Что имеем

Несколько часов в аэропорту, перелет, на стойке регистрации девушка мило улыбается и вместе с её документами протягивает конверт. Ракель открывает его — внутри открытка с видом города. «Жду наверху. На самом верху, Ракель», — на обороте. Можно загуглить, но она оглядывается по сторонам, и ловит такси. Показывает картинку водителю и скоро видит очертания, похожие на те башни, что изображены на открытке. Расплачивается с таксистом и выходит на улицу. День жаркий, и воздух пронизан пылью большого города, давно не получавшего своей порции дождя. На ней лёгкое платье, туфли с открытой пяткой, в руках небольшая дорожная сумка — Ракель медленно бредет по широкой улице наперекор суетливой толпе. Здесь, похоже, много офисов, а нижние этажи выкуплены под магазины и рестораны, здесь почти нет деревьев, если не считать пары тройки полутораметровых кипарисов, но ей все равно нравится этот район города, полный стекла и металла. Башен несколько, и Ракель выбирает визуально самую высокую. На входе ресепшен, и чтобы пройти в лифтовый холл, она протягивает свой паспорт, с некоторым удивлением получая пропуск. — А какой этаж? — уточняет у девушки, на что та ослепительно улыбается. — Пентхаус. Вам нужно пройти налево и воспользоваться отдельным лифтом. В лифте она следит за табло, на котором меняются не цифры — десятки цифр, и раза два или три она сглатывает от того, что закладывает уши. Девяносто шестой. Двери открываются, и первое, что она видит вместо стен холла — огромное панорамное окно, от пола до потолка, и от ощущения бесконечности пространства вокруг сбивается дыхание. Ракель подходит к окну, опускает взгляд вниз. Все, что можно различить внизу, кажется таким далёким и маленьким. Людей она не видит вовсе, машины представляются точками, а десяти-двадцатиэтажки кажутся коробками из-под хлопьев для завтрака. — В этом городе нет ни одного здания выше, — тихо подходит сзади Андреас, и Ракель оборачивается и обнимает его. — Здесь красиво. — Да, — он поднимает голову, и Ракель смотрит вверх. Крыша стеклянная, и сквозь неё видно, как близко плывут облака. Отдельная душевая есть в этом огромном трехъярусном номере, но кроме того, изящная ванная стоит прямо в спальне, и от панорамных окон её скрывает редкая деревянная решетка. Здесь некого стесняться — домов даже близко по уровню рядом нет. И Ракель с неподдельным удовольствием скидывает легкое платье и белье, устраивается в этой ванной, смывая следы жаркого дня. Андреас лежит на постели, сквозь полуприкрытые веки наблюдая за ней. А когда Ракель поднимается, подаёт и придерживает для неё мягкий пушистый халат. — Пойдём, приготовлю тебе выпить, — зовёт он, и Ракель шагает следом. В кухне окна такие же, от пола до потолка, да и потолок тоже — стеклянный купол, и она садится на подушки, раскиданные вдоль окна, прижимается лбом к стеклу. Андреас готовит коктейль, после чего опускается рядом и протягивает ей бокал. — Ещё один город? — спрашивает она, благодарно кивая. Напиток пахнет орехами и апельсином, и она пробует, чувствуя вкус амаретто и цитруса, ощущает, что в состав входит шампанское или игристое вино. — Ещё одно чудо света, — улыбается он ослепительно. — Что здесь, в этом городе? — она не отрывает взгляда от вида за окном. — Старый город, Ракель. С очень богатой историей. Он горел, его бомбили, его накрывали наводнения, — Андреас ощущает, как дрожит стакан в его руке. — Отец Денвера, этот город был его позывным, верно? — Да. Правильный был мужик, — кивает Андреас и отставляет стакан. Накрывает кисть второй рукой. — Сколько же стоит ночь на крыше этого города? — любопытно спрашивает она, но видит его вздернутую бровь, — ты купил пентхаус? — Ну… Тебе будет, где остановиться, если захочешь приехать