Деревня Теней

Сердце заходилось в заполошном стуке. Она вся вспотела, постоянно вытирая влажные ладони о штанины джинсового комбинезона. В шахте было невыносимо жарко. По вискам и шее стекал пот. Рюкзак за спиной оттягивал уставшие плечи. Непрерывное насвистывание Макса только усиливало страх, обостряло тишину. Во всех фильмах ужасов, которые они смотрели на каникулах, так всё и начиналось. Двое малолетних дураков спускались в жуткое место, — и больше их никто не видел, потому что монстр съел дураков. Шарлотта недовольно потёрла увлажнившиеся глаза. Тонкие лучи света фонариков скользили по выдолбленным в скале каменистым стенам и иссохшим за долгие десятилетия подпоркам из толстых брёвен, грозившимся рухнуть им на головы в любой момент. Спёртый воздух подталкивал наружу. Они держались вдоль проржавевших рельс с местами сгнившими, а то и вовсе исчезнувшими шпалами. Низкий потолок давил, и Шарлотта невольно жалась ближе к жилистому нескладному Максу. Они прошли мимо опрокинутой набок вагонетки, из которой выпал брошенный шахтёрский инструмент. — Бу! — дунул ей в ухо Макс и, услышав испуганный визг, пакостно рассмеялся. Шарлотта зло ткнула его указательным пальцем в ушибленный при падении чувствительный бок, который сама же перематывала бинтом меньше часа назад. Макс зашипел. — Ну ты и трусиха, Шарль. Штаны не замочила? — Что-то не видать обещанного чемодана, мистер Смельчак, — фыркнула она, игнорируя грубость. — Я вообще сомневаюсь, что этой истории можно верить. Чего он сам сюда не полез? Давно бы купался в деньгах, а не просил милостыню на углу. Десять баксов, Макс! Десять! Лучше бы поесть сходили или в кино. — Опять ты за своё. Да отдам я твою пятёрку, достала уже ныть, — закатил глаза Макс. — Мы сделали вложение в будущее. — Не знала, что наше будущее прячется в вонючем кармане старика. Знатно он повеселился, думая, какие мы идиоты, — скрипя зубами, Шарлотта с досадой пнула мелкий камешек, попавшийся под ноги. Тот исчез в темноте.  — Чего вообще потащилась, раз не веришь? — Не бросать же тебя. Тем более если найдём что-нибудь, половина моя, — деловито закончила Шарлотта, или Шарль, как её при знакомстве нарёк Макс, который сразу постановил, что Шарлоттами зовут только старых дев, а со старой девой он дружить не будет. И Шарлотта ею быть не хотела, зато иметь друга хотела очень. Шарль звучало совсем не обидно и принадлежало её любимому писателю, сказки которого ей читал перед сном папа, даже если был на работе. Мама же всегда осаждала Макса, говоря, что Шарль — мужское имя и к девочкам его применять нельзя. Макс стабильно извинялся, сохраняя виноватый вид, а за пределами дома и слышимости с не меньшей стабильностью звал Шарлем. Шарлотту устраивало. Макс расхохотался. Его хохот, усиленный стенами, жутким затихающим эхом разнёсся по коридору. Шарлотта поёжилась и взяла Макса за руку. Он не стал отталкивать, переплёл их пальцы и крепко стиснул. От его молчаливой поддержки в груди потеплело, а уверенность в благополучном исходе несмело приподняла голову. — С тобой точно не пропаду, — Макс шутливо подтолкнул её плечом. Рост пока позволял. Они продолжали осторожно продвигаться вперёд, глубже в темноту, каждую секунду подвергаясь смертельной опасности из-за возможного обвала или невидимой ямы, которая неожиданно могла оказаться у них под ногами. Из-за упертости Макса и её желания поучаствовать в настоящем приключении. На кой чёрт оно ей сдалось? В деньги, спрятанные местными бутлегерами во время сухого закона, она не верила ни на йоту, но Макс так загорелся идеей внезапного обогащения, что не вылезал из городской библиотеки всю неделю. Он перерыл старые подшивки газет, а потом додумался обратиться к старику, который застал то время и мог им рассказать, о чём не упоминалось в официальных источниках. Например, о заброшенной шахте в двух часах ходьбы от города, перекрытой предупреждающими знаками. Макс совсем потерял голову от перспектив — пообещал старику притащить бутылку, а лучше ящик контрабандного пойла, если найдёт бутлегерское логово. Разумные доводы Макс слушать не