Четвертый мир

Прошло больше часа с того момента, как Юнги написал сообщение о том, что скоро будет. Чимин отвёл взгляд от двери и тревожно посмотрел в окно на уже почти ночное небо. Послышались торопливые, хромые шаги. Сердце пропустило удар. Он встал с кровати, прижимая вспотевшие ладони к груди. — Не уснул? — запыхавшись, спросил Юнги, входя в его комнату. — Издеваешься? — горько усмехнулся Чимин, всматриваясь внимательно в его лицо. Вчера Юнги совершил нечто ужасное. Но и столь же прекрасное. Стоило только вспомнить его полный решимости взгляд, его ярость, пробужденную любовью, как сердце тут же ускоряло свой ход. Чимин подошёл и взглянул в его тёмные глаза. По спине пробежали мурашки. Правильность принятого решения не подвергалась даже секундному сомнению. — Мне так нужно поговорить с тобой… Почему ты так долго? — возмутился Пак. — Мне нельзя выходить из комнаты. — Ты убежал? — Вылез в окно. — Проклятье… Теперь твоя мама разозлится ещё больше. Юнги поморщил нос и качнул отрицательно головой, на ощупь касаясь кончиков его пальцев. — С тобой всё хорошо? — спросил он, бегая глазами по его лицу. — Ты сильно расстроен? — Нет, всё в порядке, — Чимин поймал его пальцы и сцепил их руки. — Просто волновался. — Прости, — выдохнул Юнги, поглаживая его ладонь большим пальцем. Несколько секунд они смотрели друг на друга молча, потом Чимин усмехнулся, отводя глаза. — Что? — спросил Юнги, непонимающе хмуря брови. — Санун, — Пак насмешливо улыбнулся, возвращая к нему взгляд. — Кажется, у тебя фетиш на носы. — Вот чёрт… — догадался он. — Что там с ним? — Помимо сломанного носа, лёгкий сотряс, разбитая морда и отколотый зуб. — Зуб… да… — Юнги поднял правую руку и сжал её в кулак, смотря на свои разбитые костяшки. — Я его почувствовал. Чимин вздохнул, дотрагиваясь кончиком пальца до его губ, в уголке которых тоже виднелась ранка. — Ничего, моя мама обо всём позаботилась, — произнёс он, продолжая смотреть на его губы. На ощупь они были такими же мягкими, как и на вид. — Как ей это удалось? Сколько денег она заплатила? Вот ведь дерьмо, ей пришлось из-за меня так позориться… — Юнги, — перебил его Чимин. — Думаю образ моей мамы, который сложился у тебя в голове, не имеет ничего общего с ней настоящей, — он поджал губы и поморщился, завертев головой. — Моя мать — эгоистка и лгунья. Она женщина из высшего светского общества, то есть расчётливая стерва. Жестокая и беспринципная. Сейчас она такая милая, потому что худо-бедно её всё устраивает. Ей нравится, как люди здесь восхищаются ею, но однажды ей это надоест, она совсем заскучает, и ты увидишь, что произойдёт. Не верь ни единому её слову о любви, все они лживы и ничего не стоят. Моя мама замяла всё это не потому, что беспокоилась за тебя или меня, она сделала это потому, что беспокоилась за себя. Ей очень удобно, что у меня есть ты. Не приходится занимать мною своё внимание, своё время, свои… чувства. — Я знаю, — сказал Юнги. — Я знаю, почему Ави так одинок и почему ему так больно. Знаю, что ранило его и знаю, что продолжает ранить. Но я всё равно благодарен ей. И всей твоей семье. Она кажется мне замечательной. Всё… — он запнулся и продолжил чуть тише. — Всё, что связано с тобой кажется мне замечательным, потому, что ты мой друг. Я сказал бы, что лучший, но ты у меня единственный, так что… Чимин улыбнулся немного печально, но ласково. — На улице холодно? — спросил он вдруг. — Нет, — Юнги слегка прищурился, пытаясь понять по его глазам, что он задумал. Пак подошёл к окну и, открыв его, махнул ему рукой. — Идём, — сказал он, перекидывая ногу через подоконник. — Куда? — выглянул в окно Юнги. — Мне нужно сказать тебе кое-что, но я не хочу делать это здесь, в этой душной, унылой комнате, — он протянул ему руку. Юнги взялся за его ладонь, осторожно ступая на железное перекрытие. Крыша веранды тихонько