Что имеем

Поиски продолжались дней десять — она словно издевалась, оставляя следы и заставляя его преследовать. Берлин злился, лишь один раз он успел настолько, чтобы увидеть её на посадке в самолёт. Теперь она не была ограничена в средствах, а его понимала достаточно хорошо, чтобы обойти на пару ходов. Он нагоняет её в Лондоне, удивляясь уже лишь одному моменту — вероятнее всего она дала себя догнать. Маленькая квартира в Сохо открыта, и он заходит в светлую прихожую. Ракель сидела в гостиной в кресле, скрестив ноги, непринужденно покачивая носочком туфли на бесконечном каблуке. На мгновение он даже залюбовался этой картиной — она была так довольна собой, что ему оставалось лишь принять свое поражение. Месть обиженной женщины удалась. — Салют, — он обозначил лёгкий поклон. Ракель рассмеялась, кивком указав ему на кресло перед собой. — Дольше, чем я ожидала, — она тряхнула головой, убирая россыпь мягких небрежно уложенных волос от лица, — и уже начала сомневаться, — Берлин взял в руки бутылку и штопор, наполнил приготовленные бокалы. — За неожиданность, — белые манжеты его рубашки, красное вино, её серьёзные глаза. Он не мог оторвать взгляда от её лица, ожидая подробностей. Слишком много раз он обжигался, доверяя женщинам свои тайны. И ещё больше — когда своим эпатажным поведением доводил их до бешенства. Его женщин это злило, заставляло воевать с ним, искать, ревновать, ненавидеть. Оставалось только гадать, что приготовила для него Ракель Мурильо, бывший инспектор полиции Испании, обманутая его братом и им самим. Он смотрит в улыбающиеся карие глаза с интересом, ожидая чего угодно. Слишком давно он понял, что ему нечего терять, и потому наслаждается даже свои полным фиаско, сожалея лишь о возможном заключении в свои последние шесть месяцев. — В Барселоне. А потом и в Мадриде. Даже на чёртовых Филиппинах. Ты обставила меня. Ты увела золото, и я даже не подумал, что такая развязка возможна, — отсалютовал он ей бокалом, желая услышать финал истории. Слишком ловко она появлялась там, где он проводил этапы подготовки. Слишком нагло вламывалась, несколько путая его планы. Слишком легко ушла, оставив ему копии. — Ещё в Берлине, — улыбнулась она, сморщив нос. — Это, пожалуй, было самым больным ударом по моему самолюбию, — признал он, освежая свой, а затем и её бокал. Ракель поднялась, неторопливо обошла журнальный столик, присела на подлокотник его кресла. Не разрывая зрительного контакта она говорила — про то, как обстояли дела в Барселоне на выставке, в Мадриде, в Берлине в штаб-квартире одной знаменитой компании-производителя электроники. На чёртовых Филиппинах, на медном руднике. И во Франции, в огромном особняке. Это ведь не было сиюминутным капризом, это было спланировано, не иначе. Но он невесомо гладил её предплечье, чувствуя лишь жар от кожи женщины. Когда она решила подменить экспонаты? — Кто ждёт меня за дверью? — дернув бровью, он залпом допивает вино и чуть крепче сжимает её руку, — испанские копы? Интерпол? А, может, мой брат? Она казалась ему простой и плоской, как бумага для письма. Открытой как гребаная книга. И пусть все изменила эта почти десятидневная игра в догонялки, пусть эта женщина обыграла его — в отличие от брата он умел в этом признаваться и получать от этого удовольствие. — Что может быть лучше, чем проиграть достойному? — улыбается он ослепительно, — не томи. Пауза слишком затянулась. Ему требуется ещё секунда. И ещё одна — чтобы наконец понять, насколько она его переиграла. Чёртова бумага, свернутая его братцем в фигурку оригами. — Серьёзно? — он прищуривает глаза, легко тянет её на себя, заставляя соскользнуть с подлокотника к себе на колени. Ракель устраивает руки на его груди и поднимает брови. — Кто-то говорил, что не любит сухофрукты, — протягивает она, на что мужчина лишь поднимает ладони. — Цукаты. Я говорил про цукаты, женщина, — он обнимает её, поглаживая по спине. Открытая книга, как же. Она знала, что делает. Пожалуй, только это и могло его