***
Шумный вздох отдался в глубине груди тупой болью. Юнги поднял сжатый кулак и тихонько постучал. Послышались торопливые шаги. Хван Рина распахнула дверь и застыла на пороге. — Зачем ты стучишь в собственный дом? — нахмурилась она, внимательно вглядываясь в его лицо. — Тебя никто не выгонял. Юнги молча пожал плечами. Мама не стала дожидаться от него вразумительного ответа и зашагала обратно в гостиную. Он прошёл к себе в комнату, где просидел на кровати ещё несколько минут. От нервозности у него вспотели ладони и разболелся живот. Он закрыл глаза, пытаясь успокоиться, но ничего не вышло. Его лихорадило так, будто он был болен какой-то ужасной болезнью. По звукам он догадался, мама занимается уборкой. Тихо пело радио. Юнги расслышал Nazareth — Love Hurts и подумал, что, кажется, судьба над ним насмехается. — Помочь? — спросил он, осмеливаясь всё же заглянуть к ней в гостиную. Хван Рина перестала ворочать цветочный горшок, стоящий на полу, и выпрямилась, посмотрев на него. — Помоги, — сказала она, указывая пальцем на противоположный угол комнаты. — Переставь Рапис, он мне мешает. Растение не было таким уж тяжёлым, он справился бы и один, но мама всё равно взялась за горшок с другого края. Он вздохнул, поставив пальму на нужное место. Хван Рина удовлетворенно кивнула и отвернулась, возвращаясь к книжному шкафу. Она больше ничего не сказала и даже ни разу на него не посмотрела. Пока она смахивала спокойно пыль с книжных корешков, он стоял, опустив голову, и тоже молчал. — Ты даже ни о чём меня не спросишь? — её отчужденность начинала злить. Движения её замедлились. Юнги заметил, что она бесцельно трёт тряпкой одно и то же место на полке. — Я думала, так лучше, ведь тогда ты можешь не разговаривать со мной, — сказала она тихо. Юнги не знал, что на это ответить. Слова её прозвучали так униженно, что в горле мгновенно вырос больной ком: всё это время ей из-за него было больно. — Нет… — произнёс он. — Не лучше. — Кажется, любой наш разговор заканчивается плохо, — мама хлопнула себя по бёдрам. — Ты не любишь, когда к тебе пристают с вопросами. Вот я и молчу… — она тяжело вздохнула. — Я пришёл к тебе, на самом деле. — Что-то случилось? — Нет. Просто пришёл… — Юнги завёл руки за спину и вцепился ногтями в собственное запястье. — Ты права, у нас ничего не получается, но скоро мы вновь окажемся под одной крышей, и… я не хочу больше ссориться с тобой, мама. Хван Рина повернулась и посмотрела на него с такой благодарностью, будто он сделал для неё что-то невероятно значительное. Она подступила ближе, вглядываясь внимательно в его лицо, и в уголках её глаз начали скапливаться слёзы. Странное чувство шевельнулось в нём. Любовь? Нет, невозможно. Просто какая-то детская тоска. Человек не может снова полюбить того, кого однажды действительно разлюбил. — Я тоже этого не хочу, — Хван Рина несколько раз согласно кивнула, подступая к нему ещё на шаг ближе. — Но мы должны стараться оба, сынок. Ты, может, думаешь, что я совсем не понимаю тебя. Только это не так, — она сделала ещё один маленький шажок ему навстречу. — Моя вина, что ты совсем не знаешь меня. Я должна была поговорить с тобой обо всём уже давно, но всё никак не решалась. Мне так хотелось уберечь тебя… я думала так лучше… — Уберечь от чего? — От разочарования. — Я и так разочарован, мам. — Ты вернёшься домой, и, обещаю, мы поговорим об этом. Я не хочу своими семейными секретами ранить тебя ещё сильнее. Сейчас не время, есть кое-что, что и так причиняет тебе боль. Всё же первая любовь имеет над нами ужасную власть… Юнги было сложно поверить в то, что мать его понимает, о чём говорит. Ему казалось, ей ведомо лишь равнодушие, холодность, усталость. Это всё, с чем она шла по жизни. Другой образ ей просто не подходил, был чужим и совсем не складывался в голове. Разве могла эта женщина чувствовать что-то другое? Непринятие всколыхнулось в нём, а она вдруг продолжила: — Чувства принесли этому миру столько горя… не меньше, чем счастья. Взять хотя бы меня. Я была совсем ещё девчонкой, когда начала встречаться с твоим папой. Ох, эти неконтролируемые порывы чувств в юности, их просто невозможно ограничить никаким здравым рассудком, — мама улыбнулась, но тут же улыбка её стала горькой, и она тяжело вздохнула. — Но за всё, что мы берём, мы платим собой, своим счастьем, иногда — жизнью. — Мой папа был не лучшим выбором, — это не было вопросом, скорее, констатацией факта, но Хван Рина утвердительно кивнула ему в ответ. — Худший из всех… нет, лучше сказать «никакой»… просто никакущий… — она нервно рассмеялась. — Боже, не думала, что впервые