скрипнула под ним, и он тут же замер. — Здесь немного опасно… — произнёс Юнги, посмотрев вниз. — Здесь очень красиво, — сказал Чимин, смотря вверх, на однобокую луну, опоясанную лёгкой дымкой. — Хорошо, что луна неяркая. Если облака рассеются, мы сможем увидеть отсюда все звёзды. Юнги тоже поднял голову. Увидеть звёзды, отражающиеся в глазах Чимина, было бы прекрасно. — Это будет нашим местом, — улыбнулся Пак и потянул его за собой ближе к краю. Он бросил к ногам свою кофту, но не сел, а продолжил стоять, задумчиво молча и смотря куда-то в тёмную даль. — Между нами не должно быть секретов, — прошептал он. Юнги не понял, сказал ли это Пак ему или сам себе, но на всякий случай ответил: — Их и нет. Чимин согласно кивнул головой, поднимая на него взгляд. — Вчера ты сказал, что Ави должен перестать искать Эвин, но мы оба знаем, почему он продолжает блуждать, ведь так? Что-то дрогнуло у Юнги внутри, дрогнуло и оборвалось. — Его поиски давно бесцельны, он блуждает лишь для того, чтобы мы могли оставаться друзьями, — продолжил Чимин, но в голосе его появилась заметная хрипотца. — Пока Ави где-то там ищет Эвин, мы стоим сейчас здесь и притворяемся, что дружба держит нас на безопасном расстоянии. — Значит ли это, что Ави отчаялся? — полушёпотом спросил Юнги, неосознанным движением касаясь его руки. Она дрожала. Чимин покачал отрицательно головой. Он ощутил, как Юнги задержал дыхание. Ему было страшно не меньше. Чувства, которые он собирался с ним разделить, уже были, конечно, известны ему. Это вопрос доверия. Но любовь в глазах не то же самое, что слова. Она не рушит старого и не строит нового. Она просто есть. Иногда от неё тепло, а иногда больно, но чаще всего одиноко. — Ты мой Эвин, — произнёс Чимин и закрыл глаза, прикладывая его крупную ладонь к своей щеке. Он почувствовал, как Юнги приблизился, но боялся взглянуть на него, хоть и знал уже наверняка, что тот ответит. — Я тоже люблю тебя, — сказал он тихо и склонил голову, укладывая её ему на плечо. Чимин тут же обхватил его руками и замер. Он чувствовал мягкость его волос на щеке, сладкий запах его тёплой кожи и его горячее дыхание на своей шее. Чувствовал его всего. И как будто говоря ему то, что он для него важнее всего на свете, обнял крепче, поглаживая по волосам. — Юнги… — прошептал он едва слышно. Тот поднял голову, отстраняясь от его плеча. Взгляд его был мягким и любящим. Я сейчас поцелую тебя… О, боже, я сейчас поцелую тебя… — подумал Чимин, смотря безотрывно в его по-кошачьи томные глаза. В наступившей тишине Юнги поднял ладонь и приложил её к его груди. Сердце под его прикосновением забилось чаще. Чимин сделал глубокий вдох и, взяв его лицо в руки, притянулся ближе, касаясь своими губами его нежных губ. Юнги издал тихий стон, бессознательный и болезненный. Он вырвался откуда-то из самой глубины его сердца, из его души. Пока этого не произошло, он и не знал, как сильно на самом деле желал быть им поцелованным. Чимин прижался теснее, он приоткрыл губы и снова застонал, почувствовав его вкус и вкус ингалятора, которым тот дышал до его прихода, оттенок ментола сохранился на его языке. Пак жался к нему всё сильнее, и сильнее, и Юнги хотелось бы, чтобы он совсем растворился в нём, проник бы ему под кожу, был бы в его венах, в его крови. Он продолжал тихо постанывать, блуждая руками по чужому телу так, словно исследовал его впервые, хотя мог бы уже, наверное, нарисовать его точную копию даже с закрытыми глазами. Чимин… Боже, как он целовал его, держа лицо в своих дрожащих, но ласковых ладонях… Словно он был особого рода драгоценностью, святыней, которую ему предписывалось хранить с любовью и благоговением. Это был их первый поцелуй. Может не слишком умелый, но всё равно самый лучший. И Юнги желал бы, чтобы он никогда не заканчивался. Но Чимин начал задыхаться, ему катастрофически не