Что имеем

Все происходящее кажется ей ненастоящим. Ещё можно себя в этом убеждать, пока они здесь, в монастыре, пока ещё готовятся к ограблению. Хотя и становится сложнее с каждым днём. Берлин часами пропадает с Серхио, и команду тренирует Палермо. Проходит несколько дней, прежде чем Ракель осознает, что именно между ним и Берлином — мужчина влюблен, да так сильно, что за короткие минуты рядом с ним готов простить даже наличие её самой. Осознав, что он влюблен в мужчину, с которым она спит, Ракель откровенно напряглась, ожидая агрессии в свой адрес, но Палермо ни разу не высказал или не сделал ничего, что можно было бы расценить как ревность или угрозу. Чего нельзя было сказать об остальных. Найроби насмехается над ней в открытую, над ее физической подготовкой и выдержкой — все же они моложе неё, ощутимо моложе. На пробежке она тянется в хвосте, приседает и подтягивается не так хорошо или много, как любой из них. Но открытость и прямолинейность Найроби её не задевает, да и та, похоже, не ставит такой цели, просто развлекается как может. Когда на занятиях по медицине девушка лежит перед ними в одном белье, а Токио медленно ведёт по её шраму от кесарева, Ракель запоминает одно из слабых мест команды. Токио, напротив, ведёт себя слишком неестественно дружелюбно, и это пугает Ракель куда больше. До тех пор, пока в один из вечеров наедине в комнате они не сцепляются в клубок. Девушка бьёт без ума, не сдерживая силы, и Ракель чувствует страх, осознавая, что эта пороховая бочка вообще не думает о последствиях. Молодость против опытности, но ей откровенно везёт, что под руку попадается бутылка из-под протащенного Токио же виски. Девушка оседает на пол грузно, как мешок с мукой, потеряв сознание, и когда приходит в себя, позволяет Ракель зашить рану на голове. Не кричит, да и не морщится, словно не ощущая боли. Ракель же ещё несколько дней не появляется без глухого комбинезона, скрывая глубокие царапины и полдюжины чёрных синяков. Впрочем, скрыть это от Берлина не выходит, и он впервые порывается защитить её. Выходит только хуже, Токио грязно высмеивает ее при остальных, пока рядом нет братьев, и теперь Ракель спит гораздо более чутко, устроив под подушкой простой кухонный нож. Токио продолжает открытые боевые действия, пока их очередная драка не заканчивается вывихнутой челюстью Токио и расплывающимся финишем под глазом Ракель. Профессор кричит на них обеих, не разбирая, кто прав или виноват, и принимает решение о наказании — сажает их под домашний арест. Вместе, естественно. Токио не может есть несколько дней, и Стокгольм приносит ей перетертые в пюре овощи, и обычную еду для Ракель, и это снова становится причиной их конфликта. А потом Берлин тихо ловит блондинку за плечо, вкладывая ей в руки бутылку текилы. Стокгольм качает головой, не считая это слишком удачной идеей, но все же берет алкоголь. Не рискуя оставлять их одних, вечером приводит Найроби и Манилу. Бутылкой дело не обходится, и Найроби притаскивает ещё пару бутылок, не признаваясь, где достала. Утром мужчин ждут неприятные сюрпризы — в постели у Профессора находится мороженый хек, Денвер и Хельсинки вымазаны зубной пастой, Богота и Палермо обзавелись «татуировками» маркерами на груди. Берлин ухмыляется, разглядывая накрашенные красным лаком ногти на руках и ногах. Не тронутого девушками Марселя обвиняют в пособничестве, однако он просто единственный, кто запирается на ночь. Общий относительно спокойный вечер, а потом ещё одна выволочка от Профессора — и Токио и Ракель снова запреты в одной комнате. И тогда они разговаривают, день, ещё один — не зная, чем ещё занять себя