признаюсь в этом именно тебе. Юнги улыбнулся ей так же горько, и она вновь вздохнула. — Тебе не обязательно быть такой уж осторожной, я в порядке. — Тот доктор, к которому мы ходили… — О, нет, не начинай… — затряс головой Юнги. — Он сказал, что в тебе много тревоги и… — она опустила взгляд. — И что ты глубоко убеждён в том, что никому не нужен. Именно это, по его мнению, провоцирует игру твоего воображения. Ты создаёшь тщательно продуманную фантазию лучшего мира, индивидуализируешь некое вымышленное существо, которое способно полюбить тебя. Иными словами… — мама вернула к нему свой печальный взгляд. — Ты ужасно несчастен. И в следующее мгновение она сделала то, чего он от неё никак не ожидал: протянула руку и коснулась ласково его щеки ладонью. Юнги почувствовал её тепло и мурашки волной пробежали по его телу. Он посмотрел на неё смущённо и испуганно, сердце больно толкнулось в рёбра. — Мам… — Ты прости, что я так много ругала тебя, — голос её начал дрожать, она больше не скрывала своего желания расплакаться перед ним. — Прости, что кричала на тебя из-за этих уроков и мятых рубашек… Я просто хотела, чтобы ты серьёзнее был, чтобы ты хорошим вырос… Он понимающе кивнул и затаил дыхание, наблюдая за покатившейся по её лицу крупной слезой. Желание сбежать росло с каждой секундой. — Я много лет тянула всё одна, было тяжело, мы с трудом сводили концы с концами. Но сейчас, когда твой отец продал лавку и перестал, наконец, тратить деньги из общего бюджета невесть на что, дела наши стали заметно лучше, — её маленькая тёплая ладонь продолжала касаться его щеки. — Я подумала, теперь мы могли бы забрать Рози домой. Тепло её ладони стало обжигающим. — Забрать домой? — Знаю, ты всегда этого хотел, и сейчас самый подходящий на то момент. Ты ведь будешь помогать мне? — мама улыбнулась сквозь слёзы. — Я… — Юнги неровно вздохнул. — Рози так любит тебя… — она опустила руку и обхватила пальцами его запястье. — Когда Чимин уедет, ты не должен думать, что остаёшься один, что никто в тебе не нуждается так же. Колени резко ослабли, он инстинктивно схватился рукой за столешницу. В голове раздался какой-то плеск. Ему понадобилось время, чтобы понять, что произошло: своим неловким движением он смахнул со стола стакан с лимонадом. — Извини, — он присел на корточки, выхватывая из её руки тряпку. — Чёрт, раскололся. Я всё уберу… всё уберу… — Ничего, я сама виновата, поставила на край, не нужно так расстраиваться, — сказала она, опускаясь следом. — Извини, — повторил Юнги, как-то неосознанно, словно губы его двигались сами по себе. Крупные осколки разъехались в его дрожащей руке, но оказалось, что и остальное тело его тоже онемело. Он совсем не почувствовал боли, лишь заметил, как алая капля скользнула вниз по его ладони. Он прижал подушечку пальца к губам, от привкуса собственной крови его замутило. — Порезался? Сильно? — мама протянула к нему руку, но он отшатнулся, роняя разбитый стакан обратно на пол. — Нет… я сейчас… — прошептал Юнги, вскакивая. Он забежал в ванную и склонился над раковиной, крепко хватаясь за её края. Юнги чувствовал себя так, будто он мчался вниз с горы по ухабистой дороге на старом отцовском велосипеде без тормозов. Ощущение, как когда пытаешься совладать с тем, с чем совладать невозможно. Тебя бросает из стороны в сторону, колёса вязнут в грязи, и сколько бы старания не было приложено, выровняться или остановиться не выходит. Борьба всё отчаяннее, но силы уже на исходе. И вот-вот должно произойти что-то… ужасное… Иногда, Юнги, приходится жертвовать чем-то одним, ради другого, приходится выбирать… Он плеснул в лицо ледяной водой. Выбирать… приходится выбирать… — продолжал звучать в голове голос матери. Глубокий вдох. Юнги задержал дыхание, медленно поднимая голову. Собственное отражение вызывало у него какое-то неясное чувство горечи. — Юнги, всё в порядке? — заглянула в ванную Хван Рина. Медленный выдох. Иногда приходится выбирать. — Мам, прости меня, — сказал он, с трудом сдерживая наворачивающиеся слёзы. — Да, Боже мой, что же ты так расстроился из-за этого несчастного стакана? — она подошла и дотронулась до его руки. — Нет, просто прости. За всё, чем я обидел тебя, — Юнги склонил голову и слегка подался вперёд, несмело прижимаясь лбом к её плечу. Мама замерла на мгновение, а потом погладила его по волосам. Ведь она не могла знать — в его действиях нет ни капли ласки. Он просто прятал глаза. — Всё хорошо, я ведь твоя мама, — произнесла она, похлопывая его ладонью по спине. — Я хочу, чтобы всё наладилось, мам… — Юнги отпрянул и отважился посмотреть на неё. — Я хочу… хочу