стал. Шарлотта закипала от воспоминаний о хитрых глазах старого пройдохи, с гаденькой улыбочкой легко задурившего голову Максу и уговорившего отдать последнюю десятку за «ценные сведения». Ему хватило наглости рассматривать купюру на свет, проверяя, не поддельная ли! — Куда ты потратишь свою половину? — задумчивый голос Макса вырвал Шарлотту из мыслей, до сих пор опалявших крайним возмущением. Она не задумывалась об этом. Ей стабильно выдавали на карманные расходы, лишая денег, в редком случае плохих отметок или ещё реже замечаний учителей. Дома и на людях она вела себя образцово, как и полагалось девочке из хорошей семьи. Чаще мама сердилась, что Макс втягивает её в неприятности, дурно на неё влияет, но обычно вступался папа, говоря, мол, когда ещё шалить и нарушать правила, как не в детстве. Главное, чтобы никто не пострадал, и они с Максом тоже, добавлял он серьёзным тоном. Мама замолкала, а папа заговорщицки подмигивал украдкой улыбавшейся Шарлотте. — Я хочу уехать отсюда, — неожиданно робко поделился он. Её вечно самоуверенный Макс звучал сопливым мальчишкой, оставленным взрослыми в очереди, которая вот-вот подойдёт. — У отца были какие-то дальние родственники в Австралии. С деньгами они могли бы принять меня. Всяко лучше, чем с тёткой-стервой. Как думаешь? Внутри Шарлотты всё смёрзлось. Глаза ожгло от подступивших злых слёз. Она стиснула фонарик в пальцах, ощущая как ребристый пластик впивается в кожу. Макс хотел уехать. Бросить её! Неизвестные родственники никогда не будут любить его, как она. Он не будет нужен им, как ей. Что они сделают, когда деньги закончатся? Конечно же вернут его обратно, словно просроченный товар. Почему он не понимал очевидных вещей? Почему он не думал о ней? О её чувствах? — Шарль, ты чего? Плачешь что ли? — Макс остановился и посветил ей фонариком в лицо. Шарлотта резко отвернулась, засопев громче. Горло стискивало. — Если уеду, буду звонить тебе каждый день. И писать. Честное слово, — Шарлотта прикусила тыльную сторону ладони, задушено всхлипнув. — Шарль, ну, хватит сырость разводить. Ну что ты как девчонка. Она повернулась. Макс выглядел виноватым и смущённым её эмоциями. — Ты домашнюю работу не каждый день делаешь, а обещаешь, — смешливо фыркнула она, сквозь слёзы. На его губах расползлась озорная улыбка, полная облегчения. Когда Макс улыбался, то полностью преображался. По-волчьи тяжёлый пристальный взгляд исподлобья, которым он одаривал мир, пропадал, и его лицо становилось мягче и симпатичнее. — Я тебя не брошу. Ты же мой лучший друг, — он подошёл к стене, и на глазах у растерянной Шарлотты, без раздумий, рассадил кожу об острый выступ, а затем протянул руку ей. Кровь казалась абсолютно чёрной. Шарлотта заворожённо смотрела, как она сочилась и капала на каменистую землю. — Навсегда. Не усомнившись ни на секунду, она повторила его действие и сжала липкую ладонь, смешивая их кровь. — Навсегда. Прокушенная тыльная сторона ладони тупо пульсировала, напоминая о себе всякий раз, как Чарли шевелила пальцами. Делала она это на протяжении всего пути до медотсека, сосредоточившись на боли и игнорируя голодную слабость и недавнюю вспышку гнева. Едва успокоившееся сердце, вновь заколотилось. Чарли надавила пострадавшей ладонью на перила, с усилием выгибая пальцы. Жгучая тянущая боль вернула концентрацию на внешнем. Она медленно выдохнула через нос, испытывая почти облегчение. Им пришлось пройти несколько длинных извилистых коридоров, завершившихся бесконечной решётчатой лестницей, на которой у замедлившейся Чарли подгибались ноги, отчего она намертво цеплялась за ненадёжные перила. Гейзенберг не сбавлял шаг, и, разумеется, не дожидался, пока она соберётся с силами. Бесконечная проверка на прочность изматывала. Вместо предстоящей работы, мысли Чарли безостановочно вращались вокруг еды. Сейчас она съела бы и деликатесы из карцера, попросив двойной добавки, или оторвала бы ту часть листа, которую Гейзенберг испачкал шоколадом. Что угодно, только бы унять сосущий прожорливой пиявкой голод. Рассматривать обстановку не имело смысла. Лестница освещалась