Что имеем

Когда за ними закрываются двери банка, Ракель наконец осознает в полной мере, насколько все серьёзно. А когда Палермо призывает внимание людей, заговорив с верхнего этажа, она чувствует страх не меньше, чем окружающие её заложники. Токио и Найроби отправились в кабинет к управляющему. Палермо делит и эвакуирует половину заложников. Берлин следит за дверями. А она была здесь откровенно лишней. Впрочем, Серхио не остановился на этом — именно с ней он разговаривал, передавая короткие приказы для команды и сообщая выдержки по ситуации снаружи банка. — Управляющий отказался покидать кабинет, — напряжённо говорит ей на ухо Серхио. — Ожидаемо, — отзывается Ракель. Для взрослого осознанного человека его пост не был пустым звуком, и она его прекрасно понимала. — Берлин, — зовёт она, передавая ему сообщение от Профессора, — в кабинет управляющего. — Передай-ка ему, что я грохну ублюдка, — своего отношения к Гандия Берлин не скрывает. — Его нужно сдержать, — говорит ей Профессор, и Ракель морщится. Серьёзно? Она — чека этой гранаты? Впрочем, приказы не принято обсуждать, и это ей тоже знакомо. — Принято. Переговоры идут сложно, и Ракель иногда слышит обрывки его разговоров с Алисией. Два раза он подключает её, ведя свою игру и пытаясь показать, что Ракель с ним. Лонгиир подыгрывает, болтает со Сьеррой, не испытывая никаких сильных эмоций. Та пытается задеть, уколоть посильнее, говорит о слишком личном или тайном, но Ракель сейчас плевать на это, больше её беспокоят проблемы, которые возникли у Профессора с машиной. Манила сидит на полу вместе с остальными заложниками, и Ракель заставляет себя отвести от неё взгляд. На ней самой красный комбинезон и маска, и вокруг раздаются бодрые голоса Токио и Найроби, уже не скрывающих своих лиц. Гандия связан, рана на плече выглядит пугающе, кровь сочится из-под повязки, но сейчас это меньшее из зол. Слабое место. Они всё ещё живы. Все живы. Тем временем рыжая параллельно с разговором с Профессором ведёт свою игру, подкладывая к дверям банка игрушечного медведя. И у Ракель хватает ума сообразить, что эта игрушка что-то значит для Найроби. Когда Денвер заставляет заложника забрать медведя, девушка выхватывает телефон и отвечает на звонок, но Ракель выбивает из её рук телефон — и ставит на громкую. Воркующий голос Алисии — она говорит и говорит, выводя на площадь маленького мальчика. Он постарше Цинциннати, ему уже около шести, и Найроби подходит к окну, отодвигая штору и плачет, глядя на сына. Слабое место. Лонгиир хочется думать, что она увидела блик оптического прицела или даже короткую вспышку выстрела, но это наглая ложь самой себе. Не увидела. Просто она думает так же, как и инспектор Алисия Сьерра там, за ленточкой. Поступила бы так же? Кто знает. Но сейчас она прижимает девушку к полу, не давая встать, и пытается остановить кровь на её плече. — Не дергайся, — ругается Ракель, зажимая ладонью рану, и Найроби кричит от боли. Не артерия, хочется верить, что не артерия. Кровь тёмная, тягучая, так бывает при венозном, а значит все условно в порядке. — Ты в банке, — слышит она удивлённый голос Сьерры. Этот акт спектакля окончен, — это ведь ты, Мурильо? Ты отдернула дурочку от окна? — смеётся она, — Профессор тоже? Вы серьезно оба в мышеловке? А, я поняла, — откровенно забавляется Сьерра, — вы решили сдохнуть вместе. Ракель отключает связь, занимаясь рукой Найроби. Рыжая умна, она быстро сообразит, что Профессор не в здании и займётся его поисками с удвоенной силой. На помощь прибегает Стокгольм с аптечкой и Хельсинки, удерживающий девушку, пока блондинка обкалывает руку обезболивающим, выковыривает из неё пулю. Первый акт не закончен. Флиппер сопротивляется, и