по-настоящему увлечь. — И ради чего все это? — спрашивает он, готовый к любому ответу. Эгоистичный павлин с душой ребёнка. Усмехнувшись, Ракель поднимается, и протягивает руку: — Ты всерьёз думал, что сможешь так просто от меня отделаться? — Женщина, — поднимается он, целуя её ладонь, — ты выйдешь за меня замуж? — он прижимает её к себе, оглаживая по плечам. А потом придерживает за подбородок и целует, неторопливо, прислушиваясь к реакции женщины. Она отвечает на поцелуй, обнимает его за шею, прижимаясь к груди. Берлин прихватывает её губу и отпускает, завершая поцелуй, чуть отстраняясь, но она целует ещё раз, не намеренная останавливаться. Мужчина перехватывает инициативу и сдвигается поцелуями по щеке, лицу. Касается губами шеи, и Ракель поднимает голову, открывая её для ласк. Он легко ведёт языком и губами, заставляя её дыхание сбиться. А потом расстегивает две верхние пуговицы на её рубашке. Сейчас он желал лишь овладеть телом этой женщины. Сумев его увлечь — не красотой, не молодостью — о, у него было слишком много жён и любовниц, — она же зацепила его, развязав эту игру. А ещё она оказалась умна. Мужчины не любят умных женщин, но он сам умирал и плевать хотел на стереотипы. И сейчас он хотел ее, слабо представляя, чего ждёт больше — удовольствия или разочарования. Ракель расстегивает оставшиеся пуговицы сама. Это словно становится разрешением, и Берлин, осознавая, что не получит по лицу, уже не сдерживая себя, стягивает с её плеч рубашку. Дорогое белье, он видит, в простой модели и незатейливом цвете, сколько на самом деле стоил этот клочок ткани. Он притягивает её к себе, целуя. Жадно, властно. Не зная, чего она ожидает, осознает, что нежно и медленно точно не будет. Его руки сжимают податливое тело на грани ярких ощущений и откровенной боли, и в какой-то момент он вдруг вспоминает историю про её бывшего, после чего прижимается губами к уху: — Послушай… Давай так. Если что-то будет тебе неприятно, если будет слишком жёстко или быстро — скажи мне, договорились? Так будет проще. — Отлично, — откликается она, после чего Берлин наклоняется и подхватывает её. Ракель обхватывает его ногами, и он сжимает пальцы на её крепких бёдрах, в какой-то момент передумав искать спальню. Слишком далеко. Слишком интимно. Ему хочется ее хоть на мгновение смутить, и он опускает женщину в центре зала, требовательно приказывая: — Раздевайся, инспектор. Ракель улыбается, сбрасывает туфли, обвивает его за шею. И только сейчас он понимает, какая она маленькая и хрупкая. Она целует сама, и её руки проворно избавляет его от галстука, а затем и от рубашки. И вот уже он стоит полуголым перед ней, все ещё полуодетой. Её насмешливый взгляд, неизвестно как удающийся снизу вверх — вероятнее всего, дело практики. Берлин расстегивает белье сам вопреки своему же приказу, чуть дёргает бровью. Она старше его последней жены лет на десять, а последней любовницы просто вдвое, да и не замкнутый чудак он, чтобы возбуждаться от одного вида обнаженной женской груди, но то, что у неё красивая грудь — даже без этого снисходительного «для её возраста» — не отметить невозможно, и у него вырывается довольный звук прежде, чем он начинает ласки. Берлин опускает голову, легко целуя чувствительную кожу, не касаясь соска, ведёт губами по тёмному ореолу, на мгновение отрываясь, чтобы взглянуть на её лицо. И понимает, что попал в точку, видя рассеянный взгляд женщины. Повторяет лёгкое движение, а потом втягивает воздух, сжимая губы вокруг соска. Она слабо стонет, а он выпускает сосок из плотного кольца губ, лишь когда её тело достаточно реагирует, и теперь тугая горошина вызывающе поднимается над тёмным ореолом, и он ласкает её большим пальцем, пока губы заняты второй грудью. Теперь любое едва заметное прикосновение отзывается пожаром, и он целует её, продолжая ласкать и чувствуя удовлетворение от власти над женщиной. Ему самому уже не требуется никакой дополнительной стимуляции, да и она давно готова к продолжению, потому Андреас