Четвертый мир

Трещина в стене. Сколько дней уже Чимин смотрел на неё и не мог понять, что она напоминает ему больше: извилистую реку или молнию в грозовом небе, хотя, наверное, больше всего она походила на его измученные иглами вены… Отец прочистил горло, напоминая о своём присутствии. Чимин продолжил лежать, отвернувшись, и молчать. Он не знал, что мог бы сказать и в целом вообще не понимал, какой другой реакции ждали от него родители, сообщая о своём скором отъезде. В установившейся тишине до него долетали тяжёлые вздохи матери. Ей надоело это молчание, но заговорить первая она не решалась. Чимин закрыл глаза, палата начинала звенеть. Раньше за стеной с трещиной почти без остановки кашляла девушка. Но этой ночью у неё случилось лёгочное кровотечение, и теперь там тоже было очень тихо. — Всё в порядке? — не выдержала Пак Хёджу. — Нет, — ответил он едва слышно. — Ну, что такое, милый? — она пересела со стула на его кровать и погладила ласково по волосам. — Мне больно. — Где? — Везде. — Не может быть. Скажи, где именно болит? — В груди. — Ничего страшного, я говорила о тебе с доктором. Это пройдёт… — Пройдёт? — он повернулся и посмотрел на неё. Она замолчала. — Моя болезнь не заразна, она не требует пребывания в диспансере, я мог бы выписаться домой, но вы оставляете меня тут. Одного. На целых четыре месяца. Пока вы будете наслаждаться Лондоном, я буду сидеть здесь в изоляции. Мой Юнги даже не сможет навестить меня, я пропущу его пятнадцатилетие! — Не думаю, что его это обидит, про свой прошлый день рождения он тебе даже не сказал. Бога ради, да этот мальчишка не от мира сего, сомневаюсь, что его вообще волнует что-то наше, земное, — покачал головой отец. — Правда, милый, это ведь Юнги… поздравишь его по телефону, и мы можем заказать ему подарок с доставкой… — Вот именно, мама, это ведь Юнги. Ему не нужны подарки. Ему нужен я. Моё присутствие рядом в самые важные мгновения его жизни. Он обвёл взглядом родителей. Те смотрели на него в ответ с каким-то нетерпением. — Если бы ты не заболел, то разве бы не захотел поехать с нами? — произнесла с некоторым укором Пак Хёджу. — Мы бы отлично провели время, уверена, ты бы так не скучал по нему. Сейчас ты просто подавлен. — Тяжело вздохнув, она замолчала. Чимин на мгновение опешил, а потом разочарованно покачал головой и снова отвернулся к стене. Объяснять им что-то — это как пытаться обнять кактус. Глупо, больно и совершенно бесполезно. При этом хочется кричать и плакать, что тоже заведомо проигрышная тактика. Не стоит поддаваться чувству, когда оно неуместно. Чимин выучил это правило уже давно. Обидно, но такова правда жизни: понимает лишь тот, кто хочет понять. И хоть ты тресни. Он закрыл глаза и подумал о Юнги, о единственном человеке, кто понимал его всегда, о том, кому не стыдно и не страшно было показать своё отчаяние. Но Юнги не мог больше быть с ним рядом, и та тёплая волна счастья, что накрывала его неизменно в каждое мгновение единения их чувств, вдруг отступила. Отступила, как отступает море в моменты отлива. Чимин представил себя в образе одинокой скалы и горько улыбнулся. Теперь он мог только ждать, когда море вновь вернётся к нему, и волны его будут ластиться к несчастному утёсу, мало-помалу возвращая его к жизни. Ведь это действительно было так. Он без него погибал. Время уже даже не тянулось как прежде, оно просто исчезало. Мама погладила его по плечу, прося «просто немного потерпеть». Людей почему-то с детства учат терпеть, подумал он. Терпеть, молчать, быть тихими, а потом они вырастают, и понятия не имеют, как им жить. Когда и вправду нужно быть покорным и терпеливым, а когда стоит бороться и сопротивляться. Она сказала что-то ещё, отец его тоже. Но слова их зависали где-то в пространстве между ними и превращались в ничего незначащие звуки. В конце концов, они решили оставить его в покое, и с тихими вздохами вышли из палаты. Без их присутствия тишина казалась уже не такой уж и невыносимой. Напротив, в ней чувствовалось некое облегчение. Чимин лёг на спину и, скрестив на груди руки, уставился в потолок. Долгое время он лежал совсем не шевелясь. Слёзы катились по щекам, противно заползая под воротник больничной пижамы, но он их не утирал. — У вас что, телефонов нет? — ворвалась в палату медсестра. Он вздрогнул и сжался, когда она швырнула в него белым конвертом. — Или вы думаете мне заняться больше нечем, чем таскаться с вашими записульками?! Чимин непонимающе нахмурился и снова вздрогнул, когда она вышла, громко хлопнув дверью. Он поднял, упавший на пол конверт. «Ави» — знакомым почерком в уголке. Мурашки волной пробежали по всему телу. Он резким