Constanta

Хосок словно в замедленной съёмке видит, как Чонгук беснуется. Белая маска на сухом лице. Стонущие хрипы, рвущиеся из глубины души рвут сердце. И великий Председатель Чон плачет. По своему младшему, по его разбитой в осколки жизни. Разрубленной остриём жестокой шутки, что сыграла с ним судьба. Это неверящее «нет» ещё долго будет эхом плескаться между стен. Но помочь никак нельзя. Председатель срывается со своего места, подскакивает к падающему в бессознательный ужас брату и зовёт помощника. Пока Рико дрожащими руками обхватывает Чонгука, Хосок бьёт того по щекам, пытаясь остановить истерику. — Гук-а, приди в себя! Успокойся, — бьёт хлёстко, до искр из глаз, до кроваво-красного на своих ладонях. Не жалеет, потому что Чонгук вдруг рвётся, очнувшись, и рычит зверем. — Тебе нужно успокоиться, — говорит младшему, ловя его расфокусированный взгляд. — Как только ты придёшь в себя, мы поедем к ним, чтобы узнать подробности. Тишина воцаряется на секунду, лишь сиплое дыхание наполняет пространство, и осознанность в почерневшем взгляде мелькает вспышкой, от которой приходится отшатнуться, потому как простреливает пулей, экспансивной, самой болезненной и смертельной. — К-какие, хён? — шипит Чонгук, отрывая от своего лица горячие ладони брата. В его голосе звенит что-то нечеловеческое. Оно заставляет всматриваться в его лицо, чтобы понять, что он всё ещё младшенький, всё ещё Гук. — Какие, блядь, ты хочешь подробности? — Всё произошло неожиданно и странно, — не обращает внимания на ярость. — Я очень, Чонгук, очень тебя понимаю… Ты в ужасе. Но, поверь, то, что происходит сейчас в их доме, не идёт ни в какое сравнение с тем, что происходит здесь. Этими словами Хосок отрезвляет Чонгука. Пусть не сразу, пусть медленно вытягивая из ада чуть выше, к поверхности, чтобы хоть немного глотнуть воздуха, прежде чем погрузиться вновь. Но это правда — важно. Им необходимо быть в доме семьи Ким, чтобы понять, как такое вообще могло произойти. И пусть на периферии сознания вертится гнетущая мысль о том, что такой вариант развития событий тоже имел место быть, такое допускалось так или иначе, гнал от себя эту бешеную мысль, как мог. Потому что это страшно. За младшего — страшно. За Тэхёна — страшно. За Нама с Джином, за Тэри, которая потому и отдалилась от братьев, будто понимала, что этим всё закончится. Резко, внезапно. Оборвав все струны внутри небольшой группы людей, семьи, близких. Оборвав, разбрызгивая алую кровь. Изрыгаясь жутью в агонии. Хоуп многое повидал в своей жизни, но такой боли, что стынет маской на бледно-сером лице Чонгука — никогда. И воет внутри от бессилия, потому что помочь неспособен, не знает — как. Как, имея столько всего, будучи практически небожителем, он не может облегчить эти страшные минуты брату? Это ведь так несправедливо. Это заставляет искать выход, словно в подземном тоннеле — без света и воздуха, вслепую. И всё, что сейчас, в данную секунду он может, это: — Пожалуйста, Гук-а, я прошу, соберись… Рико, тащи его наверх. Окуни, не знаю, сделай что-нибудь… Я выезжаю прямо сейчас. Как Чонгук придёт в себя, выдвигайтесь следом. — Но, господин… — Не спорь. Юнги сейчас не в состоянии за ним присмотреть. Заберёшь их обоих и тащи к Кимам. Мы нужны им. — Хён… Хён, — доносится хриплое вдогонку, пока дверь не захлопнулась. — Я с тобой. Хоуп смотрит на брата и не может поверить своим глазам. Ещё пять секунд назад он выл и брыкался, а сейчас пытается подняться на ноги, качаясь и хватаясь скрюченными пальцами за любую горизонталь, лишь бы выстоять. — Не уезжай без меня… — снова подаёт он голос, от чего холод вдоль позвоночника ползёт. — Подожди немного. В спальне солнечно и тепло. Лишь лёгкий ветер вздымает газовый тюль с открытого окна. Чонгук смотрит на него, застыв, пытаясь дышать. Просто дышать. Потому что больно очень. Сжимает что-то от гортани до груди, ползает, покалывая