Что имеем

Проходит несколько дней, не смиряющих ее с неизбежностью ожидания. Их ищут, и, может быть, он путает следы? Может и не торопится присоединиться к ней? К ней заезжает Марсель, загадочно улыбнувшись, передаёт привет от Паулы. Ракель уже злится, но мужчина коротко обещает, что Берлин скоро приедет. Составляет ей компанию за ужином, но деликатно отказывается от предложенного дивана в гостиной. Ракель наслаждается маленьким прибрежным городком, завтракая вином и сыром, купаясь в маленьком бассейне прямо во дворе дома, гуляя по тесным улочкам. Проходят дни, и она чувствует, как восстанавливается её тело после травмы. Лёгкий загар покрывает кожу, а крепкий сон прерывают лишь тревожные мысли о дочери. Но почему-то она верит, что рано или поздно Берлин присоединится к ней, отгоняя те картинки, которые пытается подсунуть ей воображение. На набережной многолюдно, вечером спадает жара, позволяющая насладиться видом. Она выбрала яркое зеленое полупрозрачное платье с короткой подкладкой, скрывающей тело от груди до бёдер, но дальше сквозь струящуюся ткань проглядывают ноги, обвитые пряжками белых сандалий-гладиаторов. Холщовую сумку-рюкзачок она перекинула через локоть, и, прижавшись животом к ограждению набережной, просто любовалась бьющими о заграждение волнами. Сильная вода, в ней пыль утреннего тумана, капли летнего дождя, уникальные остроконечные снежинки, крепкий январский лед. Эта могущественная, ревущая стихия решает за этот прибрежный городок, жить ему или быть смытым с лица земли. Он подходит сзади, и Ракель видит его краем глаза, оборачивается. — Привет, — он обнимает её и тянется поцеловать, но женщина подставляет щеку, не давая коснуться губ. — Добрый вечер, — усмехается она в ответ, — ну и что это было? — Я выиграл время. Немного времени для нас двоих, — улыбается он, целуя другую щеку. — Ты хотел меня убить. — Нет, — он касается губами лба в целомудренном поцелуе, — тогда был вполне удачный момент вытащить тебя из банка. И Ракель улыбается, мягко и открыто. Ей нечего от него скрывать. Ей нечего с ним делить. — Берлин, я думаю, ты знаешь, золото у меня. Но моя дочь… — Марсель, сказал тебе, что она знает, что ты жива. И она в безопасности. Это все, что тебя волнует? — Это единственное. — Тогда выдохни. Они сейчас достаточно далеко, путешествуют с твоей матерью и моим сопровождающим. Он берет телефон и набирает по видеосвязи. — Привет, Марсель. Дашь трубку девочке? — Мама, — кричит Паула радостно, и Ракель чувствует, как подступают слезы, — мамочка, мы с бабушкой и Марселем на настоящем корабле, представляешь? — она слышит довольный голос девочки и прижимает ладонь ко рту. — Я тебя люблю, малышка, — невпопад ласково говорит она. — Я тебя тоже люблю, мам, — улыбается Паула, а потом замечает мужчину рядом с ней, — привет, Андреас! — Ты… Ты знаешь его? — ошарашенно спрашивает Ракель. — Он твой друг, да? И новый парень, — смущённо хихикает девочка и морщит нос. Ракель поворачивается на довольного Берлина, легонько хлопает его по плечу. — Привет, кнопка, — улыбается он дружелюбно в экран, — как и обещал, везу твою маму к тебе. Но дорога будет длинной, пока попутешествуйте ещё с Марселем? — Договорились, — вздыхает девочка, — дать ему телефон? — Ага, — соглашается Берлин. Мгновение его лицо ещё сохраняет умиротворенное выражение лица, но когда вместо мордашки её дочери на экране появляется Марсель, улыбка стирается с его лица, он выключает видео и громкую связь, прикладывает телефон к уху. Несколько коротких фраз — и он сбрасывает звонок. Потом разбирает телефон, выуживая из него сим-карту, ломает ее и кидает за ограждение. — Откуда она тебя знает? — хрипло спрашивает Ракель. Она все ещё ошеломлена, и в бездонных глазах он безошибочно читает ярость. — Не злись. Мне нужны были союзники, — мужчина протягивает руки, убирая волосы от её лица. — Золото, Берлин. Забери его и верни мою девочку. Вместо ответа он придерживает её за подбородок и