позвать тебя в Мудынсан со мной и Чимином в эти выходные. Давай попробуем всё наладить? Мама колебалась, и по её беспокойному взгляду он понял, что, несмотря на всю ту откровенность, случившуюся между ними, она борется с сомнениями. — Только если вы не собираетесь вдвоём уговаривать меня отпустить тебя в Лондон, — лицо её смягчилось, и она улыбнулась. Улыбка её врезалась ему в сердце. Уставшая от бесконечных попыток вырваться из нищеты, она стояла перед ним постаревшая и обреченная. Скомканный рисунок против ведра очищенных овощей, громкие ругательства против стояния целого дня у плиты, подзатыльник против многочасового ползания на коленках в попытках оттереть пятно на ковре, оставленное вместо чаевых очередной приезжей свиньёй. Теперь многие обиды казались ему глупыми. Совершая предательство, взрослеешь.***
23.06.2010 У меня есть около недели, чтобы побороть все свои страхи. Хотя Чимин говорит, что бояться — это нормально. Он тоже боится. Наверное, он прав, и все испытывают страх в тот момент, когда могут изменить свою судьбу. Я всегда думал, что жестокости во мне больше, чем сострадания, но, кажется, это всё же не правда. Мне невыносимо больно от того, что моя мать, которую я когда-то так сильно любил, умрёт. Пусть она и причинила мне много страданий, но мне её, так и не познавшую счастья, всё равно жаль. И жаль Рози. Жаль ещё сильнее. Потому что ей снова жертвуют. И на этот раз это делаю я. Так и сильно ли я отличаюсь от собственной матери? Я мог бы считать себя сущим злом, другие люди, зная, о том, что я собираюсь сделать могли бы думать так же. Но это не так. И дело даже не в той жалости, что я испытываю. Чимин — моё отражение. Мы точные копии друг друга. И наблюдая за ним, я понимаю, — мы не изменились. Наши личные качества не изменились. Изменилось лишь наше отношение к этому миру. Мы не стали злыми, мы просто однажды осознали, что наши доброта и любовь никому не нужны. У меня была только Сохи, но и она оставила меня, у Чимина и вовсе не было никого. Теперь мы есть друг у друга. Я знаю, что я для него, как и он для меня — вся жизнь. И я от всех, кроме него, отрекаюсь. Уголок странички помялся, Юнги потёр его пальцами, отмечая, что в ежедневнике осталось всего пару чистых листов. Ни один год он писал в нём о своих чувствах и мыслях, страницы его были пропитаны горем и любовью, некоторые строчки кривились, местами буквы уродливо расплывались, намокнув от слёз. Юнги захлопнул дневник и посмотрел на Чимина. Тот что-то долго писал в своей большой учебной тетради, бормоча под нос какие-то математические формулы, а потом вдруг затих. Он уснул, прижавшись лбом к его ноге. Его ладонь лежала у Юнги на бедре, и он накрыл её своей рукой, склоняясь над ним и шепча: — Я люблю только тебя.***
Июль, 2010. В ночь на первое июля стояла странная тишина. Юнги мог с уверенностью сказать, что эта ночь была самой тихой из всех тех невыносимо длинных тёмных ночей, что он провёл в своей маленькой комнатке. Не проехало мимо ни одной машины, не лаяли даже собаки. Он не взял Чимина с собой, сказав, что должен побыть дома один. Но на самом деле, он надеялся, что Чимин испугается и не придёт. Тогда ему не придётся в этом участвовать. Но он пришёл. Ровно в девять. Как договорились. — Спасибо, — сказал Чимин, принимая из рук Хван Рины чашку с чаем. Юнги заметил, что он тоже старается на неё не смотреть, а его руки дрожат. Поэтому он прижал их к чашке. Или же его знобило от страха, и он пытался согреться. — Юнги, сынок, десятый час уже. Мы опоздаем на автобус, если ты не начнёшь собираться, — вздохнула мама. Юнги переглянулся с Чимином. Тот едва заметно кивнул ему в ответ. Он вернулся в комнату, чтобы переодеться. Ведро воды стояло у двери. Сохи сидела на его кровати. На полу перед ней лежала мокрая тряпка. Она заметила его и встала, но продолжала молчать. — Что? — спросил Юнги. Сохи подняла тряпку, но осталась стоять на месте. Вид у неё был такой, будто он только что воткнул в неё нож. — Что?! — повторил он раздраженно. — Ничего, — огрызнулась она в ответ. — Мою полы. — Выйди, я переоденусь. Девушка швырнула тряпку в ведро, расплескивая воду, и вышла. Юнги присел, отжимная тряпку и вытирая образовавшуюся на полу лужу. Он понимал, почему она злится, но объяснить ей, почему она не может поехать с ними, не представлялось ему возможным. Автобус шёл медленно. Наверное, специально, думал он, чтобы испытать их нервы на прочность. Они с Чимином сидели рядом и держались за руки. Его мать сидела у прохода в соседнем ряду и всё видела. Это было не слишком хорошо. Но Юнги просто не мог отпустить его