***
10.05.2010 Хорошо, что у нас есть свой собственный мир, потому, что в этом все считают, что мы неправы, ненавидят нас, твердят, что мы зло… Я люблю Ави больше, чем кого-либо, а он любит меня. Это огромное чувство надёжно спрятано в наших сердцах. Оно только для нас. Ну правда, что плохого мы сделали? — Ты снова грустишь, Душка? Юнги вздохнул, закрывая ежедневник, и обернулся. — Откуда ты взял это словечко? Чимин бросил на скамейку рюкзак и сел рядом. — Из русских романов, — улыбнулся он, задумчиво вглядываясь в его лицо. — Потому, что ты иногда невыносимо милый, знаешь? Прозвучал свисток, учитель физкультуры принялся громко раздавать команды, Юнги не шелохнулся. — Что? — смутился Чимин, но не отвёл глаз. — Не читай их больше. — Русские романы? Почему? — В них герои влюбляются друг в друга при первой же встрече. И чем правдивее и отчаяннее их любовь, тем трагичнее конец. Вот уж где никогда не бывает «долго и счастливо». «Я вас люблю…», а потом полный крах. — Ты же не любишь читать? Прочёл, должно быть, от силы пару книг. — Мм… но к несчастью, в отличие от тебя, я гуманитарий. На факультативах меня заставили прочесть Тургенева, Толстого и Достоевского, — сказал Юнги с таким несчастным видом, что у Чимина сжалось сердце. — Русская душа потёмки… — усмехнулся он грустно, качая головой. — У этой фразы есть продолжение. — Мне нравится эта часть. Несколько секунд они сидели молча. Юнги отрешённо смотрел на баскетбольное кольцо, в которое Санун ловко бросал один трехочковый за другим. — Ты не ответил, — напомнил Чимин. Юнги протянул ему свой дневник. Несколько секунд Пак сидел неподвижно, а потом завозился, доставая из рюкзака ручку. Ничего. Мы просто повзрослели. Теперь вокруг нас одни запреты, так принято. Запреты на фантазии, на искренний смех, на подлинные эмоции, на настоящие чувства. В мире взрослых любая сладость обретает привкус горечи. Всё из-за этого убогого слова «нельзя». Что можно — никто сказать толком не может, зато, что нельзя — конкретный список. Но не стоит бояться. Пусть так. Они могут запретить нам целовать друг друга, но запретить любить нам не может никто. — Потом прочтёшь, — сказал Чимин и захлопнул дневник. — Давай уйдём. Хочу домой. — Урок ещё не кончился. Пак сунул ежедневник в его рюкзак и взглянул на него выжидающе. — Ладно, как хочешь, — Юнги поднялся и закинул рюкзак на плечо. Они шли молча. Шнурки его снова болтались из стороны в сторону, но сегодня Чимин не делал ему замечаний. Теперь он тоже был печален и задумчив. Юнги коснулся своей рукой кончиков его пальцев. Он повторил это действие ещё несколько раз, и тот, наконец, улыбнулся. Однако улыбка быстро сошла с его лица, он тревожно сжался и замедлил шаг. — Что он здесь делает… — прошептал Юнги, замечая знакомую машину, и тоже замедлил шаг. Они переглянулись, потом Чимин схватил его за руку и побежал вперёд. Но стоило им только оказаться на крыльце, как входная дверь распахнулась. — Домой! — грозно сказал Пак Тхэмин и, схватив Чимина за предплечье, потянул за собой. — Что случилось? Зачем ты приехал? — спросил Пак. — Юнги, иди к маме, вам следует поговорить. Увидитесь позже, — произнёс мужчина уже более сдержанным тоном. Юнги кивнул, смотря на испуганного Чимина. Вот оно, бессилие… А он-то думал, что всё улажено. Неужели правда — мира без войны не бывает? Хван Рина стояла у обеденного стола и, держась руками за столешницу, нервно покачивалась. Она заметила его и, повернувшись, замерла. — Ноги твоей, чтобы больше в их доме не было, — сказала она и решительно ринулась к кухонному шкафчику, откуда достала бутылку скотча и бокал. — Хотите дружить, пусть он к тебе приходит, понятно? Это надо же… надо же… Она пригубила и поморщилась. — Чего стоишь, как пришибленный? М? Говорила я тебе, говорила… Лицемеры они все! Мы любим, когда Юнги у нас, вы не подумайте лишнего, мы просто беспокоимся… — она скривилась, изображая Пак Тхэмина. — Что он сказал тебе? — Юнги совсем растерялся, причина была ни в их с Чимином