***
Еда была отвратительной. Капуста, картошка — всё вперемешку, пресное и безвкусное. Мясной пудинг. Это ещё что за извращение? Чимин взглянул на Хёну, тот уплетал за обе щёки, изредка поддакивая родителям, рассказывающим ему о прелестях жизни в закрытой школе. К слову, речь их абсолютно ничем не отличалась от той речи, которую они когда-то говорили ему. Должно быть, она была у них где-то записана. — Тебе там понравится, заведёшь много новых друзей… — Ха… — горько усмехнулся, не выдержав, Чимин, и получилось громче, чем ему бы хотелось. Пак Хёджу резко замолчала. — Ты хочешь что-то сказать? — обратился к нему отец. Чимин почувствовал, как все три пары глаз уставились на него, и медленно поднял голову. — Да, — ответил он и посмотрел на Хёну. — Удачи, брат. — Не паясничай! — нахмурился мужчина. — Мне уже и говорить ничего нельзя? Я стал изгоем? Вы теперь всегда будете так обращаться со мной? Держать взаперти, называть монстром, бить кулаком в лицо? — Ты что, назвал его монстром? — Пак Хёджу посмотрела на мужа негодующе и нахмурилась. — Не поддавайся на его провокации. — Нельзя так говорить ребёнку, каким бы он не был. — Когда ты разрешала им с Юнги «поэкспериментировать», он был достаточно взрослым, а теперь он, значит, ребёнок? Имя фантомной болью ударило в грудь, Чимин стиснул зубы, сжимая под столом кулаки. Родители продолжали спорить. Прелюдия закончилась, они перестали обращать внимание на его присутствие и начали в открытую использовать слова «убийца» и «психопат», Чимин ждал, когда они доберутся до слова «педик». В их перепалку вклинился Хёну, вставляя свои пять копеек и ревниво заявляя о том, что ему осточертело это слушать, ибо любой разговор всегда сводится к одному и тому же: к Чимину и к его деянию. — Почему Чимин не едет в эту школу вместе со мной? — Не волнуйся, меня вот-вот сошлют в какой-нибудь санаторий для чахоточных. — А бывают санатории для психов? — Нет. Зато бывают школы для дебилов, туда ты и поедешь… — Замолчали! Оба! — прикрикнул на сыновей Пак Тхэмин. — Бесстыжие! Мы сделали всё, чтобы вы росли в любви и заботе! С самого детства никто из вас ни в чём не нуждался! И ни капли благодарности! — И вправду, простите, вы всегда были так добры, внимательны и ласковы… Мне, пожалуй, стоит взять с вас пример, — сказал Чимин, и его неожиданно спокойный тон поставил всех в замешательство. Отец прищурился, всматриваясь в его лицо, но в его выражении не было ни капли ехидства. Неловкая пауза затягивалась. — Почему вы молчите? — Чимин обвёл родителей взглядом. — Разве вы не хотите, чтобы я был похож на вас? Мама прочистила горло и осторожно ответила: — Вообще-то тебе действительно не помешало бы кое-чему поучиться. Чимин согласно кивнул. — Ты права. Я начну прямо сейчас, — он сделал глубокий вдох и отрезал кусочек от мясного пудинга, невозмутимо запихивая его себе в рот. Он молча доел свой ужин и, залпом выпив стакан воды, встал из-за стола, благодарно поклонившись. — Не забудь принять лекарства на ночь, — напомнила мама. — Конечно. Чимин зашёл в ванную комнату и, склонившись над унитазом, сунул два пальца в рот. Хотя мог бы этого и не делать, мясной пудинг вышел бы из него и так. Умывшись, он высыпал из специального контейнера на трясущуюся ладонь заранее набранные для вечернего приёма таблетки. Они были разной формы и цвета, но самая важная из них одна — это темно-зелёная капсула с антибиотиком. — Грёбаные лжецы… — прошептал он и швырнул таблетки в унитаз, с отвращением наблюдая, как они тонут.***
Прежде я никогда ничего подобного не делал, поэтому мне немного… странно. Но я надеюсь, мой милый Ави, прикасаясь к этой бумаге, к которой прикасался я, и, читая эти строки, написанные мной, ты почувствуешь всю ту нежность и всю ту любовь, с какими я пишу тебе… Чимин прикрыл глаза, прижимая лист бумаги к груди. В дверь тихо постучали. Он быстро вытер ладонями влажные глаза и, торопливо сложив письмо Юнги, сунул его в карман. — Чем занимаешься? — вошла в комнату мама. Расчленением души. — Ничем. Просто лежу, — он не смотрел на неё, чтобы она его не разгадала, глаза у него были красными и опухшими. — Я подумала, может, ты захочешь помочь мне разобрать коробки с вещами? — Хорошо. — И… знаю, сейчас