движением стёр с лица слёзы и нетерпеливо его вскрыл. Мне очень хотелось сделать для тебя что-то, и я не придумал ничего лучше, чем написать тебе это письмо. Прежде я никогда ничего подобного не делал, поэтому мне немного… странно. Но я надеюсь, мой милый Ави, прикасаясь к этой бумаге, к которой прикасался я, и, читая эти строки, написанные мной, ты почувствуешь всю ту нежность и всю ту любовь, с какими я пишу тебе. Всё во мне взывает к тебе. Я нуждаюсь в тебе. В невыносимом теперь для меня ночном одиночестве я лежу и слушаю своё дыхание, считаю каждый свой вдох и выдох, которые провёл без тебя. Секунды, минуты, часы — время ускользает как песок сквозь пальцы, и всё бессмысленно. Вся моя жизнь без тебя бессмысленна. Ты должен знать это и держаться. Умоляю тебя, будь сильным ради меня. Мне очень горько, что я не могу быть рядом. Потому что только я знаю обо всей твоей боли. И если бы я мог быть с тобой сейчас, то повторял бы для тебя эти слова столько, сколько бы ты того захотел: «Я никогда тебя не оставлю! Я никогда тебя не предам!» Думаю, это испытание, с которым мы обязаны справиться. Однажды всё закончится, я прижму тебя к своей груди, а ты, крепко обнимая меня в ответ, положишь свой подбородок мне на плечо, как делаешь всегда, и мы снова будем вместе. Думай об этом. Думай о том, как крепко я люблю тебя. Твой Эвин. Чимин ещё раз пробежался глазами по исписанной угловатым почерком бумаге и прижал её к груди. Твой Эвин… — повторил он мысленно голосом Юнги. В голове тут же пронёсся хоровод воспоминаний: его мурчащий смешок, мягкая полуулыбка, его руки, с детства закалённые мужским трудом, глаза, не по возрасту томные и печальные… Всё-таки, это приятно — знать, что тебя ждут, хочется вернуться.

***

— Болото? Ты второй день рисуешь топи… — вздохнула за спиной Сохи, Юнги обернулся и посмотрел на неё устало. — Научись стучать. Сохи никак не отреагировала. Она выглядела обессиленной, лицо её было бледным и измождённым. Она всё ещё не сняла своего фартука, из кармана которого торчали резиновые перчатки. — Ты не ужинал, — сказала она, немного подумала и добавила: — Опять. — Я не голоден, — равнодушно покачал головой Юнги и отвернулся. — Ладно, как хочешь… — произнесла сестра, и он, слишком хорошо её зная, представил, как в этот момент она пожимает плечами. Она вышла, он обернулся на тихий хлопок и только тогда заметил оставленные ею на столе банку лимонада и шоколадку. Если это была жалость и снисхождение — они ему не нужны. Но если это первый шаг к примирению, то он его принимал. — Спасибо! — крикнул он, не сомневаясь, что она слышит его за этой закрытой дверью. Это ведь была Сохи. Без особого энтузиазма он открыл шоколадный батончик, откусил от него кусочек и прислушался к домашним звукам. Кто-то смотрел телевизор в гостиной, шумела вода, кто-то мыл посуду на кухне, должно быть несчастная Сохи… Он обвёл взглядом свою крохотную комнатку. Что это за странное чувство: ты дома, но хочешь домой? Юнги посмотрел в потолок, надеясь, что помутневшее от проступивших слёз зрение прояснится само. Но этого не произошло, и ему пришлось протереть глаза манжетой рукава. Трудно сглотнув вязкий шоколад, он плеснул грязной водой из стакана в только что законченный рисунок и, обреченно вздохнув, отправился в кровать. Завтра он должен ехать с утра в церковь, в понедельник — идти в школу, работать в пансионате. Жизнь продолжалась. Прошлое и Настоящее. Всё шло своим чередом, несмотря на ту огромную тоску, которая, казалось, вот-вот разорвёт ему сердце. Уснуть он так и не смог. Ему было то холодно, и он кутался в одеяло, то жарко, и он всё с себя сбрасывал. Внутренняя дрожь не поддавалась контролю, переживаемая им смесь тревоги и безысходности к утру окончательно выбила его из сил, и он едва смог подняться с кровати. Служба тянулась невыносимо долго, ещё скучнее были бессмысленные разговоры с другими прихожанами. — Да что ты… вот это да! — восклицала его мать, наигранно удивляясь каким-либо новостям. При этом Юнги всё равно замечал сквозившее в её глазах отчаяние. О чём бы ни шёл разговор, на уме у неё всегда было только одно — деньги. Мысли о неоплаченных счетах не покидали её ни на мгновение. Домой они возвращались в гробовом молчании. Ближе к обеду Юнги уже валился с ног. Виной тому были полумёртвые кусты, которые ему было поручено выкорчевать, каменистый грунт палисадника, натруженная больная нога и, конечно же, бессонная ночь. — Хватит лить воду, — сказала мама, замечая, что напившись, он продолжает стоять у раковины, держа руки под струёй ледяной воды. Он не пошевелился. Тогда она сама подошла, чтобы закрыть кран, но увидев его