Деревня Теней

Спотыкаясь и прикрывая лицо руками, Чарли покинула Алую комнату, не обнаружив ни охрану, ни свои вещи в шкафу. Вместо двери с глумливой надписью «Выход» открылась дверь под номером «два». Чарли смотрела на мир раздражёнными непривычной белизной слезящимися глазами сквозь узкую щель между пальцами. Сейчас она отлично понимала Гейзенберга, не снимающего очки. Главе отдела не пристало ходить с покрасневшими влажными глазами. Портит имидж. Тесная ванная почти не отличалась от той, что находилась на жилом этаже. За ненадобностью отсутствовал шкаф. Возле раковины на держателе-перекладине висели чистые полотенца. На крышке унитаза ярким алым пятном выделялся пластиковый квадрат с новой формой. Наказание продолжалось. Не могла же она всерьёз полагать, что оно завершится двухнедельной отсидкой в карцере. Доктор Мареш додавливала сотрудников, ввинчивая в них правила на уровне подсознания, если те не усваивались иначе. У неё не усвоились. Слишком много прошлых, чтобы найти место новым. Из крана в подставленные ладони рванулась тугая прохладная струя. Совершенно прозрачная, та разбивалась брызгами, убегая в водосток. Чарли долго смотрела на неё, не решаясь поднять глаза на зеркало. Оттуда глядело прилизанное осунувшееся нечто с заострившимися чертами, тёмными разводами под ненормально блестящими глазами, впалыми щеками и в мясо искусанными губами. Она яростно почесала голову, испытывая отвратительное любопытство, рассматривая забитые отшелушённой кожей и себумом ногти. Следом за головой зачесалось остальное тело. — Посмотри на себя, Тэйт, — воспалённые, будто налитые кровью глаза горели ненавистью. — Эта сука стоила того? Выключив кран, она вошла в душевую кабину. На металлической решётчатой полке стояли флаконы и лежала новая мочалка. Не доверяя себе, Чарли открыла первый флакон, выдавила содержимое на ладонь и принюхалась. Прозрачный гель без запаха. Ни капли красного или любого его оттенка, но, сколько бы она ни моргала, он отпечатками ложился на всё, куда падал взгляд. Она наслаждалась каждой секундой купания, натираясь жёсткой мочалкой до неприятного жжения постепенно розовевшей кожи, к которой всё сильнее приливала кровь. Раз за разом Чарли смывала густую пену, неизменно чувствуя слои невидимой несмываемой грязи, покрывшей её, впитавшейся в тело, в волосы. Она не останавливалась, пока не почувствовала боль от высокой температуры воды. Выключив её, Чарли прижалась спиной к стене душевой, проводя ладонью по лицу и повернувшись к яркому пятну униформы. Та выделялась свежим клеймом на девственной белизне помещения. Рука взметнулась к шее. По коже побежали колкие ледяные мурашки. Чарли недовольно передёрнула плечами. Неаккуратно разорвав упаковку, она вытряхнула форму на пол. Не просто красное, вплоть до белья и обуви — алое, будто пропитанное артериальной кровью. Она поддела халат ногой, отбросила в сторону. Сухой. Чарли вернулась к раковине. Ледяная вода скатывалась по лицу горячими каплями. Она провела пальцами от лба до подбородка, прежде чем взглянуть на свою ладонь. Мокрая и чистая. Ничто не стягивало её. Чарли снова посмотрела на отражение. Побелевшее, с застывшим взглядом. Кровь не исчезла. Она забилась под ногти, впиталась в кожу, проникла в поры. Тело потело ею, источало резкий запах и кисло-сладкий рвоты, которую не сумело перебороть. У неё дрожали и мучительно ныли отяжелевшие от долгой напряжённой работы руки и спина, словно скованная корсетом. Чарли валилась с ног, но стояла неподвижно, чтобы кусачки, обрезавшие ногти под корень не срезали ещё и кожу. Пальцы саднили после того, как он скрупулёзно вычистил содержимое из-под ногтей остриём апельсиновой палочки. Баночка с