каникулы, но тебе неплохо было бы позаниматься, требования в местных школах на порядок выше, чем были в Наджу. — Ладно. — Ладно? — Пак Хёджу нахмурилась и села рядом с ним на кровать. — Ладно, — повторил он тихо. — Серьёзно? Даже не будешь дерзить? — Нет. И что в этом такого? — Это не в твоём стиле, — хмыкнула она. Он задумался. И что это значит? Что вообще в его стиле? Он попытался мысленно соединить воедино все самые важные поступки, которые совершал в жизни. Появилось ощущение чего-то отвратительного, но четкой картинки так и не возникло. Сплошной шум и размытые края, отголоски детского смеха… или рыданий… не разобрать. Это как смотреть засвеченную плёнку: все люди в его воспоминаниях стали безлики. Все, кроме одного. — Я ведь сказал вам вчера, что собираюсь исправиться, — он сел и несколько секунд молчал, задумчиво смотря на свои ладони. — Обещаю, оставшееся время я буду таким же хорошим, как вы. — Да, неужели? — мама усмехнулась и ткнула его пальцем в бок, он выдавил из себя улыбку в ответ. Она как обычно слушала его невнимательно. Вещи были расставлены по своим местам. Дом наполнился призраками прошлого. Они поджидали всюду: в вазочке с леденцами, в песнях Элвиса и в случайно найденной баночке с обезболивающим. У него кружилась голова. Возможно, причина была в стремительно падающем гемоглобине, а возможно в безумии. Так часто случается, что именно безумие становится единственно верным убежищем от огромного горя, своеобразным защитным механизмом против сокрушительных ударов судьбы. Есть вещи, которые человек в ясном уме вынести просто не способен. Чимин думал о себе самом, как о каком-то чужаке, который овладел его сознанием и выполняет теперь вместо него все необходимые действия. Настоящее его «я» пряталось где-то глубоко внутри, оно было слишком слабым и безвольным, чтобы сподвигнуть его на нечто громкое и отчаянное. Он не мог шагнуть с парапета высотки или броситься в тёмные воды Темзы. Свою смерть он представил иначе. Она не была быстрой и легкой, и сейчас он ничего не мог довести до конца. Он мог только дышать и мучиться. Пока мог. Сентябрь, 2011. — Справа дыхание очень жесткое, есть сухие хрипы в третьем межреберном пространстве. Верхняя часть левого лёгкого, я так понимаю, отсутствует, нижняя — вся хрипит, — врач отложил в сторону стетофонендоскоп и достал из сумки рецептурный бланк. — Я выпишу другие препараты, но вам следует привезти его сделать снимки. Мне очень не нравится его кашель. Наличие крови в отделяемом — тревожный сигнал. Лечение не даёт положенного результата — это странно. И… — мужчина обхватил пальцами запястье Чимина. — Он продолжает терять вес, миссис Пак. С этим уже нужно что-то решать. Мальчик тает, как снеговичок, вы же видите? Пак Хёджу громко всхлипнула, врач поднялся и быстро вывел её под руку из комнаты. Они не закрыли за собой дверь, и Чимин слышал их неразборчивые голоса. Потом всё стихло, и мама вернулась к нему. Она села рядом и долго молчала, теребя в руках очередной рецепт. Видимо, разговор с врачом был сложным. — Не плачь, — вздохнул он. — Позови Фостеров на ужин. Нарядись. Выпей вина. Пусть всё будет как всегда. Пак Хёджу резко повернулась к нему лицом. — Зачем ты говоришь так? — О, мне так жаль… не хочу, чтобы ты отказывала себе в том, что тебе нравится. Это всегда так болезненно для тебя, — он грустно поджал губы, слегка склоняя голову набок, и можно было подумать, что ему действительно очень жаль, если бы не его непроницаемый взгляд. Ресницы её, он заметил, дрогнули. Она приоткрыла рот, словно собиралась что-то сказать, но продолжала молчать. — Прости, я не хотел тебя задеть, — Чимин нахмурил брови, откашливаясь в кулак. — Я ведь люблю тебя, мамочка. — Боже… — прошептала Пак Хёджу, прикрывая лицо ладонью. Она побыла с ним ещё несколько минут и ушла, едва сдерживая слёзы. Чимин проводил её взглядом, задаваясь мысленно вопросом: это были слёзы от переживания или от обиды? Если второе, то что ж, детей, как и родителей, к сожалению, тоже не выбирают. Ночью его кашель стал похож на лай брехливой собаки. В горле пересохло, он встал, чтобы выпить тёплой воды, иногда это будто бы помогало. На кухне горел свет, он остановился на