сюда снова. — Позер! — смеется Ракель, допивая пьянящий напиток. Солнце тянется к горизонту, и картинка сменяется, загораются сотни тысяч огоньков — подсветка улиц, окна домов, фары автомобилей. Она замечает, как дрожат его руки и поднимается, но просит его: — Не уходи. Я сейчас вернусь. Ракель возвращается с его дорожной аптечкой в руках. Садится, закатывает рукав на его рубашке. Локтевой сгиб в чёрных синяках, и она просит его протянуть вторую руку. Там картина не лучше. Он пару раз сжимает кулак, после чего кладёт ладонь ей на колено, сжимает пальцы. Ракель проводит пальцами по вздувшимся венам кисти и кивает. Лекарство на десяток минут вышибает его, кружится голова и даже немного тошнит, но Андреас старается не показывать вида, а Ракель уходит с аптечкой, оставляя его одного. Одевается, кладёт на место аптечку и возвращается спустя пару минут, с порцией виски для него. Садится напротив, прильнув к стеклу. Берлин видит сверкающие огни города в её глазах. — Здесь, наверное, красиво зимой. — Это не европейская зима, Ракель. Зимой здесь крепкие морозы, — гладит её вытянутые ноги и смеётся он, — идём, поужинаем? — Мы останемся в башне? — спрашивает Ракель, не поворачиваясь. — Да, — улыбается он, глядя на то, как она заворожено смотрит на горизонт. — Хорошо, — кивает и поднимается. В небольшом ресторане такие же панорамные окна, и ей кажется, что стен в этом здании как будто и нет, все сделано из лёгкого прозрачного стекла. Иллюзию порождает игра света и тени, кривизна стен и стёкол, вид, отвлекающий на себя все внимание. Еда вкусная, привычно европейская, но она почти не ест, только с удовольствием выбирает малину из фруктового ассорти. И он заказывает для неё вазочку с малиной, и ещё порцию с собой, и целует, желая ощутить вкус ягод на губах. — Ты не голодна? Она качает головой, уплетая ягоды. — Андреас, я хочу отдать золото. Не ему — команде. — Я не сомневался, — кивает он, — Марсель сопроводит тебя, если ты хочешь встретиться с ними лично. — Не думаю, что это хорошая идея, — отмахивается она. — Он не сказал им, Ракель, — без тени улыбки говорит Берлин. Она замирает с ложечкой у губ, потом и вовсе откладывает приборы. Морщится, а потом выдыхает: — Пойдём, Андреас, — берет его за руку, уводя назад в пентхаус. Они целуются в лифте, и выйдя из лифта, и в пентхаусе Андреас прижимает её спиной к стеклу, целуя и оглаживая плечи. Она обнимает его, прижимаясь теснее, но Берлин разворачивает её лицом к окну, мягко лаская тело сквозь ткань платья. Целует шею, опускается к плечу, расстегивает молнию платья, касаясь губами спины. Ракель стаскивает платье с плеч, покрываясь мурашками от стыда и возбуждения. И с облегчением выдыхает, когда он делает пару шагов назад, уводя её за собой. Впрочем, до спальни они все равно не доходят, он медленно стягивает с неё платье, осыпая кожу поцелуями, а затем снова разворачивает спиной к себе. Раздевается, опускается на пушистый ковёр на колени, и Ракель опускается рядом. Он гладит её руки, от плеч к запястьям, и заводит её руки за спину, заставляя выгнуться. — Скажи, если тебе что-то не понравится, — шепчет он на ухо, прихватывая мочку губами. Ракель ощущает, как холодная ткань — возможно, его галстук — ложится в несколько оборотов вокруг её предплечий. Впрочем, он не завязывает узла, вкладывая концы в её ладони. И разводит её колени, касаясь бёдер по внутренней стороне. Его действия, её скованность, необычность происходящего только усиливают её возбуждение. Андреас кладёт руки ей на живот, поднимается ладонями вверх, удерживая под грудью. Чуть приподнимает её, направляет себя рукой и входит. А потом отпускает её, лишь легко поглаживая колени. Чтобы держать равновесие, Ракель приходится напрягать бедра и спину, и вместе