стёртые ладони, передумала и отдёрнула руку от вертушка. — Перчатки тебе на что были даны? — спросила мама и отвернулась, делая вид, что очень увлечена подметанием пола. Юнги закрыл воду, но ещё некоторое время стоял, склонившись над раковиной, и рассматривал молча свежие мозоли. Ему хотелось ответить, что если бы он был без перчаток, то вообще остался бы без рук, но предпочёл не пререкаться. Он не хотел, чтобы она решила, будто ему нужна её жалость или сочувствие. К тому же и то, и другое ждать от неё было бессмысленно. Раздался дверной звонок. По взгляду матери Юнги понял, что открыть следует ему. Он лениво зашаркал тапочками по полу, направляясь к двери. На пороге стоял Джойи. И, судя по его фильдеперсовым брючкам и рубашечке, он собирался с его сестрой на очередное свидание. Вернувшись с которого, она с огромной долей вероятности опять будет рыдать. Объективно говоря, несмотря на свой скверный характер, Сохи была хороша собой, многие пытались ухаживать за ней, но она вела себя неразумно, снова и снова связываясь с Джойи. Юнги как ни старался, всё же не смог понять, почему так случается: парни штабелями складываются у ног девушки, а она выбирает того единственного, который в грош её не ставит. Так всегда или причина в возрасте? Быть может, юность — это просто особая форма безумия, и потом это пройдёт? Джойи смотрел на него настороженно. — Позовёшь Сохи? — попросил он, первым прерывая напряжённое молчание. Юнги перешагнул через порог, парень вынужденно отступил от двери. Но он успел заметить, как стремительно расширились чужие зрачки. Ему вдруг вспомнилась вчерашняя шоколадка Сохи. Они могли сколько угодно раз не выбирать друг друга, могли больше друг друга не любить, но всё это не отменяло того, что они оставались братом и сестрой, они оставались теми самыми детьми, имеющими общее прошлое. Прошлое, в котором они запускали вместе воздушного змея и засыпали в обнимку, прошлое, в котором Сохи возила его на багажнике своего велосипеда и крепко держала за руку. — Я слышал у вас какие-то проблемы… — он чуть склонил голову, спускаясь на ступень ниже. — Слышал, ты расстраиваешь мою сестру… — Нет, у нас нет никаких проблем, — завертел головой Джойи и, пятясь, тоже спустился на ступень ниже. — Уверен? — Юнги поджал презрительно губы, посмотрев на него свысока, и сделал ещё один шаг вперёд. — Уверен, — сказал парень и спустился ещё на одну ступень. Пауза затягивалась, взгляд Юнги совсем потемнел. Джойи слабо улыбнулся, пытаясь сделать вид, что всё в порядке. — Я тебе челюсть сломаю, если ты мне соврал, — прямо заявил Юнги, улыбка на чужом лице застыла, а потом медленно сползла. Он хотел сказать ему ещё что-нибудь мотивирующее, но на крыльце появилась Сохи, поэтому пришлось ограничиться лишь предупреждающим взглядом. Однако не успел он уйти к себе, как сестра прибежала следом за ним в его комнату. — Всё в порядке? — спросила она взволнованно. — В полном, — вздохнул Юнги, принимаясь переодеваться прямо при сестре, но её это ничуть не смутило. — Ты ведь не собираешься сломать ему нос? — А мне стоит это сделать? — Нет… просто ты такой… — Какой? Злой? Или как ты там сказала… Жестокий? — Ты непредсказуемый. Я просто перестала тебя понимать, и это ужасно меня пугает… — Понимать меня нужно было раньше, — он взял рюкзак со стола и легонько оттолкнул Сохи в сторону. — А теперь уже поздно. И не нужно. Ему хотелось поскорее уйти. И он это сделал. Завязал небрежно шнурки на кроссовках и зашагал по пыльному тротуару. Red Hot Chili Peppers запели в наушниках о беспробудной тоске и желании попасть на тот свет*. Он сунул руки в широкий карман толстовки, нащупывая конверт. Разлука… она должна быть алого цвета. Как кровь, вытекающая из свежей раны. — Опять ты, — заворчала дежурная медсестра. Юнги положил на стойку конверт. — Время передачек, — он кивнул на расписание за её спиной. Некоторое время она молчала, Юнги заметил, что она смягчилась, рассматривая его, а потом на губах её промелькнула улыбка. — О чём пишите-то хоть? — спросила женщина и тоже положила перед ним конверт. — О любви, — невозмутимо ответил он. Медсестра рассмеялась, очевидно приняв его слова за сарказм. — А ты, должно быть, хороший друг, — улыбнулась она, поднимаясь. Юнги пожал плечами в ответ. Он задержался ещё на мгновение, провожая её взглядом, и почти бегом выбежал из вестибюля. Конечно, до дома дотерпеть он не мог, но и на ходу читать письмо ему не хотелось. Он завернул в небольшой скверик, что находился на полпути к дому и, дохромав до первой свободной скамейки, нетерпеливо вскрыл конверт. Два связанных между собой кольца, нарисованные на полях, заставили его