отношениях, как он думал, а конкретно в нём. — Сказал, что я должна показать тебя специалисту. Контакты даже оставил, мол, обо всём договорился. — Чего?! — он нахмурился, подступая ближе к матери. — Говорит, вы с Чимином ведёте себя странно. Живёте в каком-то своём мире, называете друг друга вымышленными именами, используете понятные только вам фразочки, коверкаете слова, переворачивая их наоборот. По его мнению, это большая проблема, быть оторванными от реальности в таком взрослом возрасте. И причина этой проблемы — ты. — Я? — искренне удивился Юнги. — Да, ты. Не знаю, он за вами там следил, или что, но он решил, что главный фантазёр в вашем дуэте и корень всего зла — это ты. Потому что раньше они подобного за сыном не замечали, — Хван Рина негодующе покачала головой и громко хлопнула ладонью по столу. — Конечно, мать твою, не замечали! Они же его сами и не растили! И этому щёголю ещё хватает наглости приходить ко мне в дом и говорить, что я плохо воспитала сына, что мой ребёнок хуже, что мой ребёнок не такой! Чимин здесь тоже неделями живёт, и мне прекрасно известно, что собой представляет их сыночек… — Мам, перестань, — оборвал её гневную тираду Юнги. — Это просто недоразумение… — Как и вся ваша дружба. Господи, ну нашёл с кем связаться! — Не надо так говорить, — голос его прозвучал твёрдо и предупреждающе. Мама взглянула на него неодобрительно, но без обиды, по её лицу он понял, что она ничего другого и не ждала. Она уже в принципе ничего от него не ждала. Как и он от неё. Хотя такая бурная реакция, признаться честно, его удивила. Ему всегда казалось, что ей уже давно нет до него никакого дела. В моменте он даже испытал за эти мысли некую вину перед ней. — Пойдёшь завтра со мной к этому врачу, — сказала мама уже спокойнее, но нотки злости всё ещё присутствовали в её голосе. Она разгладила смятую визитку, оставленную Пак Тхэмином, и, взглянув на него, гордо вздёрнула подбородок. — Хочу, чтобы он передал им, что с тобой всё в порядке. Пусть ищут проблемы в себе, а не в других.***
Почему-то Юнги представлял себе кабинет врача-психиатра иначе. Ему казалось, там обязательно должен быть предназначенный для долгих бесед удобный диван с маленькими подушками, аквариум и много всяких растений. Но ничего этого не было. Ещё чуть позже он понял, что психолог и психиатр — это не одно и тоже. И всё вышеперечисленное относилось, по всей видимости, к первому, психиатр же ставил конкретные диагнозы и выписывал таблетки. Юнги взглянул на чёрствое лицо мужчины перед собой, потом вспомнил отца Чимина, его ладонь на своём плече, и тут же почувствовал себя глубоко преданным. — Юнги, — врач привлёк его внимание, постучав ручкой о стол. — Как бы ты сам охарактеризовал ваши с Чимином отношения? — Я люблю его, — без размышлений сказал Юнги. Ответ его был каким-то рефлекторным, и после он сразу подумал, что следовало солгать. В Четвёртый мир никого нельзя было впускать. — Какой смысл ты вкладываешь в эти слова? Юнги нахмурился. У слова «люблю» есть ещё какой-то смысл? Домой они с матерью возвращались в полной тишине. Она молчала с тех самых пор, как побывала в кабинете психиатра. Она вошла туда после него уверенная и непоколебимая, а вышла совсем растерянная. — Это правда? — вдруг спросила она, резко останавливаясь посреди тротуара. — Что? — То, что этот доктор сказал о тебе. — Откуда мне знать, что он сказал тебе обо мне? — раздраженно произнёс Юнги. — Что ты… гомосексуален. — Вот тебе и врачебная тайна. — Так это правда? — она подступилась к нему вплотную и схватилась за его предплечья. — Правда, Юнги? Лицо её совсем побелело, он понял, она схватилась так за него потому, что боится упасть. — Нет. — Но он сказал, ты признался, что тебя привлекают другие парни. — Я так не говорил. — Но он… — Я не гей, понятно? Меня не интересуют, не привлекают и не возбуждают другие парни. Хван Рина подняла на него взгляд и испуганно замерла. — Кроме одного, да? — произнесла она дрожащим шёпотом. Юнги молча сбросил