лестнице и, присев на ступеньках, прислушался к голосам родителей. — Если бы ты только слышал, как он это сказал… У него такой взгляд… он такой жестокий! Как можно быть таким жестоким? Он издевается! Он просто над нами издевается! Пытается наказать, за то, как мы поступили с ними, — плакала мама. Чимин притих, стараясь дышать как можно реже, чтобы не закашляться. — Он болен, Хёджу, — сказал спокойно отец. — Вот именно! Он всё ещё болен. Потому что не собирается выздоравливать. Он не проглатывает таблетки, которые мы ему даём, не пользуется больше ингалятором, выходит с утра пораньше на балкон и стоит там на ледяном сквозняке босиком и в одной футболке. Я сама это видела. Он температурит неизвестно сколько дней и плюёт кровью, и снова ничего об этом не сказал! Нарочно! Он просто медленно убивает себя! Он хочет умереть! — Что за вздор?! У него туберкулёз. И то, что его научились лечить, ещё совсем не значит, что он проходит у всех по щелчку пальцев. — А как быть с тем, что он ест, а потом идёт и блюёт?! Посмотри же на него! Он взрослый парень, а весит, как ребёнок! — Всё решаемо. Ему нужен хороший специалист и время, он поправится. — Время? Сколько ещё ему нужно времени? Ты сам говорил, что он испорчен донельзя, и что, по-твоему, изменилось? — Весь год он старался, был послушным, выполнял всё, что от него требовалось, что ещё ты хочешь от него? Он всегда болел, разве нет? Или ты думала, он чудесным образом вдруг стал здоровым? — Сейчас всё не так. Он лжёт. Постоянно. Взялся за привычку говорить о любви и том, как ему жаль, вот только знаешь что? Ни черта ему не жаль! И никого он не любит. Он всех нас ненавидит! — Ты хочешь, чтобы я поговорил с ним об этом? Как, дорогая? Мне обвинить его в малодушии или, может быть, в том, что он подхватил туберкулёз? — Нет! Не знаю! Я не знаю! Сделай с ним что-нибудь! Я не могу больше это выносить! Стакан громко стукнулся о столешницу, послышались шаги. Чимин юркнул обратно в комнату и забрался в кровать, потушив настольную лампу. Погас вместе с ней и в нём последний огонёк. Он нащупал плед на спинке стула и, стащив его, накрыл им голову. Как странно, искорка надежды, что кто-то из близких, почувствовав неладное, всё же поможет, была так ничтожна мала и таилась так глубоко внутри, а как исчезла, так темно вдруг без неё стало… За завтраком все молчали, а сразу после к нему пришёл отец и сказал: — Врач говорит, твоё состояние ухудшилось. — Кажется, так. — Мы с мамой подумали, что будет лучше продолжить лечение в стационаре. И не стоит ждать. Он произнёс это, предпочитая не поднимать глаз. И по его лицу Чимин понял, даже если дела его не так уж и плохи, домой он в ближайшее время не вернётся. — Ладно, как скажешь, — ответил он, тяжело вздохнув. — Дай мне пару минут на сборы. Отец кивнул, немного помолчал и всё же спросил: — Всё хорошо, сынок? Чимин пожал плечами. — Ни хорошо и ни плохо, — сказал он и грустно улыбнулся. — Всё как всегда. Инфекционный блок встретил его едким запахом дезраствора. Что было немудрено, ведь окна во всех помещениях, что ему довелось увидеть, были наглухо закупорены. Больные, чьи лёгкие и кости туберкулёз превратил в труху, боялись умереть от сквозняка. Его поместили в платную одноместную палату. Она была светлой и чистой. Окно выходило на главную улицу, где не росло никаких деревьев, и ничто не загораживало вид. После ужина пришла медсестра, сделала укол и дала таблетки, которые ему следовало проглотить при ней. Он высыпал их в рот все разом и запил водой, она ласково улыбнулась. Наивная. Чимин включил телевизор, но это быстро утомило его, глаза слипались, смотреть на боку было неудобно, лежать на спине он не мог, потому что задыхался. В конце концов, он всё выключил и отвернулся к стенке. На этой койке, должно быть, не один человек уже помер. Это смертный одр. Вот и я на нём, — подумал он, вздохнув печально в темноте, и уснул. Октябрь, 2011. — Если бы ты не молчал так долго, такого бы не случилось, — сказал с укором лечащий врач, но быстро смягчился. — Столько времени упустили, вот что мне теперь с тобой делать? Чимин посмотрел на него отрешённо. Его левое лёгкое, точнее то, что от него осталось, было полностью съедено чернотой и вряд