с тем, что она обнажена всё-таки совсем вблизи от окна, ощущения сводят её с ума. — Хочешь, я выключу свет? — его горячий шёпот, её короткий кивок. Он хлопает, гася свет, и она ощущает облегчение, восхищённо смотрит на город, залитый тёплым светом до самого горизонта. Андреас кладёт ладонь ей на живот и мягко покачивает бёдрами. Ракель подаётся вперёд, и он опускает ладонь ниже, лаская её. Напряжение нарастает, но он двигается так медленно, что Ракель помогает ему, двигая бёдрами, что в таком положении для неё достаточно непросто. Контроль за телом, скованность движений, желание получить удовольствие, вид, открывающийся впереди, его руки, легко оглаживающие податливое напряженное тело. Его поцелуи, прикусанное плечо, и Ракель глухо стонет, выгибаясь от оргазма. Ей казалось, что её уже ничем не удивить, но оргазм оглушает, отрывает сознание от реальности. Ракель тяжело дышит, пытаясь прийти в себя, все тело покалывает от напряжения, но Андреас чуть меняет позу, выпрямляет ноги. Теперь она сидит на его бёдрах, по-прежнему спиной к нему, но он обнимает за плечи, освобождает её руки и опускается спиной вниз, заставляя её тоже откинуться на спину. Напряжённые мышцы тянет, для неё поза снова не слишком удобная, но зато тело открыто для ласк, Андреас гладит колени, живот, замирает на груди. И Ракель начинает плавно двигаться, теперь уже не торопясь, заставляя его изнывать в ожидании. Чистое небо, которое видно сквозь панорамную крышу, усеяно сотнями звёзд. Ракель закидывает руки за голову, и он целует её кисти. Она чуть ускоряется, ощущая его напряжение. Руки Андреаса блуждают по её телу, сжимая, лаская. — Я тебя люблю, — шепчет он, и Ракель тихо отвечает. — Я тебя люблю, — он прижимает её к себе и толкается сам, быстро сбиваясь с ритма и хрипло стонет от высвобождающего оргазма. Ракель расслабляется, он выходит из неё, но удерживает, лаская клитор, и заставляет кончить ещё раз. А потом поглаживает тело, не выпуская из объятий. Ракель откидывает голову на его плечо, и он гладит открытую шею, ключицы. Легко целует, лаская кожу губами и языком. — Хочу пить, — капризничает она, и Андреас садится, поднимая её. — Идём, — он встаёт и протягивает руку, натягивает трусы и брюки, а Ракель надевает платье на голое тело. Сквозь лёгкую ткань проглядывают соски, и он прижимает её к себе, целует, властно и жадно, а потом уводит к бару. Давит ягоды малины, добавляет в шейкер лимонный сок и пахнущий хвоей розмарин. Наливает какой-то незнакомый ей алкоголь, немного ванильного сиропа. И подаёт ей бокал, склонившись. — Коктейль «Красная площадь» для сеньориты. Им стоит поговорить? Это ведь уже не имеет никакого смысла. Короткой летней ночью они ещё долго занимаются любовью, и её губы пахнут малиной, и он жадно вбирает каждый её горячий стон, заставляет кричать, доводит до экстаза. В свете звёзд и ночных огней города почти не заметны её иногда накатывающие слезы, и он не хочет этого видеть. Торжество жизни, танец любви. — Я тебя люблю, — её тело говорит яснее и правдивее неё самой, — я тебя люблю, Андреас. — Я тебя люблю, Ракель. Она засыпает в его объятиях, не находя сил даже сходить в душ. Её тело пахнет потом, малиной, сексом и им самим. Он сам пропитался запахом этой женщины, забрав у неё все, что она могла дать — забрав у неё её саму. А когда в панорамные окна начинает струится ранний солнечный свет, он осторожно освобождается от её объятий. Ракель спит, крепко и так спокойно, её лицо расслабленно, а дыхание медленное и глубокое. Андреас нагибается, целуя её закрытые веки, поднимается, уходит в душ. Их время вышло. Когда отодвигает шторку — видит Ракель, замершую на пороге. — Ты правда собирался уйти вот так? — обиженно спрашивает она. Старается изо всех сил, но