ними хранилась в ящике именно на такой случай. Случай, когда он был по-настоящему доволен. — В чём дело, Прелесть? Тебе неприятна моя забота? Она больше не была человеком. Шарлоттой. Снова «прелесть», «солнышко», «дорогая», в худшие дни «сука» или «дрянь». Словно только кровь пробуждала его память, открывала ему глаза на то, что она тоже человек. — Нет, сэр. Приятна. Спасибо. Одобрительная полуулыбка коснулась его тонких губ, но не серых, как морозное утро, глаз. Чернильные точки зрачков высверливали новые дыры в её черепе, которых и без того хватало. Каждый день с ним расширял их, заполнял жидким льдом, фиксировал трещины и обломки. Так ломают неправильно сросшиеся кости, чтобы придать им форму, изначально заложенную природой. Он ломал здоровые. — Ты должна тщательно следить за состоянием своих рук, — он методично обрезал ноготь за ногтем, продолжая выкладывать её ровную дорогу из жёлтого кирпича, которая никогда не приведёт в «Деревню Теней». Она всегда будет огибать тюрьму для чудовищ. Он о том позаботится. — Да, сэр. Взгляд метнулся к наполненной горячей водой ванне. Исходящий от неё пар обещал, что усталость растворится вместе с ним. Всё смоется, сотрётся. Она будет в порядке. — Мне повезло, что ты такая смышлёная, — он добродушно мазнул шершавой подушечкой большого пальца по кончику её носа. От него пахло струганным деревом, сигаретами, остро-холодной мятой и лимонным мылом. Он пах человеком, но человеческого в нём не было. — Раздевайся. Он стряхнул с себя обрезки ногтей, попавшие на одежду, и поднялся, мгновенно превзойдя её в росте. Рядом с ним она чувствовала себя насекомым, над которым встал медведь. Всего одно движение — и её не станет. — Что теперь, Прелесть? Тебе помочь? — он бросил кусачки в банку с раствором, стоявшую на полу там же, где лежал ручной пылесос. Ей пока не доверялась уборка в доме. — Нет, сэр. Скинула джинсы, затем футболку, привычно представляя себя в общественной раздевалке, — едва доходило до белья, реальность возвращалась. Прошёл год с тех пор, как он впервые вошёл в ванную, когда она собиралась принять душ, но стыд не уходил. Упрямые крючки лифчика не поддавались, словно спаянные с петлями. Прохладные руки быстро расправились с застёжкой, ослабляя натяжение ткани, а вместе с ней тело. Везде, где он дотрагивался, кожа горела, словно прижжённая сигаретой. Лицо, уши и шея тоже пылали. Он пододвинул стул и уселся, вытянув длинные ноги по обе стороны от Чарли. Подцепил сползшую лямку лифчика и сдёрнул его с неё. Они находились слишком близко, чтобы избавить от отталкивающего зрелища прижатого к лицу белья, сопровождаемого глухим стоном. Заметив её реакцию, он рассмеялся. Звук низкого тревожащего смеха вздыбил волосы на затылке. — Если я захочу получить удовольствие с твоей помощью, ты узнаешь первой, — провоцируя, он потянул к бёдрам за резинку оставшийся клочок ткани, защищавший её. Чарли не решилась удерживать тот. Ещё свежа память, как её скрюченную, с оборвавшимся дыханием, прямо в одежде, которую Чарли отказалась снять, он запихнул в ванную. — А сейчас снимай эти чёртовы трусы и лезь уже в воду! Для скорости решений он шлёпнул её, оставив новое ощущение ожога. Слабого, но предупреждающего. Она испытывала его терпение. Чудом не рухнув вперёд, Чарли окончательно разделась и забралась в воду. Та почти сразу окрасилась в густой розовый цвет. Он взял тряпку и, намочив, принялся мягко проводить ею по плечам и ключицам Чарли. Он умел быть аккуратным и бережным, ненавязчиво заботливым, как ей не раз доводилось видеть. Напоминание, что она в состоянии вымыться сама, не имело ни смысла, ни пользы. — Тебе понравилось? Как описать то, чего не было? Эмоции, которых не