в бездействии. Так Ракель узнает о том, как Силена стала Токио. И отмечает ещё одно слабое место команды. Спустя три дня заточения их выпускают, и теперь они сцепляются друг с другом лишь на спаринге на тренировках, но дело сделано — Токио уже не бьёт в полную силу, а Лонгиир протягивает руку сопернице, когда удаётся повалить её на маты. Неожиданно сложно складывается с Денвером. Стокгольм относится к ней даже с лёгкой теплотой, и это ещё больше выводит мужчину из себя. Когда Токио прекращает свои нападки, ей на смену становится Денвер, плоско оскорбляющий при любой возможности. Она терпит, уговаривая себя, что он молод и глуп, а ещё Ракель симпатизирует блондинке, стараясь не задеть её чувств. Союзники ей нужны. Все меняется, когда она помогает блондинке с малышом, Цинциннати простужен, мечется в жаре, и она успокаивает Стокгольм и какими-то простыми средствами сбивает температуру, а потом сидит рядом с кроваткой мальчика, когда блондинка засыпает без сил. Денвер без слов накидывает Ракель на плечи теплый плед, легко кивая, и его серьезный без обычного озорства взгляд говорит ей о многом. Слабое место Денвера останется здесь, в монастыре и будет ждать его возвращения. Равнодушно, но все же с некоторым ехидством, к ней относится Хельсинки. Пару раз непонятно шутит за её спиной, заставляя Найроби и Токио хохотать в голос, а потом она успевает обернуться и увидеть, как серб передразнивает её привычку скручивать волосы. И открыто хохочет вместе с ним. А потом вытаскивает карандаш из волос и больше не собирает их. Хельсинки не добряк, но здоровяк привык выполнять приказы. И для него может стать неважным, кто их отдаёт. Марсель ей не нравится все больше — он слишком ей приятен, как и блондинка, он относится к ней с некоторой теплотой. На тренировках не поддаётся, попадая в пару, но в командных соревнованиях он достойный партнёр. То, что Марселя не будет в банке, её несколько озадачивает. Впрочем, и при первом ограблении у Серхио были подельники не только внутри здания. Марсель предан Берлину, что-то сквозит неуловимое в их разговорах, какая-то неосязаемая привязанность. И это тоже радует. Хуже всего — её взаимоотношения с Профессором. Он настолько холоден, что она чувствует себя виноватой, хоть и пытается гнать от себя это чувство. Когда они не одни — он никогда не смотрит на неё, не обращается. Но когда остаются наедине — он заставляет её выкладываться по полной, повторяя десятки заученных страниц текста, номера телефонов, коды доступа в сеть. Те же данные учит вместе с ней Стокгольм, но когда Ракель осторожно спрашивает, как проходят её занятия, блондинка вскользь отвечает, что Профессор лишь проверяет, насколько она продвинулась. Ее же он изводит набором технических терминов и кажущейся бесполезной информацией. — Мне кажется, ты пытаешься провернуть со мной план «Париж», — рычит она, когда он в десятый раз перебивает её, поправляя какой-то из терминов, — пытаешься утомить меня бесполезной информацией! — Здесь нет ни строчки, ни слова без пользы! — огрызается он, — может произойти что угодно, и на такой случай вы должны знать, что будете делать дальше, — он поправляет очки, после чего тыкает в конспект, — давай ещё раз. — Почему я? — она дёргает бровью, намеренная саботировать сегодняшнее издевательство. — Потому что это должен был бы быть Рио. Но не только ты. Стокгольм дублирует информацию, а Берлин будет владеть почти в полном объёме. И ты знаешь, что может произойти. — Я больше чем уверена, что спроси ты его про… — она опускает взгляд в конспект, зачитывает термин за термином, — он не ответит тебе ничего! — Ошибаешься, Лонгиир, — усмехается