не сдерживает слез. — Ракель, — стонет он, заматываясь в полотенце и шагая к ней. Гладит её по волосам, прижимаясь губами к макушке. Говорит вслух то, что заставляло его нервничать последние несколько дней. — Давно ты перестала предохраняться? Она плачет, прижавшись к его груди. — Ну хорошо, — сдаётся он, — ещё один день. Один, Ракель, — он гладит её лицо, заглядывая в заплаканные глаза, — мы бы никогда не были вместе, если бы я был здоров. Ты бы просто не подпустила меня настолько близко. Так что не о чем грустить, незнакомка. Не о чем жалеть. Я тебя люблю. *** К обеду небо затягивают тяжёлые чёрные тучи. Они быстро летят с востока, занимая все пространство, скрывая горизонт. Ракель разговаривает с дочерью, а Берлин сидит на порожках лестницы на второй ярус, запрокинув голову рассматривает чёрное небо. Он хотел пройтись, погулять с ней по городу, но дождь изменил планы. И когда она заканчивает разговор, Андреас поднимается, зовёт её. — Идём пообедаем. А вечером предлагаю посетить местный клуб. *** Музыка оглушает, или это её тело, в такой доступной близи? Он ведёт её, задавая ритм, ещё раз поражаясь её податливости и раскрепощенности. Его чувство влюбленности прошло бы спустя пару месяцев, и может быть, хорошо, что у них нет больше этого времени. Она почти не пьёт — два коктейля не в счёт, а вот он выбирает самый дорогой виски, вливая в себя шот за шотом. Боль не отпускает, но она не настолько сильная, чтобы мешать ему. Той самой концентрации, к которой он уже привык. Он прижимает её к себе в медленном танце, смыкает ладони у неё на талии, и Ракель касается губами его шеи, замирает руками на его плечах. — Идём отсюда, — предлагает, и он слышит, какой низкий от возбуждения у неё голос. — Не смею отказать. Гроза ещё где-то далеко, хотя небо чёрное, затянутое, не украшенное россыпью звёзд. Она целует его в машине, в лифте, и едва выйдя из лифта. Берлин плавно тормозит её движения, тело жаждет этого продолжения, но вместе с тем резонирует тупой болью, и он не уверен в своем состоянии. Она быстро расстегивает его рубашку, и когда её пальцы пробегают по груди, он перехватывает её руки. Молча смотрит ей в глаза, ничего не говорит, но слов ей как будто и не нужно. — Всё время? — спрашивает она тихо. Он кивает, усмехаясь. — Можно как-то помочь? Он тянул с этим до последнего, не желая туманить свое сознание. Но опиаты в его аптечке были. Четверть часа, может чуть больше — и боль нехотя отступает, откатывается на какое-то время, освобождает его. Ракель сидит рядом, забравшись на диван с ногами, и её рука легко поглаживает вздувшиеся вены на его кисти. Она смотрит на бесконечное марево тёплых огоньков вдали, её лицо печально и задумчиво. И он гладит её колено и притягивает к себе, целуя губы. Она разрывает поцелуй, смотрит серьёзно. — Пойдём-ка спать, Андреас. Он усмехается и прижимает к себе, рукой скользит по её ноге, поднимаясь к бедру, касаясь белья. — А как же твоё желание затрахать меня до смерти? Ракель фыркает и закатывает глаза, отталкивая его руки, но он не выпускает её из объятий, целует ещё и ещё, усаживая к себе на колени. Ракель опускается губами по его шее, скользит холодными пальцами по груди. Он гладит её лицо, губы, и тянется ремню, но Ракель опережает его, соскальзывает с дивана, опускаясь на колени между его ног, и расстегивает брюки. Гладит его живот, член сквозь ткань белья, и Андреас хрипло торопит ее: — Ну же. Она тянет вниз его трусы и плавно поглаживает член по длине. Тело отзывается таким напряжением, что когда её губы касаются головки члена, он стонет, не сдерживаясь. Она же, словно издеваясь, отрывает губы. Гладит его бедра и неторопливо касается его члена языком. — Твою мать, Ракель, — недовольно шепчет он и задыхается от