сердце сжаться. Он дотронулся кончиком пальца до тонкой лозы немного кривовато обвивающей мелкие разноцветные камни, хаотично рассыпанные на каждом кольце. Но потом он присмотрелся и понял, что на самом же деле каждый из них был строго на своём месте. И вовсе это были не камни, а звёзды. Вот он — пояс из трёх голубых сверхгигантов, вот красный Бетельгейзе, а вот бело-голубой Ригель. Это созвездие Ориона. Юнги улыбнулся. Чимин не умел рисовать, зато разбирался в звёздах и прекрасно писал о любви. Милый мой Эвин, мне так жаль, что я застрял здесь. Моя мама пытается убедить меня, что поехала в Лондон вынуждено. Отцу просто необходима её помощь. Чем интересно она ему помогает? Иногда я представляю, как она стоит у трибуны и переворачивает по его команде страницы лекций или щёлкает слайды презентации на ноутбуке. Смешно… Моя мать променяла меня на вечеринки. Моему отцу ни до чего нет дела. Вчера мне откачали кровь из плевры, а они позвонили мне, чтобы рассказать про фонтаны на Трафальгарской площади. Ни слова обо мне… Да и что я… Засыпаю вечером — слава Богу день прожит. Открываю утром глаза — снова жить… Смотрю в окно. Рассвет. А я уже боюсь задохнуться. Потом приходят медсестры и начинают колоть меня иглами. При этом они пытаются говорить со мной. Но я молчу. Мне нет дела ни до чего из того, что окружает меня здесь. Я плачу. Они думают, это из-за них, из-за той боли, которую они вынуждены мне причинять, пытаются утешить меня. Но, Господи Боже… эта боль просто ничто по сравнению с той болью, что я испытываю из-за разлуки с тобой. И каждый новый день кажется мне неподъёмным грузом. Как ты и говорил мне, я стараюсь думать о нас. О тебе. И это правда успокаивает меня. Я вспоминаю, как увидел тебя впервые и то, как впервые с тобой заговорил. Я знаю, что не нравился тебе сначала, в отличие от других ты не пытался этого скрыть. А я… черт, твои конверсы… у Курта Кобейна были такие же. Ты был таким хмурым. Я смотрел на них, на тебя, и мне всё хотелось спросить, не хранишь ли ты дома ружьё… Спасибо, что не оттолкнул меня тогда, понятия не имею, как бы я жил, если бы ты меня не принял. Иногда я думаю, как это вообще возможно, чтобы две души так подошли друг другу? Мы чувствуем одинаково и одинаково мыслим. Мы понимаем друг друга, и нам для этого не нужны слова, произнесённые вслух. Должно быть, остальные смеются, видя наши безмолвные действа. Как думаешь, насколько забавно мы выглядим со стороны? Я надеюсь передать тебе это письмо как можно скорее. Прошу тебя, будь спокоен. Не тревожься. Я навеки твой. Люби меня всегда. Ноябрь, 2009. Ноябрь — самый мерзкий месяц в году. Самый промозглый и меланхоличный. Должно быть, поэтому я родился именно в нём. Но есть кое-что и приятное, за ноябрем начинается декабрь, а в конце декабря я увижу тебя, мой Ави. Мои мысли о тебе иногда такие сладкие и такие мучительные… Мне так нужно заполнить свои руки твоим теплом, касаться тебя всюду, дышать тобой. По ночам я закрываю глаза и представляю тебя, как будто я могу быть с тобой… Чёрт, я так хочу тебя! Ты необходим мне. Ты единственный человек в мире, без которого я не могу жить. Я с трудом терплю других людей, теперь, в разлуке с тобой, они кажутся мне ещё невыносимее. Я закрываю за собой дверь своей комнаты и чувствую, что совершил по отношению к себе огромное милосердие. Я всегда легче переносил полное одиночество, чем чужое общество. Пока не встретил тебя. Теперь я существую лишь тогда, когда ты рядом. Ты — мой любимый человек. Я оглядываюсь назад, и в каждом твоём слове, в каждом прикосновении, в каждой написанной тобой строчке и даже в твоём молчании чувствую любовь. Ты само совершенство. Ты — моя жизнь, ты — моё всё. Прошу, люби меня как прежде. Навеки твой Эвин, Навеки мой Ави, Наш мир — только наш. Чимин мягко улыбнулся и, осторожно сложив тетрадный листок по старым сгибам, убрал его бережно в конверт с другими письмами Юнги. Он, конечно же, хранил их все и каждое время от времени перечитывал. Да, совсем скоро декабрь… — подумал он и сделал глубокий вздох. Шариковая ручка в его руке заскользила по бумаге. Я тоже думаю по большей части только о тебе. Я так тоскую, Любовь моя! Я боюсь думать о своём будущем, мне так страшно от того, что может готовить мне судьба… Мы можем быть либо вместе, либо не жить вовсе. Я не могу не плакать, думая об этом. Мой Эвин, мой милый Эвин… Находясь вдали от тебя, в этой чертовой инфекционке, я мечтаю только об одном — броситься в твои объятия, чувствовать себя только твоим. Ты насладишься мной, а я тобой. Так должно случиться. Ты согласишься, у тебя нет причин во мне сомневаться. Душа моя навеки только