хватало воздуха. Он вынужденно отпрянул и присел на колени, хватаясь за грудь. Его хриплый, влажный кашель ещё никогда не звучал так пугающе. — Прости, я пытался стерпеть… прости… — он спрятал лицо за ладонями. — Знаю… ничего. — Юнги сел рядом, положив руку ему на плечи. Дыхание его всё ещё было отрывистым и тяжёлым. Юнги сделал вид, будто его это не расстроило, хотя на самом деле он уже давно стал подмечать — Чимину становилось хуже. Он быстрей уставал, всё хуже спал и всё больше кашлял. И как бы он не отнекивался, факты говорили сами за себя. Раньше в его руке постоянно была ручка, а теперь носовой платок. Им следовало об этом поговорить, но только не сейчас, не в это волшебное мгновение. Сегодня Юнги не мог видеть в его глазах слёзы или несчастье. — Посмотри, небо почти совсем прояснилось, — сказал он, поглаживая его меж лопаток. — Все звёзды сегодня для нас. Разве не прекрасно? — Прекрасно… — согласился Чимин, прижимаясь к его плечу. Он немного помолчал и добавил: — Хочу, чтобы так было всегда. — Жаль, но в этом мире это невозможно. Люди вымрут, если Земля перестанет вращаться. Пак несколько раз слабо кивнул, задумчиво водя пальцем по его коленке. — Однажды один очень хороший человек сказал мне, что когда нам страшно или больно в реальности, мы всегда можем создать другой, свой мир, в котором можно укрыться от всех несчастий и найти утешение, — Чимин приподнялся и подобрался к нему ближе, чтобы суметь уткнуться носом в его тёплый ворот. — Давай создадим такой мир. Пусть это будет иллюзия, зато мы будем в нём счастливы, — он глубоко вдохнул, но у него не получилось набрать нужное количество воздуха, и ему снова пришлось отстраниться и согнуться, чтобы сделать ещё несколько хриплых вдохов. — Никакой боли… Никаких страданий… Этот мир будет состоять только из любви. Твоей и моей. — Думаю… — Юнги замолчал, мучительно сводя брови. Его ладонь лежала на спине Чимина, он чувствовал, как хрипят изнутри его лёгкие. — Думаю, это неплохая идея, потому что для меня… для нас в реальном мире, кажется, просто нет места. Чимин согласно кивнул и повернулся так, чтобы они могли смотреть друг другу в лицо. Его печальные глаза блестели, звезды ли в них отражались или городские огни, было не так уж и важно, Юнги видел в них целую вселенную, видел Млечный Путь от Персея до Кассиопеи и от Кассиопеи до Лебедя, видел Туманность Андромеды. Видел любовь и видел бесконечную преданность. Смуглая кожа его светилась в лунном свете синеватым оттенком, чёрные волосы мягко обрамляли милое лицо. Мой Ави… — подумал Юнги, больше не пытаясь скрыть своего любования им. — Наш Первый мир — планета Аджедан, на которой мы родились и провели своё детство — была разрушена, — заговорил тихо Чимин, продолжая смотреть ему в глаза. — Второй мир — планета Аксот — оказалась безжизненной, на ней Ави был бесконечно одинок и всеми забыт. Третий мир был самым лучшим — это Земля, это Наджу, здесь я нашёл тебя. Но остальные люди мне совсем не нравятся. Я устал… — он вздохнул, роняя голову Юнги на грудь. — Я не хочу никого кроме тебя. Четвёртый мир — мир нашей любви, станет для меня последним. Юнги мягко улыбнулся, взял его лицо в ладони и приподнял. Улыбка тут же исчезла с его губ. Чимин не шутил. — Если рухнет и он, меня не станет, — произнёс Пак, ластясь к его рукам. — Нет, нет, — завертел головой Юнги. — Этого не случится. Я обещаю тебе. Его ладони переместились ему на спину и скользнули вниз. Он надавил Чимину на поясницу, прижимая к себе теснее. Тот послушно развёл колени, садясь на его бёдра. — Поклянись, — попросил он, положив подбородок ему на плечо. — Клянусь, — не задумываясь ответил Юнги. — Я клянусь, что никогда не оставлю тебя. Клянусь, что сделаю всё, чтобы быть рядом, — ладони его легли ему на лопатки и замерли. Он немного помолчал и добавил: — Мы либо вместе, либо нас нет.