руку. — Ты точно сможешь? — спросил Чимин, посмотрев на него взволнованно. — Подняться? — добавил он, кивая на гору перед ними. Юнги заметно побледнел. — Конечно, сможет, — ответила за него Хван Рина и улыбнулась своей печальной, но зато искренней улыбкой. — Он сильный. Намного сильнее, чем кажется. Чимин вздрогнул, почувствовав её осторожное касание. Она взяла его под руку. — Юнги родился раньше. Я ждала его в конце декабря, а он появился на свет уже в ноябре. Теперь, глядя на него, сложно поверить, что он вот такой крохотный был, — она вытянула руку, показывая Чимину на сгиб своего локтя. — Вот так, на руке моей помещался. — Они ступили на тропу ведущую вверх и дыхание её заметно потяжелело. — Ему было всего пять, когда он заболел остеомиелитом. Я пришла домой, а он весь горит. Юнги принялся тереть лицо. Паника, давящая и ледяная, вцепилась острыми клыками сомнения, прогрызая себе путь напрямик к сердцу. С каждым шагом дышать становилось всё труднее, в горле першило. Он хотел, чтобы мама замолчала, но она продолжала говорить. — Я его вот так схватила… — Хван Рина выпустила Чимина и обхватила себя, скрещивая руки на груди. — И побежала по улице с ним на руках. Богом клянусь, думала, убью себя, если с ним что случится. Он так долго был в этой больнице… Я хваталась за любую подработку: полы мыла, упаковщицей в ночь выходила, детей чужих нянчила, а к своему попасть не могла. Приду домой, упаду на кровать, и спать хочется сил нет, и уснуть не могу, всё думаю, как там мой мальчик… Столько надежды у меня каждый раз было, а результат всегда тот же выходил. Какие бы дорогие препараты я ни покупала, ничего не помогало, хуже только становилось. — И что же в итоге помогло? — спросил Чимин, бросая на женщину кроткий взгляд. — Ничего. Юнги действительно сильный мальчик, настоящий боец. Он сам себе помог. Мне говорили, что сепсис вот-вот разовьётся, потом говорили, что ногу придётся отрезать. А он справился… Юнги хотелось бы услышать нечто подобное тогда, много лет назад, когда он был вынужден проводить все дни в одиночестве в своей крохотной комнатушке, пропахшей Бетадином. Сейчас же её слова больше не имели значения. Они не согревали, они жгли изнутри — жгли его грудь, его сердце, его голову. — Маленький и слабенький, оказался не таким уж и слабеньким, да, мама? — не выдержал он. — Теперь тебе не так стыдно? — Мне никогда не было стыдно, — отрезала она. — Тогда ты могла бы поменьше сравнивать меня с другими и побольше жалеть, — голос его дрожал одновременно от злости и стремления не заплакать. — Правда? — она остановилась, чтобы взглянуть на него. — Ты правда хотел бы видеть мою жалость? Мои рыдания у твоей койки? — Ты так сказала… что теперь уже не знаю, — признался Юнги, растерянно пожимая плечами. — Когда болеешь, хочется, чтобы тебя любили, хочется ласки, — произнёс тихо Чимин. — Любовь — это не поцелуи и объятия, милый, — Хван Рина вновь взяла его под руку и продолжила путь. — Это то, что заставляет нас совершать определённые поступки. Нежность, ласка — всё это лишь её проявления. Но настоящая любовь не всегда на виду, зачастую она в этом не нуждается. — Вы правы и не правы. — И в чём же я не права? Чимин замедлил шаг, нащупывая в кармане ингалятор. Дыхание начинало сбиваться, воздух густел вопреки законам физики. — Дети думают иначе. Дети не хотят размышлять о любви, они хотят её чувствовать. Он не ожидал, но Хван Рина понимающе кивнула в ответ. — Что ж, тогда тебе повезло, мой мальчик, твоя мама ласковая женщина, мягкая, как я заметила. Должно быть, твоё детство было самым счастливым. Чимин молчаливо отвёл взгляд. Он не знал, что на это сказать, и достал из кармана ингалятор. На вершине горы дул ветер. Юнги взглянул в небо, переводя дыхание. Перистые облака выглядели так, словно их писали импрессионисты. — Прекрасный вид, — Хван Рина села на камень, бросая к ногам сумку. — Там… — Юнги неуверенно махнул рукой в сторону другого горного холма. Он закрыл глаза, чтобы унять свой мандраж и чтобы голос его звучал как можно спокойнее. — Там виды получше, можно на город посмотреть… — Видишь, знак стоит? По этой тропе нельзя ходить. — Здесь никого. Никто не узнает. — Нет, — она покачала головой и посмотрела на сына. — Отдохнём, перекусим и пойдём обратно. Прекрасная прогулка, и я бы с радостью её продолжила, но думаю с нас достаточно. Туристы мы так себе, давайте честно: ты хромой, Чимин дышит через раз, а я старая. Юнги ощутил, как Чимин коснулся кончиков его пальцев. Руки у него были ледяные, дыхание отрывистое и шумное. Он начинал паниковать. — Ладно, — сказал Юнги, взглядом моля