твоя. Чимин тихо простонал, прикладывая ладонь к груди. Это порой очень сложно — передать чувство такими словами, чтобы тот, кто читает, почувствовал то же, что и ты. Господи, у меня просто больше нет сил! Я умираю от тоски! Если Ад существует, то он явно состоит из невозможности видеть тех, кого любишь… Декабрь, 2009. Последний светофор, и вот они — заветные двери. Но на этот раз в кармане Юнги не было письма. Шаг его был уверенным, дыхание глубоким. Он вошёл в вестибюль и сразу же увидел Чимина. Пока родители его заполняли какие-то бумаги, он стоял рядом, прислонившись спиной к стене, и смотрел на свои кроссовки, постукивая их друг об друга носками. Юнги замедлил шаг, у него закружилась голова, и он остановился на полпути, ловя себя на мысли, что начал дышать слишком часто. Чимин вдруг замер на мгновение, а потом поднял голову. Глаза их встретились, словно взгляды их тянулись друг к другу. Юнги шагнул вперёд, разводя руки в стороны. Ему показалось, он слышал, как с губ Пака сорвался стон, прежде чем тот бросился к нему в объятия, а может быть это был его собственный стон, он уже не мог разобрать. Слишком волнительно. — Я так скучал… так скучал… — сказал Юнги, крепко прижимая его к своей груди. Чимин не мог пошевелиться. Да и не пытался. Он хотел остаться в его пространстве, чувствовать его силу, вдыхать его запах. Каждая секунда, проведённая в его руках, казалось, превращалась в осязаемое тепло и проникала ему под кожу, наполняя изнутри приятной ласковостью. И это было так удивительно, что он боялся дотронуться до него и всё нарушить. Однако Юнги был вынужден отстраниться, чтобы поздороваться с его родителями. Пак Хёджу как всегда была роскошна, Пак Тхэмин — слегка нелеп. Они сели в машину. Чимин задержал свой взгляд на удаляющемся корпусе ненавистного ему тубдиспансера, и облегченно вздохнув, отвернулся от окна. Они посмотрели друг другу в глаза. Юнги мысленно внушал ему: «Я люблю тебя. Только тебя. И буду любить вечно». Чимин медленно моргнул в ответ на его правдивость и взял за руку, прижимаясь к нему ближе. Юнги ощутил, как он коснулся губами его волос, и закрыл глаза, наслаждаясь этой мимолётной близостью. Долгое время они сидели не шевелясь, потом Юнги открыл глаза и неожиданно встретился взглядом с отцом Чимина. Мужчина смотрел на них в зеркало заднего вида, и выражение его лица было каким-то испуганным. Он быстро отвёл глаза, словно смутился, и заговорил о предстоящих выходных. Было решено совершить совместную конную прогулку, Юнги был не против. Чимин успел научить его многому, а ещё он полюбил Беатрис, он скучал по этой огромной, но доброй лошади. — Наконец-то мы все в сборе! Это нужно отметить, — заявила Пак Хёджу и протянула Юнги бокал. Вновь сидеть за столом в их семье было чудесно. Как бы он не сердился на семью Чимина за то, как они поступили, всё же не мог отрицать того, что и по ним тоже всё равно скучал. — Это вино… — вслух удивился Юнги, сделав глоток из бокала. — Разумеется, милый. А ты что думал? — засмеялась Пак Хёджу. — Сок. — Побойся Бога, вам что, по двенадцать лет? Он переглянулся с Чимином, тот улыбнулся ему и лукаво повёл бровью. Его мама вновь завела разговор про Лондон. Сначала они слушали её, довольно добросовестно изображая интерес, но после того, как с обедом было покончено, Чимин начал нетерпеливо ёрзать на стуле. — Мы привезли вам подарки… — Как здорово, — не дал ей закончить Пак. — Скорее пойдём посмотрим. Он вскочил и потянул Юнги за руку за собой. Они поднимались по лестнице едва ли ни бегом, он сжимал его ладонь слишком крепко, почти до боли. — Я чуть не умер, — сказал он так серьёзно, что Юнги не понял имеет он в виду свою болезнь или ожидание за обедом. — Я тоже, — ответил он так же серьёзно и положил руки по бокам его талии. Здесь за закрытой дверью, он наконец мог прижать его к себе и поцеловать. Чимин ощутимо напрягся, когда губы их соприкоснулись, а потом тихо всхлипнул и обмяк. Дыхание его стало дрожащим, щеки влажными, он не смог целовать Юнги долго. Заскулив жалобно в поцелуй, он оторвался от его губ и уткнулся носом ему в шею, беззвучно вздрагивая. — Ч-ш-ш, ну всё… всё… — зашептал Юнги, поглаживая его меж лопаток. — Всё хорошо… теперь всё наладится… Чимин робко взглянул на него и кивнул, облизывая солёные губы. Юнги провёл своей большой, тёплой ладонью по его лицу, стирая со щёк влагу, и поцеловал в покрасневший кончик носа. — Подарки… — вздохнул Пак и слабо улыбнувшись, отступил к столу. Юнги не было до них никакого дела, но он понимал, Чимину нужна минутка, чтобы суметь перевести дух. Ему и самому была нужна эта минутка. Он сел на кровать и посмотрел на