Андреас, заходя в комнату, он слышит конец её фразы, а потом продолжает с такой легкостью с того места в тексте, где она остановила свое чтение, что Ракель возмущенно фыркает, захлопывая тетрадь. Он не называет её по имени — и, кажется, не называл ни разу с первого знакомства. Инспектор, Мурильо, женщина. Теперь — Лонгиир. Словно у неё и не было никогда имени. — Отстань от неё, Серхио, — останавливается также резко, как и начал Андреас, легко обнимая женщину. Серхио морщится. — Имена, Берлин. Личные привязанности. И это не твоё дело. — Моё, — жёстко отвечает он, — ты ведь хочешь, чтобы она была с нами в банке, верно? Хочешь, чтобы моя женщина подверглась этой опасности? — он заставляет Серхио смутится, слишком открыто произнося то, что понимали все присутствующие, — позволишь закончить ваше занятие? — и когда Профессор вскидывает руки, Берлин берет её за локоть, выводя из комнаты. — Зачем все это? — спрашивает его Лонгиир, — что за цирк вы двое устроили? — Переоденься, пройдёмся по лесу, — Берлин отпускает её руку, — я жду тебя за стеной монастыря через двадцать минут, — не объясняя ничего он уходит к себе, а когда она, переодевшись, выходит на поляну перед монастырем, встречает с улыбкой как ни в чем не бывало. — Он ревнует, неужели ты этого не замечаешь? — смеётся Берлин, и Ракель цепенеет от его реакции, — он бесится от того, что единственная женщина, которая его привлекает, выбрала меня. И он ненавидит тебя и меня, хоть его рациональный мозг и не позволяет сделать столь эмоциональных выводов. — Мне кажется, ты преувеличиваешь, — говорит она неуверенно, но кивает под его насмешливым взглядом. Это действительно так. Означало ли это, что он ее еще любит? Берлин крепко держит её за плечо и уводит все дальше в лес, по едва заметной тропинке. — Куда мы? — Лонгиир оборачивается, стараясь запомнить дорогу. Берлин бывал непредсказуем. — Хочу показать тебе кое-что. Маленькая беседка, закрытая с трех сторон от ветра, стоит на краю бесконечного обрыва. Ракель садится на лавку и чувствует, как от взгляда вниз замирает все внутри. — Красиво, — улыбается она, когда он садится рядом и достаёт из внутреннего кармана фляжку. Берлин делает пару глотков, закручивает пробку, не предлагая ей. Лонгиир щурится и смотрит на него. — И что теперь? — она все еще ожидает подвоха. Романтик, позер, но не закатом же он ее любоваться привел. — Ничего. Просто смотри. Солнце клонится к горизонту, но отсюда его точка значительно ниже, в лесу быстро темнеет, а здесь ещё бьют жаркие закатные лучи. Лонгиир стягивает мастерку, повязывает её на бёдрах. Берлин делает ещё пару глотков, молча глядя на плывущие облака. — И что дальше? — повторяет свой вопрос она. — Терпение, женщина, — хмыкает Берлин, и она отбирает у него фляжку. Судя по запаху — коньяк или бренди, достаточно приличный. Делает глоток и морщится, когда напиток обжигает горло и горячим комом опускается по пищеводу. — Ты по-прежнему хочешь все контролировать, — говорит Берлин, и Лонгиир поворачивается, — но это план трех мужчин. Вы — пассажиры в этом ограблении. Ещё есть шанс отступить. — Ты сам позвал меня, — огрызается она. — Я верну тебе дочь. Через четыре недели она будет с твоей матерью далеко от Испании вне зависимости от того, где и с кем будешь ты. — А если я погибну при ограблении? Или попаду в тюрьму? — Это не имеет значения. О них позаботятся. Даже если ты сама не сможешь этого сделать. — Спасибо, — без всякого сарказма или подтекста благодарит Ракель, — это единственное, что для меня по-настоящему важно. — Хорошо. Он делает ещё пару глотков и протягивает фляжку ей. — Так зачем