сейчас с ним беседует Берлин, хотя вряд ли что-то приличное выйдет из этого разговора. Хорошо, что он успел вовремя, и Цезарь Гандия сейчас сидит вместе с остальными заложниками, бесстрашно выплевывая оскорбления в адрес каждого из банды. — Замолчи, — подходит к нему Токио, срывая злость на мужчине. Найроби будет в порядке, да и отделались они малой кровью, но мужчина говорит все громче и все более гадкие слова, и Лонгиир подходит ближе, страхуя Токио от необдуманных поступков. Пара коротких фраз и в её адрес — Ракель пропускает их мимо ушей, придерживая Токио за локоть. Девушка оборачивается на неё, но не спорит, только смотрит в упор. И Ракель отпускает её, не желая того, но соглашаясь с тем, что против такого человека уместно только применение силы. Слабое место. Токио вырубает мужчину коротким ударом в основание шеи. И когда почти в тот же момент в холл выбегает Денвер с красными чемоданами, Ракель осознает, что они натворили. Это было единственным возможным способом предотвратить штурм военными. Ракель смотрит на взволнованного Денвера, переводит взгляд на Токио, которая только что отрубила «курьера» для красного чемодана. Берлин влетает в холл, кричит на Денвера, и тот кивает на них троих. Берлин коротко ёмко матерится, потом быстро протягивает руку, намереваясь забрать чемоданы. — Я сам, — качает головой Денвер, поднимая кусок заранее приготовленной белой ткани. Берлин сверлит её взглядом, потом кивает на мужчину в отключке. — Отстегните его. Я выкину его из банка. — Берлин… — Или я его пристрелю, здесь и сейчас! — не оставляет он даже возможности спорить с решением. Ракель и Токио освобождают Гандия, подхватывают подмышки, подтаскивая ко входу. — Маски, — говорит Токио, но Берлин сменяет её и качает головой. — Никаких масок. Они уже знают, что Лонгиир в банке. Пусть это увидит общественность. Токио открывает для них дверь, и Денвер выходит первым, размахивая белым флагом. Следом — она и Берлин, выволакивают Гандия из банка. Ракель отчётливо различает на себе огоньки лазерного прицела. Белый флаг, неизвестный статус заложника, красные чемоданы — в палатке сейчас жарко. Они все же останавливают штурм, и сейчас, ощущая кожей ветер, растрепавший её волосы, слушая шум ревущей толпы, Ракель признается себе, что не верила в их план ни секунды. Но сейчас — сейчас одна из уловок Профессора спасает их троих от ликвидации десятком снайперов. Означает ли это, что что-то все же может удастся? Они усаживают Гандия на ступеньках, Денвер опускает рядом с ним чемоданы, и все трое возвращаются в банк. Берлин ненормально смеётся, прижимая её к себе, другой рукой обнимая Денвера. — А ты молодец, парень. Не сдрейфил, — он фамильярно треплет его волосы, и Денвер хохочет в своей манере. Уже перед самыми дверьми Берлин наклоняется и что-то быстро ему говорит. А когда закрываются двери банка, она слышит полный недовольства голос Профессора в наушник. — Ну и какого черта вы устроили? Берлин видит изменившееся настроение Ракель и прижимается близко к ней, говорит достаточно громко, чтобы брат расслышал все, что он скажет. — Скажи ему, Лонгиир, что я предлагал убить ублюдка, — он говорит для него, но смотрит ей в глаза, и Ракель ощущает страх перед открывающейся перед ней несгибаемой силой мужчины, — скажи, что мы ещё пожалеем, что не сделали этого, — звучит как угроза, она видит, как горят яркостью его глаза, — скажи, что флиппер не сдался — как ты и говорила, у управляющего есть честь и достоинство, — она видит кровь на его манжете, и теперь осознает, что красные чемоданы достались им не просто так, — и скажи, что Денвер — смелый мужик. Зря он в нем сомневался. — Профессор, — тихо говорит она, но тот