ощущений, когда она снова охватывает его член плотным кольцом губ. Когда она, сделав несколько плавных движений, ускоряет темп, он запрокидывает голову. Её губы, язык, пальцы — Андреас накрывает её плечи ладонями, и Ракель понимает его желание, вбирая член глубже. Двигается, наращивая ритм, и он не сдерживает себя, быстро кончая. Ракель поднимается, самодовольно улыбаясь. Стаскивает через голову платье, садится к нему на колени, целуя шею, плечо. Андреас берет её за подбородок, целуя губы. Она гладит его живот, но он перехватывает кисти, заводит её руки за голову, прижимается губами к шее, прихватывает зубами. Её тело отзывается дрожью, и он гладит её тело, спускает успевшее стать влажным белье. Устраивает ладонь между её ног, поглаживая жаркое тело женщины. Она выкручивается, но он крепче удерживает её руки, лаская клитор и толкая пальцы во влагалище. Один, второй, и когда ощущает самую грань, убирает руку, снова целуя. Даёт чуть снизиться градусу её возбуждения — и повторяет движения ладонью снова. — Берлин, — рычит она, сжимая бедра, но он расталкивает её колени, убирая руку. Её тело дрожит, она дергается, но Андреас держит крепко, не отпуская. — Тебе нравится, — шепчет он, сжимая запястья ещё крепче, — тебе словно нужно это, — он прихватывает кожу на шее зубами, и Ракель стонет: — Замолчи, — целует его, в надежде заткнуть. Дёргает руками, но ощущает, как тонкий пояс её же платья ложится вокруг её кистей. Ракель тяжело сглатывает и ощущает, как он вкладывает концы пояса в её ладонь, снова не завязывая узла. — Смотри на меня, — рычит он, и Ракель подчиняется, не моргая глядя в его глаза. Он садится на её сведенные ноги и неторопливо гладит её лицо. А потом берет с кофейного столика свечу. Шарит по карманам в поисках зажигалки, поджигает фитиль и ставит свечку на стол. Это будет компромиссом, не травмирует по-настоящему, но пощекочет нервы. Пока плавится воск, он наклоняется, целуя её губы. В её тёмных глазах горит такой огонь, что она едва не кончает от лёгких прикосновений, когда он убирает её волосы с плеча, лаская кожу губами и языком. Прижимается к уху, шепчет тихо. — Останови меня, если захочешь. Короткий кивок, судорожный вдох. Её тело словно оголенный нерв реагирует волнами дрожи. Он берет свечу, наклоняет, расплавляя ещё больше воска по краям. Смотрит на Ракель, не отрывающую взгляда от его рук. Андреас прижимается губами к её ключице, лаская кожу языком, а потом отрывается, наклоняя свечу над тем же местом. Ракель шипит и дёргается, отчего воск растекается, обжигая сильнее, чем он планировал. Андреас кидает короткий взгляд на её лицо, потом на запястья и, убедившись, что игра продолжается, наклоняется к ней, коротко целуя. — Ни звука, — шепчет в самые губы он, поднимается и поворачивает свечу над другим плечом. Ведёт через плечо до локтя, возвращается, замирает, повернув руку, и воск капает, хаотично покрывая её кожу. Ракель молчит, не пытаясь вырываться, и хотя он видит брызнувшие слезы, она по-прежнему не высвобождает руки, и Андреас продолжает. — Смотри на меня. И ни звука, помнишь? Он поворачивает свечу, набирая больше воска. Секунду сомневается, но не видит в её глазах страха. И наклоняет руку, позволяя воску тонкой струёй стечь на нежную кожу между ключиц. Ракель стонет и крутится, напрягая верёвку, а растекающийся воск обжигает только сильнее. — Эй, я предупреждал, — Андреас чуть сдвигается. Ракель смаргивает слезы и облизывает губы. И вздрагивает, когда он тянет вниз резинку её белья. Ещё один короткий взгляд на её лицо и запястья. И он поглаживает белую кожу, после чего поворачивает руку, обливая воском живот. Ракель дёргается, но он крепко удерживает бёдрами её колени, а руки по-прежнему стянуты поясом. Андреас поворачивает