* * *
Очевидно, самым важным в оральном векторе является речь. Язык — основная эрогенная зона — не только орган вкуса, но и орган, рождающий слова, причем наслаждение тут доставляет сам процесс говорения. Из звукоподражания, из первобытного мычания, гуканья, шипения и свиста, из младенческого лепета явилось мощное оружие, способное сплотить членов стаи, а впоследствии — управлять толпами. Зычный ор (орать и оратор происходят от латинского orare — «просить») орального человека содержит в себе древнее требование: утолить Голод. В детстве такие люди тащат в рот все, что плохо лежит, их невозможно отнять от материнской груди. Это они кусают матерей за соски, сначала беззубыми ртами, потом зубастыми, так что кормление становится делом двусмысленным и даже опасным. Сильная фиксация на матери и особенно на женской груди их визитная карточка (слэш меняет акценты, но суть остается той же). Настоящий оральный эротик всю жизнь бессознательно ищет Маму. Как не вспомнить эту особенность Мо Жаня!.. Все любят матерей — но далеко не все откровенно признаются, что видят мать в своем спутнике жизни, притом, что этот спутник — мужчина. Мо Жань прикипел к Чу Ваньнину с первого взгляда, потому что обликом тот был похож на его мать. …В целом, орально-анальному человеку трудно ответить на вопрос, что он любит больше: большие зады или большие сиськи (кусь!). Неразрешимая дилемма! Кажется, что у Мо Жаня от равнодушия к женскому полу этой проблемы нет. Но количество укусов и засосов на Чу Ваньнине — подхваченное и растиражированное фанфикшном — говорит само за себя. В редком рейтинговом тексте по Эрхе кожа учителя остается нетронутой. Хаски на то и хаски, чтобы хорошо погрызть свою добычу, закусить ей. «Не нужен мне этот прокисший зимний разносол, — говорит Мо Жань на тревожный вопрос Чу Ваньнина о здоровье ученика. — Мне бы свежей капусткой похрустеть. Термин «оральная эротика» на деле шире, чем серия сексуальных приемов. Он представляет собой комплекс, где объект желания становится едой. Это не ванильное слизывание сливок с тела в «Девяти с половиной неделях», где женщина по сути являет собой сервированный стол. Это перемалывание зубами, поглощение и растворение в себе партнера, наслаждение процессом переваривания. «Мо Жань по-прежнему сохранял самодовольную улыбку. Если Ши Мэй — белый лунный свет в его сердце, то Чу Ваньнин — рыбная кость, застрявшая в горле. Он обязательно выдернет этот шип, раздавит и потом проглотит, чтобы разъесть его своим желудочным соком». …Наверное, читатель уже понял, что именно готовил среди прочего первый повар человечества. Да, был в нашей истории такой период, когда фраза «съесть ближнего» не являлась метафорой. До сих пор пищу принято подавать подогретой — той же температуры, что и тело только что убитой жертвы. Оральный вектор заключает в себе комплекс каннибала, хотя это желание очень глубоко спрятано, давно вытеснено культурой. Разве что разоблачит себя порой всеми этими «сладенький мой», «аппетитная попа», «сдобная булочка с корицей» и «так люблю тебя, что съел бы». Не правда ли, какая ирония — Ши Мэй оказался связан именно с подобным человеком, что воплотил его главный страх. И совершенно не удивительно, что изначально Ши Мэй выбрал Чу Ваньнина — аскета, полностью лишенного людоедских позывов. И единственного из всех, кто по набору векторов сильнее Ши Мэя. То есть того, кем в принципе нельзя управлять (непобедимое оружие) — разве что через магическое подчинение. А Мо Жанем можно управлять и без цветка восьми страданий. Кормящая рука — любимая рука, без вариантов. В каноне есть трагическая деталь, ставшая символом Эрхи: блюдо с вонтонами. Из-за этих острых пельменей Мо Жань