наклоняется, медленно целуя губы. Ракель отвечает на поцелуй, и он ощущает тепло её ладоней на своей груди, разрывает поцелуй. — Мне оно ни к чему. — Тогда зачем это? Зачем все это? — Ты можешь не верить, но есть только одна причина, по которой я здесь. Он сплетает пальцы и чуть нажимает, заламывая её запястья. — Я и так твоя, — мурлычет она, — тебе не нужно это доказывать, — её расслабленные кисти выгибаются под его давлением под прямым углом, а он с удивлением видит, как полярно изменилось её настроение. — Я хочу это чувствовать, — мягко отвечает он, расслабляя руки. И теперь её лёгкий нажим выкручивает его кисти. Ракель целует сама, и он обнимает её, чувствуя сквозь лёгкую ткань, как расслаблено её тело. Она прижимается к нему, ставит ноги между его ног и даже чуть прогибается, позволяя ему удерживать её. Берлин наклоняется и подхватывает её под колени, поднимает, усаживая на перила. — Держи крепко, — шепчет она. — Не сомневайся, — улыбается он. Яркие огни набережной отражаются в её глазах, она медленно наклоняет лицо и опускает веки, целуя его. Берлин перехватывается, крепче прижимая её одной рукой, и освобождает другую. Гладит по ноге, от щиколотки, увитой пряжками сандалии, к колену, забираясь под платье. — Нет, — вздрагивает она, открывая глаза, но мужчина видит её расширенные зрачки. Ракель качает головой, ещё раз просит, — не смей, не здесь. И облизывает пересохшие губы. Берлин накрывает её губы нежным поцелуем, Ракель ещё раз пробует его остановить. — Берлин, — шепчет возмущённо, — Берлин! — Меня зовут Андреас, незнакомка, — он прихватывает кожу на бедре, заставляя её зашипеть, другой рукой проводит по позвоночнику, и Ракель крепче охватывает его за шею, а потом и вовсе закидывает ноги ему на талию, скрещивает за спиной. Он медленно заводит свободную руку между их телами, забирается под платье, целует и прижимает пальцы к её белью. — Андреас, — стонет женщина ему в губы, — мы же не одни. — Уже вечер, — тихо говорит он, — детское время закончилось. В разноцветном свете уличных огней он наблюдает за тем, как меняется её лицо, когда он осторожно ласкает её сквозь влажную ткань. Ракель сдерживает себя, чтобы не застонать, когда он привычно сочетает поцелуи с грубоватыми покусываниями, подаётся вперёд, сильнее прижимаясь к его ладони. — Ракель, — он замирает и ждёт, пока она посмотрит на него. Сердитый взгляд, неутоленная жажда в этом взгляде заставляет его ухмыльнуться, почувствовать себя собственником. Ракель касается его лица ладонями, и он целует пальцы. — Люблю, — выдыхает он и подныривает под ткань, касаясь влажного тела. Целует её, и разворачивает ладонь, проникая в неё двумя пальцами. Большим пальцем медленно поглаживает клитор. Она утыкается губами в его шею, прячет пылающее от стыда и возбуждения лицо, а он добавляет ещё один палец, растягивая стенки влагалища. Почти не двигает рукой, только быстрее ласкает клитор, понимая, как заводит её одна только ситуация. Её тело быстро напрягается, он чувствует, как каменеют мышцы её спины, как сокращается влагалище, а потом она прогибается вперед, вместо стона выдыхая его имя, едва слышно, но так жарко, что горячая волна желания прокатывает у него по телу. Она замирает в его объятиях и дышит тяжело и быстро, а он прижимается щекой к её груди, ощущая, как колотится сердце женщины. — Чокнутый, — шепчет она. — Это же вроде не новость, — закатывает глаза Андреас, поглаживая её бедро, — где ты остановилась? — Недалеко. Пойдём, — она подаётся вперёд, соскальзывая с перил, и он подхватывает её, смягчая движение. Ракель одергивает юбку платья и одним движением откидывает назад растрепавшиеся волосы. Улыбается рассеянно, берет его за руку и ведёт по набережной, в сторону небольших домиков. — Купила? — спрашивает он, оглядывая обстановку. Кухня, совмещенная с гостиной, пара дверей — вероятно спальня и санузел. — Арендовала, — отмахивается Ракель, — ты голоден? Я не готовила, но могу отварить