свои ослабшие вдруг колени. — Мои родители купили тебе часы, — он вернулся к нему, держа в руках коробочку с часами. — Не стоило… — Стоило. Хорошие часы. Пак присел рядом и взял его за запястье. — Часы не дарят, это к расставанию. — Ты серьёзно веришь в эти глупые приметы? — Ты же веришь в закон Мёрфи. — Это другое. — Не такое уж и другое. — Ерунда, ничего с нами не случится. — Чимин улыбнулся, защелкивая браслет часов на его запястье, и поднялся. — Мне очень нужно в душ, — ответил он на его молчаливый вопрос. — Этот больничный запах… чувство, будто он меня насквозь пропитал. — Погоди… Он поймал его за руку, притягивая обратно к себе. Чимин заметил, что щёки его зарумянились, дрожь прошла, тело расслабилось, а в глазах появились та самая томность, какую можно было заметить только в минуты его полного покоя и умиротворенности. Казалось, он вот-вот замурчит. — Тебя разморило? Юнги медленно моргнул, не отрывая от него взгляда. — Немного, — ответил он и, поцеловав его в живот, отпрянул, чтобы дотянуться до своего рюкзака. — У меня тоже есть подарок. — Дай ладошку. Чимин сел на пол, поджимая под себя ноги, и протянул ему руку, зажмуриваясь. Юнги довольно долго копался в своём рюкзаке, из-за чего он томно вздохнул, шевеля пальцами. Но таков уж был Хван Юнги… Наконец, что-то маленькое и металлическое коснулось его кожи. Он открыл глаза и поднял на него удивлённый взгляд. На ладони его лежали два кольца. Точно такие же, какие он нарисовал в своём самом первом письме к нему. — Боже мой, где ты нашёл их? Это же чудо… — прошептал он, разглядывая созвездие Ориона и крохотные листочки вьющейся виноградной лозы. — Нигде. Таких больше нет нигде. Ручная работа. Их сделала по моей просьбе одна девушка из школы искусств. Я отдал ей рисунок и горсть своих рваных цепочек, и она сотворила это чудо. Это чернёное серебро и фианиты, ничего особого, но они именные, — он взял в руки одно из колец, то, что было больше размером, и показал аккуратную гравировку на его внутренней части. — На моём написано «Эвин», на твоём — «Ави». Чимин несколько раз хлопнул ресницами, смотря на него, и глаза его вновь начали набираться слезами. — Ну что же ты опять… — вздохнул Юнги и сполз с кровати на пол, чтобы суметь обнять его. — Мне не грустно, нет… — Пак улыбнулся сквозь слёзы и погладил его по волосам, заправляя попутно несколько прядок за ухо. — Я просто очень благодарен тебе за то, что ты есть, — он склонился, прикладывая голову к его плечу. И за то, что я могу быть… Февраль, 2010. — Скорее бы весна… — Чимин зевнул и поёжился. — А по-моему, холодные зимние дни ничуть не хуже, — не согласился Юнги. Он посмотрел в окно на качающиеся от ветра ели. В гостиной было так тихо, что непогода за окном казалась какой-то нереальной. — Так приятно проводить их вместе в тепле и уюте, согревать друг друга, — он завёл руку ему за спину и погладил по плечу. Дрова в камине громко щелкнули, Чимин вздрогнул, интуитивно прижимаясь ближе. Юнги прикусил губу, взглянув на него, но это не помогло, из него всё равно вырвался мурчащий смешок. — Не смейся, — улыбнулся он и ткнулся носом ему в щёку. — От тебя пахнет чем-то сладким… — Фруктовый леденец, — он показал ему оранжевый леденец, зажатый меж зубов, — хочешь попробовать? — Хочу, — кивнул Чимин. Юнги слегка подался вперёд и коснулся на мгновение его разомкнутых губ, делясь сладостью. — Эй, нельзя так делать! — писклявый голос Хёну заставил Чимина резко отпрянуть. — Тебя не спросили, иди отсюда, — рыкнул он на младшего брата, но тот, игнорируя его грубость, забрался в кресло напротив. — Ты опять заболеешь, — нахмурился мальчик. — С чего бы? — Там чужие микробы. — Чужие микробы… — повторил Чимин, усмехаясь, и посмотрел на Юнги, тот насмешливо хмыкнул в ответ. — Что вы смеётесь? — насупился Хёну и, услышав дверной хлопок, вскочил и выглянул в коридор. — Папа, скажи ему, что так делать нельзя! — Дерьмо… — прошептал Юнги, вздыхая. — Как, так? — спросил мужчина, проходя в гостиную. — Передавать конфетку изо рта в рот, — пояснил мальчик. Пак Тхэмин посмотрел на Чимина, потом медленно перевёл взгляд на Юнги, потом снова на Чимина и поджал губы. Лицо его было строгим, но спокойным. — Нельзя, — сказал он, наконец. — Так делать нельзя. Чимин недовольно закатил глаза и выплюнул леденец на журнальный столик перед собой. — Ладно, нельзя так нельзя, — бросил он раздраженно и дёрнул Юнги за рукав толстовки. — Идём. Они поднялись к нему в спальню, откуда вышли только к ужину. За столом Пак вёл себя так, будто ничего не произошло. Он часто дерзил родителям, пререкался с ними и грубил Хёну. Все привыкли к его выходкам, и этот инцидент