иглами. Дерёт слизистую. А ведь это просто воздух. И отчего же так жжётся? Непонятно… Он не верит. Это всё чушь, ясно? Тэхён — Божество. Они бессмертны. Он не мог уйти вот так. Он не хотел. Он же сам сказал, что скоро всё наладится, и они будут вместе. Константы. «До самого конца»… Погиб. В этот миг, в эту самую минуту мир надвое раскалывается. Пеплом в горле оседает. Делит существование всего человечества на «до» и «после». Чонгук не представляет, как бронзовая кожа может стать из горячей — холодной. Не представляет, как может остыть мёртвое, но прекрасное, самое прекрасное лицо человека, которого он так любит. Он не представляет, как тонкие длинные пальцы могут навсегда остановить своё движение, а тело навсегда примет одну единственную форму — форму мертвеца. Нет. Это всё полная хуйня. Тэхён не мог стать трупом. Это же, блядь, Тэхён! Неуловимый Фантом. Сказочно-космический Ви. Чушь. Они ничего не знают. У него всегда есть план. И это всё — один из них. Чушь. В дверь не стучат. Просто открывают и входят. Юнги опирается на костыль и смотрит на друга. Молчит. Долго молчит. Ему нечего сказать человеку, который несколько мгновений назад потерял весь свой мир. Он просто стоит рядом какое-то время и молчит. Потому что слов пока не найти. И всё же… — Мы в информационном вакууме, Гук. Даже Чима ничего не может сказать по телефону. Мы должны ехать. Бро, надо ехать к ним. — Да… — резко кивает Чон, стряхивая с себя налипшие чувства. Там всего намешано — боль, страх, злость, неверие, надежда. — Да. Он хватает ключи от машины и телефон, на что Юнги мгновенно реагирует. — Ты за руль не сядешь. Мы едем на мерседесе Хосока. Рико за водителя. — Я… Мне…- нерешительно протестует Чонгук, но спустя пару секунд ключи отдаёт. — Я понимаю, что ты сейчас будешь искать уединение, чтобы окунуться во всё это, но пока рано, родной. Сейчас нам надо быть вместе. Иначе рассыплемся к чертям собачьим, а нельзя, понимаешь? — Нужно хоть что-то понять, — шепчет, соглашаясь, Гук и вздрагивает. Понять, как Тэхён умудрился погибнуть. Это истинная мука — видеть, что тебя не встречают у порога этого потрясающе красивого дома. Что тебя не ждут с этой смешной чиминовой улыбкой и смелым «хей, братва, чё припёрлись?», ставшей такой родной за короткое время знакомства. Мука ступать за порог в абсолютную тишину, глядя на собравшихся, у которых совершенно одинаковое выражение безнадёжной печали на лицах. И эти встречные «как же так?» со стекляшками слёз в уголках глаз, направленных в чёрные и пустые от невыносимого ужаса. Чонгук стонет внутри, рот раскрывает, как выброшенная на лёд рыба, но слов выдавить не может, потому что… не может. Кто-то протягивает стакан с водой и мягко усаживает в кресло, легко касаясь. Он не видит, но слышит прерывистое от всхлипов дыхание. Собирается с силами, чтобы поблагодарить, чуть поворачивается и встречается с мокрым от слёз лицом, на котором нет ни капли жизни. Чимин плачет беззвучно, губы поджимает, будто извиняясь, сам не знает за что. Чонгук обводит взглядом гостиную и, наконец-то, видит. Видит их всех. Напротив Сокджин, горестно опустивший голову на раскрытые пальцы. Он прячет лицо, но капающие в пустоту слёзы красноречивее любых слов описывают его состояние. Хочется подойти и обнять. Намджун-хён у окна, высматривает будто что-то в густых бамбуковых зарослях, держа руки в карманах брюк, откинув запястьями полы серого пиджака. Его щёки сухие, но по гуляющим желвакам видно, как он сжимает челюсти, стараясь не поддаться эмоциям. Почти незнакомый Пак Соджун обнимает красивую девушку. Наверное, она и есть та самая невеста Сокджина. Одного её взгляда на вошедшего Чонгука хватило, чтобы сорваться в тихую истерику. И сердце ноет снова и снова от понимания того, что все здесь знают, кем Чонгук приходится их семье. Тэхёну. Его Тэхёну. Чонгук не чувствует себя разбитым. На удивление, он чувствует