оглядывается вокруг, выбирая локацию. Стол устраивает его совершенно, и вот он уже придерживает её за бедра, подводит к нему. Расстегивает её брюки, спускает до колен вместе с трусами, подхватывает, усаживая голым задом на холодную поверхность стола. Она торопливо расправляется с ремнем на его брюках, и он раздевается, улавливая её взгляд, с удовлетворением оценивающий его тело. — Хорош, — вроде бы одобрительно говорит она, стряхивая одежду с ног и обхватывая его за бедра. Ему слишком сильно хочется развернуть её, вжать грудью и лицом в столешницу, но вместе с тем ещё больше он хочет видеть взгляд этих насмешливых глаз, хочет знать, что она потеряла самообладание. И стала просто его. — Ты предохраняешься? — спрашивает спокойно, а получив утвердительный кивок, он направляет себя рукой не меняя позы, только шире расталкивает её колени, а потом удерживает за плечи, чтобы ничего не мешало ему. Темп, который он задаёт с самого начала подразумевает быстрый финал, и он все же заставляет ее перевернуться, вдавливая грудью в столешницу, а потом и вовсе тянет за руки, вынуждая приподняться, изогнуться. Наклоняется сам, прижимаясь губами к уху, обхватывая рукой через грудь. — Кричи, если хочешь. И словно издеваясь опускает руку, жёстко лаская её. Ракель стонет, все же чуть сдавленно, но он чувствует её скорую развязку, и когда она бьётся под ним в оргазме, кончает сам, расслабляя захват и давая ей опуститься грудью на стол. Выходит из неё, гладит спину, и Ракель разворачивается лицом к нему. Озорной насмешливый взгляд пропал, она немного растеряна, и Андреас улыбается, отмечая, что все же заставил её потерять самообладание. Он гладит лицо женщины, целует, и Ракель отвечает на поцелуй, обвивая руками за шею. Его руки блуждают по её телу, поцелуи становятся все жарче, и он чувствует острое желание повторить. Чуть медленнее, чуть нежнее. Он не разрывает зрительного контакта, постепенно ускоряясь. Она обнимает его крепче, прижимаясь всем телом, подаётся навстречу и напрягается от повторяющегося оргазма. Берлин кончает, продолжает сжимать её в объятиях, а потом берет в ладони её лицо, целует легко, едва касаясь губ, и говорит, внимательно глядя в глаза: — Это было не шуткой. Моё предложение. Ракель отдергивается от его рук и поднимается. — Мне нужно в душ. Я скоро вернусь, — она накидывает на плечи рубашку, на что он поворачивается, демонстративно сверкая голым задом, и спрашивает: — Я присоединюсь? *** Её тело податливое и послушное в его руках, он заставляет её выгинаться, вбирать его, кусает губы, оставляет засосы на тонкой коже, сжимает в крепких объятиях и она кричит, уже не сдерживаясь, извиваясь в его руках от очередного экстаза. И когда сил не остаётся вовсе, он лежит на дне широкой изящной ванны, затягиваясь сигаретой, а Ракель расслабленно устраивается головой на его груди. Она слышит, да и почти ощущает быстрое биение его сердца, а он легко гладит её по спине, докуда дотягивается рука. Прикосновения к возбужденному телу отзываются тягучей болью, и она передергивает плечами, заставляя остановиться. Берлин замирает и кидает окурок в раковину. Смотрит на тянущийся дымный след и спрашивает хрипло: — И что дальше? — Ума не приложу, — усмехается Ракель, потягиваясь. Кажется, сейчас меньше всего ей хочется о чем-либо думать. — Они схватили мальчишку, Рио. — Я знаю. — Он сообщил и тебе? — Не он. — У нас есть план, — Андреас пропускает её фразу, не вдаваясь в подробности, включает воду, регулирует напор. Подталкивает её, чтобы она поднялась и берет в руки мочалку, растирает её тело. Ракель шипит от жёстких прикосновений, но не сопротивляется, и он словно играет с новой игрушкой, оглаживает её тело, волосы. — Хочешь присоединиться? Она сглатывает и замирает, глядя ему в глаза. — Хочешь войти в банк вместе со мной? Кажется, она забывает, как дышать. — Войти в банк? — Да. Ты же поняла это ещё на Филиппинах. Национальный банк Испании. Представляешь разрыв шаблона в голове Испанской полиции? — И