ли подлежало восстановлению. Что тут поделаешь? — Знаешь, что будет, если сатурация продолжит снижаться? — Вы засунете мне в горло огромную синюю трубку и будете вентилировать лёгкие искусственно. — Точно. Так что, бросай валять дурака. Ешь всё, что дают, пей всё, что дают. И… — мужчина склонился над ним и щёлкнул пальцем по носу. — Выше нос! Я не вылечу тебя, если ты сам этого не захочешь. Чимин кивнул и устало улыбнулся. Ведь в этом и смысл. И если раньше он боялся, то сейчас ему казалось, что в тяжёлой болезни есть что-то благоговейное. Она освобождает от привычной связи с повседневностью, возвращая в некое первоначальное, вольное состояние. Ничто больше его не занимало, только он сам, его личные мысли и чувства. Чимин был близок к концу, он это ощущал. Но учитывая то, как всё складывалось, ему всё же хотелось бы дотянуть до ноября. В ноябре день рождения Юнги. Ноябрь, 2011. — Ну вот, сейчас жар спадёт и будет полегче, — прошептала медсестра, прикладывая спиртовой тампон к месту укола. Чимин поморщился и прижал согнутую в локте руку к груди. — Дай-ка мне свой носик… — она коснулась аккуратно его лица, поправляя назальную канюлю и тонкую кислородную трубочку. — Намочить тебе салфетку холодной водичкой? Он качнул отрицательно головой. Медсестра сложила в металлический лоток использованные шприцы и поднялась. — Миссис Джонсон… — Да? — он говорил слишком тихо, ей пришлось склониться над ним. — Сегодня ведь десятое? — Десятое, мой милый. — А сколько времени? — Полседьмого вечера. Хочешь, чтобы я сделала что-то для тебя? — Нет. — Мама звонила тебе? — Кажется, нет. Он почувствовал, как тёплая ладонь погладила его по запястью. — Она приедет завтра. Чимин никак не отреагировал, женщина со вздохом выпрямилась. — Вы можете открыть жалюзи и погасить свет? Медсестра кивнула и сделала, как он попросил. — Я зайду проведать тебя чуть позже, — сказала она и вышла, тихо прикрыв за собой дверь. Он посмотрел в окно. Через несколько часов Юнги должно было исполниться семнадцать. В Корее это уже случилось. А ему, подумал он, останется навсегда шестнадцать. Была ли это просто случайная мысль или предчувствие, он не знал, но что-то заставило его сделать глубокий вдох и на мгновение замереть. Город за окном погрузился в сумерки. Солнце уже угасло, закатившись за горизонт, и небо, затянутое тучами, потускнело. Мир погрузился в то мертвенное и печальное состояние, которое предшествует наступлению полной темноты. Он почувствовал, как что-то поднимается из глубины его лёгких, что-то похожее на смолу, что-то вязкое и тяжёлое, а потом рот его наполнился тёплой кровью. Внутри хрипело и булькало, он больше не мог сделать ни единого вдоха. Кровавые пятна покрыли грудь его ночной рубашки и белые простыни. Лёгочное кровотечение, догадался Чимин. С его соседкой в тубдиспансере в Корее случилось тоже самое. В ту ночь она умерла. Тревожная кнопка над кроватью тускло горела красным. Она так и осталась не нажатой. Чимин закрыл глаза и почувствовал, что падает вниз. Он открыл их снова, но вокруг уже не было ничего, ни стен, ни потолка, только мрак и холод. От страха хотелось кричать, он открыл рот, но ничего не произошло. Падение в темноту продолжалось. Достигнет ли он когда-нибудь дна? А может, у его бездны и вовсе нет дна? Ему казалось, он будет падать вечно. Это и есть смерть? Декабрь, 2021. Рождественское утро началось так же, как и любое другое утро выходного дня. Прохладный душ, горячий кофе, сонная Мелисса, жующая на завтрак мюсли. — Ума не приложу, что можно выбрать в подарок твоим родителям, — сказала она задумчиво. Они были приглашены на ужин, и Мелисса считала, что приезжать на праздник с одной лишь бутылкой вина дурной тон. Чимин неторопливо застегнул пуговицы на рубашке, и грубый шрам на грудине скрылся за белой хлопчатобумажной тканью. Он посмотрел в зеркало на своё хмурое лицо. Меньше всего ему хотелось мотаться полдня по магазинам. — Мы можем просто никуда не ехать, — вздохнул он. — Нет, не можем, — мгновенно возразила Мелисса. — Твои родители ждут нас. Девушка отвернулась, и он раздраженно поморщился, пока она не видит. Когда они женились, Мелисса почти не знала его, хотя и сейчас, когда они были женаты