себя как никогда целостным. Наверное, это потому, что он всё ещё цепляется за липкую надежду, потому что не верит, не осознал в полной мере того, что случилось. Потому что ещё никто не озвучил ту самую правду, из-за которой окончательно перехочется жить. Но время. Сука, время это ненавистное, оно утекает. И чем дольше Чонгук, а он это чувствует, остаётся в неведении, тем страшнее будет признать реальность. Поэтому откашливается сухо, раздирая горло вновь, и тихо произносит: — Как это произошло? Удивительно, но на вопрос отвечает Джин-хён, поколебавшись немного, подбирая слова сперва, но отринув эту мысль, зная, что сгладить не удастся: — По дороге в аэропорт его машину расстреляли, а потом подожгли. И всё. Чонгук чувствует, как обрываются внутренности, осколками рассыпаясь где-то на дне, наращивая гул в ушах. Он слышит, как трещат зубы, как сводит судорогой конечности, как рёбра трескаются от сердечного ритма, что на грани полной остановки бьётся в конвульсиях, словно об арматуру тюремной решётки. Сознание рисует картины одну за другой страшнее и страшнее, до всполохов алым перед глазами. — В три часа ночи он выехал на «Ниссане» в аэропорт, — продолжает уже Намджун, не поворачиваясь. — Машину должны были отогнать позже. Он терпеть не любит… такси и общественный транспорт, — хмыкает, поймав себя на том, что всё ещё не может говорить в прошедшем времени. — Через десять минут он позвонил мне и сказал, что за ним хвост. Засёк почти от самого дома, но пытался уйти по объездной. После первого звонка Лендри ушёл за ним… Опоздал. Калеб немного опоздал. Чонгук осматривается. Англичанина здесь нет. — Он тоже…? — спрашивает сухо. — Нет. Он в клинике. Хеншик лично занимается им. Ожоги обеих рук второй и третьей степени. Он пытался вытащить Тэхёна… — Не успел. Всего минуты не хватило, — сдавленно хрипит Джин, растирая лицо ладонями. Совсем рядом, наверное, в руках Чимина, звуком уведомления оживает телефон. После секундной паузы тот тихо произносит: — Тэри вылетела из Мельбурна. Будет ночью. — Распорядись отправить охрану в полном составе для её встречи, — говорит строго Намджун, на что Пак кивает и начинает что-то печатать в мессенджере. После этого Чимин встаёт, отпуская, наконец, Чонгука и, неловко вытерев лицо рукавом мятой рубашки, выходит из дома. — Чимин захочет её встретить лично, не нагружай пацана, — вымученно просит старший из братьев Ким. — Охрана необходима. Если мы потеряем ещё и её… Он не договаривает, потому что всхлипы становятся громче. — Тш, милая… — ласково поглаживает по голове девушку Соджун. — Где сейчас Тэхён? — глухо давит из себя Чонгук. — Он в Асане, в морге. Завтра его кремируют, Чонгук, — спокойно отвечает Намджун-хён, глядя прямо в глаза. — Я могу его увидеть?.. Тишина, оглушающе массивная, буквально обрушивается в пространство. Ким-старший переглядывается с Хосоком, ловя какой-то известный им знак, и отвечает настолько честно, насколько может позволить ему его болящая душа. И только голос выдаёт невыразимую волю, которую он прикладывает, что озвучить страшное: — Там ничего не осталось, Гук-и… Его и опознать-то можно было только с помощью стоматологической карты и наручным часам. Прости… Чонгука затрясло. Кажется, сердце окончательно остановилось на этом безнадёжном «прости». И только сдавленный стон разрезал сжавшуюся пружину эмоций. Он прижимает руки к лицу, пытается не закричать, но то, что срывается с губ, кажется предсмертным хрипом. Хочется умереть. Сдохнуть нахуй хочется. Чтобы больше не чувствовать этого, чтобы больше не испытывать эту душераздирающую боль, чтобы больше не помнить, не знать и больше не верить в чудо, которого нет. И не будет. Тэхён умер. И эта правда становится последним гвоздём, вбитым в гроб самообладания. Он срывается с места и несётся наверх, в его, в их спальню. Распахивает дверь с громким стуком, едва не срывая её с