разрыв шаблона в голове твоего брата. — И моего брата. Она отводит взгляд, и он впервые ловит себя на мысли, что она не просто его обманула, что она не переиграла его. Что она делает это прямо сейчас. Для чего? — Ты болен и тебе нечего терять. Тебе не сдались эти деньги. И ты знаешь мое единственное слабое место. — А ты потеряла опеку над дочерью три месяца назад, — бьёт он по самому больному, — так что тебе тоже терять больше нечего, — может это и есть причина. Она не тот человек, который стал бы мстить системе. — И что ты можешь мне предложить? — она выдергивает мочалку из его рук, растирая сильное, красивое тело мужчины. Он кладёт ладони ей на плечи, но Ракель сбрасывает его руки, толкает в плечо, заставляя развернуться спиной. Он упирается ладонью в стену и говорит спокойно. — Ты вернёшь свою дочь. — Что взамен? — также спокойно спрашивает она. — Примешь участие. — В чем? — Ракель шлепает его и отпускает мочалку. Он разворачивается, гладит её по щеке и целует. — В шоу, конечно, — улыбается ослепительно, и прижимает её к груди. На самое ушко шепчет то, от чего Ракель вздрагивает: — И ты дашь ему ещё один шанс, — вряд ли она этого добивалась, по крайней мере, сознательно. Но теперь он видел её совсем с другой стороны. — Нет. — Да. Иначе сделка не состоится, — игра в бога ему всегда льстила. — Да ты просто не доживешь до того момента, чтобы узнать. — Это необязательно. Зато буду точно знать, что мою могилу будут навещать регулярно. И, ты знаешь, с теми деньгами, которые есть у меня, умирать я могу дольше обычных людей. Вместо ответа она целует. Глубоко и долго, и льнет всем телом, но он останавливает ее, выходя из ванной. Как бы там ни было, что бы ни стало первопричиной, он получил её молчаливое согласие. *** — Нет. Не может быть, — протягивает Найроби, когда Берлин открывает дверь машины и протягивает руку Ракель. Берет её за запястье, все в рамках приличия, но наблюдавшие за ними чётко понимают, какие взаимоотношения между этими двумя. — Какого черта, — Токио застывает, как охотничья собака, завидев добычу. Палермо с любопытством смотрит на Профессора. Тот замирает, ошарашенный увиденным. Если и могло что-то выбить его из колеи, то это только что произошло. — Добрейшего всем дня, — Берлин улыбается девушкам, кивая головой, — надеюсь, вы ждали меня? Или надеялись больше никогда не увидеть? Найроби сглатывает и легонько кашляет, приходя в себя. Кивает на Ракель: — Её не ждали точно. — Это невежливо, сеньоритта, говорить в третьем лице о присутствующих, — наиграно хмурится Берлин, наблюдая за Токио, которая резко надвигается на них. Она тыкает пальцем ему в грудь и говорит на уровне крика. — Это бред, Берлин! Зачем ты приволок её сюда? — Вежливее, Токио! — рычит он, мгновенно скидывая лёгкость, — Серхио! — зовёт он, видя что тот наблюдает за ними из окна. Ракель дёргает бровью, замечая любопытный взгляд Найроби. Девушка покусывает ноготь, после чего все же спрашивает: — Берлин, так ты ответишь? Какого черта вы оба здесь? Серхио выходит на улицу, подходит к вставшим напротив Берлина и Ракель Найроби и Токио. Он хмурится и смотрит несколько исподлобья. На неё. Ракель выдерживает этот суровый взгляд, после чего обнимает себя за плечи. Меньше всего ей хотелось сейчас участвовать во всех этих склоках, но другого и не следовало ожидать. Берлин не Профессор, и одного его слова не достаточно, чтобы заткнуть остальных. Достаточно быстро на поляну стягиваются, гонимые любопытством, остальные участники банды. — Поговорим наедине? — предлагает Профессор. — А вам есть, что скрывать? — ерничает Токио, — вы всерьёз все это затеяли? — она указывает ладонями на Берлина и Ракель, — черт, мне даже любопытно, что из этого выйдет, — хохочет она. — Замолчи! — неожиданно кричит сдержанный обычно Профессор, и на поляне повисает звенящая тишина. Ракель чувствует его гнев и крепче прижимает ладони к плечам. И в этот момент сильные мужские руки накрывают её пальцы. Берлин чувствует её напряжение