почти два года, она знала его немногим больше. Ей всё ещё казалось, что для их семьи это важно — проводить вместе время. Она так и не поняла, что для него это сущее наказание. Он встретил её в смутный период своей жизни, и этим всё обозначилось. Повстречай он её чуть раньше или позже, вряд ли бы дело приняло такой оборот. Чимин тогда только начал преподавать физику в Саут Бэнк. Он не особо любил свою профессию, но педагогика удавалась ему хорошо. В университете его уважали, а с уходом отца стали уважать ещё больше. Он сумел доказать, что хорош сам по себе, а не потому, что был сыном своего отца. Так, карьера его складывалась превосходно, и Пак рассматривал это как некое вознаграждение от судьбы за все его мучения и провалы в остальных областях жизни. Он прочитал последнюю лекцию и собирался отправиться домой, но им вдруг овладело какое-то странное тягостное чувство. Он подумал о том времени между окончанием занятий и погружением в сон и содрогнулся. Это было самое мучительное время суток. Каждый раз занимать его становилось всё труднее. Ни чтение книг, ни проверка тетрадок, ни научный труд, ничто не могло спасти его от беспросветной тоски. Чимин решил немного подождать, пока студенты разойдутся и учебный корпус опустеет, и пойти в класс рисования. Ему нравилось рассматривать работы молодых художников, нравилось бродить меж пустых мольбертов и уже почти законченных работ, но больше всего ему нравился запах краски и лака, в нём было что-то особенно приятное, родное… Он вошёл в класс и увидел девушку. Она стояла к нему спиной и казалась абсолютно неподвижной. Чимин подошёл ближе и встал рядом, вместе с ней рассматривая портрет женщины в белом чепце. — Вам нравится? — спросил он. Девушка вздрогнула. — Вы меня испугали, я не заметила, как вы вошли, — сказала она, повернувшись, и прижала ладонь к сердцу. Они смотрели друг на друга. Смотрели дольше, чем следовало. Чимин обратил внимание на то, какая она маленькая. У неё были короткие, по-мальчишески стриженные чёрные волосы и совсем нетипичный для англичанки кошачий разрез глаз. Нос немного широковатый, слегка курносый и красивые губы с приподнятыми вверх уголками. Довольно интересное лицо, приятное… — Как вас зовут? — спросил он. — Мелисса, — она протянула руку. — Мелисса Барлоу. К счастью, она не оказалась студенткой. Она была доцентом и преподавала историю. Это был её первый рабочий день в Саут Бэнк, и она, как и он, попала в эту часть кампуса, просто прогуливаясь. Они виделись ещё несколько раз, прежде чем Чимин пригласил её на первое свидание. Тот вечер прошёл хорошо. Они болтали о разном: о лондонских театрах, поло и ипподромах, оказалось, она тоже увлекалась когда-то лошадьми. Всё было с ней легко и непринужденно, точно они уже ни один час провели вместе в кофейнях на Бейкер-стрит. Чимин не говорил ничего такого уж остроумного, но всё же несколько раз её рассмешил. А говорят, это самое главное. Когда они прощались, в её добрых глазах уже таилась огромная ласка. Он склонился и смело поцеловал её в губы. Мелисса улыбнулась. Она хранила покой, но глаза её сияли от тихого счастья. О чём он думал? О том, что то, что было уничтожено, уже никогда не возродится. Осколки прежней жизни уже не склеятся, и боль от ран, что они ему причиняют, придётся терпеть до конца своих дней. Но может быть, он всё же заслужил новую жизнь? Чимин знал, каким бы не было теперь его будущее, внутри того счастья, что он себе дозволит, всегда будет боль. Но даже так, ему хотелось попробовать. Потерянный и разбитый, он отчаянно нуждался в пристанище. Можно жениться на женщине, желая прожить с ней жизнь, и при этом её не любить. Это не обязательное условие — чтобы любили оба. Для хорошего брака, достаточно и одного. Конечно, хороший брак и счастливый брак, это не всегда одно и то же, но он на особое счастье и не претендовал. Они расписались уже через несколько месяцев. Она была заботливой и нежной, обладала хорошим вкусом и умело обращалась с деньгами. Чимин испытывал к ней крепкие родственные чувства. Если не во всём, то во многом они были заодно. Почти каждую ночь они занимались сексом и даже получали удовольствие, и всё равно — чувство невосполнимой потери не покидало