петель. Оглядывается, будто ищет и не может найти подтверждение, что это всё злая шутка. Подбегает к окну, щурясь от злого солнца, что такое яркое и радостное в этот дико страшный день. Вдыхает глубоко запах, что неуловимо напоминает о вчерашнем и других моментах в их маленьком совместном «до самого конца». Слабеет вдруг резко, падает на колени. И кричит, надрывая связки. Кричит так, что капилляры лопаются в склерах. Кричит, надеясь нутром, что от этого станет легче. Но легче не становится. * * * Время проходит так незаметно в мучительной тишине, которая висит в воздухе пустой комнаты, что Чонгук едва улавливает, какое сейчас время суток. Он свернулся в позе эмбриона на мягком покрывале, обняв подушку, на которой лежал с Тэ чуть больше суток назад. Они ведь говорили о будущем? Строили планы. Хотели завести собаку и наречь её каким-нибудь дурацким именем. Они говорили много, много улыбались, хоть и грустили перед разлукой. Но они верили, что скоро всё закончится, и они смогут быть вместе. Смогут быть свободными. Пусть не здесь, а в другом месте. Но друг с другом, держась крепко за руки. Руки. Чонгук бы, наверное, отдал всё в этом мире, лишь бы ещё хоть разочек коснуться такой потрясающей бархатной кожи, чуть смуглой, тонкой и невероятно нежной. Ещё сутки назад он был преисполнен надежды на скорую встречу. Ждал звонка, чтобы услышать любимый голос. И самое страшное, о чём Чонгук задумался совсем недавно, буквально в тот момент, когда небо окрасилось пурпурным в закате, — у них нет совместных фото. Ни одного селфи, ни одной видеозаписи. Ни-че-го, что можно было бы вставить в рамку и болеть каждый раз, изнемогать, глядя в светящиеся сокровенным в глубине тёмно-шоколадного цвета глаза. Это так страшно. Это так больно. Это так неправильно. Чонгук не шевелится, не плачет. Лишь иногда стонет протяжно, вгрызаясь в ткань, наполненную ароматом самого любимого человека в мире. Дверь бесшумно открывается, и кто-то также тихо входит, присаживаясь на край кровати. — Чонгук, — зовёт Чимин. — Уже четыре утра. Тебе бы поесть… — Голова болит, — отвечает сипло, собираясь из последних сил. — Это от усталости. Пойдём вниз. Тэри приехала. Она сейчас с Юнги на кухне. Тэри? Уже?.. Чонгук приподнимается чуть, вглядываясь в лицо Пака, отмечая опухшие от слёз веки и потрескавшиеся губы. — Как она? — спрашивает. — Как-как? Тяжело, Гук. Но она пиздец сильная, так что не бойся женских истерик. С ней тебе будет комфортно. Комфортно может быть только с одним человеком, которого больше нет. От этой мысли начинает першить в горле. Снова подкатывает комок, который не сглотнуть, не выплакать. — Пойдём, Чон. Кроме нас в доме никого нет. — А где все? — Твой хён уехал решать вопросы с полицией, чтобы минимизировать шумиху вокруг произошедшего. Рико с ним. Кимы уехали в Асан… Тэ уже готовят к кремации. Хеншик поспособствовал, чтобы экспертизу провели как можно быстрее, поэтому похороны уже днём. Затягивать нельзя. — Почему? Чонгук свешивает ноги с кровати, готовясь встать, но замирает, чувствуя, как кружится голова. Он слышит голос Чимина, как сквозь плотную завесу. — Потому что чем раньше закончим, тем быстрее узнаем, кто это сделал. Последние слова утопают в судорожном выдохе, в котором читается весь спектр эмоций — от горя до дикой ярости. — Получается, ничего не закончилось? — Получается, что так. Точку так и не поставили. У меня только одна просьба, Чонгук, — Чима говорит почти шёпотом, словно в мольбе, — пожалуйста, не ищи их. Не пытайся мстить. Мы уже запустили поиск нападавших. Богом подключил все свои связи, Дуна свои. Твой брат тоже не останется в стороне. Только ты, пожалуйста, я тебя умоляю, не светись. Потому что если Тэтэ пасли, то и тебя, скорее всего, зацепит. — Мне спрятаться? — хмыкает Чон, мотая головой. — Забиться в угол и ждать своей участи. Я не боюсь… — Я знаю. Но Тэхён не хотел бы, чтобы с тобой что-то