Пака успокоиться. — Здесь тоже красиво, — он подошёл к обрыву и посмотрел вниз. — Посмотри, там река. Хван Рина поднялась и встала рядом. — Скорее горный ручей… — она чуть склонилась, разглядывая бурный поток, и сделала ещё полшага вперёд. Юнги перестал дышать, сердце забилось где-то в горле. Билось так громко, что заглушало всё вокруг. Мама повернулась и посмотрела на него. Губы её зашевелились, что-то произнося, а потом растянулись в улыбке. Он почувствовал, как Чимин вновь коснулся его руки. Холодные пальцы крепко сжали его ладонь. — Прости меня, — прошептал он, успевая уловить в глазах матери непонимание. Резкий толчок в грудь заставил её отшатнуться, она взмахнула руками, точно крыльями. Откуда-то издалека до него долетел истошный крик птицы. Или не птицы. Юнги зажмурился. Сердце ударилось последний раз и замерло. Наступила звенящая тишина. Он медленно открыл глаза. Мама исчезла. Прошло ещё немного времени, и он ощутил горячее дыхание на своём затылке. Юнги крепче сжал холодную ладошку, боязливо посмотрев вниз. Хван Рина лежала на спине на горном выступе. Тело её находилась не так уж далеко, и он мог видеть, как растёт тёмное пятно на камне под её головой, и что глаза её закрыты. — Беги… — прошептал Чимин, продолжая прятаться за его спиной. — Беги, здесь не ловит… — Ладно, — кивнул Юнги, отпуская его руку. Чимин попятился и сел на землю у того самого камня, на котором мгновение назад сидела мать Юнги. Он выглядел плохо. — Беги же! — крикнул он, тяжело дыша. До входа в парк было не больше двух километров, но Юнги понадобилось почти двадцать минут, чтобы добраться до магазинчика у начала тропы. Воздух казался сухим и горячим, он жёг ему горло и лёгкие так, что приходилось останавливаться и передыхать, а выбежав к людям, он не сразу смог заговорить. Не посади хозяин магазина его в машину, он не осилил бы обратный путь в гору, как бы сильно того не желал. Дорога вышла длиннее. Машину трясло и местами кренило. — Твой друг? — спросил мужчина. Юнги быстро закивал, выскакивая из машины, едва та остановилась. Чимин сидел на том же самом месте, где он его и оставил, и был белым как мертвец. — Ты в порядке? Посмотри на меня, — зашептал он, падая на колени рядом. Онемевший и потерянный, Чимин смог лишь покачать головой. Он схватился за Юнги рукой и едва успел пригнуться к земле, прежде чем его вырвало. — Ничего… ничего, ничего… — продолжал шептать Юнги и, схватив из материной сумки бутылку, полил водой себе на руку. — Вот так… Чимин закрыл глаза и подставил лицо его ладони, позволяя себя умыть. А потом на него словно накатила волна, он начал подрагивать, всхлипывая всё громче и громче. — Чш-ш… — прижал его к себе Юнги и тоже закрыл глаза, покачиваясь вместе с ним. — Теперь никто… теперь никто не запретит тебе остаться со мной… — произнёс Пак, пряча лицо в его груди. — Никто не запретит… Он норовил вновь сползти к земле, и Юнги пришлось обхватить его крепче. Суета вокруг нарастала. Уткнувшись друг в друга, оба боялись разорвать объятия и посмотреть на происходящее. Юнги из-за бессилия Чимина, Чимин из-за странного страха, что тот вдруг исчезнет. Они сидели так до тех пор, пока чьи-то сильные руки не дернули Юнги наверх. — По разным машинам их, — скомандовал полицейский.***
Вспышка фотоаппарата больно ударила по глазам, Юнги зажмурился и потёр лицо. Полицейский грубо выдернул из его руки табличку. — Иди за мной, — сказал он и схватил за предплечье. Серый тюремный костюм отвратительно шуршал пока они шли по длинному коридору. Наконец они остановились у одной из двери, и полицейский так же грубо толкнул его внутрь кабинета. Двое мужчин окинули его взглядом. Они были в штатском. Следователи, догадался он. — Ему пятнадцать, мы не можем допрашивать его без адвоката или законного представителя, — сказал один другому. — Ли будет здесь с минуты на минуту, — ответил ему напарник. — Сядь, — кивнул он уже Юнги. — Я следователь Ким Соджун, это следователь Чхве Юнук, мы будем расследовать дело об убий… — Где Чимин? — перебил его Юнги. — Дружок мой, здесь вопросы задаю я, — мужчина склонился к нему, грозно сдвигая брови. — Где Пак Чимин? — повторил он вопрос и голос его не дрогнул. — На допросе, — ответил другой полицейский. — Он плохо чувствует себя. — С ним всё в порядке. — Я так не думаю. — Думал бы ты лучше о себе, Мин Юнги. У тебя дела не лучше. Сейчас эксперты найдут кровь на твоей одежде и обуви, — следователь Чхве прищурился, пододвигаясь на стуле чуть ближе. — А они её там обязательно найдут. И никакой адвокат тебе уже не поможет. Юнги долго молчал, а потом сказал равнодушно: — Хван. — Что, Хван? — не понял мужчина. — Моя фамилия — Хван. Полицейский открыл бумажную папку. — Мин Юнги, тысяча девятьсот девяносто пятого года рождения. Город Наджу. Ты? — У моих родителей фамилия Хван. — Нет, у сожителя твоей матери фамилия Хван. — Не сожителя, а мужа. Хван Дохён мой отец. — Ну можно так выразиться, наверно… — мужчина развёл руки в стороны. — Кто растил, тот и отец. — В каком это смысле? — скривился Юнги. — Ну откуда ж мне знать, чей ты, парень? — он вытащил из папки одну из страниц и положил перед Юнги. — Что написано? Это была копия его свидетельства о рождении. Юнги прочёл про себя первые несколько строчек, и они тут же заплясали перед его глазами, но он продолжал пытаться прочесть их снова и снова, хоть и понял весь смысл с первого взгляда. — Что написано? — полицейский нетерпеливо ткнул пальцем в одну из строчек, он ждал ответа вслух. Однажды у Юнги сильно разболелась нога. Была ночь, он выпил несколько таблеток обезболивающего, но оно не помогло. Тогда они с Чимином, пытаясь отыскать в интернете что-то полезное, посмотрели несколько роликов о нейропатической боли. В одном из них женщина билась головой о стену, это отвлекало её от боли засевшей где-то глубоко внутри, заставляло переключиться на боль внешнюю. Такого же эффекта ожидал и Юнги, впиваясь ногтями в собственный локоть. Однако душа его продолжала страдать, а сердце обливаться кровью. — Мин Юнги, — неуверенно произнёс Юнги. — Дальше читай. — Мать… — голос его сорвался. — Мин Рина. — Дальше. — Отец… Он замолчал, опуская взгляд на свои руки. Чёрная краска после дактилоскопии забилась под ногти и была похожа на грязь. Юнги провёл ладонью по лицу, оно казалось ему таким же грязным. Было чувство, что это правда, которую швырнули в него так резко и беспардонно, испачкала его. Ужасно захотелось домой. — Ну, что там написано? — сказал следователь, нависая над ним как коршун. Юнги продолжал молчать, опустив голову. Он так крепко зажмурился, пытаясь избавиться от всплывающих перед ним образов, что ему стало больно. — Что написано?! — повысил голос мужчина, очевидно стремясь окончательно его подавить. — Ничего. Там ничего не написано. Прочерк! — он поднял взгляд, чёрные от злости глаза были влажными. — Хватит, — вмешался второй следователь и убрал копию обратно в папку. — Сейчас приедет Ли Синук, скажет мы начали без него, обвинит нас в давлении. Ли Синук явился через несколько минут и сел рядом с ним. Это был полноватый мужчина лет сорока, лицо его показалось Юнги глупым. Едва ли ни на каждый вопрос следователей он повторял как попугай «не отвечай», но Юнги всё равно отвечал. Они с Чимином отрепетировали каждое слово, он знал, их история безупречна. Шёл час за часом. По тому, как давно стемнело за окном, Юнги предположил, что уже поздний вечер. Следователи ходили туда-сюда и много курили, спрашивая одно и то же. — Ты спускался к ней, когда она упала? — спросил Чхве Юнук. Юнги устало вздохнул, разговор о смерти его матери превратился в какую-то тошнотворно-монотонную рутину. В этом кабинете он понял, что никто не знает, что на самом деле с ним происходит, какие бы обратные утверждения ему не приходилось слышать. Но такова правда. Он застрял в болоте своих мыслей и чувств и тонул в нём, и никто не мог его оттуда вытащить. — Нет, — ответил он отстранённо. Вернулся уходивший Ким Соджун и что-то шепнул на ухо своему напарнику, тот резко изменился в лице. Почему-то воздух в этот момент стал тяжёлым, он наполнился тревогой. И от этой тревоги у Юнги перехватило дыхание. — А с этим что теперь делать? — спросил Чхве Юнук. Следователь Ким потёр задумчиво лоб. — Господа, — напомнил о себе адвокат, взгляд его был прикован к наручным часам. — Так вам есть, что предъявить?***
Хван Дохён вёл машину молча. Не сказал он ни слова и в полицейском участке. Юнги уставился в окно, тщетно пытаясь натянуть рукава маленькой толстовки на ладони. Ни на его одежде, ни на обуви, конечно же, ничего не нашлось, но вещи полицейские всё равно не вернули. Он глубоко вдохнул и со стоном расстегнул пуговицу на джинсах. Из всей одежды в его шкафу отец выбрал именно ту, что была меньше всего по размеру. Он вообще видел, помнил, как выглядит его сын? Или не сын? Юнги повернулся и посмотрел на мужчину. — Почему я Мин? — Мы можем не говорить об этом сейчас? — Хван Дохён взглянул на него мельком, и Юнги заметил, что он не слишком-то похож на безутешного вдовца. — Мы не говорили об этом почти шестнадцать лет, может всё-таки уже пора? — голос его звучал хрипло и расстроено. — Я женат на другой женщине. Он не хотел это обсуждать и был