я здесь? Хочешь, чтобы я отблагодарила тебя за спасение моей семьи? — она усмехается, выправляя майку из-под пояса брюк. Берлин притягивает её к себе, крепко сжимая запястья. Лонгиир дёргает руками, но он её не отпускает, сжимая только сильнее. Смотрит в упор, так близко, что она чувствует его дыхание на своём лице. А потом поднимается, словно танцуя, перекидывает её руки, в один момент разворачивая женщину спиной к себе. Продолжает удерживать её теперь скрещенные руки, прижимает спину к своей груди. Отпускает руку, откидывая волосы с одной стороны, и прижимается к уху губами: — Просто посмотри. Горячее дыхание под мочкой, он легко касается шеи губами, не целует даже, осторожно ведёт вниз. И Лонгиир выдыхает, зачаровано глядя на то, что он хотел показать. На горизонте величаво плывут два огромных дирижабля, бесшумно и плавно, словно облака. Они ещё не отмечены знаками Дали, это будет сделано перед самым полётом к Мадриду, но воображение заставляет дорисовать эту картинку, и силуэты в капюшонах так явно мерещатся на величественных кораблях. — Это на самом деле, — выдыхает Ракель. Берлин медленно опускает руки, сжимая её за талию. — Скажи, что ты хочешь отказаться, — беззлобно усмехается он, поглаживая её руки, — скажи, что хочешь быть просто подальше от Испании и не участвовать в этом дурдоме, — змей-искуситель, после осознания масштаба она хочет увидеть все это наяву, — скажи, что не войдёшь в банк Испании вместе со мной и не наденешь красный комбинезон. Скажи мне это, Ракель. Она вздрагивает, словно очнувшись от заворожившего её сна. Тело покалывает от напряжения. — Я тебе этого не скажу, — отвечает она уверенно, выворачиваясь в его объятиях. Кладёт руки ему на затылок, притягивая голову, и целует, быстро и легко, пытаясь убедить себя забыть то, что он сказал. — Женщина, — Берлин берет в ладони её лицо, ещё раз заглядывая в бездну тёмных глаз. Его зрачки закрывают радужку, и в чёрном зеркале она на мгновение видит свое отражение. А потом он целует её, и Ракель закрывает глаза, отдаваясь пьянящему возбуждению. Его ладонь грубовато забирается под майку и прижимается к груди, он проталкивает руку под ткань лифчика, сминая нежную кожу. Ракель не сдерживает стона, когда тоже он повторяет второй ладонью. Разворачивает её в объятиях, накрывает ладонями грудь и целует открытое плечо, а затем прихватывает зубами. Ракель чувствует горячую дрожь, пробегающую волной от плеча вниз, к животу и ещё ниже. — Мы устроим дождь из денег, посеяв панику и привлекая внимание, — его низкий голос возбуждает не меньше прикосновений, Ракель чувствует, как подгибаются колени, — и мы войдем в банк Испании, чтобы переплавить и вынести весь резервный запас прочь из хранилища, — его сильные руки сжимают тонкую кожу сквозь тонкую ткань, он не контролирует силу, заставляя её шипеть от ощущений на грани боли, — и мы выйдем из банка королями этого мира. Лучшая шахматная партия в истории, — он прикусывает шею, под ухом, наверняка оставляя на коже следы. Ракель дёргается, но он не выпускает её из объятий, лишь крепче прижимая её спину к своей груди. Ладонью забирается под жёсткую ткань её джинсов, лаская живот. Губами накрывает её ухо, шепчет на грани слышимости. — А потом ты украдешь все вынесенное золото у Профессора, — он расслабляет руки, заставляя её задохнуться от услышанного. Ракель разворачивается, обнимает за шею и смотрит в упор. Берлин улыбается, глядя на её раскрасневшиеся от возбуждения щеки. Её тело сейчас мешает её рациональному мозгу взвесить все за и против. Её возбуждение отражается в лихорадочно блестящих глазах, Ракель облизывает пересохшие