влюбился в Ши Мэя и разочаровался в учителе, тарелку с ними он выбил из рук Чу Ваньнина, когда переживал смерть друга. Никто не может заменить привязчивой душе пельмешки дорогого человека! Ни у кого другого они не получатся такими же! Вонтоны стали последней каплей, из-за них ненависть Мо Жаня к Чу Ваньнину достигла точки невозврата. И автор Эрхи подводит итог: душа человека — потемки, Мо Жань мог полюбить кого угодно, но «тарелка супа решила всё». Еда есть выражение любви. Древнейшая форма симпатии выглядит так: кормит — значит, любит. Мо Жань ненавидел учителя, поскольку учитель лишил его источника этой симпатии (кормильца). Но что заставило его раскаяться, передумать, полностью пересмотреть свою жизнь?.. Да, как бы это ни было смешно — понимание, что кормильцем был сам Чу Ваньнин. Это Ваньнин все время делал для Мо Жаня те вонтоны, а Ши Мэй просто относил. В каноне Мо Жань выбрал Чу Ваньнина своим учителем из-за сходства с матерью, но это сходство на деле куда глубже. Когда маленький Мо Жань похоронил мать и чуть не умер в снегу от голода и холода — только одно существо сжалилось над ним и протянуло миску риса. Накормило, то есть проявило заботу и любовь. Это был подросток Чу Ваньнин. Еще до начала истории началась великая любовь, замешанная на пище. Когда в третьей части романа, после знаменательной сцены в пещере Лонсюшань, Чу Ваньнин спрашивает Мо Жаня: «…Если бы… ты раньше знал, что тогда перед храмом У Бэй это был я… что человек, давший тебе тот горшок рисовой каши, это я… в тот год в зале Ушань ты бы отпустил меня?» — Мо Жаню нечего сказать. «Этот вопрос был словно удар кинжала, он воткнулся ему прямо в душу. Мо Жань задрожал, у него перехватило дыхание. Он не знал, что должен ответить. Он лишь вытянул руку и хотел обнять человека перед собой».* * *
Но вернемся к речи. С первых же строк романа мы попадаем в пространство каламбуров, омофонов, игры словами и смыслами, причем это площадная, всецело «народная» игра, полная хуев, сношений и прочего, что в рифму пишут на заборах. Это касается и девизов правления императора Тасянь-цзюня («Хватит раздражать!» звучит как «Хуйня!»), и надписей на могилах его жен («отжаренная императрица»). На протяжении всего повествования Мо Жань продолжает «ошибаться» и балагурить в том же духе, даже в своей внутренней речи. — Я простой человек по фамилии Чан, — говорит сутенер, владелец мальчиков-проституток. — Мы, торговцы, не обращаем внимание на условности, поэтому можете называть меня просто Чан-да. Мо Жань ухмыляется: — О, вы тот самый Да-чан, давно хотел с вами познакомиться! Вероятно, не без помощи Мо Жаня павильон Алого Лотоса, где обитает красивый, но злой учитель, был переименован из «Ада сломанных ног» в «Ад оторванных яиц». Во всяком случае, это шутка вполне в его духе. Удивительная меткость его сквернословия, словно снимающая с реальности ее ложные, пафосные декорации, на деле исключает «ошибки в речи». Это — талант орального человека, выражение его вербального интеллекта. Этот Достопочтенный действительно хороший оратор. Разумеется, он шумный и очень болтливый. Постоянно метет языком, словно закармливая слушателей словами, рожденными в моменте (особенно характерно для сцен секса), у него «грязный рот». Этим грязным словесным потоком он овладевает другим человеком, торжествует над ним и над ним же издевается. Может быть, император Тасянь-цзюнь не видел, как его слова уничтожают Чу Ваньнина, как они превращают желание в муку, как они на самом деле мешают психике Ваньнина соединиться с «этим достопочтенным», чего так хочет Мо Вэйюй?.. Может быть, преображенный Мо-цзунши сильно изменился? Может быть, он искренне верит, что Чу Ваньнин в