и, полуобнимая, отвечает брату: — Пойдём. В трапезную? Повисшая тишина настолько ощутима, что, кажется, ее можно резать ножом. Ракель вдруг чувствует волну паники, осознавая в полной мере, насколько они шокировали остальных. Берлин берет её за запястье, уводя в здание, в трапезной ставит чайник, а Серхио садится за стол, разглядывает свои руки, не поднимая взгляда. Андреас заваривает что-то дурманяще ароматное, ставит перед ними чашки, но это не прерывает тишину. Ракель робко говорит: — Серхио… — но мужчина достаточно грубо одергивает её: — Профессор, будь любезна. Достаточно имён. Это вступление задаёт настрой всему разговору, и отчасти Ракель даже благодарна, что он так осадил её. — Зачем ты взял её с собой, — рычит Серхио на брата, на что Ракель огрызается. — Я не чемодан, чтобы брать или не брать. Ты сам убедил меня, что вы действовали правильно. Серхио шумно выдыхает, а Берлин смотрит насмешливо. — Вы всерьёз вместе? — спрашивает он у Ракель, уже спокойно, — или это игра моего брата? — Всерьёз, — честно отвечает она. И от неё не укрывается мгновение, когда его лицо искажает гримаса боли. Ей хотелось сделать ему больно. Но теперь она сожалеет о том, что это удалось. — Андреас, ей не стоит участвовать. Прошу тебя. Это дестабилизирует всю команду. Это поставит под угрозу план. — Ты ошибаешься, брат. Все зависит только от того, как это примешь ты, — качает головой Берлин, — а общественности в принципе необязательно знать, что она в банке. Но ей я доверяю свою спину больше, чем Токио или Денверу. — Ракель, — Профессор смотрит на неё, и она напрягается. Он постарается уговорить её отступить — об этом предупреждал Берлин. Но Серхио вместо этого снимает очки и задаёт вопрос, — ты сама что думаешь? Она оборачивается на Берлина, но Профессор одергивает её. — Пожалуйста. Я прошу твоего мнения. — Я уже однажды спасла твоего брата, — тихо говорит она. И Серхио кивает. — Хорошо. Не провоцируйте остальных. Они холодно отнесутся к этому решению. С этим нужно будет смириться. Он посвятил тебя в детали плана? — Поверхностно, — не даёт ей ответить Берлин. — Хорошо. Значит, присоединишься к занятиям. Думаю, ты можешь занять комнату вместе с Токио. — Ты издеваешься? — спрашивает Берлин. — Нет. Она настроена наиболее агрессивно. Сможешь с этим справиться — значит —сможешь найти общий язык и с остальными, — говорит он, глядя Ракель в глаза. Она поджимает губы и кивает, — Андреасу незачем посещать занятия, но ты можешь провести несколько сам. — Надеюсь, ты не предложишь мне комнату Палермо? — В моей комнате есть место для тебя. Мне нужно объявить о решении всем. Это не остановит подколы, не надейтесь. — Разберёмся, — отрезает Берлин. — Ракель, ты уверена, что хочешь этого? — Да. И ты сам просил меньше имён. — Лиссабон? — тихо спрашивает он. Это было почти накануне того дня, когда она ушла, они обсуждали это, выбирая город. От тёплых воспоминаний о далёком вечере становится больно. — Лонгиир, — отвечает она также тихо, — Лонгиир, — повторяет громко и чётко. — Город, в котором нет смерти, — сощурившись улыбается Берлин, — великолепно! — Лонгиир, — пробует на вкус Серхио, — хорошо. Пусть будет так, как ты этого хочешь. Добро пожаловать. За дверью мнется Стокгольм, и Ракель вдруг видит, как расслабляется и улыбается Профессор. — Они отправили тебя? — он легко обнимает блондинку, — подслушивать? — Разнимать, — шёпотом отвечает она, улыбаясь в ответ. — Чья идея, Палермо, надо полагать? — Ракель с удивлением наблюдает за его ролью, минуту назад напряжённый и задумчивый, он уже смеётся над непутевой командой, решившей что они могут поубивать друг друга. — Пора накрывать на стол, — суетится блондинка, и Серхио уходит вместе с ней в кухню. Берлин подходит к Ракель, притягивая к себе. — Четыре недели здесь. Потом ещё две — в банке. А после этого мы будем свободны, — целует властно, запутывается пальцами в её волосах. — Хорошо. — Я верну тебе Паулу, и мы уедем туда, где не бывает зимы. — Договорились, — она прижимается