с плевком леденца никак не отразился на настроении окружающих. Во всяком случае, так казалось. Ровно до того момента, пока отец его не сказал: — Юнги, ты, уже можно сказать, стал членом нашей семьи, и мы решили, что в нашем доме у тебя может быть своя комната. — Зачем?! — возмутился мгновенно Чимин. — Нет, мы будем ночевать вместе. — Зачем тесниться? У нас большой дом… — Нет, он останется со мной! — перебил он отца. Юнги тихонько похлопал его ладонью по коленке, призывая успокоиться. — Да какая разница, мальчикам весело вместе. В этом и смысл совместных ночёвок, — вмешалась Пак Хёджу. — Когда эти ночёвки редкость, но они же живут вместе. — И пусть. — Нет. Они достаточно проводят времени вдвоём. Пусть спят по разным кроватям, — он отвернулся от жены, дав понять, что не собирается больше это обсуждать, и посмотрел на совсем притихшего Юнги. — Договорились? — спросил мужчина, заглядывая ему в лицо. — Можешь выбрать любую комнату, какая тебе понравится. — Да, — Юнги слабо кивнул в ответ и, чувствуя, как напрягся Чимин, снова похлопал его по коленке. Тот медленно выдохнул. С минуту они сидели молча, потом Пак Тхэмин заговорил о том, что на выходных можно было бы съездить в Пусан. Пак Хёджу откупорила новую бутылку вина. Она начала рассказывать о пляжах. Рассказывать смешно, потому, что уже была подшофе. И это всех отвлекло. — Соседняя комната ведь свободна? — вздохнул Юнги, кивая вглубь коридора. — Старый зануда, — поморщился Пак, пинком открывая дверь в свою комнату. — Всё из-за леденца. Проклятье, я думал мы одни… — Нет, просто он зануда. И педант. Вот и всё. И чего ты хлопал меня по коленке? Я нашёл бы слова заткнуть его. — О, не сомневаюсь, — хмыкнул Юнги и замер, прислушиваясь к заигравшей вдруг музыке. — Твоя мама устроила танцы? — Мм… видимо да. Ей чертовски скучно. И она опять пьяна. Но знаешь не могу её ни в чём обвинять, ведь она живёт с грёбаным… душнилой. Юнги понимающе кивнул. Его мама тоже, бывало, напивалась от безысходности, только она не устраивала танцев, она горько рыдала. Просто их безысходности были разными. — О, я знаю эту песню… — Кто не знает Элвиса… Давай тоже станцуем. Wise men say, only fools rush in, — тихо запел Чимин, смотря ему в глаза. — But I can't help falling in love with you, — продолжил Юнги, послушно укладывая ладони ему на талию. — Shall I stay, — он обнял его рукой за шею и качнул медленно бёдрами, двигаясь в такт музыки. — Would it be a sin, — пропел Юнги, притягивая его к себе ближе. — If I can't help falling in love with you. — Like a river flows. — Surely to the sea. — Darling so it goes. Some things are meant to be. — Take my hand, take my whole life too, — произнёс почти шёпотом Юнги, дотрагиваясь до пальцев его свободной руки. — For I can't help falling in love with you, — он моргнул, взявшись за его ладонь, и медленно притянулся ближе, прикасаясь своей щекой к его щеке. — With you… — вторил шёпотом Юнги и закрыл глаза, продолжая плавно двигаться вместе с ним под тихую музыку. Воздух между ними был полон любви, которую они создавали. Чимин глубоко вдохнул, наполняя ею свои лёгкие. Он знал, в конечном счёте, она исцелит его. Юнги… Исключение редкость. Такой хмурый с виду, черствый, а внутри столько нежности… Он потянул его за руку увлекая за собой. Юнги сел на кровать, мягкий матрас отпружинил, это позабавило его, и он подпрыгнул ещё несколько раз, а потом провёл по покрывалу ладонью. — Я буду скучать, — усмехнулся он. — Можем просто не спать, например, — улыбнулся Чимин, садясь ему на колени. — Вообще-то я люблю спать. — Мм… Особенно утром. Он развёл колени шире и заёрзал, пододвигаясь к нему вплотную. — Всё из-за твоей недисциплинированности, — вздохнул Чимин, положив подбородок ему на плечо. — Ты не пунктуален, небрежен и очень рассеян. Ну, просто сущее зло… Он оторвался от его плеча и обнял руками за шею, целуя медленно в губы. В это мгновение оба они совершенно забылись. Чимин почувствовал его через тонкую ткань домашних штанов и внезапно осознал, что жмётся к нему, желая большего. Он судорожно выдохнул, ощущать твёрдость между его ног было приятно и в то же время ужасно страшно. Пак пугливо замер, поймав себя на мысли — они приближаются к точке невозврата, и желание их взаимно. — Чимин… — прошептал Юнги. — Мы не можем… — Можем, — сказал Чимин ему на ухо и провёл губами по его щеке. Он коснулся его волос, бережно заправляя их за уши, и с губ его сорвался хриплый стон желания. Юнги с осторожностью поцеловал его в ухо. Они говорили об этом, но всегда сходились на мнении, что это произойдёт тогда, когда наступит правильный момент. Особенный момент, который должны