***

8.09.2009 Вчера мы с Ави открыли для себя Четвёртый мир. Новый мир. Наш мир. Мы увидели очертания его в свете луны и тут же подобрали к нему ключ. Мы сидели на крыше и смотрели на звёзды. Сердца наши полнились нежностью. И все созвездия в эту ночь светили для нас. Они благословляли нас. Нас и нашу любовь… — Что делаешь? — вошла в комнату Сохи. — Стучаться тебя не учили? — Юнги закрыл дневник, недовольно посмотрев на сестру. — Так, ты занят? — осторожным тоном заговорила она, поглядывая на него непривычно кротко. — Чего тебе надо? — спросил он прямо. Сохи подошла ближе и присела на край его кровати, и ему сразу стало понятно, что она явно не мусор вынести пришла его просить. — Можешь… можешь поговорить с Джойи? — она опустила взгляд. — Поговорить о чём? — вздохнул Юнги. — Мы расстались и… — О нет, даже не продолжай, — перебил он сестру и встал, принимаясь натягивать на себя свитер. — Нет… стой… не уходи… пожалуйста! — Сохи вскочила и, останавливая его, уперлась руками ему в грудь. — Пожалуйста, — повторила она. Её умоляющий взгляд, заставил его смягчиться. Он посмотрел на неё вопросительно, девушка в ответ мучительно прикрыла глаза. — Он продолжает вести себя так, будто я принадлежу ему. Грубит, хамит, хватает за руки так, что остаются синяки… — У тебя полно друзей, которые могут помочь тебе, чего ты ко мне вдруг пришла? — Потому что все теперь знают, что с вами лучше не связываться. — С кем, с вами? — С тобой и Чимином. — По-моему, вы придаёте слишком много значения этой дурацкой драке. — Не в самой драке дело. — А в чём тогда? — В её последствиях. Теперь всем вокруг ясно, что из себя представляет ваш дуэт. — И что же? — Юнги усмехнулся в лицо сестре. — Ты сильный, — произнесла Сохи, и её твёрдый тон вмиг заставил его избавиться от насмешливости. — А у Пак Чимина есть деньги и власть. Вы можете вытворять всё, что угодно, и вам за это ничего не будет. Вот, что показал всем этот инцидент. — Меня отстранили от учёбы. — Всего на пару дней. Руки Сохи по-прежнему лежали на его груди и взгляд её ничуть не изменился. Юнги подумал, что, наверное, должен сейчас испытывать злость на того, кто причинил ей боль. — О, и теперь ты пришла ко мне и хочешь, чтобы я сказал Джойи больше не трогать тебя? Она несколько раз быстро кивнула. До него долетел её судорожный вздох. — Джойи… дай-ка подумать… это ведь тот самый Джойи, который когда-то жил у нас в соседях на старой квартире? Я ничего не перепутал? — Юнги прищурился, делая вид, что пытается что-то вспомнить. — Тот самый, да. — Тот самый… — повторил он за сестрой. — Тот самый Джойи, к которому ты сбегала, оставляя меня одного? Тот самый Джойи, с которым ты резвилась во дворе, пока я умирал от тоски, прикованный к койке из-за своей гниющей ноги? — Сохи убрала от него руки и интуитивно отступила назад. — Это тот самый Джойи, к которому ты так торопилась, что даже не могла подать мне костыли? Он знал, она переступила через себя, прося его о помощи, но признаться в своей неправоте было уже свыше её сил. Сестра затаила дыхание, на щеках её проступил румянец, а кроткий взгляд в секунду вернул себе прежнюю надменность. — Ты такой злопамятный! — сказала Сохи, отворачиваясь. Он не считал это злопамятностью, он считал это справедливым замечанием и точно знал, как следовало бы правильно поступить. Так, как подобает настоящему мужчине, сильному и смелому. Людям, в принципе, свойственно защищать любимых. Но был один нюанс… Юнги скользнул взглядом по её спине и слегка склонил голову набок, презрительно поджимая губы. Не каждый всегда поступает правильно. Даже когда ему самому это ясно. В этом и заключается вся прелесть осознанного выбора. — Называй, как хочешь, но помогать я тебе не буду. Не потому, что это Джойи, а потому, что ты сама