пасту, — она моет руки, и он обнимает сзади, накрывая её ладони своими. Забирает мыло из её рук, делает все нарочито медленно, прижимаясь теснее. — Обязательно приготовишь, но только позже, — отвечает, закрывая воду. Влажными руками медленно ведёт по её рукам, от пальцев через кисти, предплечья, плечи. А потом расстегивает молнию платья на спине. Ракель дёргает плечами, позволяя платью соскользнуть на пол. На ней нет ничего, кроме трусов и сандалий, и Берлин гладит ладонями спину, отмечая лёгкий загар без следов от купальника. — Ты загарала голышом, — констатирует он, и Ракель хмыкает. — Делала то, что хотела, — говорит, переступая через платье. Он кладёт ладони ей на талию, гладит осторожно, замирая на груди. Ракель изгибается, притягивает его голову и целует. Выкручивается в его руках, поворачивается, и он подхватывает и усаживает ее на столешницу. Отрывается от губ и опускается на одно колено, расстегивая многочисленные ремешки её сандалий. Освобождает от обуви медленно и поглаживает по выступающим косточкам и полосам, оставшимся от ремешков, ставит её ступню себе на плечо, занимаясь второй ногой. Закончив с обувью поднимается, смотрит в её глаза. Ракель целует его, притягивая за бедра к себе, сцепляет ладони у него за спиной. Целуется долго, влажно, медленно, не отпуская. Его рука скользит по плечам, касается края шершавого самоклеющегося бинта, закрывающего затягивающийся зашитый прокол, но Ракель перехватывает его руку, опуская её ниже, к груди. — Где душ? — спрашивает он, поднимая её на руки. — Слева, — мурлыкает она. Когда он ставит её на ноги в ванной, она убирает его руки, раздевая сама. Ноготочками ведёт по коже, будоража и заставляя стиснуть зубы. Потом медленно стягивает трусы, и он видит треугольник молочно-белой не покрытой загаром кожи. Мысль о том, что она лежала на солнце почти нагая, обжигает воображение. Где она загорала? Вряд ли на пляже? Чего ещё он о ней не знает? И не узнает. До воды они добираются не сразу, и плевать ему, что её кожа солоноватая от летнего зноя, он берет её стоя, впечатывая грудью в кафельную стену. Расталкивает ноги, прихватывает за плечи, заставляя прогнуться для него. Женщина послушно принимает не слишком удобную позу, и он трахает её, словно от этого зависит мир во всем мире. Стонет от накрывающего оргазма, сжимает так сильно, что когда разжимает пальцы, видит на её плечах белые отпечатки от своих прикосновений. — Прости, — шепчет на ухо, целуя отметины, берет за руку и шагает в ванную, утягивая за собой. Как когда-то в квартире в Сохо берет мочалку, растирает ей спину. Ракель закрывает глаза, и когда он касается жёсткой тканью её бедра, вздрагивает, ощущая, как бегут по телу мурашки. Мочалка летит в ноги, а он накрывает пальцами её лобок, прижимаясь всем телом. Она чувствует его окрепший член и поворачивается. Андреас опускается на дно ванны, и Ракель садится сверху, откидываясь спиной на его колени. Двигает бёдрами плавно, и он держится столько, сколько ей нужно, помогая, нежно оглаживая живот и грудь. А потом она наклоняется, целуя и прижимаясь к груди, тогда он придерживает её спину и двигает бёдрами жёстко, быстро, помогая ей кончить. Она глухо стонет, и он догоняет её, а потом ласкает, покусывает её губы, прихватывает губами подбородок, и когда она прячет лицо у него на плече, гладит её по спине, большими пальцами ведёт по лопаткам. — Я хочу тебя спросить, — хрипло говорит она, и Андреас откидывает её волосы от лица, касается щеки. — Хочешь — спроси, — звучит словно разрешение, и он поправляется, — я отвечу на любой вопрос. — Сколько у тебя времени, Андреас? — она ведёт по его плечу, к лоткевому сгибу, синему от уколов в вену. — У нас две недели, — спокойно отвечает он, — у меня, возможно, чуть больше времени. Но у нас с тобой две недели, незнакомка. Я не хочу чтобы ты видела, как я умираю. Это звучит несколько жалко, и Ракель прищуривает глаза, изучая его лицо. — Не боишься? — спрашивает