почувствовать оба. Чимин громко ойкнул, когда он приподнялся вместе с ним, чтобы затем лечь. Он потянулся к нему за поцелуем, но Юнги, проигнорировав его, завёл руку ему за спину и, взявшись за край покрывала, набросил его поверх их голов, скрываясь от мягкого света торшера. — Что ты делаешь? — возмутился слабо Чимин. — Хочу видеть и чувствовать только тебя, — прошептал Юнги, прижимаясь к нему вплотную. Он скользнул рукой ему под футболку и огладил изгиб талии. Они всё ещё были в одежде, и Юнги не собирался раздевать его или раздеваться сам, Чимин понял это по его движениям и по тому, как осторожно тот лишь приспустил резинку его боксеров. Но его вдруг перестало волновать то, насколько далеко они смогут зайти, даже если они вообще больше ничего сегодня не сделают. Лишь бы Юнги оставался таким близким. Чимин решился на столь же смелый шаг и стянул с него штаны вместе с бельём, чтобы тоже суметь прикоснуться к его возбужденной плоти. Он не мог поверить, что всё это происходит в действительности, ещё сложнее было поверить в то, насколько это приятно. Взгляд Юнги помутнел, дыхание потяжелело, Чимин вдруг осознал, что уже сам толкается ему в ладошку. Но не остановился. У него не было ощущения, что то, чем они занимаются, это что-то неправильное. Они влюблены до беспамятства и узнают друг друга ближе, что в этом предосудительного? Тело его задрожало, прикосновения Юнги были до невозможности ласковыми, а сам он горячим настолько, что кожа его, казалось, пылала. — Юнги… — зашептал он, замедляясь. — Пожалуйста, — хрипло зашептал Юнги, ткнувшись носом ему в щёку. — Ты сам это начал… теперь прошу тебя, не останавливай меня… — Нет, я… — он зажмурился, закусывая губы, но всё же не смог сдержаться и вскрикнул, пачкая чужую руку своим семенем. Юнги мгновенно затянул его в поцелуй, с безмолвной нежностью призывая к тишине. Им следовало опасаться многого в этом доме. Но Чимин предпочёл не думать в этот миг о незакрытой дверной защёлке, о своём вскрике и о всех тех вещах, которых им стоило бояться. Он растворился совсем в других чувствах, в тех до дрожи приятных ощущениях, что дарила ему первая близость. Юнги просунул ладонь под его бок и шумно задышал ему в шею, прижимая к себе как можно ближе. Чимин ощутил, как тёплая влага потекла по его бедру и, схватившись за него, замер. — Не хочу уходить… — признался Юнги в тишине. — Не хочу спать в соседней комнате или где-то ещё… не хочу без тебя… Чимин вздохнул, сдавленно простонав. Юнги всё ещё продолжал вжимать его в себя слишком сильно. Он осторожно стянул с их голов покрывало, Юнги прищурился, ему понадобилось несколько секунд, чтобы привыкнуть к свету. Хватка его ослабла, он слегка отпрянул, и Чимин поймал на себе его взгляд, нежный, немного грустный, но абсолютно бесстрашный. Парадокс: чем запретнее любовь, тем она отважнее. А настоящий влюблённый подобен Прометею, он осмеливается делать то, что осуждается законами общества. — Иди первый в душ, — сказал он и, положив свою ладонь на его бок, тихо добавил: — И возвращайся ко мне. Уголок губ Юнги дрогнул. Безрассудство… Но в критической ситуации, как известно, смысл слов «можно» и «нельзя» может меняться. Они снова уснули вместе. А проснулся Чимин неожиданно один. Впервые он проспал, а отсутствие Юнги совсем сбило его с толку. Но найти его было несложно. Он стоял в ванной и, чистя зубы, смотрел задумчиво хмурясь на полочку под зеркалом. — Почему не разбудил меня? — спросил Чимин, мягкой поступью подходя к нему ближе. Юнги вытащил изо рта зубную щётку и взглянул на его отражение в зеркале. Лицо его оставалось таким серьёзным, что Пак мгновенно оробел перед ним. В голове тут же пронеслась череда тревожных мыслей. Что, если вчера он его слишком поторопил. Что если Юнги понял его превратно, решил, что секс для него кульминация близости? Но это не так. Совсем не так. — Хотел дать поспать ещё пару минут, ты всё равно собираешься быстро, — ответил Юнги и снова вернул свой взгляд к полочке перед собой. — Что-то не так? О чём ты думаешь? — спросил он тихо. Юнги вновь посмотрел на него в зеркало, но на этот раз без хмурости. — Как в зубную пасту добавляют полоски? — он взял с полки тюбик с зубной пастой и повернулся к нему. Его не заправленная в брюки школьная рубашка торчала из-под жилета, завязанный вкривь и вкось галстук съехал вбок, а отросшие пряди волос оставались непослушными, как бы он их не мочил. — Смотри, даже если её помять, она всё равно с полосками. — Боже, ты такой… — Чимин улыбнулся, вздыхая, и опустил голову, прижимаясь лбом к его плечу. — Какой? — он засмеялся, обнимая его одной рукой за плечи. — Глупый? Душка. — Ты Душка.