через пролёт. Далеко внизу расстилалась кромешная тьма, как в той шахте, что отстрочила неизбежное. С тех пор много воды утекло: Макс умер, а она давно не боится темноты. Ей нечего делить с теми, кто в ней обитает. Когда она оборачивалась назад, воскрешая в памяти лучшее между ними, то никогда не жалела о своих решениях. Они были правильны тогда, и с тех пор её мнение не изменилось. Та шахта отпустила им ещё тринадцать лет дружбы, промелькнувших одним днём. Вид идущего впереди Гейзенберга, чей расслабленный силуэт периодами подсвечивали редкие лампы, вызывал у Чарли тягостно-ноющее искушение приблизиться, положить руки на крепкую спину… и толкнуть. Выжить при падении с подобной высоты нереально, но, если Гейзенбергу удастся, серьёзные травмы ему обеспечены, как и многомесячная реабилитация. Его надолго выведет из строя, а её отправят дальше. Прикидывая, как быстрее и проще избавиться от проблемы, Чарли тайком скользила взглядом по стенам. Ни намёка на камеры, датчики движения или иные устройства безопасности, но она не обманывалась. С таким освещением увидеть их практически невозможно, а финансирование «Амбреллы» явно снабжало «Деревню Теней» лучшим оборудованием для всех сфер деятельности. Так не охраняют даже первых лиц государства. Чарли отстала на одну ступень и спрятала свободную руку в карман халата. Не сейчас. С доктором Моро её разделяли ещё два отдела. Доктор Беневиенто не произвела внятного впечатления в отличие от Энджи, а дочери Димитреску остались неозвученным обещанием неприятностей. Вот уж кто точно будет её морить голодом, объедаясь далеко не шоколадом. С их матерью предстояло познакомиться, но излишняя свобода действий младших Димитреску наводила на определённые мысли. Пристроить в свой отдел, под материнское крыло и постоянный надзор, сразу троих тоже нужно уметь. С доктором Димитреску стоило быть начеку. Наконец лестница закончилась, и, преодолев очередную тяжёлую дверь, они очутились в новом просторном коридоре. Отдел протезирования и эндопротезирования держался за счёт механики. Никаких электронных замков и кодовых панелей. Стальные двери либо закрывались на ключ или навесной замок, либо не имели замков вовсе. Всё дышало металлом. Гейзенберг явно помешался на нём. Бесконечную полутьму всё реже рассеивали светильники. В некоторых местах их заменяли строительные лампы, брошенные прямо на грязный пол, среди перевитых канатами проводов, устроенных у выщербленных бетонных стен. Такие же провода свисали мёртвыми змеями с потолка. Требовалось постоянно смотреть под ноги, через что-то перешагивать, что-то огибать и ни к чему не прикасаться, словно вся грязь вылизанной до стерильности «Деревни Теней» скопилась именно здесь. Отдел жил своей жизнью, предупреждающе шипел трубами, громыхал неведомыми механизмами, выдыхал жар, из-за которого Чарли периодически утирала лоб. Находиться здесь становилось невмоготу, раздражало так, что не помогала даже усилившаяся боль в руке. От производственной какофонии голова гудела пустым котлом, по которому безостановочно колотили палкой. Нестерпимо хотелось выйти на улицу, почувствовать морозный ветер на коже, увидеть небо, вдохнуть полной грудью. Вернуться домой и забыть о «Деревне Теней» как о дурном сне. Оставалось гадать, как здесь справлялись другие. Годами не видевшие солнца, не встречавшие новых людей, не менявшие обстановку. Лишённые свободы действий, решений, передвижений. Лабораторные мыши, бегущие по лабиринту в поисках не сыра — денег, влияния, заветной строчки в личном деле, а в итоге получавшие удар током или смерть. Касался ли руководителей запрет выходить на поверхность, уезжать в отпуск, или дверь для них открывалась в любое время суток? Тот же Гейзенберг выглядел так, словно безвылазно работал и про отдых разве что читал или слышал. Была ли у него семья? Родители? Люди, которые ждали его возвращения, для кого он был любимым сыном, любящим супругом, идеальным родителем, добрым другом? Кому он демонстрировал личину человечности, пока истязал и разделывал чужих детей, чтобы насытить благо своих? — Могу я забрать