тихо. — Нет, — качает головой он, — я должен был умереть в монетном дворе. И ещё раз — согласно прогнозу врачей пару месяцев назад от болезни. И ещё много раз до этого и после этого. Меня могла убить ты, если бы дал повод, — он целует её руку, по запястью, — Ариадна, Татьяна или даже мой собственный сын. Возможно, знай брат, насколько я причастен — он тоже встал бы в очередь. — Он догадается, — вздыхает Ракель. — Конечно. Я повидаюсь с ним, перед финалом. Я не предупреждал тебя об этом, но… — Это будет… Правильно. — Да. — Я могу быть с тобой до конца, — Андреас различает лёгкие лучики морщинок вокруг её глаз. — Я не хочу этого, Ракель, — улыбается он, — ты бы видела сейчас свои глаза, в тебе столько сожаления… Отбрось это. У нас две недели, и я хочу чтобы ты больше не жалела меня в эти две недели, понимаешь? — Хорошо, — кивает Ракель. Осознает, что он имеет право, и отбрасывает мысли. Гладит его предплечье, а потом поднимается, уперевшись в его плечи. — Идём. Я хочу тебя накормить, — улыбается она и заматывается в полотенце, — у тебя должны быть силы. *** — Ракель, ты серьёзно? — Андреас стоит, вцепившись в ограждение мёртвой хваткой. Женщина рядом с ним без всякого страха расхаживает по краю пропасти. На ней уже страховка, шлем и очки, и он видит только её широкую улыбку, прежде чем спрашивает ещё раз, — уверена? — Господи, я наконец нашла, чего ты боишься, — она хохочет в голос, — не все мне трястись от страха, — Андреас, ты первый. Иначе не прыгнешь, похоже, — она подходит ближе, проверяет его обвязку и плотнее притягивает шлем. Потом целует, прижимаясь к напряжённому мужчине, — ощущение полёта, свобода, все такое… Он замирает на несколько секунд, прежде чем сделать этот шаг. Пусть ему осталось жить чуть больше трех недель, тело все ещё сопротивляется, и инстинкт самосохранения вопит о том, что этого делать не стоит. Он вдыхает, прежде чем сделать шаг и кричит, вопит, когда тело в свободном падении срывается вниз. Тело почти не чувствует рывка, и в какой-то момент ему на мгновение кажется, что все кончится прямо здесь и сейчас, но потом он понимает, что трос пружинит, и его подкидывает вверх. Какое-то время он ещё болтается в воздухе, снизу вверх глядя на то, как визжит она, спрыгивая вниз. Её восторженные крики утихают, и он чувствует, как верёвку медленно подтравливают, опуская его на дно ущелья. — Чокнутая, — смеётся он, придерживая её голову, когда она опускается достаточно низко, и принимает её в объятия, отстегивая трос. — Весело же, — она стягивает Ракель шлем. Её глаза блестят, он видит пару лопнувших капилляров. — Ты как себя чувствуешь? — он гладит по лицу и ставит на ноги. — Всё хорошо, Андреас, — усмехается она, — голова не кружится. Он прижимает женщину к себе, оттягивает ворот футболки, оценивая затянувшуюся рану. Ракель морщится и отдергивается. — Пойдём, — она тянет его за руку к океану, и Берлин послушно идёт следом. У воды пустая пристань, на самом краю стоит корзина для пикника. Берлин садится на деревянный настил, а Ракель достаёт из корзины бутылку вина и бокалы. — Хочешь? — спрашивает она, прижимаясь бедром к его его колену. Он притягивает её, усаживая рядом. Ракель скручивает растрепанные волосы и улыбается, легко и открыто. — Хочу, конечно, — он берет из её рук бутылку и штопор, открывает и разливает ароматное фруктовое вино. Ракель поглаживает его свободную руку, приподнимает бокал. — За полёты. — Технически — это было падение, — смеётся он, пробуя вино. Сладкое, едва не приторное, словно лето закупорили в бутылку. Она откидывается на досках, забирается с ногами и вытягивается в полный рост. Берлин повторяет, устраиваясь головой на её животе. — Чего бы ты ещё хотела? — спрашивает он. — Не знаю, — после всплеска эмоций она зевает и потягивается расслабленно, осторожно перебирая его жёсткие волосы, — я всегда мечтала поплавать с дельфинами, но зоопарки меня угнетают. — У меня есть странное предложение, — он осторожно гладит