случилось. — Тэхён много чего не хотел! — взрывается вдруг Чонгук, находя силы во внутреннем протесте, в несогласии, в возмущении и злости. На Чимина, на весь мир, на тех, кто лишил его смысла жизни. — Он не хотел оставлять меня здесь. Умирать не хотел, сгорев в собственной машине. Он много чего не хотел! Он жениться на мне хотел. Чима, — кричит ещё громче, отчаянней, ещё более неконтролируемо, — он хотел увезти меня в Нидерланды и подарить кольцо с бриллиантом! И Чим не выдерживает. Он плачет, обнимая друга, прижимает к себе, пытается что-то сказать, но не может. Потому что Чонгук всё сказал за него. И он абсолютно, чертовски прав. Тэхён хотел жить. — Поплачь, Гук-а, поплачь. Ты же слезинки не проронил, — всхлипывает в мокрое от слёз плечо. — Тебе же легче станет. — Легче? — Чонгук дёргается. И добавляет чуть слышно: — Мёртвые не плачут. В кухне полумрак. Смешиваются предрассветные огни за горизонтом и два светящих мягким и тёплым бра по обе стороны от стола-стойки. Тем самым, за которым душевные завтраки стали как-то слишком быстро необычайно привычными. Юнги почти спит, облокотившись на край столешницы, он что-то говорит тихо, позёвывает, иногда усмехается, а иногда хмурится. Домашний и довольно расслабленный. Он сидит боком ко входу. Она — спиной. Чонгук стопорится у порога, боясь сделать шаг. Что-то держит его, останавливает. И только когда скользит взглядом по тонкому изящному запястью, до Чонгука доходит: Тэри — близнец Тэхёна. И как встретиться с ней лицом к лицу, не умерев на месте, он не знает. Сколько проходит времени, он может лишь ощутить по настороженным взглядам Чимина и Юнги, который приподнимает голову. Возможно, секунда, а может, целая минута. Но Чонгук никогда не был трусом. И, сжимая кулаки, делает шаг. Она чувствует, что что-то происходит, поэтому чуть напрягается и медленно встаёт, оборачиваясь. А у Чона земля уходит из-под ног. Высокая, стройная. Модное карэ, скрывающее тонкую шею. Длинные пальцы, увешанные белым золотом. Губы, знакомые и незнакомые. Тонкий, совсем непохожий нос. Без родинки. И глаза… Чонгук вздрагивает, сталкиваясь с до боли родным и таким далёким взглядом. Тот же разрез, цвет. Те же ресницы, забывшие из-за слёз о косметике. Та же искра в глубине, та же задумчивая печаль. Та же неземная, невероятная красота. Но без самого важного, что отличает Тэри от её погибшего брата, — без любви, в которой можно было, да и хотелось, захлебнуться. Лишь сожаление и горе утраты. — Здравствуй, Чонгук, — произносит она, а Гук выдыхает. Нет, всё-таки они не похожи. Она — не он. И никогда не была. Тэри подходит медленно, не отрывая глаз, останавливается очень близко, а потом, не видя препятствий, обнимает мягко, почти ласково. И говорит в самое ухо: — Держись, родной. Нам ведь ещё предстоит самое страшное, — а потом, встретившись с не совсем понимающим взглядом, добавляет: — Прощание. Послеполуденное солнце следующего дня жарит нещадно. Чонгуку до зуда на коже хочется расслабить удавку галстука и сорвать с плеч осточертевший пиджак. Но несколько радует лёгкий ветерок в тени вековых деревьев, что окружают небольшой участок фамильного мемориального комплекса семьи Ким. Здесь, совсем рядом с могилами родителей, вырыта свежая. По всем канонам светского католического общества. Она небольшая. Лишь для урны с прахом, который было решено оставить в родной земле. Вблизи тех, кто был утерян так давно. Тех, кто проведёт в иной мир и укажет путь к свету. Чонгук верит, что Тэхёну уготована дорога в рай. Иной мысли он не допускает. Кто бы что ни говорил, но Тэ был светлым и добрым, не смотря ни на что. Несмотря на все его поступки и действия. Эта мысль немного греет, даёт надежду на то, что там, куда он скоро отправится, будет лучше, пусть и немного одиноко. Без Чонгука. «Я своим ходом дойду, Тэтэ, — крутится в голове постоянно. — И ты меня встретишь» Здесь только самые