ужасно напряжён, но Юнги всё же тихо спросил: — Я не твой сын? Мужчина долго молчал, а потом тяжело вздохнул и произнёс, совсем не скрывая сожаления: — Мой… Сердце замерло. Дыхание перехватило. Он прижал к лицу ладони и опустился на колени. Хотелось биться головой о стекло, открыть дверь и выскочить из машины на полном ходу. Но ничего из этого он не сделал. Они зашли в дом. В лицо сразу дыхнула болезненная тоска. На полке у зеркала в прихожей лежала мамина расчёска, рядом лежал пуловер, она передумала брать его с собой в последний момент… Сохи, неожиданно появившаяся в коридоре, заставила его вздрогнуть. Она появилась, взглянула на него и снова исчезла. Прямо как призрак. Он прошёл на кухню и налил стакан воды. Там было темно и пусто. Как и в гостиной. Как и везде. В спальне царил полный бардак. Даже по его меркам. Юнги сел на кровать и приложил ладони к голове. Это было то мгновение, когда он чувствовал полный крах, и пока ещё совсем не ощущал никакого нового начала. А потом среди учинённого полицейскими беспорядка он увидел свой рюкзак с вещами, и тут же его накрыло волной не просто ужаса, а самого настоящего первородного страха, практически такого же, какой он почувствовал там, на вершине горы, толкая свою мать в грудь. Он упал на колени на пол и принялся судорожно перебирать руками все вываленные из рюкзака вещи. Но дневника нигде не было. Чимин ожидаемо не ответил на его звонок. И все отправленные сообщения по-прежнему оставались без ответа. После долгих попыток ему удалось, наконец, дозвониться на домашний телефон. Трубку сняла домработница и сообщила, что семья Пак ещё до сих пор не вернулась из полицейского участка, и когда вернётся, ей не известно. Было уже глубоко за полночь. «А с этим что теперь делать?» Что… что… А что они собрались делать с Чимином? Почему не отпустили его? Чимин… Мысли его замедлись и вдруг оборвались. Он уснул. Он не собирался этого делать. Только прислонился головой к краю кровати и обессилено закрыл глаза. А когда открыл вновь, уже рассвело. — Проклятье… — прошептал он, наспех переодеваясь. Чимин так и не ответил. — Эй! Эй, ты куда? Отец прибьёт тебя! — попыталась остановить его в коридоре Сохи. Но Юнги выбежал из дома, захлопнув перед ней дверь. Он бежал без остановки, бежал так быстро, как только позволяла ему его хромая нога. Но прибежав, быстро понял, что всё равно опоздал. Пак Тхэмин грузил в багажник чемоданы. Пак Хёджу уже сидела в машине. Она встретилась с ним взглядом, но тут же отвела глаза. — Что вы… делаете? — спросил Юнги, хватаясь за оголтелое сердце, хотя понял уже всё в тот же миг. — Здравствуй, Юнги, — холодно произнёс мужчина. — Мы уезжаем. — Сегодня? — Сегодня. — Но почему? Пак Тхэмин хлопнул багажником. — Ты знаешь, почему, — сказал он и, проходя мимо, грубо толкнул его плечом. — Где Чимин? — побежал за ним следом Юнги. Мужчина резко остановился и посмотрел на него предупреждающе. — Иди домой, Юнги. — Я хочу увидеть Чимина. — Уходи. — Чимин! — крикнул он, бросая тревожный взгляд на окна. — Возвращайся домой! — прикрикнул на него в ответ Пак Тхэмин и толкнул ладонью в плечо, не больно, но довольно сильно. Юнги отшатнулся, и глаза его тут же наполнились слезами. Его прогоняли, словно собаку. На крыльце появился Чимин и сразу бросился к нему навстречу. Лицо его было почти таким же бледным, как и вчера, а ещё солёным. Юнги, забывшись, целовал влажные скулы, пока маленькие цепкие пальцы хватались отчаянно за его футболку. Чимин пытался что-то сказать, но не мог из-за сбитого дыхания. — Юнги… Юнги… — застонал он, прикладывая свои ладони к его щекам, а потом прижался ближе, целуя в губы. Быстро и отчаянно, проникая языком сразу в рот. — Господи Боже! — вскрикнул Пак Тхэмин, грубо дергая его на себя. — Нет! Нет! — Чимин крепко вцепился Юнги в запястья, не позволяя отцу себя оттащить. — Не отпускай меня, Юнги! Не отпускай. Юнги крепко прижал его к себе свободной рукой. Если бы только он мог держать его так вечно… — Всё ложь, — глаза щипало, Юнги зажмурился. — Я вам не нужен. Пак крупно содрогнулся. — Я люблю тебя…. Ты должен знать это… Я люблю тебя… Юнги промычал что-то непонятное и попытался сжать его сильнее, но не вышло. Пак Тхэмин вырвал сына из его объятий. — В машину! — приказал он, насильно отрывая руку Чимина от его запястья. — Нет! Остааавь… — застонал Чимин, сгибаясь. Юнги протянул к нему ладонь, шагнув вперёд, но Пак Тхэмин одним взглядом заставил его остановиться. Руки его тут же сжались в кулаки, но он остался неподвижным. В конце концов, оба понимали, чем всё равно это закончится. — Остаавь меня… — протянул