его. Он постоянно ощущал какое-то зияние внутри себя, и оно всё росло и росло. И чем больше он старался создать что-то новое, тем больнее врезались в него осколки прошлого. Мелисса была живой и быстрой, словно птичка, он рядом с ней ощущал себя огромным и тяжёлым дубом с вросшими глубоко в почву корнями. Иногда ветви его качались на ветру, но в целом он оставался абсолютно неподвижным. Ей было бы с ним легче, будь он проще, но он никогда не был простым, и их семейная жизнь совсем не способствовала ни душевной открытости, ни близости. Его страсть граничила с отчаянием, а извечная отчужденность почти никогда не сменялась чувственностью. Ему так и не удалось за всё это время влиться в её жизнь так, как она от него ждала. Она познакомила его со своими друзьями, он сидел и улыбался, изображая веселье. Но как бы сильно он ни старался, улыбка его всё равно больше смахивала на язвительную ухмылку. И не нужно было обладать особой проницательностью, чтобы при взгляде на него понять, что он считает всю эту веселящуюся компанию полным дурачьём. Примерно то же самое случилось и с её родителями. И те и другие аккуратно попросили её впредь появляться с ним пореже. — Им просто нужно привыкнуть к тебе, не расстраивайся, — сказала тогда Мелисса, ободряя скорее себя, чем его. — Ничего, я люблю разочаровывать людей. Это моё хобби, — он подмигнул ей, грустно улыбнувшись. Но вопреки её ожиданиям история эта повторялась снова и снова. Копились и личные обиды. — Ты, видимо, понятия не имеешь, что такое любовь! — выкрикнула она однажды в порыве своего гнева. Так и есть, — ответил Чимин мысленно. — Любить мог только Ави. Но Ави без Эвина умер. — Так и есть, — произнёс он тихо вслух. Он смотрел на неё и думал, что вот сейчас она скажет ему, что знает о том, что он никогда ни капельки её не любил, и что не проходило и дня с их свадьбы, чтобы она не пожалела о своём решении выйти за него замуж. Он и его высокомерность, его сдержанность и холодность достали её. И что ему, очевидно, ничего в этом мире не интересно. Ей с ним до одури скучно, он сделал её несчастной. Он ей противен. Противен! Противен! Противен! Ему даже хотелось, чтобы Мелисса это сказала. Но она молчаливо прильнула к нему. Прижалась обреченно к его груди, изнывая от любви, как от боли. Она могла стерпеть любое унижение, лишь бы он позволял ей любить себя. И, что ещё ужаснее, Чимин мог понять её, ведь он любил Юнги так же, ради него он принял бы любое унижение, даже самое рабское. Он стиснул зубы и со стоном обнял её за спину. Его сердце сжималось от сожаления и в то же время полнилось презрением. Она расплакалась. Чимин погладил её по голове. Бедная девочка. По-своему он всё же любил её. И вот обидел. — Умоляю, прости, — прошептал он ей на ухо. Она отпрянула и взглянула на него. — Ничего, — Мелисса покачала головой, стирая со щёк слёзы. — Мы все совершаем ошибки… — Ошибки… — повторил Чимин, смотря ей в глаза. Ошибки… ошибки… ошибки… — слово показалось ему каким-то жгучим. Глупое Рождество. Хуже бесконечных скитаний по магазинам могли быть только сборы. Мелисса заставила его дважды переодеть рубашку, а потом ещё полчаса пыталась придушить галстуком, который так отчаянно старалась научиться завязывать. — Почему бы нам не провести вечер вдвоём? Поужинали бы в ресторане… нет, лучше остались бы дома. Заказали бы еды, посмотрели бы какой-нибудь рождественский фильм… — Чимин ослабил галстук и расстегнул верхнюю пуговицу на рубашке. — Ты чем-то расстроен? — она взяла его лицо в ладони, оно было печальным и уставшим. Он коснулся её рук, осторожно отнимая их от себя, и молча отвернулся. Мелисса прижалась к его спине, обнимая за живот. — Всё хорошо, — Чимин почувствовал, как она поцеловала его меж лопаток. — Сейчас такое время. Зима, холод, тоска. К тому же ты постоянно забываешь принимать витамины. — А витамины-то здесь причём? — Ну, знаешь, бывает так, что человек чувствует себя абсолютно разбитым, кажется, земля уходит из-под ног, в голове черт знает, что… а потом оказывается, что ему просто не хватает какого-нибудь витамина B… Чимин повернулся к ней лицом и едва не упрекнул в глупости, но её добрые глаза вовремя остановили его. К тому же она вовсе не была