близкие. Все в чёрном. Священник говорит что-то доброе, остальные слушают, но не слышат. Каждый погружён в себя, ищет что-то внутри. Тэри тихо плачет, держась за руку Чимина. Намджун стоит скалой, позволяя опереться о своё плечо старшему брату. Тот будто в прострации. Всё ещё не верит. Вся семья Пак в сборе. Хеншик и Соджун обнимают сестру, которая бледной тенью смотрит в зияющую дыру могилы. Чуть поодаль Лендри с низко опущенной головой и спутанными рыжими прядями. Его руки плотно перевязаны. Ему больно. И тошно. И плохо. И жутко. Его лицо бледное и осунувшееся. Чонгук знает это состояние. Вина. За то, что не успел, не спас, не вытащил ценой собственной жизни. Ему теперь до конца нести в себе этот ужас. И Чон очень, очень сочувствует англичанину. Равно как и тот сочувствует ему, изредка бросая колкие взгляды из-под сухих век. Будто хочет что-то сказать, но не решается. Мелькает в мозгу мысль о том, что тот хочет как-то объясниться, но Чон отбрасывает назойливую. Потому как незачем что-то объяснять. Тэхёна словами не вернёшь, а душу и так лечить придётся мучительно долго. Зачем тогда лишнее?.. Но вся выдержка рушится к чертям, когда священник произносит горькое: — Прощайтесь с усопшим, — и делает несколько шагов назад. Чонгук едва не падает. Прощание. Тэри была чертовски права. Это страшное слово. В каждом брошенном к урне белом цветке он видит всё: любовь, уважение и бесконечную печаль. Но когда Лендри вместо розы осторожно спускает в могилу армейский жетон, по кладбищу растекается надрывный стон. Хоуп едва успевает подхватить брата, который, пошатнувшись, обхватывает себя руками. Чонгук сдерживается изо всех своих сил, чтобы не превратить панихиду в фарс, от чего до крови закусывает губу, буквально давясь сухими рыданиями. Он чувствует, как чьи-то крепкие руки обнимают его за плечи, закрывают от всех, дают возможность спрятаться хотя бы на этот момент, когда дикая животная боль пронизывает всё тело. Но Гук не позволяет себе слабость. Он берёт себя в руки, чуть отстраняется и извиняется одним взглядом перед заплаканной Тэри, Намджуном и Сокджином, которые с мучительным сожалением смотрят в его лицо. Они всё понимают. От этого ещё хуже. И мысль, что легче не станет, наверное, ещё очень долго накрывает Чонгука с головой. * * * — Понедельник. Одиннадцать утра. Ты — в говно. — Понедельник — всего лишь день недели. Утро — время дня. И я не в говно, а расслаблен. — Гук, прекращай. Юнги устал видеть лучшего друга в таком состоянии. Шесть недель со дня смерти Тэ. Чонгук не справился. Не смог. Он пьёт почти ежедневно. Он даже не пытается бороться. Чонгук больше не вызывает сочувствия. Он блядски бесит. И всё же Мин понимает, что, сидя практически в четырёх стенах столько времени, можно просто сойти с ума. От безызвестности, от невозможности сделать хоть что-нибудь. Чонгука действительно спрятали. И пусть не происходило ничего из ряда вон выходящего, Хосок спустя неделю после похорон распорядился закрыть его в доме. Практически заточить, разрешая лишь редкие выходы в сопровождении охраны. Чонгук в первые дни практически жил на кладбище. Он подолгу разговаривал с Тэхёном о чем-то своём, иногда даже посмеивался. Те, кто это видел, всерьёз задумывались о его ментальном состоянии. Но потом он начал пить. Напивался до синих губ, а потом заваливался спать. Перестал следить за собой, за своими словами. Грубость граничила с безумством. Его решили не трогать. Пока, по крайней мере. И сегодня, когда что-то сдвинулось с мёртвой точки, Мин вновь застаёт друга в безбожно неадекватном состоянии. — Есть новости, — говорит он хмуро, приподнимая лицо Чонгука за подбородок. Тот небрит, нечёсан. Запущен, одним словом. Омерзителен в своей слабости. И всё-таки он друг. Поэтому приходится отнестись с долей понимания. Получив ответную реакцию в затуманенном взгляде, Юнги продолжает тихо: — Проспись, приведи