существовало, чувства, которых не испытывала. Осознание, которое он жаждал снять с её языка и преломить хлебом между ними. В ней не было ничего, кроме усталости и тонких глубоких порезов, оставшихся на ладонях доказательством её преступления, но и они скоро исчезнут. Всё исчезнет. Она снова будет чистой. — Это вышло случайно. — Даже не состояние аффекта? Поразительно. За все годы работы не доводилось слышать про один случайный удар ножом, а здесь их двадцать шесть и все случайны, — он разочарованно покачал головой, снисходительно улыбаясь во всю ширь акульего рта и расплетая её волосы. — Запомни, Прелесть, особо тяжкие преступления первой степени не бывают случайными. Если бы я поймал тебя, ты бы сейчас ехала в «Деревню Теней», а не нежилась в ванной. Знаешь, что там делают с такими монстрами, как ты? Чарли подняла на него взгляд. Ненасытный лютый зверь смотрел на неё сквозь зимнюю стужу его глаз. Никто не видел. Не подозревал. Не догадывался. Законопослушный гражданин. Блистательный страж закона. Добропорядочный сосед. Внешняя картинка затмевала никому ненужную правду — мелкий камешек, болтавшийся в ботинке, который они с готовностью вытряхивали, если он впивался им в пятку. — А знаешь, что нужно сделать, чтобы не попасть туда? — Ты наденешь всё, что они дали тебе, — немеющими губами произнесла она. Рот дёрнулся, не складываясь в улыбку. Тогда Чарли вывела её на зеркале мокрым пальцем у своего отражения. — И будешь идеальным сотрудником. На новой форме четыре чёрных знака повторяли порядок на двери доктора Мареш и отсека руководителей, словно теперь она принадлежала не только отделу русалки, но и прочим. Общая собственность. Не просто одежда — материальное напоминание ей и предупреждение другим. Смотрите, где вы окажетесь, если приметесь преступать правила, написанные кровью нарушителей. Ей хотелось стряхнуть с себя форму, висевшую мешком. Та натирала кожу и тянула к земле, требовала преклонить колени, но вместо этого, Чарли выпрямила спину и расправила плечи. Тряпки на ней — не она. Закончив заплетать волосы, влага которых мгновенно промочила одежду до ягодиц, Чарли вышла и остановилась. Главная дверь была открыта. Она свободна. Сейчас. Бесшумно добравшись до порога, она замедлилась. У лифта стоял Гейзенберг. В другой день он был бы последним, чьему присутствию она обрадовалась, но сейчас, после изоляции, её устраивал и он. Растрёпанный, навалившийся плечом на стену, и совершенно неподвижный. Чарли крадучись подступила, чтобы внезапно осознать — Гейзенберг спал. Во сне его лицо расслабилось, утратив насмешливое напряжение черт. Рот слегка приоткрылся, и между губ тускло поблёскивали зубы. Гейзенберг источал неуловимое сонное тепло, как бывает только при недавнем пробуждении, словно он только вылез из кровати и сразу примчался сюда встретить её. Не выглядя раздражающим и опасным, он казался нормальным. Обычным. Тем, кого в другой ситуации можно пригласить выпить кофе или подробнее расспросить об его удивительной работе. Ему не требовалось носить плащ или иметь суперсилы, чтобы спасать людей. Он обладал высоким интеллектом и умелыми руками, и их хватило, чтобы однажды вернуть Максу желание жить. Если бы в его силах было вернуть самого Макса. — А вот и наш работник месяца. Не успела начать, как ушла в отпуск. Что, тяжело после выходных? — наигранное едкое сочувствие отрезвило. Мнимая нормальность слетела шелухой, обнажив отталкивающую реальность, в которой Гейзенберг считал, что должность даёт ему право на фамильярность. — Не могла хотя бы неделю продержаться? Будешь должна. Очки никуда не делись, и Чарли была готова поклясться, что он окинул её взглядом ростовщика. Подсчитывал не столько