восторге от такого звукового сопровождения?.. Конечно, нет — Мо Жань не дурак. Но чего он на самом деле хочет?.. Оральный вектор питается чужим вниманием и совершенно не способен выживать в одиночестве. Мат и матерщина — форма его психологической релаксации. Когда он обижен или не удовлетворен, ему хочется не только стонать и рычать, ему необходимо создать конкурирующий очаг возбуждения в мозгу в виде потока грязнословия (копролалия). Но главное не в этом. Мирный по своей сути человек, глашатай стаи, носитель вербального интеллекта — тот, благодаря кому человечество научилось говорить — в одной из своих форм дает мясников и палачей, пожирателей боли. Тех, кто способен наслаждаться чужой агонией, как физической, так и психологической.* * *
Если перечислить социальные роли, которые исторически играл оральный вектор, то в зависимости от примесей мы получим шутов, комедиантов всех мастей, шестерок, работниц публичных домов, карателей и палачей. Все эти роли являются социальным «нулем». То есть, с них нет никакого спроса, они «деклассированы». Им был запрещен вход в приличные места, с ними не ели за одним столом и не закупались в одних лавках, не вставали рядом в храме, одним словом — они были грязными, извращенными, словно «вещество жизни» в них стало избыточным и начало гнить, превратилось в антивещество. Что-то такое всегда было в Мо Жане, с самого рождения. Его мать была уличной певицей и актрисой, так что ее все вышесказанное тоже не миновало. Из-за ее нулевого статуса отец Мо Жаня отказался от ребенка. В другой китайской новелле — «Магистре дьявольского культа» Мосян Тунсю — есть подобный персонаж Мэн Яо. Но в сыне проститутки Мэн Яо нет выраженного орального вектора. Поэтому он затаил злобу на отца и мир, стал сладким, угодливым и полезным, сошелся с правильными людьми и сделал блестящую социальную карьеру. Конечно, многих пришлось убить. Но ради власти и должности Верховного Заклинателя это не цена. Мо Жань совершенно не таков. Вершина его власти — трон Императора мира заклинателей — это теневая роль. Она придумана самим Мо Жанем и получена неправедным бандитским захватом, реками крови, в обход всех социальных норм. Мо Жань не играет по правилам общества и культуры, даже на троне он остается «Зеро», нулем. С ним нельзя не считаться из-за огромного количества накопленной силы. Но все знают, что Этот Достопочтенный — просто клоун-мясник. Его правление — череда кощунств и издевательств над здравым смыслом. От этого чувство униженности под таким правителем только больше. В своей второй жизни, которая идет «праведным путем», Мо Жань остается равнодушным к социальным играм; он не занимает должности, хамит власть имущим. И хотя его репутация высока — он стремительно падает вниз после первого же обвинения. Выйдя из грязи, он оказывается в той же грязи на платформе павильона Тяньинь, судимый и приговоренный к казни. В центре толпы, в центре внимания, в фокусе энергии, внизу пищевой цепочки.* * *
Мировая культура знает множество таких персонажей-балагуров, грустных паяцев, жестоких шутников, глашатаев подавленных психических энергий — от Тиля Уленшпигеля до убийцы Джокера из вселенной DC Comics. Для этого вовсе не обязательно родиться в канаве. Шут Ивана Грозного Осип Гвоздь имел княжеское происхождение. Шут Педрилло был сыном неаполитанского скульптора (но что вы хотите при такой фамилии?). Шико — шут Генриха III — был образованным дворянином. Все они знали вкус жизни и умерли насильственной смертью. Забавно, что во второй части «Фауста» Гёте Мефистофель предстает перед троном императора как дворцовый шут. Демон Мо Жань — подданный Князя Ада — оценил бы такое родство интересов по достоинству.