с себя её руки и отвернулся. — Боже… Боже мой… как я не догадалась раньше?! — мама опять схватила его за предплечье, но он легко вырвался. — Как давно это у вас? Вновь не ответив, он ринулся вперёд. Она засеменила быстро ногами, пытаясь догнать его и заглянуть ему в лицо. — Как давно, Юнги? — повторила Хван Рина и, всё же обогнав его, преградила ему собой путь. Юнги остановился и шумно выдохнул ей в лицо. — Всегда, — сказал он твёрдо. — А его родители? Они знали? — Спроси у них. — Значит, знали… Она прикрыла рот ладонью, мучительно заламывая брови. Глаза её полнились обреченностью и болью. Юнги не выдержал и отвёл взгляд, отталкивая её легонько в сторону. Он быстрым шагом продолжил свой путь, мама больше не пыталась его догнать. Она отстала, и он не знал, продолжает ли она вообще идти за ним следом. Быть может, несчастная так и осталась стоять потрясённая посреди тротуара. Но Юнги не мог обернуться и посмотреть. На ужине, во время молитвы он сидел, скрестив на груди руки, но никто не сделал ему замечания. Тишину разбивало лишь радио, сегодня оно играло чуть громче, чем обычно. Юнги заметил, что домашние стараются не смотреть на него, прячут неловко взгляд. Как если бы перед ними сидел урод, разглядывать которого по этическим нормам не принято. Он продержался, но встав из-за стола, испытал ни с чем несравнимое облегчение. — Ты куда? — остановила его в коридоре мать. — Гулять, — ответил он, на ходу натягивая на себя толстовку. — Нет, — вдруг резко сказала она. Юнги остановился и взглянул на неё вопросительно. — Ты запретила мне бывать у Чимина дома, но видеться-то мне с ним можно? — он провёл по лицу ладонью, чувствуя, как навалилась внезапно на него странная усталость. — Нельзя. Он протяжно застонал, запрокидывая голову. — Ты серьёзно, мама? Это абсурдно. Мы учимся в одном классе. — И этого достаточно. С этого дня я запрещаю тебе любое другое общение с ним, — женщина упёрла руки в бока, всем своим видом показывая насколько серьёзно её решение. Юнги подступил к ней ближе. Она, напротив, попятилась. Он заметил, что в глазах её мелькает испуг, она мгновенно стушевалась под тяжестью его взгляда, но продолжала храбриться напоказ. Мысль о том, что собственная мать побаивается его, приводила Юнги в смятение, и в тот же момент он признался себе, что ему это немного нравится. — А мне плевать, — он пожал плечом и чуть склонился, повторяя ей в лицо с наглой усмешкой: — Мне плевать на твои запреты. И что ты мне сделаешь? Он сказал это без злобы, но мать отступила от него ещё на шаг. Теперь отец мог видеть её в дверной проём кухни, и это заметно её подбодрило. — Уйдёшь, и я позвоню в полицию. Позвоню и сообщу, что семья Пак растлевает моего сына. — Ты совсем с ума сошла? — Наказать их, не накажут. Наверное, не за что. Но что слава вперёд них побежит, это я тебе обещаю. Уже завтра, все прихожане нашей церкви будут обсуждать эту новость, а послезавтра весь город. — Ты этого не сделаешь… ты не посмеешь… — завертел головой Юнги. — Сделаю. Ещё как, сделаю! Хочешь проверить? Давай, иди, — она демонстративно вытащила из кармана телефон. — Ты чокнутая! — Вон пошёл! В коридоре появился отец, и его грозное «Хватит!» мгновенно заставило обоих замолчать. Прежде Юнги казалось, его невозможно вывести из себя. Сделать это удавалось только его скандальной матери, с ним же он всегда оставался спокойным, словно даже каким-то отсутствующим. Но как говорится, бойтесь гнева терпеливых. Мужчина решительно шагнул в его сторону и, схватив за шкирку, поволок в сторону спальни. — С этого дня ты наказан. Никаких друзей. Никакой школы искусств. Никаких карманных денег. Ослушаешься, пеняй на себя. Бог свидетель, я никогда тебя не трогал, но в этот раз, клянусь, выпорю лично! — Он затолкал сына в комнату и громко захлопнул дверь за его спиной. — Попробуй… — зашипел Юнги, остервенело поправляя одежду. Он упал на кровать. Родители продолжали что-то бурно обсуждать в коридоре. Потом всё стихло, и послышались приближающиеся