вновь Чимин, бросаясь безуспешно вперёд. — Юнги-и…. — рыдание его переросло в громкий крик, в пронзительный, полный горя вопль. Страдание, исходившее от него, было подобно тысяче острых игл в сердце Юнги. И окажись у него под рукой нож, он бы воткнул его в себя от собственного бессилия. Чимина против воли усадили в машину. Закрывшаяся за ним дверца приглушила его стенания. Юнги дрогнул, увидев его ладошку на заднем стекле. Он успел дотронуться до багажника, прежде чем бежать следом стало бессмысленно. Машина исчезла из вида, но Юнги знал, Чимин ещё здесь, душа его с ним, он ощущал его рядом в это мгновение. Ветер ласково коснулся его лица, сдувая упавшие на него прядки волос. Он зашептал, словно его дыхание, и резко стих. Это был его последний, прощальный вздох. Осознание этого ворвалось Юнги в сердце, он перестал ему сопротивляться, и оно тут же уронило его на колени.***
Возвращение было болезненным. Каждый шаг на пути домой теперь напоминал ему о том, что он сделал и о том, как это было напрасно. Отцовской машины не было. У крыльца стояли Сохи и Джойи. Юнги посмотрел на них как на пару, и его снова захлестнула волна неукротимого несчастья. Но потом он увидел, как сестра его отстранилась от парня, отталкивая от себя его руку, а тот в ответ схватил её за волосы. В это мгновение словно что-то треснуло внутри него. Он ничего не чувствовал — ни жалости к другим людям, ни уважения, всё исчезло, неясный порыв ярости лишил его всякого самообладания, и Юнги вдруг увидел как бы со стороны, что он бьёт Джойи. Хрупкий паренёк повалился на асфальт от первого же удара, а Юнги сел на него верхом и бил его тяжёлым кулаком по лицу, бил по своей боли, бил по своей жизни, по своему разочарованию, бил самого себя. Слабые руки Сохи всё пытались схватить его и оттащить в сторону, смутно он слышал её крики, но всё продолжал драться, задыхаясь от рыданий, пока хлёсткая пощёчина не обожгла ему щёку. Тогда он остановился, поднялся и взглянул на Сохи. Волосы её были растрепаны, бледное лицо заплаканно, глазами полными ужаса она смотрела на него как на бешеного пса. Юнги увидел перед собой распятого на асфальте Джойи, тот попытался встать на четвереньки и сплюнуть вязкую кровь. Юнги попятился к двери, Сохи продолжала испуганно молчать. Взгляд его выдал. Стоило ему забежать в дом, как она рванула за ним. — Прекрати хлопать дверьми у меня перед лицом! — закричала она рассержено, но Юнги решительно затворил щеколду, оставляя её стоять в коридоре. Он нахмурился, внимательно осматриваясь, и шагнул, не медля, к стопке подрамников, перетянутых толстым шпагатом. Освобождённые, они с грохотом посыпались из его рук на пол. — Что ты делаешь? — застучала в дверь Сохи. Юнги не ответил. Веревка в его руках превратилась в скользящую петлю. — Юнги, прошу тебя, только не глупи! Открой мне, давай поговорим! Он толкнул стул ногой к середине комнаты и встал на него. Руки его не дрожали, снимая с потолка люстру. Он сорвал провода и бросил её небрежно на пол, белые фарфоровые плафоны громко звякнули. — Юнги! Что ты делаешь, Юнги?! Открой эту чёртову дверь! Юнги закинул свободный конец верёвки на крючок и затянул плотный узел. Он не сомневался в его надежности, потому что знал, у него сильные и умелые руки, выполненная ими работа всегда хороша. И крючок на потолке тоже был неплох. — Открой! Юнги, открой! — панически завопила Сохи, громко ударяя в дверь. По звукам он понял, она начала пинать её ногой. Но щеколду на ней тоже делали его руки. Он накинул петлю на шею, она затянулась легко и беззвучно. Вдруг всё стихло. Сохи замолчала, удары в дверь прекратились. И в наступившей тишине Юнги слышал лишь один звук — истошный вопль Чимина. Он продолжал стоять в его голове, всё такой же отчаянный и пронзительный. Он сделал глубокий вдох, чувствуя на губах солёный вкус крови и слёз. Сохи дала ему хорошую пощёчину, унимая его ярость. И правильно сделала. Она его старшая сестра, это её обязанность, в конце концов. Медлить не было причин. Он легко шагнул со стула, отталкивая его ногой в сторону, и повис в воздухе. Веревка врезалась в кожу, сдавливая горло, он рефлекторно напрягся. Комната завертелась, сгустилась тьма. Где-то вдалеке что-то звенело и билось, кричала женщина, кричала голосом его матери, а потом всё смешалось и исчезло. Чимин. Он появился прямо перед ним. Ночь. Крыша. Звёзды отражались в его глазах, больших и влюбленных. Его полные губы были совсем близко, Юнги подумал, что вот-вот их поцелует… Чимин поднял их сцепленные руки и прижал его ладонь к своей щеке, произнося тихо и ласково: — Ты мой Эвин… Всё померкло.