её щиколотку, а потом приподнимается, делая ещё пару глотков вина, — ты веришь в вампиров? — Андреас, — она приподнимается, берет в руки свой бокал. Солнечные лучи сверкают в острых гранях, разбегаются сотней солнечных зайчиков, — Румыния? — Да, — довольно кивает он, — хочу побывать в Румынии. А сегодня будут тебе дельфины. *** Тёмные спины животных показываются в тот момент, когда она уже сомневается в его словах и думает о том, что он просто хотел поплавать в океане. — Это дикие животные, — предупреждает сопровождающий, но Андреас стягивает шорты и футболку, присаживаясь на борт яхты. — Не пытайтесь их трогать сами, — повторяет капитан, глядя на упертого мужчину, — и не дергайтесь слишком сильно, если подплывут близко. — Ракель? — оборачивается он и видит сомнение в её взгляде, — пойдёшь со мной? Она переступает с ноги на ногу, а затем снимает платье. На ней ярко-салатовый купальник, из тех цветов, от которых слепит глаза, и мелкие стразы, которыми он расшит, лишь добавляют яркости. Ракель садится рядом, и он берет её за руку. — Готова? Вода холодная, и они немного уходят под воду. Он внимательно следит за её движениями, но Ракель хорошо плавает, у него уже была возможность в этом убедиться. Проходит несколько минут, прежде чем умные морские животные заинтересованно приближаются к ним. Берлин нащупывает под ногой перекладину веревочной сетки, сброшенной с борта яхты, придерживает Ракель за плечо. Поворачивается, глядя на её восхищенное лицо. Пусть на этих дельфинах не прокатиться верхом, гораздо более ценно для неё свобода этих животных. Она протягивает руку, и один из дельфинов утыкается носом ей в ладонь. Стрекочет, щёлкает, разворачивается, демонстрируя светлое брюхо. — Сеньор, будьте осторожны, — взволнованно просит капитан, и Берлин крепче держит Ракель. Дельфин с всплеском уходит под воду, и женщина прижимается к Андреасу. — Удивительно, — шепчет она, откидывая мокрые волосы от лица, — посмотри, там малыш, — она указывает вперед, и Берлин замечает маленького дельфина. Впрочем, он понимает, что это может вызвать опасность. — Пойдём-ка, — он вкладывает в её руки сетку, подталкивая выбраться из воды. Она устраивается на борту, и он, выбравшись из воды вслед за ней, приносит полотенце, накрывая её плечи. Ракель заматывается в тёплую ткань и болтает босыми ступнями. — Довольна? Он видит её почти детский восторг на расслабленном лице. — Да, — кивает она, — они потрясающие, Андреас. Просто потрясающие. Он чувствует, как она дрожит, и прижимает к себе, целуя в висок. — Пойдём, нужно переодеться, — тихо говорит, уводя её с палубы. В каюте она уходит в душ, смывая соленую океанскую воду, и выходит, закрученная в полотенце, с розовыми от горячей воды щеками. — Ужин накрыли на палубе, — говорит он, — устроит или попросить принести сюда? Она падает на постель и вытягивается. — А так можно было? — спрашивает расслабленно, — я бы не пошла… — Ну и не надо. — Хочу проводить солнце, — она зажмуривается, прижимает ладони к лицу. Берлин щекочет её стопу и уходит в душ. Когда возвращается, видит её, по-турецки сложившую ноги и накладывающую макияж. Нагибается, целуя в макушку и капая водой на её лицо. — Андреас, — возмущается она, и он придерживает её за подбородок, целуя. — Ты удивительная, — говорит и целует ещё раз, путаясь пальцами в волосах, — я тебя люблю, знаешь? — Да, — она улыбается, и он целует её лицо. — Может, все-таки сюда? — Одевайся, — возмущается она. На открытой палубе накрыт стол, двое молодых ребят подают им горячее, после чего оставляют одних. Солнце тянется к горизонту, океан спокоен, ветра почти нет. Ракель неторопливо разделывается с рыбой, глядя, как он с удовольствием жуёт стейк. Вино красное, и к мясу, и к рыбе, но она лишь пробует, оставляя бокал. — Всё хорошо? — улавливает он её задумчиво настроение. Ракель мягко улыбается ему и кивает. Ощущение падения сегодня — вот что было хорошо. Она в полной мере осознала, что падает, падает