сделала свой выбор. Неважно, кто был бы на его месте, ты променяла бы меня на любого. Так вот тебе результат, — он выпрямился, расправляя плечи, и сделал шаг вперёд, вновь становясь к сестре почти вплотную. — Мы — это наши поступки. Не слова. Нечего мне здесь теперь плакаться. К людям нужно относиться так, как они того заслуживают. Так что, нет, мне не жаль ни тебя, ни кого бы то ни было. Ресницы Сохи дрогнули, она снова попятилась, разочарованно качая головой. — Это не твои слова… Не твои… Ты никогда не был таким жестоким. Что ж, ладно… — девушка взялась за дверную ручку, Юнги заметил, как в её взгляде промелькнуло что-то прощальное. В груди больно ёкнуло, но он не подал виду. — И если говорить о выборе, то ты, Мин Юнги, тоже его только что сделал. Юнги непонимающе нахмурился. Девичья фамилия его матери звучала из её уст как-то оскорбительно. Он подумал, она таким образом пытается намекнуть ему о том, что он приёмный или о том, что отец не передал ему и доли тех качеств, которые должны быть присущи настоящему мужчине. Но Сохи вздернула подбородок, взглядом давая понять, что слова её глубже, чем он может предполагать, и как много ей на самом деле известно из того, о чём ему теперь уж точно не узнать. Уголок её губ дрогнул в победной улыбке, и она вышла, тихо закрыв за собой дверь.

***

— Я так и думал, что ты будешь здесь, — сказал Юнги, перекидывая ногу через подоконник. Чимин обернулся на его голос и улыбнулся. Но в улыбке его было что-то печальное, как и в силуэте, он напоминал собой съёжившегося от холода цыпленка. Юнги сел рядом, он тут же взялся за его ладонь и прижался к предплечью. — Что-то случилось? — спросил он, поправляя сползший с плеча Пака плед. — Нет, — шёпотом ответил Чимин, но взгляда не поднял. — Просто немного устал. Юнги завёл одну руку ему за спину, а другой прижал его голову к своей груди. Было прохладно и пасмурно. Где-то вдалеке лаяла собака. На берегу реки тревожно кричала выпь. — Что насчёт правил? Мы должны установить какие-то правила? — первым нарушил молчание Чимин. — Ну, нет… ненавижу все эти правила и порядки… В нашем мире не должно быть правил, — заключил Юнги. Пак слегка отстранился, чтобы суметь посмотреть на него. — Ладно, пусть это будет первым правилом, — он улыбнулся, прикладывая свою ладонь к его щеке. Юнги кивнул, изо всех сил стараясь придумать нечто вразумительное в ответ, чтобы сосредоточиться на его словах, а не на мягких чертах лица. — Религия? — выдал он первое, что пришло в голову. — Шрамы наш амулет, — качнул головой Чимин, он хотел сказать что-то ещё, но захрипел и отвернулся, чтобы откашляться. — Чимин, ты сказал родителям об этом? — спросил Юнги, поглаживая его по плечу. — О чём, об этом? — переспросил он, но без сомнения понимал, о чём идёт речь. — О том, что тебе хуже. — Мне не хуже. — Хуже. Я же вижу. — Со мной всё нормально, понятно? — Повернись ко мне, — попросил Юнги, потянув его осторожно за предплечье на себя. — Повернись… Чимин, вздыхая, провёл по лицу ладонью и повернулся против воли. Ресницы его были влажными. Юнги замер, встречаясь с обреченностью в его глазах. Тревога медленно спустилась от груди к животу, превращаясь в тупую боль. Надо же, каким уязвлённым сразу становится человеком, когда по-настоящему любит… Одиночество кажется страшнее смерти, а мир вокруг хрупче тонкой льдинки на лужице в первые заморозки. И вся его самоуверенность тут же рассеивается, как дым, стоит только несчастью охватить любимую душу. — Никаких секретов, ты же помнишь? — сказал он, приподнимая пальцами подбородок Пака, тот кивнул и отчего-то зажмурился. — Ну же… — Прости, — простонал Чимин, разжимая перед ним кулак. — О чёрт… чёрт… — зашептал Юнги, хватая его ладошку и скрывая её вместе с окровавленным платком в своих