вложенные средства и платёжеспособность, сколько сразу оценивал, сможет ли выжать из неё сверх придуманного долга. Лифт открылся, и они вошли внутрь. Гейзенберг пропустил её вперёд. Из шести кнопок горела одна, именно на неё он нажал. Всю поездку до этажа Чарли, привалившись ноющей спиной к стене, не сводила взгляд с его волнистых волос и обтянутых халатом широких плеч. Она поймала себя на ошеломительно нестерпимом побуждении прикоснуться, зарыться пальцами в небрежные пряди, узнать, каковы они наощупь, провести ладонью по плечу, ощущая его крепость и плотную текстуру материала халата. Забыть безжизненную гладкость Алой комнаты, скорее заменить её воспоминанием живого тепла, пока цвет не вытеснил собой всё. Их разделяли не больше нескольких шагов и расстояние вытянутой руки. Раскрывшиеся двери лифта оградили от очередного безрассудства. Путь им преграждала железная раздвижная решётка. Гейзенберг открыл обычный навесной замок, который она не ожидала увидеть в организации, пронизанной технологиями и электричеством. За порогом их ожидала полутьма. В просторном коридоре, идентичном коридору отдела доктора Моро, было пусто. Чарли испытывала странное облегчение, даже наедине с Гейзенбергом. Ничто не напоминало об Алой комнате или стерильности прочих этажей и помещений, в которых она побывала. Здесь царили запахи и атмосфера успокоительной заброшенности пустыря или зданий промзоны. Она всегда выбирала тьму, в которой можно укрыться от чужих глаз, от себя самой. Свет выявлял то, отчего она отворачивалась большую часть своей жизни и продолжала до сих пор. Он же наоборот обожал выставляться напоказ, и его дела происходили при свете, солнечном или искусственном. Он стремился рассмотреть каждую деталь, наслаждался тем, как свет обдавал их неприкрытой правдой, словно кипятком, отделявшим кожу от плоти. Чарли внимательно взглянула на Гейзенберга. Он тоже прятался в ней, превратив отдел в своё логово. — Запоминай, повторять не стану. С этой минуты говоришь только со мной и только в отделе. Живёшь и работаешь тоже здесь. Душевая открыта в шесть утра и после одиннадцати вечера. Тебя не должно быть видно и слышно. Делаешь всё, что скажу. Вопросы? Он брал на себя излишне много. Руководитель — не хозяин, чтобы она делала всё. Однажды уже делала, и Гейзенберг явно не был тем, ради кого стоило повторять. Не осталось никого, кто заслуживал и малейшего усилия с её стороны. — У всего есть границы, — просипела она. — Не в Мучилище. Хочешь обратно? — и снова тот жёсткий тон, какой Гейзенберг использовал с доктором Моро. Предложение не отставало. Скольких он успел отправить туда за годы работы здесь, и сколькие не вернулись? Чарли одёрнула рукав. — Теперь я работаю у вас? — она сочла за лучшее не упоминать доктора Моро, которому Гейзенберг не симпатизировал, чтобы не раздражать его. Как и не спрашивать, что входило в список её новых обязанностей. — Взял тебя во временное пользование на ближайший месяц, потом отправишься дальше. Рот Чарли сжался в линию. Гейзенберг обезличил её одной фразой. Приравнял к смертникам или спустил ниже. Общая собственность. Дальше не значило к доктору Моро, дальше значило мотаться по отделам. Димитреску, должно быть, спали и видели, как будут ею распоряжаться. Или та ненормальная Энджи. Доктор Моро был приятным исключением среди неадекватных руководителей и их помощников, и до встречи с ним требовалось дожить. — Дай руку. Ещё недавно нуждавшаяся в прикосновении и, несмотря на обещание, Чарли сунула обе руки в карманы и отошла. Физический контакт не предусматривался ни правилами, ни ею самой. — Зачем? В один шаг Гейзенберг преодолел разделявшее их расстояние и, не спрашивая разрешения, схватил