в бездну, и столкновение уже не остановить. — Ты так и не сказала, как выследила Сьерру. — А ты так и не сказал, как убедил сына. — Камеры видеонаблюдения? — Нет. Сказал, что любишь его? — Нет. Маячок? — У меня не было возможности. Напомнил о долге за то, что он увёл жену? — Нет. Это мелко и низко. Я вор и он — тоже. А значит — бери все и ничего не отдавай взамен. — Это из какого-то фильма. Не про воров, про пиратов! — Ты знала, что она за чем-то вернётся. — Теплее. А ты знал, что важен для него. — Это безусловно. Она вернулась за чем-то из вещей мужа? — Она не сентиментальна. Ты предложил ему часть славы. Но ты знал, что в конечном счёте этой славы ему не видать, ведь золото — единственная причина, почему мы все ещё живы. — О да. Каково это, владеть столькими жизнями, Ракель? Сьерра вернулась не за чем-то. За кем-то. За кем? Прах мужа? — Мне не нужны ни золото, ни их жизни, Берлин. И Сьерра реалист, урна с прахом это урна с прахом. Ты сказал сыну, что рано или поздно все станет известно, и тогда он может стать частью. — Частью великой истории. Но зачем тогда ты забрала золото? И что заставило её вернуться? — Ты можешь мне не верить. Но есть только одна причина, по которой я его взяла. А Сьерра… Она прагматик, она жёсткая и прямая, она упрямая, сильная, самовлюбленная. Но она никогда никого не бросает. Она вернулась, чтобы забрать Полковника. — Полковника? — сводит брови Берлин. — Кота, Андреас. Она вернулась забрать из приюта своего кота. *** Она ещё спит, на боку, заложив ладони под щеку, и одеяло прикрывает только ноги. Майка сбилась, и он видит, как медленно поднимается и опускается живот от дыхания. Лицо Ракель расслаблено, во сне она спокойна и выглядит на десяток лет младше. Солнце пробивается в узкое окно каюты, лучи падают на её спину и плечо, видимо от тепла она и скинула одеяло. Он осторожно гладит её бок и живот, узкую полоску голой кожи между трусами и майкой, легко-легко, и слышит, как она тихо вздыхает. Сон уже совсем поверхностный, она выпрямляет руки, потягиваясь, потирает глаза. Спросонья улыбается одними уголками губ, а потом её взгляд фокусируется. Берлин видит, секунду, может меньше, даже не зная, как описать то, что видит, и чувствует, как сжимается спазмом мышцы в солнечном сплетении от досады. Впрочем, совсем быстро это пропадает с её лица, она протягивает руки, прижимая его голову, и целует щеку, колючую от утренней щетины. Тёплая ото сна, податливая, нежная, она обнимает его, льнет к груди. Берлин берет её за запястье, поглаживает большим пальцем выступающие косточки кисти. Спрашивает, не желая знать ответа. — Что тебе снилось? — Ничего, — пожимает она плечами, отвечает слишком быстро, не желая говорить правды. И тишина, минуту назад лёгкая и интимная, в одно мгновение становится пропастью. Будь у них больше времени, с этим стоило разобраться. Будь у него больше времени — он бы попытался отстоять то, что по праву считал своим. Будь у неё больше времени, она бы доверилась и стала бы по-настоящему его. Он обнимает её, подхватывая под спину, разворачивается, накрывает губы долгим поцелуем. И она отвечает, растворяясь в нем. Берлин стягивает с неё майку, поглаживает нежно и целует, губы, лицо, шею, плечи, грудь, медленно, заставляя изнывать от ожидания. Ракель сжимает пальцы на его плечах, чуть выворачиваясь, прижимается губами к его виску. — Я здесь. Ты здесь. И я твоя. Они оба понимают больше, чем нужно, и он ощущает раздражение, поднимающееся изнутри от её слов. Однако тактики не меняет, повторяя лёгкие движения и ласки. Её тело подрагивает от прикосновений. Берлин подцепляет пояс ее трусов и стягивает успевшую стать влажной ткань. Нагая, открытая. Для него. Он прижимает её к себе, поворачивает на спину и разводит колени, устраиваясь сверху. Гладит её бедра, а она целует и сжимает пальцы на его груди, скользит вниз, по ребрам, а губами движется к шее, оставляя невесомые поцелуи на щеке, подбородке. Берлин чуть