руках. — Прости… — повторил Пак и склонился, упираясь лбом ему в плечо. — Ты с ума сошёл молчать о таком? Что если всё серьёзно? Что если… — Юнги осёкся, болезненно кривясь. — Проклятье… — Мои родители собираются в Лондон, отец будет читать там курс лекций, они вернутся и… — Какой Лондон, Чимин?! — перебил его Юнги. — Когда они вернутся и будут здесь… — попытался продолжить Чимин, но неожиданно оказался оттолкнутым, и это заставило его замолчать. — Ты что, не понимаешь?! — прикрикнул на него Юнги и с силой тряхнул за плечи. Несколько секунд Чимин смотрел на него молча, а потом вдруг обмяк, и плечи его поникли под тяжестью жизни. Он был похож на маленький кораблик, попавший в шторм. Он не знал, что делать, и продолжал держать все паруса поднятыми, так что в любой момент мог перевернуться. — Не могу… — протянул он, мучительно сводя брови, и слёзы вырвались из него с каким-то животным воем. Юнги вновь придвинулся к нему, мягко прижимая к себе. Он впервые видел его таким, впервые слышал эти рвущие сердце всхлипы. — Не могу… — повторил Чимин, хватаясь за его шею. — Всё сначала… всё сначала… эти больницы… эти трубки… эти иглы… и… один… там… я… я там… — он совсем потерял способность говорить, слова его превратились в мычание, которое тут же перешло обратно в вой, а затем в раскатистый плач. Юнги держал его, крепко прижав к себе. Полный ужаса крик застыл в его груди. Но вместе с тем он понимал, Чимин делает это, потому что знает, это нормально — плакать так горько рядом с ним. — Не один. Ничего ты не будешь один, — заговорил он, стараясь звучать как можно спокойнее. — Даже если я не смогу быть рядом, мы всё равно будем вместе. Ты должен знать это. — Да… — выдохнул Чимин и, совсем ослабев от безутешных рыданий, просто повис на его плече. — Быть может, всё не так и серьезно, мы ведь не знаем, да? Мы ничего не знаем… Пак медленно оторвался от его плеча и взглянул на него с печальной покорностью. — Только не сейчас, — произнёс он хриплым шёпотом. — Останься сегодня со мной. А утром я всё скажу. Обещаю. Юнги со вздохом поднялся и молча протянул ему руку. — Останешься? — немного испуганно переспросил Чимин. — Боже, конечно, останусь. Только идём домой. Поздно уже. И холодно. Он повёл его за руку к окну и помог перелезть через подоконник. В спальне было тепло, но Юнги всё равно закрыл окно наглухо, озноб охватывал его тело волнами, а от случайных взглядов Чимина бросало в дрожь. Когда он лёг в кровать рядом с ним, Чимин прижался к нему под одеялом, обнимая за живот. Эта его преданность в несчастье сводила с ума. Юнги помедлил немного, потом склонился над ним и поцеловал мягко в губы. Они и раньше ночевали в одной кровати под одним одеялом, но никогда прежде не были так близки. Не прижимались так тесно друг к другу, не обнимались, не целовались, не делали ничего из того, что могло бы служить проявлением их любви, а не дружбы. Это была их первая близость. Но теперь она казалась и приятной, и невыносимо горькой одновременно. Чимин не мог лежать ни на спине, ни на боку и кашлял всю ночь. И этот кашель был самым грустным звуком, какой только приходилось слышать Юнги, он был даже печальнее стонов умирающего от сепсиса Хёнсу. Под утро Чимин не выдержал сам. — Юнги, — позвал он, слабо сжимая его ладонь. — Юнги, разбуди мою маму. Скажи, я задыхаюсь, пусть даст мне Эуфиллин. Но Эуфиллин ему не помог. Как не помогло бы ничего из того, что могло бы помочь раньше. Как бы ни была велика на то надежда. Врач, осмотревший Чимина в приёмном покое, поместил его в инфекционный блок, что уже не могло означать ничего хорошего. У Чимина был хронический бронхит, но ещё через пару дней он позвонил, чтобы сказать, что инфекционисты обнаружили у него палочку Коха. Его измученные беспрерывной болезнью лёгкие поразил