обрывает её. — Я слышал отчётливо каждое слово. Ты должна сдерживать его. Никто не должен погибнуть. Это условие того, что я смогу вытащить вас всех. Это — и только это! — твоё задание. — Я понимаю, — недовольно выдыхает Ракель. — Гандия серьёзный враг. Но и он не должен погибнуть. Ни он, ни флиппер, ни кто-то ещё из них. — Или из нас, — зло перебивает его Ракель, повторяя, — из нас тоже. — Да, — гораздо более спокойно отвечает Серхио после паузы, — штурма военных не будет, пока. Насколько могу судить — войти попытается Суарес с командой. Приготовьтесь. Как только пойму точку входа — сообщу, — он отключает связь. *** Штурм Суареса проходит безрезультатно. И единственное, что вызывает недовольство Берлина — жёсткое требование Ракель не унижать мужчин. Поэтому на камеру они поют Bella Ciao, но вполне одетые. Переговоры со Сьеррой ожидаемо приводят к тому, чего добивается Профессор — Рио начинает движение в сторону Испании. Суарес сверлит Ракель ненавидящим взглядом, но не говорит ни слова. И когда их выводят в холл чтобы отпустить — он дергается, прихватывая её за горло. Берлин реагирует быстрее остальных, отрывая Суареса и швыряя его на пол. Тот смеётся и выплевывает грязное: — Мурильо, когда ты превратилась в подстилку? — А когда ты встал на сторону убийц? — хладнокровно улыбается она в ответ. Берлин кидает короткий взгляд на него, на неё, и после этого снова сковывает руки мужчины наручниками. — А ты знаешь, нам есть о чем поговорить, — он вталкивает Суареса на стул и кивает Токио, — свяжите его. — Мы договорились о передаче, — дёргает головой Палермо. — Я в курсе, — Берлин самодовольно складывает пальцы в замок, — к остальным заложникам его. А команду мы отпустим. Двери открываются, группа Суареса покидает банк вместе с охранниками управляющего, сменяясь курьерами с едой. Пару часов перемирия, анонсированные прессой. Они ждут Рио, они готовят к освобождению заложников. Проблемы с машиной у Серхио разрешаются, и он продолжает колесить по лесу, прячась под кронами деревьев. В какой-то момент его дом на колёсах натыкается на кемпинг, и Профессор останавливается здесь в надежде тоже передохнуть. В банке же наступает жаркая фаза. Раскаляются тигели с золотом, а вместе с тем — разгорается нешуточная ссора между Берлином, Палермо, Токио и Лонгиир. И Суарес сидит, опустив голову и не отсвечивая, потому что сейчас эти четверо всерьёз обсуждают его судьбу. У них нет шансов прийти к единому мнению. Все это заведомо невозможно. И, как ни странно, прерывает их спор Стокгольм, заведенная после разговора с Денвером. — Мне без разницы, — шипит блондинка, уводя их в сторону от заложников, — кто из вас будет всем командовать здесь. Каждый из вас должен подчиняться Профессору, выполнять его приказы. — Папочки здесь нет, — сплевывает Палермо. — Он мозг, и он главный. Он наше спасение. А вы все — причина, по которой я могу не вернуться к сыну. А если эта скотина Артуро получит опеку над моим ребёнком, я вас всех… — Послушай, не лезь туда, куда не понимаешь, — морщится Берлин. — Она не договорила, — Денвер, перевозбужденный от прогулки с белым флагом и оптическим прицелом на груди, обнимает её за плечи, — Берлин, она права. Угомонитесь. Лонгиир, Токио, Профессора здесь нет. Как не было в монетном дворе, так и здесь. — Хочешь командовать сам? Или дашь им двоим устроить самосуд? — выплевывает Лонгиир, — Суарес выполнял свою работу. Выполнял приказы. — Ага, и вот он избит и связан, — хохочет Палермо, — вот к чему привело выполнение приказов. — Стокгольм, Палермо, — Хельсинки заходит в холл и непонимающе смотрит на собрание, — Найроби зовёт вас. Флиппер очнулся. Конфликт не разрешен, и эскалация просто отложена на время