губы и выдыхает. — Что? — Золото, которое мы вынесем из банка, будет только твоим, — он накрывает её губы, но Ракель разрывает поцелуй, упирается в его плечи. — Зачем тебе это? — Я умираю, забыла? Она смотрит с прищуром, на что Берлин фыркает. — Денег из монетного двора мне хватит, поверь. Да и всем остальным тоже хватит. Серхио неплохо вложил свою долю, деньги на это ограбление инвестирует он. У всех у них одна цель — вытащить мальчишку. Ты ведь знаешь, что предполагал план Чернобыль? Она кивает, медленно расплываясь в безумной улыбке. — Ты хочешь, чтобы всю оставшуюся жизнь я чувствовала, что должна тебе? — она запускает пальцы ему в волосы и жёстко сжимает в кулак. Приподнимается на носочки, легонько целуя. — Женщина, как же ты все усложняешь. Я хочу, чтобы ты запомнила меня. Не станешь должной, а просто будешь вспоминать самую большую шалость в своей жизни. Я крал много. И многих. И горжусь этим. Мои женщины никогда не переставали быть для меня ценностью — они уходили сами. Я был женат, потому что это самое честное, что я мог предложить. Ты не принимаешь моего предложения — а, значит, я просто помогу тебе получить деньги, — широко улыбается он, обнимая её. Руками оглаживает бедра, талию. Забирается под майку, проводя вдоль позвоночника. — Хочу тебя, — выдыхает Ракель Он разворачивает её в объятиях, снова лаская грудь. Другую руку проталкивает под жёсткую ткань джинсов, но не останавливается на животе, опускает ниже, сквозь белье лаская напряжённое тело. Ракель стонет и прижимается щекой к его плечу, он расстегивает её штаны, забираясь ладонью под белье, ощущая под пальцами влажный жар возбужденой женщины. Его движения нельзя назвать нежными, но Ракель не противится напору, закрывая глаза, и он продолжает движение рукой, ощущая её дрожь. Прикусывает шею, заставляя зашипеть, зализывает место укуса языком, от чего женщина выдыхает с хриплым стоном. А потом она перехватывает его руки, отрывая от тела, и разворачивается лицом. — Не так, — её голос осип, а радужка скрыта за расширенными зрачками, словно она пьяна, — я хочу тебя, хочу чувствовать тебя внутри, быть с тобой, — влажный жаркий поцелуй, ещё один, и она забирается ладонями под его футболку. Руки быстро скользят по груди, опускаются к низу живота. Берлин усмехается, стягивая с неё майку. Ловит за руки — Серьёзно? Хочешь чтобы я трахнул тебя на траве в лесу? — спрашивает он, сплетая пальцы и чуть заламывая её кисти. — Что хочет добившийся власти? Больше власти. Что хочет богач? Больше денег, — усмехается она, — мне не нужно золото Испании. Мне нужна моя семья и немного спокойствия. Ты сам сказал это тогда на острове, — она с силой упирается в его ладони, — и да, я хочу чтобы ты трахнул меня, в лесу на траве. Достаточно разговоров, Берлин. Хочешь, чтобы я вспоминала тебя, глядя на золотой запас предавшей меня страны? Лучше я буду помнить тебя, глядя на бесконечное синее небо. Помнить, глядя на уходящее за горизонт солнце. Хочешь — стань уходящим на закате. Я хочу тебя, — повторяет она, и Берлин отпускает её руки и обнимает, запутываясь в мягких небрежно рассыпавшихся по плечами волосах. Гладит большими пальцами по щекам, задерживаясь взглядом на её лице. — Удивительно, Ракель. — Что именно? — говорит она, выдыхая с недовольством. — Удивительно, что ты встретилась ему, а не мне. Он опускается на дощатый пол беседки, утягивая её за собой. Стягивает с себя футболку, кидая её небрежно под спину, откидывается, позволяя ей устроиться сверху. Ракель расстегивает лифчик, и он накрывает её грудь ладонями, легонько сжимая, отчего женщина слабо хрипло стонет. Он оглаживает её по