личные вещи из комнаты жилого этажа? — приходилось напрягать связки, чтобы Гейзенберг услышал её. Говорить сил тоже не было. Всё чаще в голову лезли мысли привалиться к стене или сесть на пол, передохнуть. Обратный подъём по лестнице выглядел невыполнимой задачей. Какая работа, когда она еле переставляла ноги? — Заскучала без игрушки? — не нужно было видеть его самодовольное лицо, чтобы знать, что он усмехался. Чарли провела отросшими ногтями по коже головы, находя мимолётное успокоение в ощущении неприятно горящих следов. Он так и будет трепать ей нервы. Дёргать за них в поисках своего темпа и ритма, способного уничтожить остатки её хрупкого самообладания, которое уже трещало по швам. Двадцать восемь дней терпеть Гейзенберга, что может быть проще. — Мне нужны принадлежности для душа, чистая одежда и расчёска, — Чарли резко выгнула пальцы на руке в обратную сторону. Горячая боль удерживала гнев в узде. Пока. Она не просила о многом. О продуктивной работе в комфортных условиях на благо общества, внести свой незначительный вклад и с чувством выполненного долга вернуться домой. Или перебраться на новое место, построить жизнь заново. В очередной раз. И ни в один из пунктов не входило унизительное напоминание о вещах первой необходимости, словно ей снова четырнадцать, у неё снова нет ничего своего, и она вынуждена просить и отчитываться о любой мелочи. Быть полностью под его контролем. — При таких запросах должен быть не меньший список вариантов оплаты. Запрещённые вещи, подстрекание руководителя к нарушению. Чем будешь расплачиваться? — Гейзенберг продолжал неспешно идти вперёд. Коридор не заканчивался, как и жар, исходящий отовсюду и растущий внутри неё. — Дорогая, я рассчитываю на достойное предложение. — Помнишь, что я тебе говорил? Что-то даёшь и что-то получаешь взамен, — промурлыкал Он ей в самое ухо, обдавая запахом мятных леденцов, сквозь который пробивалась едкая вонь сигарет. Его сухие губы почти задевали мочку. Чарли вжалась в сидение. — Сейчас ты делаешь то, что хочу я — завтра, что хочешь ты. Справедливо? Через щель приоткрытой двери в салон проникала ночная прохлада. Чарли прижала к себе пустую пластиковую канистру для бензина, которая всю дорогу покоилась на её покрывшихся мурашками коленях. — Я не могу, — глухо прошептала она, словно надеясь, что он не расслышит. — Сэр, я… Пожалуйста. Сильная рука стиснула шею сзади, вдавливая пальцы и впиваясь короткими ногтями. Чарли жалобно вскрикнула. — Или они, или поедем дальше и найдём кого-то симпатичнее. Вкуснее, — он вжался носом ей в висок. Чарли зажмурилась, стискивая зубы и стараясь не дрожать от отвращения. Шея пульсировала. — Выбирай, Прелесть. Они или та овечка на дороге. Возможно, она до сих пор торчит там, одинокая и напуганная. Хочешь помочь ей? Видел бы Макс, как она проводит свои каникулы, пока другие отдыхали, развлекались и наслаждались свободой, как выбирает между толпой уродов, падких до едва вошедших в возраст согласия, и беспечной идиоткой, голосовавшей на пустынной дороге во втором часу ночи. Кого она рассчитывала остановить? Рыцаря на белом пикапе? Ей повезло, что её волосы другого цвета. Что она не похожа на неё. — Нет, сэр. Стоило открыть дверь полностью, как вспотевшее лицо приятно овеял сухой ветерок. Чарли вышла из машины на негнущихся ногах, машинально одёрнув задравшуюся до пояса майку. Короткая, она не прикрывала бёдер, неприлично обтянутых узкими шортами. Одежда, которую он ей подобрал, а в случае шорт сам отрезал длину, была дискомфортной. Скверное самоощущение усиливал парик: голова ужасно потела и чесалась. Весь её образ, до последней нитки фальшивый, был невыносим, словно вторая кожа, которой её силой стянули. Чарли сжала канистру и направилась к бару под сверлящим немигающим взглядом. Он выключил мотор и фары, койотом слившись с окружением. Никто не заметит серую машину за огромными фурами, припаркованными в темноте. Чарли ускорила шаг, оглядываясь по сторонам. Как назло, ей не встретилось ни одной живой души, избавившей бы от необходимости заходить в здание. Подобрав немного песка, Чарли