приподнимает её бедра, направляя свой член рукой, и слышит её прерывистый вздох, полный облегчения, когда она подаётся вперёд, принимая его. Она прижимается лицом к его шее, замирает, и он двигается плавно, придерживая её за талию, заставляя её выгнуться для него. Он гладит ее колени, одной рукой скользит по животу, опуская руку к лобку, и касается, медленно и осторожно. Ракель сглатывает и хрипло просит. — Андреас, пожалуйста. Быстрее. — Нет, — усмехается он, ощущая, как она дрожит всем телом. Если и наказание сексом, то только такое. Он ведёт рукой от лобка по животу, по ложбинке на груди, обнимает под спину, ведёт ладонями снизу вверх и останавливает руку сзади на шее, крепче прижимая её к себе. Ракель едва слышно постанывает от каждого нового медленного толчка, сжимает пальцы на его плечах все сильнее, и ему приходится прикладывать усилия, чтобы удержаться и продолжать нежную пытку. — Андреас, — всхлипывает она, упираясь ладонями в постель и поднимая голову. Он легонько целует её, чуть ощутимо прибавляя темп. Она углубляет поцелуй, двигает бёдрами, и он чувствует, как напрягаются её руки, терзающие простынь. — Андреас, пожалуйста, — бездна, и он чувствует, как летит ко дну. — Кричи, если хочешь, — глаза в глаза, и Ракель вцепляется в его плечи, выгибаясь насколько может, а от его медленного темпа не остаётся и следа. Он толкается, заставляя её стонать все громче. Тело реагирует быстро, и он кончает, прикусывает её шею под ухом и толкается еще, давая ей кончить. От накатывающих ощущений она действительно не сдерживает сдавленного крика, тело, изнывающее в предвкушении разрядки, трясёт, словно под напряжением. Она сталкивает его с себя, отворачивается, поджав колени к груди, он слышит всхлипы и видит, как все ещё подрагивают её плечи и спина. Андреас откидывается на спину и кладёт ладонь на её бедро, медленно поглаживая влажную от жара кожу. Ракель вздрагивает, но все же позволяет ему это прикосновение. Тело расслабляется, вот только все те чувства, которые рвали грудную клетку, выбираются, словно тоже освобождены, как и её тело. — Ракель, — тихо зовёт он, — ты как? Она переворачивается, и он видит слезы в её глазах, и в сочетании с безумной улыбкой её лицо выглядит несчастным. — Иди ко мне, — он прижимает её к себе, переплетая ноги, обнимая крепко, — все хорошо. Ну же, Ракель, все хорошо. — Какого черта, Берлин, — скулит она, — почему? Он гладит её руку, от плеча к запястью, пальцам, и чувствует как быстро и прерывисто она дышит. Говорит, зная, что сделает только больнее. — Я тебя люблю. Горячие слезы катятся по её щекам и капают на его грудь. — Тогда не умирай, чёртов эгоист. — Я бы пообещал тебе это, если бы мог, — в его голосе ни намёка на игривость или шутку. Она слышит его боль и всхлипывает, прижимаясь лицом к плечу, и тогда он ласково спрашивает — хочешь чего-нибудь? Воды?.. Его жалость злит её, как злит любое подчеркивание слабости. — Водки, Андреас, — она отталкивает его от себя. — Пить водку до захода солнца — моветон. — Плевать. Плевать, слышишь? — она садится и ежится от холода, когда ступни касаются пола, — закажи сюда. — Что хочешь на завтрак? — спрашивает насмешливо, осознавая, что его нежность делает ей больно. — Ты меня слышал, — огрызается она, уходит в душ, и когда возвращается, на столике у окна красуется горка ароматных оладьев, пара креманок с мёдом и карамелью. Резкий запах кофе выводит её из себя. — Берлин… — рычит она, и мужчина вскидывает ладони, добавляя в кружки с кофе немного коньяка, после чего прижимает её к себе. — Андреас. Ты же помнишь. Её серьёзный взгляд — и едва заметная улыбка в ответ. Ракель трёт глаза и садится, поджимая ноги. Пробует кофе и морщится, но все равно глотает обжигающий напиток. — Но водки я все равно хочу, — бурчит недовольно она и потягивается, вытягивая руки и распрямляя плечи. — Через пару часов мы будем на суше. Самолёт уже там. — Что же ты задумал? — Увидишь, — уплетает оладьи он.