щекой к его груди, мысленно силясь представить, как это будет. Выходит плохо. — Лонгиир, серьёзно? — он заглядывает ей в глаза. — Да, — пожимает плечами она, — мне казалось, это достаточно символично. Берлин пожимает её плечо и выпускает из объятий. И вовремя — в трапезную входит Денвер с сыном на руках. Он смотрит на Ракель неодобрительно, но она не чувствует агрессии от молодого мужчины, а он больше занят Цинциннати, чем происходящим вокруг. Однако и он не сдерживаясь, бьёт по больному. — Скучаете по дочери, инспектор? Все внутри сжимается — упоминание о дочери слишком болезненно, но она старается не подавать вида. — Денвер, я не видела её несколько месяцев. Я не могу её обнять, поцеловать, уложить спать или накормить любимым завтраком. Как ты сам думаешь, скучаю? Кажется, молодого отца пронимает её пламенная речь, и он даже выплевывает сухое извинение. Стокгольм выносит и ставит на стол блюдо с овощами, гладит сына по макушке, а потом смотрит на Ракель, и та вдруг понимает, что блондинка не ударит в спину, никогда. — Чем помочь? — спрашивает она, и Стокгольм ведёт её на кухню, выдаёт стаканы и тарелки, сама натирает приборы. В трапезной уже собрались остальные — Токио сидит на углу стола, Палермо развалился на стуле во главе, Манила со скучающим видом смотрит в узкое окно. Найроби поднимается, привычно помогая Стокгольм. И непривычно — ей. Не хватает ещё нескольких человек, нет и Профессора. Но спустя пару минут суеты команда собирается в трапезной. Берлин ставит стул напротив Палермо, подумав секунду добавляет ещё один. Слишком символично, но Профессор садится во главе стола, справа от него — Берлин, а ровно напротив — Палермо. Ракель садится справа от Берлина, что не укрывается от любопытных взглядов. — И что решили? По четным дням один, по нечетным второй? — едко интересуется Токио. — Закрой рот, Токио, — рычит Берлин, но это только ещё больше распаляет девушку. — А, может, тройничок? — хохочет она, но за столом висит тишина, никто не поддерживает её шутку. Токио смотрит на побледневшую Ракель, а затем и на Профессора, сжавшего губы и кулаки, и сухо говорит, — проехали. Несмешно, я полагаю. — Спасибо, — поправляет очки Профессор, — прошу вас познакомиться — у нас ещё один участник, — он кивает на Ракель. — Какой позывной, боец? — спрашивает насмешливо Мартин, — или звать тебя инспектором? — Лонгиир, — отвечает Ракель. — Палермо, — салютует он ей стаканом, на удивление легко соглашаясь на её присутствие. Есть что-то, что его раздражает, но Ракель пока не улавливает, что именно. — Денвер. Стокгольм и Цинциннати, — поднимает свой стакан Денвер. Ракель кивает ему и улыбается блондинке. Мужчина агрессивен и вспыльчив, но слишком счастлив и занят, чтобы отвлекаться на неё. — Не думаю, что требуется представление, — Токио смотрит исподлобья, — мы ведь уже знакомы, инспектор. — И вас будет время познакомится ближе. Она займёт свободную койку в твоей комнате, Токио, — жёстко произносит Профессор. — Супер. Лонгиир — что это вообще? — Город, в котором нельзя умирать, — отвечает Ракель, поправляя волосы. — Я — Найроби, — отвлекает внимание на себя другая девушка, от которой Ракель поначалу ждала столько же проблем, сколько и от Токио, — но, думаю, ты помнишь нас по прошлому ограблению? — Да, — отзывается Ракель, — но не всех. Хельсинки, верно? Здоровяк кивает. Но за столом ещё трое. — Богота, — ещё один крупный мужчина. Он окидывает её оценивающим взглядом, на что ему вдруг грозит пальцем Берлин. — Эй, романтик! Тебе мало семи детей? Ракель не улавливает связи, но эти двое хихикают, и она чувствует себя неуютно. Ещё один мужчина ей знаком — Марсель привычно молчалив. Ракель обменивается с ним долгим взглядом. Он точно военный, и он смотрит в рот Берлину. И Профессору. Что на первых порах неважно. Ещё один член команды — длинноволосая девушка, тихоня. — Манила, — представляется она и разглядывает Ракель с любопытством. — Лонгиир, — отзывается Ракель и поднимает стакан, — за знакомство.