оказания первой помощи управляющему. Токио зло оглядывается в поисках того, на ком сорвать зло. Но женщина из заложников — Манила — несмело окликает её и заводит короткий пустячный разговор, заставляя отвлечься. Берлин уходит в кабинет управляющего, и Ракель идёт следом, понимая, что они могут сколько угодно спорить, но сейчас ему нужна помощь. Мужчину это злит. Не она сама, да и не ситуация — а только то, что тело снова перестаёт слушаться. Он садится в кресло управляющего, с удовольствием закинув ноги на стол, подкатывает рукав. Молчит, глядя исподлобья на Лонгиир с аптечкой. А по губам и подбородку катится дорожкой из носа тёмная тягучая кровь. Ракель набирает шприц, ощущая себя в этой ситуации если не прислугой, то секретаршей, и спихивает его ноги со стола. — Мы только избавились от Гандия. И заключили перемирие. Нам нужно время, Берлин. — Предложение вогнать мне пару кубов воздуха в вену в силе, — хрипло отвечает он, откидываясь на спинку. Его слова заставляют её остыть, почти мгновенно. Вену сложно найти, но она справляется, и толкает поршень шприца медленно, так что он почти ничего не ощущает. Потом закрывает глаза, чувствуя как она вытирает его лицо. — Останься, — говорит, не открывая глаз. — Нужно помочь Токио с заложниками. — Там Хельсинки. И Денвер. И Манила. А Токио, думаю, уже ищет бар. Быстро вы с ней спелись. — Дело не в Профессоре. Нельзя казнить людей. — Скажешь это Рио, — хрипло смеётся он. Ракель ничего не отвечает, и он слышит её лёгкие шаги. Поднимается, догоняя в ванной, она умывается и замирает перед зеркалом, вытирая брызги крови. Берлин кладёт руки ей на плечи, притягивает к себе. — Где бы ты оборудовала убежище, будь ты флиппером? — В подвале? В хранилище? — Не знаю… Но здесь не слишком много оружия, где-то ещё наверняка есть тайник, а сюрпризы нам не нужны. Предложу выкинуть его из банка вслед за Гандия. Проведём голосование. — Голосование? У нас два мнения — твое и неправильное, — издевается она. — Да, — расплывается Берлин в улыбке, легко её целуя, — именно так. Я хочу чтобы ты отдохнула, — он уводит её в кабинет, усаживает на диван, откидывается сам и притягивает её к себе, — я хочу, чтобы ты подремала, если сможешь. Дальше такой роскоши не предвидится. Забота от него была чем-то новым и странным. Впрочем, она была для него ресурсом, весьма ценным, и гораздо более важным в сложившихся обстоятельствах. И поэтому Ракель пользуется советом, устраивая голову на его плече и закрывая глаза. *** Токио высматривает сквозь полупрозрачную штору, как её Рио идёт к дверям банка, и не верит глазам. У неё катятся слезы, и она срывается на бег, торопясь в холл. Парень мягко улыбается, и от этого ей становится немного жутко. Около часа они тискают его, расспрашивают, беседуют с Профессором. То, что в тело парнишки вшит маячок, сомнений не вызывает, но его нужно найти, а прежде — заставить всех в палатке думать, что они обыграли грабителей. Пока Токио в ванной управляющего развлекается с парнем, Ракель крутит в руках микрофон, снятый с его тела. Как когда-то она сделала это с Рио — сейчас то же самое с ней проворачивала вероятнее всего Сьерра. На маленьком устройстве едва заметно было нацарапано «Паула». — Привет, Мурильо, — мягкий голос Алисии раздаётся буквально через пару секунд после того, как она включает устройство, — рада, что тебе хватило ума воспользоваться последним шансом. У меня для тебя будет весьма выгодное предложение. *** Конфликт между Берлином и Профессором незаметен остальным в банке, но братья ругаются, и также Берлин сильно спорит с Палермо, уже не скрывая этого. Поднявшаяся из хранилища Найроби ошарашено смотрит на то, как мужчины едва не дерутся. Она кивает