за предплечье, грубо дёргая на себя. Чарли вскрикнула, пытаясь вырваться, отталкивая, но была придавлена локтем к стене. Его плечо оказалось маняще близко. Сквозь крепкий запах сигар, пробивался приглушённый аромат густой смеси трав, кедра и нагретой бумаги. Последовал громкий металлический щелчок, и Гейзенберг отпихнул её. Чарли шокировано уставилась на своё запястье, на котором красовался широкий металлический браслет с квадратным слотом в центре. Четыре отверстия, очевидно, предполагали, что в них следовало что-то поместить. — Что это? — снять его не получилось. Мешал сустав большого пальца, как и в наручниках. — Гарант твоего хорошего поведения, — отрезал Гейзенберг. Чарли нахмурилась, снова пытаясь освободиться от браслета. Тот не сдавливал руку и болтался вполне свободно, подогнанный специально под неё. — Ведёшь себя как надо — он заполнится, нет — останется пустым, и мы с тобой будем встречаться до тех пор, пока не научишься или не отправишься на тот свет. Что скажешь, мы поняли друг друга или я должен по новой разжевать? Немощное полукружье света задевало его недовольное лицо, оставив одну сторону в полумраке. С Гейзенберга не сходило выжидающее выражение. Чарли вздёрнула подбородок, глядя в чёрные провалы очков и стискивая браслет до ломоты в пальцах. Если она и вернётся в Алую комнату, то за настоящий проступок, а не из чужой прихоти. — Мы поняли друг друга. Без дальнейших пояснений Гейзенберг направился вглубь коридора. Пара тусклых квадратных ламп крепилась над головой, создавая рассеянное освещение, но не позволяя толком ничего рассмотреть. Чарли различала очертания дверных проёмов, труб, прислонённых друг к другу, каких-то предметов, возвышавшихся объёмными стопками у стен. На полу извивались переплетённые канаты проводов, под потолком тянулись трубы. Не отдел — завод. У двери, к которой Гейзенберг подвёл Чарли, был обычный замок, открывавшийся обычным ключом. Обстановка не отличалась от коридора. Бетонные стены, пол и из света — настольная лампа. В центре явно разделочного стола, заваленного рядами многочисленных высотой с её рост папок и толстыми пачками новой бумаги, стояла массивная пишущая машинка. Настоящий раритет. Чарли встречала похожий в музее истории или в кино, работать на подобном устройстве ей не доводилось, и она не понимала, на что рассчитывал Гейзенберг. С какой скоростью она с нуля должна освоить печать? Почему нельзя сразу установить нормальный компьютер или дать ноутбук, если нужно перенести документацию на цифровой носитель? К чему столько сложностей? Пока она разберётся, переведут дальше. В противоположном углу комнаты, куда свет почти не попадал, стояла железная кровать со свёрнутым матрасом. Рядом шкаф-пенал, как тот, что был у неё в школе и позже на работе. Никаких дополнительных дверей. Душевая находилась в другом месте. В столь личных делах, как душ и сон, она предпочитала одиночество, никогда не оставаясь с ночёвкой у Макса, не посещая летний лагерь или родственников. Он вломился всюду, куда смог, но со временем она восстановила и успешно поддерживала прежний порядок до сегодняшнего объявления. Перспектива купания в общей душевой в чисто мужской компании отдавала гнилостным душком угрозы нового наказания или статуса. Она давно не была ребёнком, чтобы верить, что в организации, где за любой контакт карали и откуда нет выхода на поверхность, здоровые мужчины обходились сами или втайне друг другом. Оба варианта её устраивали, но мало походили на правду. — Я буду заниматься бумагами, или вы поручите мне и другое дело? — Сначала это разгреби, — он раздражённо кивнул на груды бумаг, от которых веяло сонливостью, скукой и желанием швырнуть их в печь не