свечу, и когда горячая масса течёт ниже, Ракель сдавлено хрипит, вырывается и стискивает колени. Андреас отставляет свечу, стягивает с неё трусы, поднимается. — Посмотри на меня, — хрипло требует он. Ракель ловит его взгляд. Он расталкивает её колени и прижимается к клитору губами. Она настолько возбуждена, что несколько его быстрых движений приводят к разрядке, и Ракель хрипло стонет от высвобождающего ощущения. Непроизвольно сжимает колени, закрывая его уши, прижимая его голову. И Андреас не останавливается, продолжая ласкать нежное тело. Она снова трясётся, изгибаясь, напрягая ноги, и он гладит её по животу, касаясь застывшего воска. Когда она обессилено опадает, он подхватывает её под спину, разворачивая на живот. Входит в неё, ощущая, насколько она влажная. Наваливается всем телом, подхватывает под грудь, прижимая теснее. Ракель стонет и извивается от его напора и темпа, но ещё дважды кончает, прежде чем он останавливается, задыхаясь от оргазма. Андреас поворачивается на бок, и Ракель коротко целует его куда-то под ухом и шепчет. — Спасибо. Потом освобождает свои руки и нехотя встает, задувает свечу и уходит в ванную. Андреас поднимается в спальню и падает на постель без сил. Она возвращается, смыв с себя следы воска, одетая в тонкую шелковую ночную сорочку, не скрывающую алых пятен на плечах и ключице. Он тянет наверх край, видит её живот — кожа сильно покраснела. Ракель одергивает подол и ловит его руку. На её запястьях видны следы от пояса. Но она словно и не замечает этого, устраивается рядом с ним, прижавшись щекой к плечу. Андреас щурится, говорит тихо: — Только в постели. Тебе нравится, но это не должно выходить за двери спальни. Почему? — Почему не должно выходить? — хмыкает она. — Почему нравится? Боль давала облегчение. Боль смывала вину. Боль никогда не была обманом. — Я не знаю, — качает головой она, не желая объяснять. Андреас поворачивается, прижимая её к себе. Рукой обнимает через грудь, теснее притягивая, и гасит свет. — Ты же знала, что могла остановиться в любой момент? — Да, Андреас. Я знала это. Я давно никому настолько не доверяла. Я никогда никому настолько не доверяла. *** Дней проходит больше, чем один. Погода испортилась окончательно, и они почти не покидают башню, путешествуя по этажам бесконечного здания — разнообразные рестораны с любой кухней на выбор, маленькие развлечения вроде экскурсии на производство шоколада или чайной церемонии на смотровой площадке. Обезболивающее она чередует с опиатом. На его руках чернеют синяки, и он надевает рубашку всякий раз, когда они куда-то выходят, потому что выглядит это пугающе. И когда прекращается дождь, и проглядывают солнце сквозь облака, он вытаскивает её в город. Они гуляют пешком, посещая знаковые для города места, и когда он показывает ей на колесо обозрения — она с улыбкой кивает. Перед посадкой в кабину он стоит рядом с ней, но вот дверь закрывается, и Ракель прилипает к стеклу, глядя на то, как кабина медленно поднимается от площадки. Берлин остался внизу. — Ты чего, — спрашивает она, набрав ему по телефону. — Голова закружилась, — спокойно лжет он, — я подожду тебя здесь. Она молчит, но не кладёт трубку, и когда колесо делает четверть оборота, слышит его голос. — Не страшно? Ракель оглядывает город с высоты птичьего полёта. После башни кажется что она не так уж и высоко. — Нет. Красивый вид, — она замирает, глядя на машины с проблесковыми сигналами внизу, на площади рядом с колесом, — Андреас, там?.. Какого черта? — Я говорил тебе, что люблю тебя? — его мягкий голос выводит её из себя. Он стоит там, внизу, один, и она видит, как медленно ходит по краю площадки, — я говорил, как сильно тебя люблю? Ракель плачет, не осознавая до конца, что произойдёт. Но понимает — то, что она одна сейчас в этой стеклянной будке — не случайность. — Я тебя люблю, — повторяет он ещё раз, — но я по-прежнему не хочу, чтобы ты… Чтобы ты видела. — Чёртов эгоист, — всхлипывает Ракель, прижимаясь лбом и свободной ладонью к стеклу. — Не плачь, — просит он, — помнишь, как ты затащила меня прыгать с вышки? Помнишь? — Да, — сквозь слезы выдыхает она. — А помнишь, как мы спали на веранде домика в Толедо? Нас искал весь мир, а мы прятались там? — Я помню, Андреас. — Однажды я скинул тебя за борт с вышки в ледяную воду. Однажды я мог тебя убить. Однажды я поссорил тебя с тем, кого ты любила. — Однажды ты подружился с единственным дорогим мне человеком, однажды… Однажды ты показал мне все чудеса этого мира. Однажды я влюбилась в тебя. — Ракель, я не дам тебе пострадать. Я тебя люблю, незнакомка. Я тебя люблю. Он поднимает голову, салютуя ей и кидает телефон, разбивая экран, а потом ловко сталкивает его вниз, в механизм колеса. Кабинка покачивается и останавливается. Механический голос что-то говорит на местном языке, затем идёт повтор на английском — просьба не паниковать и не пытаться открыть двери. Ракель видит, как его арестовывают, видит, как уводят прочь, и как уезжают с площади автомобили с сиренами. Когда кабинка снова плавно качается и начинает движение, Ракель оседает на пол, прижимая колени к груди. Боль вырывается горьким слезами, и она теряет ощущение пространства и времени, закрываясь ладонями. — Я тебя люблю, гребаный эгоист. Голоса на заднем плане сознания — когда открываются двери, и сильные чужие руки подхватывают её, выводя из кабинки. Её усаживают в подсобке, заставляют что-то выпить и понюхать, но она плачет, пока обеспокоенные работники вызывают врача. Наконец она разбирает речь на английском. — Паническая атака, — шелестит Ракель в ответ на вопросы девушки в белом халате, — я испугалась. Я очень хочу пить. Ей наливают крепкий и сладкий чай, вкладывают в ладонь горсть разноцветных таблеток, и ещё какое-то время она сидит, прижав колени к груди, а руки — к огненной чашке. Напиток обжигает пищевод, и боль снова становится единственным честным спутником. Она благодарит приводивших её в чувство людей и уходит с площади. Медленно бредет в безликой яркой толпе, пока ноги не приводят её к башне. Ракель поднимается в пентхаус, забирает документы и выходит на улицу. Тёплый летний вечер, но она ощущает, как замёрзли у неё руки и ноги, и в аэропорту она пьёт кофе, стакан за стаканом, просто боясь переходить на алкоголь. В баре работает телевизор, и она видит самодовольную улыбку Сьерры, позирующей перед камерами. Королева всех сук поймала главного грабителя столетия. Сознание подсовывает сложившуюся цепочку того, что Ракель предпочла не замечать — их встреча, их разговор неизвестно о чем наедине. Они договорились, и теперь у неё было право вернуться в Испанию. Право биться за себя и растоптать своих обидчиков. Что ж, браво, Алисия. *** «А помнишь, гроза была, в башне. Я так испугалась, казалось, мы были внутри тучи…» «Ты увела меня под лестницу, я даже хотел спуститься куда-нибудь в бар, но ты устала, и мы сидели под лестницей, пили кофе. Ты уснула у меня на руках…» «Помнишь, мы были на подъёмнике в горах?» «Ты была в шлепках и в лёгком платье, а наверху был снег». «Словно на Рождество, лежал и искрился под ногами. А помнишь, плавали с дельфинами?» «Я помню твой восторг, когда дельфин ткнулся в твою ладонь» «А помнишь, нас трясло в болтанке при перелёте?» «Я помню, как ты молилась. Думала, что я не вижу и незаметно молилась». «Помнишь, как завтракали на траве? Помнишь, как спали под открытым небом? Помнишь?» «Я помню, как твои губы пахли малиной. Ракель, а ты помнишь? Ты помнишь, незнакомка? Помнишь, что меня больше нет?»