глупа. Она просто не знала настоящего горя. И разве мог он её в этом винить? К шести часам они были на месте. Семейный ужин, конечно же, не был исключительно семейным. Скорее его можно было бы назвать «многосемейным». Из уже собравшихся гостей Чимин никого не знал, но был уверен, если эти люди здесь, значит, связи с ними весьма важны. Он терпеть не мог подобные мероприятия. Казаться вежливым ему не составляло труда, но говорить со всеми этими мужчинами и женщинами ему было определённо не о чем. А вот его матери следовало, пожалуй, вручить золотую медаль за искусство ведения светских бесед, безусловно, она была непревзойденным чемпионом в области пустой болтовни. Чимин посмотрел на неё и на толстого старика, которому она не уставала улыбаться, потом взгляд его упал на Мелиссу, присевшую на диванчик рядом с его отцом. Они о чём-то шептались, время от времени поглядывая на него. Хёну прошёл мимо, они встретились глазами. Они давно не виделись, и он заметил, что младший брат уже перерос его не меньше чем на голову. Он кивнул ему, но тот демонстративно отвернулся. Чимин решил, что должен сбежать. Это был не лучший выход, но он просто не мог это всё выносить. Да, надо нажраться в стельку, подумал он, а домой его кто-нибудь привезёт. Тогда он наконец-то крепко уснёт. И Мелисса потом укроет его одеялом. — Идём за стол, — мама осторожно взяла его под локоть, он даже не заметил, как она к нему подошла. Она усадила его за стол и сама села рядом, будто прочла его мысли и решила теперь сторожить. Мелиссе пришлось сесть напротив. И вновь начались пустые разговоры, только теперь они были приправлены вином и мясом. Он смотрел прямо перед собой, забыв обо всём вокруг, и в глазах его застыла смертельная печаль. Мелиссе стало жутко, она отвела взгляд и поёжилась. — Ты почему ничего не ешь? — прошептала мама, её рука легла на его ладонь. — Я не… — он осёкся, отвлекаясь на телефонный звонок. — Прости, это очень важно, — сказал он, вскакивая, хотя понятия не имел, чей это номер. Чимин бегом спустился по лестнице и вышел из дома на улицу. Неизвестный всё ещё звонил, и, судя по телефонному коду, звонок был из Кореи. Ничего не дрогнуло у него внутри, он больше не смел надеяться. — Алло? — произнёс он и поёжился, мимолётно подумав о том, что забыл набросить пальто. — Алло, — послышалось в ответ, и тут же раздались короткие гудки. А вот теперь дрогнуло. Не просто дрогнуло, а связалось в тугой болезненный узел. Он вдруг понял, что не дышит, от недостатка воздуха уже сдавило грудь. Чимин узнал его мгновенно. Наверное, он узнал бы его даже по молчанию, но Юнги произнёс целое слово. Он прижал телефон к груди, делая медленный выдох. Ох, подобные волнения были уже не для него. Чувство, будто бедное сердце не выдержит… Пак не размышлял о том, стоит ли перезванивать, он просто сделал это. И длинные гудки неожиданно быстро сменились тишиной принятого вызова. — Юнги? — спросил робко Пак. — Юнги, это… ты? — Да, — ответил он. Вновь повисло молчание. И в этой тишине Чимину снова пришлось напомнить себе, что нужно дышать. — С Рождеством, Чимин, — сказал, наконец, Юнги. — С Рождеством... Как… — голос его сорвался. Он не хотел выдавать то, как сильно волнуется, но ему всё же пришлось взять паузу и перевести своё ненормальное дыхание, чтобы продолжить. — Как ты? — По-разному бывает. А ты как? — В целом неплохо, хотя иногда бывает и плохо, в общем, тоже по-разному, да… Снова длинная пауза. Впрочем, паузы в словах после длинной разлуки неизбежны. Они помогают понять: всё как прежде или когда-то родной человек теперь чужак. — Сколько у тебя сейчас времени? Я боюсь, что позвонил не вовремя. Ты ведь знаешь, я слишком нелепо устроен, — Юнги вздохнул. — Сначала делаю, потом думаю. Мне бы догадаться про часовые пояса, но я совсем про них забыл. Чимин почувствовал, как голос Юнги отдаётся где-то глубоко в животе. Только его голос был таким. Глубоким, но ласковым, похожим на сливочное масло, он мягко обволакивал всё его тело. — Почти семь, — сказал он и закрыл глаза, неосознанно крепче прижимая телефон к уху. — Я разбудил тебя? — Семь вечера, Юнги, — как необычно было вновь произносить его имя. — У меня уже три ночи. Выходит, между Лондоном