испачкала одежду и сандалии, изображая длительное путешествие. Миновав фуры, редкие машины и пару байков, она замерла. С лицевой стороны двухэтажного деревянного бара, перекрашенного в чёрный, на неё смотрел огромный неоново-красный тарантул. Шевеля жвалами, он адским маяком зазывал в своё логово всех желающих. Чарли толкнула дверь и сразу закашлялась: сигаретный дым стоял плотной завесой. В динамиках грохотала музыка. Полутьма скрадывала углы, и лишь по голосам и движению, можно было угадать, что за столиками отдыхали люди. В глубине зала несколько мужчин играли в бильярд, обмениваясь шутками и постоянно прикладываясь к кружкам с пивом. То там, то здесь мелькали официантки, одетые не менее вызывающе, чем сама Чарли. Отвернувшись от лижущейся за ближайшим столиком парочки, Чарли двинулась к полированной барной стойке. За ней выпивали несколько мужчин. Судя по потасканной удобной одежде и тяжёлому запаху долгой дороги, владельцы тех самых фур. Появление в подобных местах неизменно напоминало Чарли посещение логова оголодавших зверей. Каждый выжидал, присматривался, с какой стороны легче отхватить сочный кусок, а лучше завалить её целиком. Сейчас ситуация ничем не отличалась. Она ощущала чужие взгляды, неоднократно ощупывающие отсутствующие изгибы и едва налившиеся формы. Макс шутил, что со спины её легко принять за мальчишку. Контингент, который Он заставлял искать, никогда это не останавливало. Она достигла того возраста, который в их глазах сладкой иллюзией переливался всеми цветами радуги и складывался в одно желанное слово. Можно. Ей встречались и нормальные. Настырные, альтруистичные, бесполезно человечные. Те, кого искренне интересовало, нужна ли ей помощь, готовые безвозмездно оплатить такси, самолично подвезти до дома или дождаться эвакуатора, а заодно и якобы ушедших на поиски заправки родителей. Чаще всего они признавались, что она напоминала их сестёр, дочерей или племянниц, и они надеялись, что кто-нибудь другой однажды так же поможет и им. Ей оставалось мысленно пожелать, чтобы их близкие никогда не подошли под Его типаж. — Тебе чего? — грубовато осведомился бармен, вперившись в неё острым взглядом. Джинсовый жилет туго натягивался на его толстом животе, грозя лопнуть и выбить глаза присутствующим металлическими пуговицами. — Детей не обслуживаем. Чарли знала, как выглядит для окружающих. Безобидно-беспечная девочка-овечка, не способная позаботиться о себе и, более того, оказать достойного сопротивления. Такая и пискнуть не осмелится. — Простите, сэр, мне нужно немного бензина, чтобы дотянуть до ближайшей заправки или телефон, чтобы вызвать эвакуатор. Ей не требовалось изображать усталость. Она и правда вымоталась, целый день проведя в закрытом номере, за столом, заучивая внутреннее устройство бара и постоянно его перерисовывая по памяти. Пути отступления, отпечатанные на подкорке. Не всегда удавалось быстро и незаметно уйти тем же путём, каким пришла, не дать себя застигнуть врасплох или загнать в угол. Он был здесь на разведке пару дней назад: осмотреться и отработанной привычкой зафиксировать те помещения, куда без труда сумеет получить доступ. Он всегда так поступал, если дело доходило до заведений. Быстрое ориентирование в незнакомых местах. — У меня есть немного денег. Я заплачу, — она с трудом вытащила из узкого кармана смятую пятёрку и положила на стойку. — Пожалуйста, сэр, мне нужна помощь. — Девочка, до ближайшей заправки километров сорок, — произнёс сидящий рядом с ней обросший мужчина. Он цедил пиво из бутылки, закусывая солёными крендельками из пластиковой миски и не глядя на неё. — Но, к нашей общей печали, — он кивнул через плечо, — она сегодня закрыта, а круглосуточный эвакуатор есть только у них. — И что же мне делать? — почти натурально расстроилась Чарли. Всхлипывать и плакать без постороннего физического воздействия она пока не научилась. Ненависть к представлениям, которые требовалось разыгрывать, была непреодолима. Ущербное шоу для ущербных недолюдей. Это он любил изображать человечность, выжидая, присматриваясь, изучая, она — нет. Она