шаги. По их звучанию он догадался, что это была мать. Она вошла без стука и посмотрела на него долгим взглядом. — Не вздумай сбежать, узнаю, что ты вылез в окно, а я это узнаю, не позволю больше видеться с Рози. Я её законный представитель, и я решаю, с кем ей разрешены свидания, а с кем нет. Он неосознанно бросил взгляд на слепленную им накануне фигурку Бемби. — Я могу сделать это одним звонком, — произнесла мама угрожающим тоном. Юнги покачал головой, а потом из него вырвалась горькая усмешка. Он протяжно простонал, но взгляда от матери не отвёл. Разочарование было болезненным, и ему было непонятно, почему это продолжается, почему каждый раз оно бьёт его так же, как в первый. — Знаешь, мама, ты так защищала меня, что я почти подумал, что ты… любишь меня. Я почти поверил тебе… — голос его прозвучал куда надломленнее, чем ему бы того хотелось. Хван Рина ничего не ответила, развернувшись, она вышла из комнаты, оставив его одного. Ещё некоторое время Юнги продолжал смотреть на закрывшуюся за ней дверь. Он ждал Сохи. Пока она оставалась единственной, кто ещё не плюнул в него ядом. Хотелось плакать, но он сдержался, тогда невыплаканные слёзы стали жечь его изнутри. Ведь слёзы жгучие не потому, что солёные, а потому, что в них боль. Около десяти он уже улёгся в кровать, но уснуть никак не выходило. Юнги ненавидел этот зыбкий промежуток времени до сна, метание по постели в агонии бессонницы, когда время надувается, словно воздушный шар, пока не лопнет с громким треском, заставляя сжаться от зародившегося в голове смутного скрежета сотни перегоревших лампочек. 11.05.2010 Я ужасно зол… Ненависть кипит во мне, потому, что моя мать всегда стоит у меня на пути. Я уже думаю о том, как мог бы избавиться от неё. Представляю, насколько без неё всё стало бы проще. Господи, вот бы она умерла…***
Прозвенел звонок, толпа в школьном коридоре начала рассеиваться. Несколько младшеклассников пронеслись мимо, едва не сбив Юнги с ног. Он был единственным, кто двигался в противоположном направлении от учебных кабинетов. В уборной не было никого кроме Чимина. Цвет его лица мало чем отличался от белого кафеля стен. Увидев его в зеркале, он развернулся и протянул к нему руки. Юнги тут же оказался рядом и, подхватив его под ягодицы, усадил на столешницу у раковины. — Прости, — прошептал он ему в грудь, крепко сжимая в кольце рук. — Прости, Чимин, я сглупил, мне следовало молчать… Пак скрестил лодыжки на его пояснице и обхватил его голову руками, отрывисто задышав. — Оно само из меня вырвалось… теперь все против меня, против нас… — Юнги, — позвал Чимин дрожащим голосом. — Они запрещают мне видеть тебя… Твой отец уже тоже, наверное, в курсе… — Юнги… — слишком надломлено. Юнги замолчал и отстранился, чтобы взглянуть на него. Чимин выглядел так, будто стоял на краю пропасти без права отступить. Отчаяние в его глазах было подобно цунами. Он понял вмиг, то, что произошло — это не самое страшное, у него есть новости похуже. — Что? — шёпотом спросил Юнги, чувствуя, как слабнут колени. — Мы уезжаем в Лондон. Сказанное им упало в пространство между ними, как снаряд, готовый разорваться. В груди потяжелело. Юнги несколько раз кивнул, одновременно и осознавая, и отвергая услышанное. — Надолго? — спросил он. — Навсегда. Кровь отхлынула от его лица так быстро, что ему пришлось схватиться за раковину рядом, чтобы устоять. Навсегда… Слово повисло в воздухе. — Но я сказал, что не поеду без тебя. И это не пустая угроза. У нас есть ещё два месяца, мы что-нибудь придумаем. Живой или мёртвый я останусь с тобой… Юнги не осознавал его слова в полной мере. Казалось, они доносятся до него откуда-то издалека, преодолевая бесконечно огромное космическое пространство. Сотворенный ими двумя и только для них двух мир — мир их любви, их последнее пристанище — рушился. Эта мысль проникла в него, как соляная кислота, выжигая оцепенение. Тошнота подступила к горлу. Юнги похолодел с головы до ног и приложил к груди руку. Сердце ушло