и Наджу плюс восемь часов. Ох, ты даже дальше, чем я думал, — Чимин понял по его голосу, что он улыбнулся в этот момент, и даже смог себе это представить. — Я тоже о тебе думал, — произнёс Чимин раньше, чем успел сообразить, что, наверное, не стоило этого подмечать. Юнги тихонько простонал на выдохе, а потом вдруг признался: — Вообще-то, у меня давно есть твой номер, но я не решался тебе позвонить, потому, что не знал, должен ли делать это. Я… ждал, что ты вернёшься ко мне сам. — Пожалуйста, только не думай плохо. Я молчал не потому, что перестал любить тебя… — Чимин зажмурился и несколько раз с силой стукнул себя ладонью по лбу, но всё же продолжил: — Я не забыл тебя… никогда не забывал… я просто… — Ч-шш… я знаю, знаю… — в голосе его появилась хрипотца, и Чимин знал от чего. — Я просто не хотел продолжать делать тебе больно, не хотел продолжать всё рушить… — закончил он всё же и, схватившись за голову, замолчал. — Я ни в чём не виню тебя. Часть меня даже хотела, чтобы ты всё забыл. Может быть, это сделало бы тебя счастливее. Я бы хотел, чтобы ты был счастлив. — Ты ведь не считаешь, что мы были глупыми детьми? — Нет, не считаю. Хотя иногда… — голос его изменился, став пободрее, он явно собирался сменить тему. — Знаешь, попасть во Владивосток автостопом через паром в Донгхэ, да ещё и без документов — это что-то из мира фантастики. — Я сглупил, признаю, — Чимин вздохнул с тихим стоном. — Я так хотел туда… всё остальное казалось мне неважным. — Так, ты там побывал? — Нет. Я хотел с тобой, а без тебя уже не хотел. — А как тебе в Англии? Там, должно быть, много всего интересного. — Так себе. Англия — страна пиратов, знаешь? Почти всё, что они здесь имеют, было украдено и вывезено из других порабощенных стран. — А как люди? Ты… встретил кого-нибудь? Следовало ожидать, что Юнги это спросит, но Чимин всё равно растерялся. Лгать ему не хотелось, говорить правду не хотелось ещё больше. — Н-нет, — вышло крайне неуверенно, и он повторил: — Нет, не встретил. А ты? — Нет, я тоже один, — сказал спокойно Мин, вот уж, в чьих словах никогда не приходилось сомневаться. Чимин почувствовал гадкую оскомину во рту от собственного вранья и опять схватился рукой за голову, сжимаясь и затихая. — Чимин? — позвал Юнги, первым нарушая невыносимо долгое молчание. — Да? — Я рад тебя услышать. Даже через столько лет. — Ты, наверное, мне не поверишь, — Пак вздохнул неровно в трубку. — Но я обещаю больше не пропадать. — Ну… — Юнги усмехнулся. — Попробую поверить. Чимин услышал его мурчащий смешок и коснулся кончиками пальцев своих губ. Он улыбался. Боже мой, он улыбался той самой, настоящей улыбкой. Пальцы его задрожали, глаза вмиг наполнились слезами. — Пока, Чимин, — произнёс очень вовремя Юнги, а может быть, он услышал его дрожащее дыхание и всё понял. — Спокойной ночи, Юнги. — Спокойной ночи, — повторил хрипло Мин и завершил звонок. Чимин посмотрел на тёмный экран телефона. Только сейчас он почувствовал, что рука его окоченела от холода. Пальцы не двигались. Он вспомнил про пальто. Ужин был в разгаре. Уже в холле Пак услышал женский смех и звяканье фужеров. Он вошёл в гостиную, и ему тут же показалось, что в помещении нечем дышать. Мелисса посмотрела на него и испуганно замерла. Следом обернулась мама, а затем и отец. Чимин остановился и обвёл их тревожным взглядом. Глаза его были влажными, кожа бледной, губы дрожали. Он выглядел, да и чувствовал себя так, словно находился на границе между жизнью и смертью. И в это же мгновение его охватило странное ощущение, будто он — свидетель какой-то огромной, совершенно абсурдной бессмыслицы. — Чимин? — мама поднялась и сделала шаг к нему навстречу, он наоборот попятился. — Что случилось, милый? Чимин качнул отрицательно головой и, сняв с себя галстук, обронил его на пол. Теперь он смотрел только на Мелиссу. Испуг в её глазах сменился на мольбу. Она безмолвно заклинала его вернуться к ней. — Я не могу… нет… — прошептал он одними лишь губами и, резко развернувшись, быстро зашагал обратно к выходу. Мама вновь окликнула его, он слышал, как она бежит на каблуках за ним по лестнице, но не обернулся. Он схватил попутно с вешалки пальто и, надевая его на ходу, выскочил за дверь.