёвывает ногти, разжёвывает кожу, и нарочно целясь в Кадму, плюет. Ухмыляется злостно, в зеницах её пылает ненависть. — Смерть не обманешь. От неё не убежишь и не спрячешься. И по тебе та заждалась. Так что томиться мне осталось совсем немного. — Много ли ты знаешь о смерти? — Взгляд Кадмы режет и убивает. Она смотрит на Всадницу, как на чумную свинью, погрязшую в человеческих объедках. — Я спасаю тебе жизнь, держа взаперти. Я заставила тебя упасть один раз. Если потребуется, сделаю это снова. — Много говоришь, — качает головой Кассандра. — И зря не слушаешь меня. — Россказни сумасшедшей суки, поедающей свои пальцы, я слушать не стану, — отрезает холодно Кадма, приближаясь вплотную к её камере. — Полагаю, мне не стоит беспокоиться о твоём голоде. Чары высушат тебя, как рыбу, выброшенную на берег. Сейчас ты этого не замечаешь. И это хорошо. Будешь мучаться дольше. — Меня окружает темнота. А темнота и есть Тьма. Не забывай, откуда я пришла и для чего. Она не даст мне умереть. — А, Астрал… Астрал, — вторит она, понизив голос, — потусторонний мир из страшных сказок, коими детей пугали с самого рождения. Смерть Оракула не принесла вам никакой победы. Свет и Завеса существуют даже без него. Пока живут такие, как я, Астрал не тронется с места и продолжит гнить в безызвестности и непризнанности. Я позабочусь об этом. — Побойся гнева Тёмной Матери за свои слова, — предупреждает Кассандра. — Завеса падёт. Её скоро уничтожат. — Это ты тоже видела, наевшись своих пальцев? — Риторический вопрос Кадмы ударяет хлыстом. — Возможно, ты пропустила видение того, как молишь меня на коленях о пощаде. Дай знать, как оно тебя посетит. С удовольствием выслушаю и постараюсь воздержаться от лишних оскорблений. — Глупая и самоуверенная женщина. — Бестолковая тупица, — парирует мгновенно королева. — Пугать детишек — твой предел. Я не твой уровень и даже не уровень остальных Всадников. Ты нанесла ущерб Замбалле. Из-за тебя драконы едят друг друга. Растения гибнут, потому что высохла земля. Но меня ты не тронула. Не смогла. Я стою напротив, живая, с двумя царапинами и гляжу на тебя, позорницу, запертую за игрушками. Пока меня не будет, подумай над тем, кто ты есть на самом деле. Её последние слова отсекает стена, наколдованная на том же месте. Кадма хмыкает, оглаживая древко посоха. В горле невыносимо просится ледяная вода, а затылок обдаёт нестерпимым жаром. Темноты становится слишком много. Излишнее напоминание о том, что Кассандра не сдастся и силы её в полном проявлении ужасны и смертельны. Глаза всадницы всюду. Ей достаточно прикрыть веки, сосредоточиться на собственном могуществе, и темнота сама ступит навстречу, открывая новые горизонты и превращая непобедимое в жалкое и слабое. Предостережения о скорой гибели множатся заразой в уязвленных мыслях. Поднимаясь по уцелевшей лестнице, Кадма думает только о скрытом подтексте, который Всадница всё пыталась до неё донести. Ладони нащупывают шершавые каменные плиты, сменяющиеся гранитными панелями. Она выбирается в тронный зал, освещая пространство зачарованным огнем. Пусто. Гадко и грязно. Окна выбиты. Бликующие в огненном свете осколки витражей покрывают трон. Лепнина, украшавшие колоны, отвалилась, теперь же валяясь бесформенной грудой камня на пыльном полу. Под ногами крошится мозаика — прежде живописцы и архитекторы украшали сводчатые потолки ею, складывая живописный узор, что при свете восходящего солнца переливался блеском золота. Камин, устроенный в глубокой и широкой нише, завален обломками. Доселе слуги кропотливо разжигали его каждый вечер, чтобы по прибытии королевы на свой трон, зал не пронизывал тяжёлый холод, от которого бы сводило кости. Об остальных комнатах думать не приходится. Их состояние Кадма разглядела мельком, обойдя территорию сада в попытке собраться и принять следующий шаг. Исцеление собственных ран далось ей тяжелее, чем первый удар Кассандры. Переломы заживали медленно. Магия Кадмы напрямую черпалась из сердца Замбаллы, а оно, в свою очередь, поддерживалось природой, чьё могущество оказалось иссякаемым и побежденным.. Кассандра выбрала верную стратегию, когда лишила жизни каждое растение и только после принялась за Кадму. Одно имя Всадницы раззадоривает её гнев. Вид на разрушенные ею территории превращает злость в тихое и подавляющее сердце отчаяние. Так долго боялась Нериссы и её губительной мощи, что упустила из виду другого врага. А та ведь даже и не приблизилась к Замбалле, не посмела нагрянуть со своим войском и предать остатки их былой дружбы. За неё это сделали существа пострашнее, о коих Кадма предпочитала не говорить и считать выдумкой. Теперь же выдумка, тлеющая в темнице, разбила мир её, не пошевелив и двумя пальцами. Мерный стук посоха тонет в толще земли, песка и копоти. Под завалами гниют тела слуг, не успевших спастись или выбравших смерть в верной службе своей единственной королеве. И даже здесь она не успела. Могла бы и их спасти, переместив в катакомбы, но Кассандра, не желая медлить, проходилась по каждому клочку земли с изощренной жестокостью. Детская макушка выглядывает из-под груды камней. Кадма останавливается, едва не наступив на неё. Взгляд её цепко держится на троне, обмазанном кровью и дёгтем. А на полу проклятым созвездием лежат мёртвые тела. Под ними сохнут кровавые следы. Вдыхая, она сгибается от запаха, разносимого ледяным ветром. Кто-то подхватывает её под руку. Помогает устоять и выпрямиться, едва слышно бормоча под нос несвязные проклятья. Она оборачивается, видя, как Вилл, откинув капюшон, вглядывается в багровые отметины на её руках. — Я же просила тебя не показываться, — устало цедит Кадма. — Неужели мне и тебя нужно запереть, как эту тёмную тварь? — Это Кассандра заперла нас, — мрачно поправляет её Вилл. — Вы не можете выйти из дворца. А я не могу оставить вас одну.