себя в порядок. Вечером нас ждут там. Чонгук сквозь пьяную дрёму слышит лишь обрывки слов. «Ждут… там» Он смаргивает, чуть встряхивает головой, приподнимается. Пытается сфокусировать взгляд на друге. Видно, как в его затуманенном мозгу начинается мучительный мыслительный процесс. В глазах появляется осознание. Хрипит натужно: — Я буду готов. Юнги ошарашенно смотрит и почти не узнаёт. Он так привык за последнее время к неопрятному Чонгуку, что тот, кто сейчас стоит перед ним, мало похож на того, кто утром не мог связать и пары слов. Красив, подтянут, серьёзен и трезв. Чертовски охренительное преображение. И всего-то за несколько часов. Да, Гук, исхудал сильно, отказываясь от нормальной пищи и сна. Но он всё ещё тот самый, классный и крутой. И у Мина легчает на душе. Он только сейчас осознаёт, насколько глубоко погряз в боли друга. И насколько даже такое изменение позволяет вдохнуть, наконец, полной грудью и сделать шаг вперёд. Когда-то он слышал фразу: «Живым жить. Пусть тем, кто от нас ушёл, будет легче от мысли, что у нас всё хорошо». Значит, Тэхён может быть спокоен? Чонгук справится? Конечно. Иначе никак нельзя. Он же обещал «своим ходом». Пусть сдерживает обещание. Их встречает Чимин. Он быстро сбегает по ступенькам и застывает, чуть дёрнувшись навстречу. И первое, что бросается в глаза, это страх на его лице. И что-то ещё, едва уловимое, что-то очень похожее на вину. Тот будто хочет что-то сказать, что-то буквально рвётся с его губ, но Чима усилием воли стискивает челюсти и показывает лёгким движением руки в сторону дома, приглашает войти. В гостиной только Тэри. Выходит, она не уехала, пока не появились новости. И то, как она смотрит на вошедших, заставляет их чуть растеряться. Чонгук не понимает взглядов этих двоих. Не понимает, поэтому начинает раздражаться. Ему и так больно здесь находиться. Он и так всё ещё ощущает незримое присутствие Тэхёна рядом. Ему и так тяжело. И все эти загадочные переглядывания только усугубляют положение. — Что происходит? — Чонгук, — ровным голосом произносит Тэри, — мы знаем, кто это сделал. Он вздрагивает: — Слушаю. Она определенно пытается выглядеть расслабленной, но по дрожащим пальцам заметно, как девушку нервирует всё, что происходит. Но напротив стоит тот, для кого всё, что будет произнесено, очень и очень важно. Потому что Чонгук — неотъемлемая часть жизни её брата. А значит, и её. Тэри нравится Чонгук. Очень нравится. И она прекрасно понимает, что Тэ нашёл в этом парне. Внешность, внутреннюю силу и безграничную преданность. Ведь сложись всё иначе, Тэхён был бы сейчас самым счастливым мужчиной на земле, шагая бок о бок с таким замечательным человеком. Но не всё так, как хочется нам, правда? Иногда случается всякое. — Мы нашли исполнителя, — произносит она, переглянувшись в очередной раз с Чимином. Тот напряжён до такой степени, словно ещё немного и лопнет к чертям собачьим, лишь губы свои пухлые кусает до красных отметин, да глазами бегает от Чонгука к Юнги. Он боится чего-то, и это жутко нервирует. Но то, что сказала Тэри, заставляет превратиться в слух. — Ты будешь удивлён, Чонгук. Хотя я не думаю, что такое не могло случиться, но всё же это действительно странно, — она замолкает ненадолго, переводя дух, но практически тут же продолжает: — Выйти на исполнителя смог твой брат. Он со своими ребятами прошерстил весь город и даже больше. Несколько зацепок, которые смог подкинуть Калеб, дали хорошую наводку. И вуаля. Те два человека, которые открыли огонь по машине Тэтэ, были найдены в течение суток. К их сожалению, это стало полной неожиданностью, поэтому расколоть их не составило труда. Она выдерживает паузу. Понимает, что Чонгук сейчас полностью поглощён её словами, поэтому не перебивает, а внимает каждому звуку. На его лице стынет жутко мрачное выражение, от которого мурашки по коже да лёд вдоль позвоночника. Но она стряхивает это