старалась делать всё быстро, как работу, которую не хочешь, но должен выполнить. — Я могу помочь, — раздался голос с другой стороны, и чужая ладонь словно невзначай скользнула по спине. — Мне нечего вам предложить, — прорычала Чарли. — А для тех предложений, которые вы ждёте… — цепкие обжигающие углями пальцы Шарлотты ободряюще пробежались вдоль позвоночника и легли на шею, мягко сжимая её. — Нет. Гейзенберг рассмеялся. — Не хочу разочаровывать, каким бы виртуозом ты ни была, это не покроет и тысячной доли трат. Чарли остановилась. Никакая физическая боль, которую она могла сейчас себе позволить, не была способна загасить кипевшие стыд и ярость, охватившие её. Они наползали друг на друга, проталкиваясь вперёд, обливая удушливым жаром лицо и горло. Гейзенберг приблизился. Темнота скрывала его, но Чарли чудилось, что он вполне отчётливо видит её перекошенное лицо, оскаленные зубы и пальцы, сжатые в кулаки — её готовность нападать. Он возвышался над ней, высокомерно запрокинув голову. Оценивая, как перспективный источник выгодного бартера. — Можем договориться, Мулен Руж, — он звучал несерьёзно. Дразнил её. — Твой рот — билет в лучшие условия: он сослужит тебе хорошую службу, если поработаешь им как следует. Все будут в выигрыше. …Хватит строить из себя святую. Здесь темно и пусто, полно укромных мест. Никто не узнает, что ты снова делала это. Прикоснись к нему. Будет хорошо. Очень-очень хорошо. Гейзенберг не трогал её, и лишь это помогало сохранять остатки ускользавшего здравомыслия под влиянием горячечного, опьяняющего шёпота Шарлотты. Чарли обняла себя руками, безжалостно вминая пальцы между рёбер, и едва не застонала от облегчения: острая боль расправила лёгкие. Она вновь свободно дышала. Шарлотта отступила. — Мне ничего от вас не нужно, — она брезгливо поморщилась. — Сейчас и впредь. — Если нагревать металл очень долго, он становится податливым, — его голос, казалось, не изменился, если не вслушиваться в интонации. — Нужно только подобрать правильную температуру… Скоро ты сама в этом убедишься. Они прошли ещё немного и остановились перед двойными дверьми, из-под которых пробивался слабый свет. Гейзенберг поразительно легко толкнул их, распахивая и открывая перед Чарли медотсек — оттуда повеяло спасительной прохладой. Кто додумался так называть помещение из дешёвого хоррора, оставалось догадываться. Старая обшарпанная плитка на полу, привычно голые серые стены и операционный светильник над пустым креслом пациента в центре. Наручники на короткой цепи, болтавшиеся на подлокотниках вместе с потёртым толстым кожаным ремнём в основании изголовья, венчали образ пыточного устройства. Половину стены напротив входа заняло оборудование. Металлические шкафы без дверец, на полках которых тускло блестели биксы. Рядом стоял многоуровневый медицинский автоклав, явно собранный из подручных материалов. В обстановке, далёкой от стерильной, любые намёки на неё выглядели карикатурно, но следовало признать, вышло атмосферно. Остальную часть стены до самого потолка занимала холодильная камера для хранения трупов. У смертников, должно быть, волосы дыбом вставали при пробуждении здесь. От окончательного осознания своего положения. Будь у Чарли менее паршивое настроение, усиленное сопутствующими факторами и Гейзенбергом, она бы восхитилась фантазией дизайнера. И в завершение специфической картины к ним вышел прилизанный молодой человек, похожий на студента, в тёмно-серой форме. Стёкла круглых очков хищно поблёскивали. Борода-эспаньолка с тонкими щегольскими усиками придавала ему образ, далёкий от благородного: подросток, отпустивший первую редкую растительность и теперь горделиво демонстрировавший её всем. Он вытирал руки тряпкой, на которой оставались знакомые бурые следы. — Доктор Гейзенберг, — бесцветно поприветствовал он Гейзенберга, полностью сосредоточившись на нём. Чарли он подчёркнуто игнорировал. Она возвела взгляд к высокому потолку — узнала голос. Тот кретин за дверью. — Знакомьтесь, детишки. И принимайтесь за работу, — Гейзенберг толкнул её в спину к сотруднику. Тот кивнул. Чарли разозлёно обернулась, глядя в безучастное лицо Гейзенберга. — Чтобы я не слышал, дорогая, что ты плохо себя ведёшь. Она отвела взгляд, безмолвно заклиная его провалиться на последний уровень и никогда оттуда не вылезать. Не прошло и минуты, как Гейзенберг ушёл, закрыв двери и отрезав внешние звуки. Мерно гудел светильник. — Вот мы и встретились, мешок костей. Я же говорил, что ты никуда сбежишь. Чарли без интереса взглянула в злорадно торжествующие глаза на лоснящемся лице, сохраняя нейтральное выражение. День будет долгим.