в свободное падение. Он отшатнулся, присев на пол, и его едва не вырвало прямо на колени. — Два месяца? — переспросил он, едва двигая онемевшими губами. Два месяца — это всего шестьдесят один день… — О, Боже… — прошептал он. — О Господи Боже! — вскрик вырвался из его груди. Он почувствовал, как крупная капля скользнула по его скуле вниз и поползла по шее. — Я не поеду без тебя, — уверенно произнёс Чимин и присел рядом, хватаясь за его дрожащую ладонь. — Нет… пожалуйста, не плачь, только не плачь… Моя мама поможет. Она пообещала. — Она оставит тебя здесь? — Нет, поговорит с отцом на счёт тебя. Ты должен поехать с нами. — В Лондон? — Он согласится. Ты нравишься ему. — Он отправил меня к психиатру, потому что я плохо влияю на тебя. — Нет, потому что беспокоится за тебя. Это правда. — Даже если он согласится, это всё равно ничего не изменит, — устав тереть беспрестанно льющиеся слёзы, Юнги прильнул к Чимину, тычась носом ему в шею. — Моя мать не отпустит меня… Она ни за что меня не отпустит… — взвыл он. Чимин тоже начал подрагивать, всхлипывая, и это быстро привело его в чувства. Он судорожно выдохнул, сдерживая свои рыдания, и поднял голову. — Быть может, получится… Есть же шанс, правда? — произнёс Пак, смотря на него глазами полными слёз. — Есть ведь? Юнги задержал на вдохе дыхание. Где-то в груди ворочалось раненное сердце, толкая застывшую кровь. — Есть, — кивнул он слабо. Ложь должна быть пыльно-землистого цвета хаки. Как маскхалат солдата. — Всё получится… — закивал Чимин и зажмурился, прогоняя из глаз влагу. — Должно получиться… должно… Ты останешься со мной. Взгляд Юнги остановился на его мокрых ресницах и застыл. Он слабо кивнул в ответ и один уголок его губ дрогнул, приподнимаясь в полной горечи полуулыбке. — С тобой, — прошептал он хрипло. — Со мной, — Чимин обнял его за шею, оставляя лёгкий поцелуй на его солёных губах. — Навсегда. Мыльный пузырь надежды. Они ещё могут остаться вместе. Юнги сможет видеть его, прикасаться к нему, разговаривать с ним, чувствовать его… Чувства били его словно пули: страх, отчаяние, какое-то подобие радости и вина. Отчего он продолжал ощущать себя таким виноватым?***
День уже близился к вечеру, когда Юнги получил, наконец, долгожданное сообщение. Чимин написал: «Папа согласен». Хорошая новость не принесла облегчения. Без слова его матери она не значила ровным счётом ничего. И где-то в глубине души Юнги ей даже не доверял. Легко дать согласие на то, чему не суждено случиться. Он вышел во двор, воздух пах костром и сырой землёй. Мама поливала цветы. Пожухшие после пересадки петунии выглядели весьма уныло. — Мам… — позвал он тихо. Она не разговаривала с ним со вчерашнего дня, а все свои указания передавала исключительно через Сохи, поэтому он был довольно удивлён, когда мама, поставив лейку, посмотрела на него и сказала мягко: — Что, сынок? — Я хотел поговорить с тобой… Женщина вытерла мокрые руки о рабочие штаны и подошла ближе. Юнги заметил, что глаза её красные, а лицо припухшее. — О чём? — спросила она, посмотрев на его руки. Юнги тут же перестал теребить край футболки и, не зная, куда деть руки, обнял сам себя за живот. — Чимин переезжает, — заговорил он, сделав глубокий вдох, но голос его всё равно дрогнул. — Куда? — В Лондон. Его отец теперь будет работать там. — О… — Хван Рина, хмурясь, расстроено качнула головой, но Юнги не поверил ей. Он знал, в душе она ликует. Он сделал ещё один глубокий вдох. — Отпусти меня с ними. — Куда? В Англию? — брови её взметнулись удивленно вверх. — Они могут взять меня с собой. Его родители не против, если ты разрешишь… — Что за вздор?! Ты чего придумал? — перебила его мама. — Юнги, ты ведь уже взрослый, неужели ты не понимаешь, что это невозможно? Я надеюсь, ты отцу это не ляпнул? Он и так очень разочарован. — Это не вздор. Они правда могут взять меня с собой, — он несколько раз хлопнул себя по груди ладонью, неосознанно выдавая своё отчаяние. — Ты и вправду живёшь в каком-то выдуманном мире, — с