читая. Грядущая тишина мягко зацарапалась паучьими лапками в затылке. — Душевая за углом. В столовую ходишь со мной. Пошли. Они вернулись тем же путём к лифту, но прошли дальше. За главные двери, выводящие в холл. Лицом отделу модернизации и развития протезирования и эндопротезирования служили запустение, захламлённость и знакомый полумрак. Ни уныния доктора Моро, ни лоска доктора Димитреску. Не знай Чарли, что этаж принадлежит отделу Гейзенберга, она легко могла бы счесть, что тот брошен в состоянии бессрочного ремонта. Большее недоумение вызывал не облик отдела, отражавший непритязательность Гейзенберга в условиях, а то, что его одобрила доктор Мареш. Женщина-правило, чьи сотрудники балансировали на скользком краю страниц буклета, пока руководители сбрасывали их вниз. Яркий свет, хлынувший из кабины лифта, обжёг глаза. Чарли прикрыла их ладонью и вошла внутрь следом за Гейзенбергом. Лифт Б. Они спускались в столовую. От мысли о нормальной — не красной — горячей еде в желудке заурчало. Чарли снова посмотрела на браслет, покрутила его, но замок не обнаружила. Браслет был словно литым и слишком весомым, чтобы она могла забыть о нём. — Вздумаешь нарушать правила, игнорировать, что говорю или слоняться по отделу, я узнаю, — Гейзенберг приблизился так внезапно, что Чарли не успела среагировать. Он склонился к ней, и горячее дыхание коснулось лица. Она окаменела, парализованная его угрожающей близостью. — Я не Миранда, чьи предупреждения ты пропустила мимо ушей, и не Димитреску, которым только и хватило мозгов, что засунуть тебя в Мучилище, — он завёл руку ей за спину и резко потянул косу вниз, вынудив запрокинуть голову. В его очках Чарли различала своё испуганное отражение с распахнутыми глазами. — Лучше не проверять, насколько я могу быть изобретательным. В груди всколыхнулась пузырящаяся сладкой газировкой волна. Плечи расслабленно опустились, стиснутые в кулак пальцы разжались, отпустив необдуманный порыв избавиться от его хватки. Гейзенберг не совершил того, что стоило внимания. Он просто запугивал её. Не страшно. Чарли была благодарна, ведь её выживанию неизменным фундаментом служила именно она. Чужая забота. Она кротко улыбнулась и кивнула. На мгновение в его лице промелькнуло подозрение, но словами не стало. К моменту, как двери раскрылись, Гейзенберг отпустил её, принимая прежний вид хозяина положения. Сотрудники вяло реагировали на него, появление Чарли же произвело эффект взрыва. Едва заметив её, они замолкали. Кто-то отводил взгляд, другие, наоборот, неприкрыто, с жадным любопытством глазели, третьи смотрели со страхом. В чьих-то глазах проскальзывало облегчение, что они не на её месте, вместе с осуждением и насмешкой, что его заняла она. Женщины боязливо отступали и отворачивались, старались держаться подальше, мужчины же в основном переглядывались, и только присутствие Гейзенберга не позволяло им смотреть открыто. Голодные до развлечений, они нашли одно из них в её лице. Чарли двигалась позади, оплетённая паутиной взглядов и шепотков. Они тянули за ноги, за руки, наваливались на плечи. И чем сильнее становилось давление, тем больше ей хотелось распрямиться. Мию она увидела сразу. Та стояла у раздачи и выбирала завтрак. Рядом с ней увлечённо щебетала Энджи. Чарли тайком мазнула взглядом по рядам столов. Димитреску цеплялись к очередной жертве, которая съёжилась на своём месте, не поднимая головы от тарелки. Доктор Беневиенто что-то записывала в блокноте, то и дело отпивая из чашки. Возле неё тех стояло несколько. Доктор Моро тоже сидел там. Чарли быстро глянула на него, заметив, что он тоже смотрит на неё. Не злой и разочарованный, скорее искренне обеспокоенный. Кажется, он даже