Лонгиир, уводя её в сторону, расспрашивая о том, что произошло. Стокгольм подходит к ним сама и предлагает сменить Палермо в дежурстве, но тот реагирует агрессивно, срываясь на блондинке. Короткая потасовка с кинувшейся на защиту Найроби, несколько ударов от Денвера. Берлин не коснулся его и пальцем, но все равно он — единственный виноватый в этом конфликте. Он и Суарес. Ракель смотрит на мужчину, связанного, жалкого, и ощущает укол совести. Хуже было только когда ей писал Анхель. У них с бывшим напарником был элементарный способ для общения — один электронный почтовый ящик на двоих, на котором никогда не было свежих писем, только черновики. И его непонимание, смешанное с обидой, заставляло её сомневаться в правильности своих действий. А потом она вспоминает, как пыталась доказать вину своего бывшего мужа. Как Томайо не верил, что она выследила Берлина. Как Прието угрожал ей опекой над дочкой. И сомнения исчезают. Перемирие подходит к концу — и им нужно выпустить Суареса тоже. Манила искренне пытается её предупредить, хоть заложники и косятся на неё с недоумением. Суарес освободился, и в его руках короткий узкий нож. Он заламывает её руки, прижимая лезвие под углом к шее. Палермо насмешливо говорит: — Ты думаешь, она имеет какое-то значение? Убей её, так будет проще нам всем. Манила хочет как лучше, поднимаясь за спиной мужчины на ноги. Под рукой только его же стул, и она что есть сил замахивается. Но он успевает заметить движение. И Ракель хватает ртом воздух, когда лезвие легко, словно по маслу, входит под ключицу. Крик заложников, тяжёлое тело мужчины, оседающего на пол, накрывающего её своим весом. Горячая пульсирующая рана, нож внутри неё по самую рукоять. Ракель спихивает с себя Суареса, пытается подняться, от всплеска адреналина почти не ощущая боли, когда её за плечи прижимает к полу Найроби. — Лежи, не дергайся, — напуганно требует она, — Палермо, иди сюда! Берлин и Денвер оттаскивают Суареса, затем опускаясь на колени рядом с женщиной. Стокгольм протягивает аптечку. — Вынимать? — голос Найроби дрожит. — Не трогай, — хрипло говорит Ракель, тяжело вдыхая. Берлин расстегивает её комбинезон, разрезает футболку. Рана выглядит скверно, несмотря на то, что нож ещё в ране — кровит, и он видит, как пенится кровь вокруг ножа от проникающего в рану воздуха. — Мне придётся это сделать, Лонгиир, — хладнокровно говорит он, доставая из аптечки стерильные бинты, — иначе ты просто задохнешься. Токио и Палермо сгоняют заложников в другой конец холла, а Найроби ассистирует ему, когда Берлин готовит обезболивающее. Обкалывает рану, торопливо сворачивает ещё несколько кусков нестерильной марли. Кладёт ладонь на рукоятку ножа. Руки трясутся. Ракель накрывает его ладонь своей. — Не надо. Ты меня убьёшь. — У тебя пробито лёгкое. Через рану входит воздух. — У меня, — она сглатывает, на мгновение закрывает глаза, — у меня… — Артерия, я знаю. Мы остановим кровотечение. — Вы убьете меня, — по её искаженному лицу прокатываются слезы. Голос брата он слышит даже несмотря на то, что наушник надет у неё. Берлин берет его, цепляя на ухо. — Андреас, — хрипло говорит Серхио, — насколько серьёзна травма? — Выглядит плохо, — не скрывая отвечает Берлин. — У тебя будет секунд тридцать. Но если повреждение серьёзное… — Я понимаю, — Берлин слышит что-то, что заставляет его напряжённо прислушаться, и, осознавая, что именно он слышит, ревёт в голос, — а ну-ка заткнулись все! Едва слышный звук. Шорох, такой тихий, что почти неуловим. Помехи, создаваемые каким-то другим устройством. Он окидывает замерших вокруг членов банды. — Сейчас вы медленно, по одному отходите, — приказывает он, доставая пистолет. — Берлин… — Я