***

Его звали Рудольф. Самопровозглашённая правая рука Гейзенберга. Чарли не сомневалась, что подобным титулом он хвастал вне слышимости последнего и перед новичками вроде неё. Она восприняла его вступительную мини-речь скептически, радуясь, что отвечать на вопросы или говорить ей запрещено. Чарли не понравился маниакальный блеск в его глазах, пока он вдохновенно вещал о неоспоримых преимуществах работы под началом Гейзенберга и минусах работы с другими руководителями. Он звучал, как человек, который не видел лучшей жизни, кроме той, какую вёл в серых стенах. Не считая его позёрства и сомнительных комментариев в её адрес на грани пристойности, объяснял он толково, но явно пытался подражать руководителю и не дотягивал. У Гейзенберга выходило естественно, от речи до поведения, а Олень слишком старался. К рабочей зоне примыкало ещё три помещения. В первом, напоминавшем лазарет, прозванном комнатой наблюдения и ярко освещённом, располагалось два десятка смотровых столов с привычными глазу ремнями и наручниками. Рядом с каждым столом к стене крепился выключенный в данный момент монитор пациента последней модели. Следующее Чарли определила как комнату отдыха. В неё, крошечную и похожую на камеру, втиснули кулер для воды со стопкой одноразовых стаканчиков, пару табуреток, как та, что выделили Чарли, узкий тонконогий стол с забытой на нём колодой карт и четыре крепкие по-солдатски заправленные раскладушки. По словам Рудольфа, из-за постоянного надзора за состоянием смертников под препаратами, приходилось ночевать в отделе. Они работали посменно. Пять ночей на раскладушке и две на жилом этаже. Гейзенберг ездил на сотрудниках не только в рабочие часы, но и заставлял пахать в те, которые официально принадлежали им. Чарли прищурилась. Она не собиралась вкалывать сверхурочно. Некстати вспомнился чудесный боязливый доктор Моро. Он-то точно заботился о вверенных ему людях, не выжимая из них все соки и не накручивая их нервы на оголённые провода. К третьему помещению, соединённому с комнатой наблюдения, пришлось пройти по короткому прямому коридору. Размером с небольшой производственный цех, оно отводилось для подготовки тел и дальнейшей кремации. Место, которым Гейзенберг пугал её в первый день. Чарли насчитала не меньше тридцати печей. Половина из них работала. Вентиляция функционировала идеально. Ни запаха, ни жара не ощущалось. Закрыть глаза — и не догадаешься, чем здесь занимаются. У дальней стены стояли каталки и стол, как у неё, за которым устроился пожилой мужчина в светло-серой форме. Издали заметив пришедших, он коротко взглянул на Чарли и вернулся к чтению. Рудольф пренебрежительно фыркнул. На обратном пути они остановились у комнаты отдыха. Рудольф метнулся за дверь, и не успела утомлённая Чарли прижаться виском к прохладной стене, как он вернулся с запотевшим полным стаканчиком. — Еды нет, но воды хоть залейся. Держи. Чарли сглотнула. — Правилами тебе запрещено давать и её, но чёрт, я же не изверг какой-нибудь, чтобы лишать девушку воды, — видя сомнения Чарли, Рудольф понимающе хмыкнул. — Не парься, ему всё равно. Она настороженно усмехнулась. В её шатком положении даже глоток воды обойдётся непомерно дорого, да и брать что-либо, особенно воду, из рук человека обещавшего расправиться с ней — та ещё глупость. Она в состоянии перетерпеть несколько часов до ужина. Там она будет пить, пока не вырвет. Официально безнаказанно. — Давай-давай, не стесняйся. Здесь все свои, — он настойчиво протягивал ей стаканчик. Чарли держала руки по швам, стискивая мятую