улыбнулся ей. Она улыбаться не стала. Слишком много глаз следило со всех сторон, словно она шла не в новой форме, а в новом теле. Чуждом для обычных людей. Цирковой зверь, которого дрессировщик водит по арене, прежде чем тот по команде кнута примется выполнять трюки. Не зря же посещать столовую можно только в сопровождении Гейзенберга. Мия всего на миг замерла возле Чарли. В карих глазах было так много, но больше всего в них плескалось скорбного сочувствия, от которого Чарли сделалось не по себе. Её положению, действительно, не позавидуешь, но она рассчитывала выбраться без потерь. Или понести минимальные. Сочувствовать здесь нечему. — Будь осторожна, — одними губами сказала она и пошла дальше. Недоумевающая Чарли двинулась к раздаче, где Энджи надоедала уже Гейзенбергу. Всё казалось знакомым и незнакомым одновременно. Прошло всего две недели, но Чарли успела отвыкнуть: от звуков, которых было неожиданно много, от людей, словно заполнивших просторную столовую необъятной зудящей толпой. Она выпала из жизни, и возвращение к ней не принесло долгожданного облегчения. Дискомфорт змеился по телу, оставляя липкий след и подталкивая быстрее вернуться в радушные объятия полумрака. Чарли собрала на поднос немного еды, несмотря на проснувшийся голод, требовавший всего и сразу. Увидев её, Энджи, дразнившая Гейзенберга своим выигрышем, устремилась к ней с широкой улыбкой и сияющим беззаботностью лицом. — А я говорила Донне, что ты недолго продержишься здесь, но оттуда выйдешь сама. Благодаря тебе мы победили. Видела бы ты лицо Страшилы. Так забавно переживал за тебя, — с наивной непосредственностью поделилась она. Чарли хмуро уставилась на неё, а потом на спину Гейзенберга. Они делали ставки. На её рассудок. На её выдержку. Она для них не человек, а ставочное животное. Ни её здоровье, ни её жизнь не имеют ценности, кроме той, которую они могут из них извлечь. — Расскажешь, как там было? Энджи излучала неподдельный интерес ребёнка, обнаружившего новый аттракцион, но в силу возраста не допущенного туда, что лишь сильнее раздувало пламя. И, конечно, её не заботило, сколькие там пролили кровь. Как они её пролили — вот отчего трепетал нехороший огонёк в глубине рыбьих глаз. Чарли стиснула края подноса с той силой, с какой сдавила бы тощую шею Энджи при первой возможности. Она могла поклясться, что рука с браслетом, словно повинуясь чужой воле, рванулась вверх, и поднос со всем содержимым последовал за ней, опрокинувшись на белое платье Энджи. Вокруг наступила оглушительная тишина. Чарли оглянулась. Сотрудники даже не делали вид, что их не касалось происходящее. Они затаили дыхание, предвкушая новый виток её падения. — Моё платье! Что ты наделала? Шрам на искажённом обидой и возмущении лице уродливо съёжился, и казалось, что оно, подобно истончившейся ткани, распустится, не выдержав натяжения. Как только Энджи угрожающе надвинулась на Чарли, между ними возникла рука Гейзенберга, резко оттеснившего их друг от друга. Первая моментально переключилась на него. — Ты всё испортил! Чарли безмолвно наблюдала за разворачивавшейся абсурдной сценой, доказывавшей невменяемость местного руководства. Рука дрогнула у неё, однако Энджи объявила виновником Гейзенберга. Им давно следовало обратиться к специалистам, а на освободившиеся места поставить более трезвомыслящих людей, которые не выясняют отношения на виду у подчинённых. — Она моя, — глухо огрызнулся Гейзенберг. Категоричный тон не оставлял сомнений: Энджи опрометчиво лезла туда, где от неё не останется даже платья. Повернувшись к Чарли, он добавил: — Не хочешь есть — двигай на выход. Чарли сочла за лучшее взять новый поднос. «Деревня Теней» начинала действовать на нервы.