бокам, тянет вниз штаны. Она опускается на его грудь, приподнимает ноги, освобождаясь от одежды. Берлин расстегивает свои штаны, крепко прижимает её за плечи и входит, резко и глубоко с первого толчка, чувствуя, как всхлипывает в его объятиях женщина. Он перекатывается, подминая её под себя, и прижимает собственным телом. Шире разводит её ноги, удерживая лодыжки ступнями, и двигается ещё резче. Она стонет от накрывающего волной ощущения, но Берлин продолжает толкаться и замирает внутри, ощущая как сокращаются её мышцы вокруг расслабляющегося члена. Ракель тяжело дышит и подрагивает всем телом, но он приподнимается на локтях и двигает бёдрами, готовый продолжать. Смотрит в упор, в глаза женщины, и видит бездну. Игра или нет? Он целует её, и Ракель прикусывает его губы, жадно прижимает руками к себе, едва не царапая плечи. Когда она выгибается дугой от второго оргазма, он осторожно приподнимается, поглаживает её грудь, живот. Двигается жёстко, быстро, кончая. А затем перекатывается на бок, подсунув локоть под голову, разглядывает её лицо. Масок больше нет, то что происходит между ними срывает все маски. Ракель лежит на спине, с закрытыми глазами, и он касается её лица и плавно поглаживает по щеке, ведёт большим пальцем ото лба, по носу, проводит по губам, и Ракель ловит его губами за палец, чуть прикусив подушечку. Он убирает ладонь, и она поворачивается на бок, открывая глаза. Дыхание почти в губы, он видит все ещё неутоленный голод в её взгляде, кивает с усмешкой. Поднимается на колени, тянет её за руки, заставляя подняться. Ракель целует его, но он разворачивает женщину спиной к себе, прижимает к груди, гладит живот, опускает руки к коленям, разводя ноги в стороны. Ракель опускается на его член, и он обхватывает её грудь. Плавные в начале движения все ускоряются, и он отпускает грудь, отводит в сторону волосы, прижимаясь поцелуем к открытой шее. Ласкает губами, языком. Она сжимает пальцы на его коленях, Берлин перемещается губами на плечо, лаская, и она покачивает бёдрами в такт его ускоряющемуся ритму. Чувствуя близость оргазма, он прогинает её вперёд, двигаясь губами по спине, оглаживает бедра, накрывая одной рукой лобок, а зубами ощутимо прихватывает над лопаткой. Ракель дёргается от боли, но мгновение спустя её тело сотрясает сильный оргазм, и она кричит, не сдерживаясь. Он прижимается лбом к её спине, удерживая руками под грудью. Она накрывает его руки своими, ведёт по костяшкам кистей, и он ловит её руки, переплетая пальцы. Опускает одну ладонь вниз, её и своими пальцами осторожно лаская её влажное тело. Ракель чуть направляет его, задавая ритм, и убирает свою руку, позволяя ему самому довести её до оргазма. — Пора возвращаться, — шепчет она недовольно, на что Берлин хмыкает в ответ. — Приходи после полуночи на крышу. Если не уснёшь, — говорит он на самое ухо, а потом выпускает её из объятий. На лопатке отчётливо краснеет след от его зубов, и он осторожно касается его рукой, — а тебе ведь нравится… На грани. — Да, — равнодушно отвечает Ракель, — мне всегда нравилось, — её интонации не выдают никаких эмоций, словно она выплеснула все, что могла. Она натягивает одежду, поправляет взлохмаченные волосы. Берлин поднимается, оправляясь, а затем притягивает её к себе, целуя. — Придёшь? — Приду, — кивает она. — Ракель, — он берет её за подбородок, всматриваясь в глаза. — Не надо. Не усложняй, — она запускает пальцы ему в волосы, приподнимается на носочки и ещё раз целует. Трётся щекой об его щеку, а потом отступает на шаг назад. — Кажется, я пропустила вечернюю тренировку. — Ты в отличной физической форме, — хохочет Берлин, — идём.