сказал! Медленно! Отходите! И когда поочерёдно от него отходят Палермо, Токио, Найроби, Денвер, когда рядом с ним не остаётся никого из них, Берлин опускает свой взгляд на неё. — Сука, — шипит, багровея на глазах. Лонгиир сжимается, словно ожидая пощёчины, но мужчина сдерживает себя, просто крепко прихватив её за плечи. — Отпусти её, — затвор щёлкает над ухом, и Токио недвусмысленно упирает в его спину дуло пистолета. — Что ты понимаешь, дура, — огрызается Берлин, отпуская Ракель, — у неё какое-то устройство. Телефон, или… — он торопливо обыскивает ее карманы. — Это правда? Ты все-таки предала нас? — спрашивает Токио, но не убирает оружие. — Нет, — хрипит и качает головой Лонгиир, — я клянусь тебе, я не делала этого. — Берлин, она говорит что не делала, — усмехается девушка, толкая его промеж лопаток, — отойди-ка от неё. Мужчина оборачивается, позволяя Токио упереть ствол в его грудь и смотрит снизу вверх, холодно и без тени шутки или сомнения. — Ты веришь мне или ей? — Я не верю вам обоим, — хохочет Токио. Берлин разворачивается слишком резво, поднимается и демонстрирует маленький микрофон. Секунду Токио ошарашено смотрит на испачканный кровью маленький прибор, после чего делает шаг назад, направляя ствол на неё. — Это не то, что вы все думаете, — Ракель говорит про игру, которую ведёт со Сьеррой, но видит, что Токио ей не верит. Найроби, выдернутая ею же от окна, не убитая благодаря ей пулей снайпера, когда Алисия привела к окнам её сына, становится между ними и Ракель, закрывая её спиной. Ракель повторяет ещё раз, глядя девушке в глаза. Дышать становится все сложнее, и она чувствует желание откашляться, с ужасом осознавая причину этой потребности. Сзади раздаются редкие аплодисменты — Берлин зло ухмыляется. — Скажите ещё, что верите ей. Найроби, не тупи. Позволь мне самому решить эту проблему. Голос брата выводит его из себя. — Профессор? — Берлин поворачивается на камеру, и Серхио, наблюдающий за тем, что происходит в банке, что-то громко и грозно выговаривает ему. — Я просто выкину её из банка, — говорит Берлин гораздо более спокойно, — она ничего не значит для плана. — Она знает всех перевозчиков, коды доступа на защищённые каналы связи и план Чернобыль. — А она не расскажет, Профессор. Я сделаю так, чтобы не смогла рассказать в ближайшее время, — он говорит по телефону, но не отводит взгляда, и Ракель чувствует, как отливает кровь от лица. Выдержать этот взгляд помогают остатки гордости. — Дай мне с ней поговорить, — рычит Профессор, — не смей её трогать, Андреас! — Тебя, — усмехается Берлин, надевая ей наушник, и Серхио торопливо шепчет: — Не бойся, хорошо? Он ничего не сделает, он ничего тебе не сделает. Но Ракель не слышит его, замерев от страха. — Профессор прав, Лонгиир. Ты знаешь слишком много, чтобы выпустить тебя просто так, — он смотрит в глаза, а потом опускает руку с пистолетом. Щелчок затвора у самого уха заставляет его чертыхнуться. — Ну, Токио, ну серьёзно? — он досадливо морщится и картинно вскидывает руки, — я не стану её убивать. Постараюсь, по крайней мере. Он выдергивает из рук Токио пистолет, разряжает его и швыряет в ноги девушки. Потом поворачивается к Ракель. — Пожалуйста, — шепчет тихо она, — не надо. Берлин, пожалуйста. — Ублюдок, — кричит Токио, но стоит ей дернуться, Берлин нагибается, выдергивая нож из раны. Ракель хватает ртом воздух, задыхаясь от страха и боли, Найроби зажимает ладонью рот, а Токио замирает в своей попытке остановить его. Грудь Ракель быстро окрашивается пульсирующей кровью, сознание плавно уплывает. Берлин опускается на колени рядом с Ракель, сжимает в ладони её руку, другую кладёт на лоб и осторожно поглаживает. — Тише, тише. Скоро ты потеряешь