сожалением произнесла Хван Рина. — Пройдёт пару лет, и ты поймёшь, как поверхностны сейчас твои мысли, а желания слепы. Боже, да что говорить, это просто какое-то ребячество. Давай так, если всё будет хорошо, я готова отпустить тебя на время. На зимние каникулы, например… — Нет. Я так не согласен. Я так не смогу. — Значит, вообще никак. Юнги знал, когда мать его принимает решения, она тверда как камень, и всегда следует им до конца и даже дальше. Надеяться было не на что, но он продолжил: — Я буду работать и присылать тебе деньги. Обещаю. Я хромой, но я сильный. И выносливый. Я могу выполнять любую работу, даже самую грязную… — Нет. Ты никуда не поедешь. — Клянусь, я буду присылать тебе достаточно денег, чтобы ты могла нанять работника… — Да причём здесь это?! — лицо её резко ожесточилось. — Ты мой ребёнок, и я всегда должна знать, что ты в порядке. Как я могу добровольно отправить тебя неизвестно куда? В чужую страну? С чужими людьми? Ты рехнулся? — Ничего со мной не случится. — Случится… не случится… я не собираюсь гадать. Жизнь — это не только любовь и грёзы о счастье! Иногда в жизни приходится ждать тех, кто никогда не вернётся. Хочешь заставить меня читать Акафист и в твою честь?! Никуда я тебя не пущу! Ты остаёшься дома, со своей семьёй. Разговор закончен. — Семьёй?! Он ощутил, как отчаяние в нём стремительно трансформируется в гнев. Мать смотрела на него с каким-то презрительным снисхождением. Она считала его глупым. Всегда. Всё детство она называла его дебильным, и никогда, ни в чём не поддерживала. Хорошо рисуешь? Красивыми картинками сыт не будешь. Нравится лепка? Что это ещё за бестолковое занятие? Ты музыкален? Лучше б умным был. Хочешь следовать за любовью? Сгинешь. — С какой семьёй, мама? Вы ж все меня ненавидите… Особенно ты. — А ты нас нет?! — Я не всегда был таким! — Я не виновата в том, что ты заболел остеомиелитом и теперь озлобился на весь мир! — Конечно, Боже… Да ты ведь никогда ни в чём не виновата! — Как и ты! Мама отпусти меня в Лондон… Вспомнил про маму! Ты же только и делаешь, что отталкиваешь меня и грубишь, ты не даёшь мне даже дотронуться до тебя, тебя аж передёргивает всего, думаешь, я не замечаю? Я смотрю на тебя и мне порой страшно. Ты можешь ударить меня, знаю что можешь, — сама того не замечая она перешла на крик. — Что ж, считаешь, я плохая мать? Считаешь, я обижала тебя, плохо воспитывала? Ты вырос плохим, а? Испортила я тебя? Давай же, бей тогда! Ну?! — она сделала шаг вперёд и толкнула его в грудь ладонью. — Да пошла ты! — закричал ей в лицо Юнги и толкнул в ответ. — Можешь не бояться, я тебя не трону. Я и пальцем тебя не коснусь. Ты не стоишь тех проблем, что будут у меня, если я действительно тебя ударю. Ты ничего не стоишь… — он перевёл дыхание, прижимая безымянные пальцы к уголкам глаз. — Даже этих слёз. Ты пустая и никчемная. Какого черта, ты держишь меня здесь, если не выносишь? У тебя появилась возможность избавиться от меня, но ты её упускаешь. Почему? Потому что я сам этого хочу, да? Ты всегда всё делаешь мне назло. Тебе нравится, когда я несчастен, когда я одинок… — Так пожелай мне сдохнуть! Или что, уже желаешь? Думаешь, тебе станет легче? Нет! Ни черта! Вот поймёшь тогда, насколько глупы все твои обиды и суждения. Мама замолчала. Грудь её вздымалась часто и высоко, руки дрожали, черты ожесточились. Как и он, она была в гневе и, очевидно, ждала от него худшего. «Давай, покажи на что ты способен!» — кричали её глаза. Но Юнги отступил от неё, разочарованно качая головой. — Я желаю тебе любви, — сказал он тихо, и это сбило её с толку. — Желаю, чтоб тебе вся любовь, какая только есть в этой жизни, досталась, а потом чтоб у тебя её отняли. Повисла тишина. Ещё несколько секунд Юнги смотрел в её широко распахнутые глаза, наблюдал, как быстро они наполняются слезами, а потом с равнодушным видом отвернулся и уверенно зашагал обратно в дом. Она громко всхлипнула за его спиной, едва ли не закричала, но он не обернулся, ничто в нём не дрогнуло.