ткань халата. — Пей. Рудольф надвигался на неё, пока за спиной Чарли не выросла стена. Вблизи от него несло антисептиком и горелой плотью. Он качнул стаканчиком у неё перед глазами и, опустив туда пальцы, побрызгал ей в лицо. Чарли сердито мотнула головой, пытаясь отодвинуться. Когда кулак прилетел в живот, мир померк. Время остановилось. Она захлебнулась вдохом и рухнула на колени, сгибаясь к самому полу и беспомощно хватая ртом воздух. Боль прошлась катком по телу, сосредоточившись в месте удара. Отвыкшее от настоящего насилия тело щедро выплеснуло страдание влагой на щёки. Грубая рука дёрнула за волосы на макушке, запрокидывая голову. Чарли не стала сопротивляться, напрасно тратя силы, которых не было. — Рот открой. Она упрямо прикусила губы, глядя в изуродованное ненавистью лицо. Рудольф потянул сильнее, словно намереваясь содрать с неё скальп, вынуждая прогибаться в спине. Вода, тонкой струйкой, полилась на глаза, в нос и в всё-таки открывшийся рот, куда обрушилась холодной волной. Чарли давилась. Жидкость брызнула во все стороны, потекла по шее, впитываясь в кофту. Рудольф швырнул её на пол. — Не прошло и часа, а ты опять за старое. Доктор Гейзенберг будет недоволен твоим поведением. Чарли перевернулась, кое-как поднялась на четвереньки, едва удерживая вес тела на ослабевших руках. Боль не стихала. Она факелом полыхала в животе, выжигала в лёгких кислород. Воздух с трудом протискивался внутрь, пытаясь наполнить их, вытащить выдох. Чарли вслепую нащупала стену и опёрлась на шершавую поверхность, вставая на нетвёрдые колени, а затем неуверенно и на ноги, когда Рудольф толкнул её ногой в зад. Она растянулась на полу. …Всё ещё человек? Он не давал Чарли встать. Он толкал и пихал её всякий раз, как она упёрто порывалась изменить положение. Когда Рудольфу надоело, он намотал её косу на руку и потянул вперёд, как собаку тянут на поводке, понуждая так же передвигаться. Выдохшаяся Чарли и не думала двигаться с места. Что бы он сказал, увидев, как она позволяет с собой обращаться? …Уверена? — Люблю девок с длинными волосами. Держит лучше любых верёвок, пока до них наконец не доходит, — довольно признался он. — Мы с тобой повеселимся. Парни давно хотят познакомиться. Узнать тебя поближе. Смех вышел натужным сдавленным хрипом. Рудольф дёрнул её за косу, заставляя поднять голову. Со снисходительной улыбкой Чарли смотрела на него. …Я обмотаю их вокруг твоей шеи и тоже стану держать, пока ты будешь биться в агонии… Мы повеселимся. Недолго правда, но удовольствие не должно быть долгим, иначе оно теряет вкус. — Я бы сломал все кости в твоём теле, чтобы ты медленно истекала кровью, чтобы умоляла о смерти, как молили они, — его неприкрытая злоба обрушилась на неё дождём из игл. Она читала по глазам, что он, как ничего другого, жаждет воплотить свои слова в действия, но что-то его сдерживало. Чарли невольно скользнула взглядом по видимой части стен. Разгадав её замысел, Рудольф издевательски улыбнулся. — Я бы не надеялся. Очнись, это его владения до последнего болта. Ему в кайф смотреть, как вы корчитесь и скулите о спасении, иначе почему наш отдел для вас всегда первый? Он нещадно надавил на влажные щёки, вновь вынуждая открыть рот. Рудольф сочился удовольствием, как лопнувший нарыв сочится гноем, причиняя ей боль. Унижая её. — На его месте, я бы записывал и продавал. Большего вы, подстилки, не стоите. Ничтожество, идеальным винтиком дополнившее механизм прогнившей системы. У руководителя вроде Гейзенберга не могло быть других сотрудников. Только те, кто похож на него. Боготворившие и восхвалявшие его и методы его правления. — Джонсон! Что здесь происходит? Она скосила глаза. К ним стремительно приближалась Мия. Рудольф плотоядно улыбнулся и оттолкнул Чарли. Она бессильно осела на пол, привалившись к стене сломанной куклой. — Не думай, что это конец, — в его тоне было столько откровенной угрозы и опрометчивого обещания, что Чарли ощутила, как Шарлотта сладко затрепетала. Её восторженные хлопки сотрясали голову нестройным перезвоном колоколов. …О нет, это не конец. Это лишь его начало.