сознание, и боль уйдёт, — они слышат едва ли не слезы в голосе мужчины, — закрой глаза. Закрой, не бойся. — Ублюдок, — шипит Найроби, вытирая слезы, — чёртов ублюдок! — она кидается на него, но Берлин ловко перехватывает девушку, сжимая её в объятиях. И Найроби с ужасом понимает, что плечи мужчины сотрясают слезы. — Ты конченый, — шепчет она, — что ты натворил. — Это было правильно, — жёстко отвечает он. Токио, остолбеневшая в первые мгновения, нагибается, накрывает рану ладонью, ощущая как пульсирует кровь, оборачивается к ним, — вы говорили об этом? Что бы она выбрала? Она умрёт через пару минут! — Её нужно передать медикам, — неуверенно говорит Найроби. — У неё есть дочь. Вряд ли она собиралась умереть в банке, — холодно говорит Берлин — Профессор, — Токио берет наушник и слышит сдавленные хрипы. Впрочем, мужчина быстро справляется с собой, — Серхио, а ты? Спрашивал её — как нас всех? — Она бы не хотела попасть в тюрьму, — слова даются ему слишком сложно. Больше всего сейчас он желал бы вытащить её из банка. Но она была бы против. — Серхио, ты идиот. Лонгиир, Серхио! Денвер, тащи носилки, — командует Берлин. Его брат, слышавший его фразу, чувствует, как отпускает холод, собравшийся в животе. Ещё есть надежда. И этого пока достаточно. Впрочем, именно этой слабости ждёт от него Палермо. Если он смирился с тем, что его любовь невзаимна, смирился с присутствием очередной женщины в его постели, то смириться с тем, что женщина становится между ним и ограблением просто не мог. И когда Ракель уложена на каталку, когда достигнуты договорённости о скорой, когда открываются двери банка — он направляет на Берлина свой пистолет. — Если ты выйдешь сейчас, — улыбается зло, и в его глазах блестят слезы, — проваливай вместе с ней. Пальцы Берлина прижимают разорванную артерию к ключице. Остаться сейчас в банке означало бы её убить. Машина скорой стоит у ступеней. Берлин передаёт медикам тело Ракель, а затем поднимает и заводит за голову окровавленные руки. Толпа неистово ревёт, и он чувствует себя актёром на красной дорожке. Впрочем, у врачей есть какой-то ещё приказ. И его тоже вталкивают в скорую. *** Сквозь пелену наркотического бреда Ракель слышит бессвязные голоса. Боли нет, но это не облегчение, потому что у неё словно нет и самого тела, и она чувствует свою уязвимость. Сьерра злобно кричит на Суареса в телефонную трубку, а затем и на врача, практически выталкивающего её из палаты. Мурильо ещё не пришла в себя, и Алисия садится на кресло в коридоре, с презрением глядя на полицейского, которого приставили охранять продажного инспектора. Её тошнит, тошнит последние несколько дней так сильно, что она не может есть ничего кроме мятных леденцов, и ребёнок двигается активно, прикладывая её по внутренним органам. Когда двери банка открылись, она ожидала увидеть многое. Но вид Мурильо, залитой кровью, на каталке, выбил из колеи. Всё было просто и ожидаемо, она влюбилась в Профессора, пошла за ним и вместе с ним. Сьерра поняла, когда говорила с ней, что все не так гладко, как пишут в книгах, но этот влюблённый задор перепутать с чем-то вряд ли могла. А ещё был её бывший и дочь, а ради ребёнка, Сьерра уже понимала это, можно было сделать что угодно. И когда бывший инспектор спасла жизнь Найроби, предугадав её действия, Сьерра в своих мыслях аплодировала ей стоя. А уж когда она вышла вместе с двумя мужчинами с красными папками — просто наслаждалась ее наглостью. И когда она увидела, кто вынес её из банка, когда просмотрела запись камер из скорой, то наконец поняла, где просчиталась. Самовлюбленный социопат, эгоист и грабитель оставил банду, банк и золото, чтобы спасти ей жизнь. И вряд ли это было одолжение брату.