туберкулёз. Он сообщил это спокойно, без слёз и истерик, но хрипота голоса и непривычно слабая интонация тут же выдали его с головой. — Ты можешь сдать анализы, но беспокоиться не о чем, я не мог заразить тебя… — продолжал он. Но всё уже казалось неважным. Юнги слышал его через слово. Когда Чимин замолчал, он не сразу нашёл в себе силы что-то ответить. Это безмолвное горе пробудило в нём странную, мучительную нежность. Болезненную, тоскливую и настолько огромную, что невозможность быть рядом ввергала в отчаяние. Собственное бессилие грозило вот-вот разорвать ему сердце. Он сжал кулаки и зажмурился. Потому что всё, что он мог сделать в эту секунду — это надеяться, что на деле, произнося: «я люблю тебя», голос его дрожал не так сильно, как ему показалось. А потом они обманули друг друга, пообещав, как полагается: Чимин — держаться, а он — не переживать. Они попрощались, Юнги опустился на колени у кровати, уткнулся лбом в мягкую ткань покрывала и сидел так, пока ноги его не затекли настолько, что невольно пришлось приподняться и лечь. Два дня он не вставал с постели, но потом отец насильно вытащил его из-под одеяла и заставил пойти на ужин. — Знаешь, дорогой, у нас нет возможности лелеять твою депрессию, — нравоучительным тоном заговорила мама, заметив, что он всё равно не притронулся к еде. — Кто должен работать за тебя? Не припомню, чтобы я снимала с тебя твои обязанности по хозяйству. Вы сегодня ссоритесь, завтра миритесь… а есть нам нужно каждый день. — Я не ссорился с Чимином, — ответил тихо Юнги. — А что за трагедия тогда? — в голосе её слышалась усмешка. — Он заболел. У него туберкулёз. Некоторое время стояла полная тишина. Никто не двигался. А потом Сохи озвучила общую мысль: — Мы же ели и пили с ним из одной посуды. Мы все контактные. Особенно, ты. — Чимин не может заражать окружающих, у него закрытая форма туберкулёза, — покачал головой Юнги. К сожалению, — добавил он мысленно. Он был бы не против тоже заболеть, тогда они могли бы вместе оказаться в инфекционном блоке, могли бы не расставаться ни на минуту, могли бы вместе думать о жизни и смерти и могли бы вместе терпеть эти страдания. — Он в больнице или дома? — спросила Хван Рина. — В тубдиспансере. — Значит не о чем переживать. Уверена, ему там помогут, наверняка, он уже в порядке и идёт на поправку. Конечно же, она лгала. Чимин не был в порядке. И была велика вероятность того, что он вообще уже никогда не будет в порядке. Потому, что это был чертов туберкулёз, а его лёгкие были слишком слабыми. Все они это понимали. Но вот, что поразило Юнги больше всего: его мать, которая ещё совсем недавно обвиняла его в жестокости и в неспособности к раскаянию и сопереживанию, сидела перед ним и жевала рис с самым что ни на есть равнодушным видом. — Так что, прекращай свои страдания. По-моему, это даже к лучшему, вам полезно отдохнуть друг от друга. А то ты скоро жить к нему переедешь. Или ещё того хуже — он к нам. Мне и без него есть кого кормить, — сказала она. Юнги поднял на неё взгляд. Она продолжала жевать рис всё с тем же гнусным равнодушием. Он смотрел, как двигаются её губы, смотрел в её пустые глаза, и её лицо вызывало у него острое чувство отвращения. Почему она не может умереть?! Почему они все не могут умереть?! Жизнь ужасно несправедлива… — Ненависть сдавила ему грудь. Но он не мог понять, на кого больше злился: на свою семью или на себя самого. С чего он решил, что, говоря с ними о причине своей грусти, сможет снискать в их глазах понимание и поддержку? Разве так когда-нибудь случалось? Тепло… Нежность… Любовь… Чимин вознёс его слишком высоко. Выше, чем это было возможно. А теперь стихли ветра, полюса поменялись местами, и ничто больше не могло его удержать. Он падал. Падал беспомощно обратно во мглу.