ощущение с себя, потому продолжает: — Наши братья плотно зацепились за председателя Чхве, чем не могли не выдать себя. И если Хосок был больше теневой фигурой, то Намджун проявил себя во всей красе. К сожалению, это не могло не иметь последствий. Наследник конгломерата понял, что его пасут. И, скорее всего, понял, что ему не отвертеться. Поэтому придумал… В общем, исполнители признались, что им была поставлена задача устранить младшего брата Ким, если с Чхве что-то случится. Она замолкает, глядя в ошарашенное лицо Чонгука. — То есть… — хрипло тянет он, — Тэхён стал просто жертвой разборок? — Выходит, что так, — кивает она. — То есть это не месть ему, как убийце, это месть Наму? Типа я всё потерял, ты тоже потеряешь? — Да, — и снова кивок. И дикий смех вдруг разрушает напряжённую тишину. — Сука! — захлёбывается Чон. — Сука! Блядь… Знал бы этот пидор, кто такой Ким Тэхён… Сука, как же всё закольцевалось! Он цепляется пальцами в волосы, тянет сильно, причиняет себе боль, чтобы хоть немного стряхнуть весь этот несправедливый ужас, что стынет в крови. Как же всё-таки жестоко сыграла с ними жизнь, а? Блядь! Это же уму не постижимо. — Выходит, теперь всё? Совсем всё? — хрипит он надсадно, сглатывая комок. — Да. Тэри ловит эту сумасшедшую энергетику и буквально склоняется перед Чонгуком. Он очень сильный, этот человек. Он именно такой, каким должен быть спутник Тэхёна. Чонгук — очень. — Значит, всё закончилось. Теперь раз и навсегда. Теперь ни тебе, ни мне не стоит бояться чего бы то ни было, ведь так? Мы свободны. — Да, Чонгук, ты абсолютно прав. — Что стало с этими людьми? — в его жилах стынет ярость. — Лендри всё сделал, как того велели обстоятельства. Буквально казнил. Тэ отомщён. Чонгук выдыхает. — Точка поставлена, — говорит он сухо. — Точка поставлена, — соглашается Тэри, но почему-то добавляет: — Пока. Он вскидывает на неё взгляд и видит, что она медлит с ответом на его немой вопрос. Но спустя мгновение Тэри говорит то, от чего Чонгуку становится очень тревожно: — Думаю, тебе сейчас лучше уйти, Гук-а. Но завтра ты сюда вернёшься, я уверена. И что бы ни случилось завтра, пожалуйста, знай, что ты очень близкий человек нашей семье. Хорошо? — Это что ещё за…? — Пожалуйста, Чонгук. Мне сейчас тоже несладко. Давай окончание нашей беседы перенесём на, скажем, утро завтрашнего дня. Тот кивает напряжённо и, резко развернувшись, стремительно покидает дом. В голове столько намешано, что вести хоть сколь-нибудь разумные разговоры он просто не в силах. Ему и правда о многом стоит подумать. И в первую очередь о Тэхёне, с которым поступили так, как поступили. И определение этому Чонгук найти не в силах. Всё ведь действительно закольцевалось. Зациклилось. Закончилось. И что за «пока» вместо точки? Нет, не сейчас. Потом. Чуть позже. У него ещё вся ночь впереди на эти дикие мысли. Ему будет чем заняться в ближайшие часы, пока усталость и хронический недосып возьмут своё. Он садится на пассажирское сидение и совершенно не замечает прихрамывающего Юнги, которого резво догоняет Чимин и, схватив за рукав, лихорадочно шепчет прямо в лицо: — Завтра, Мин, когда Гук соберётся ехать сюда, а он, поверь мне, соберётся, не дай ему взять оружие… — Что за…? — возмущается было Юнги, но встречаясь с совершенно бешенным взглядом, замолкает. И просто кивает, не позволяя слишком глубоко встревать во всю эту хуйню. Чонгук валится без сил на свою кровать, впервые за последние шесть недель приняв перед сном горячий душ. В его голове набатом стучит только имя, остальные мысли разлетаются напрочь. — За тебя отомстили, малыш, — шепчет он в пустоту и улыбается. — Прости, что не я. Но мне бы и не позволили, ты сам знаешь… И впервые за долгое время он испытывает что-то вроде облегчения. Оно приправлено глубокой печалью, но на сердце действительно становится чуть легче. Он спит крепко, почти без сновидений. И только вибрация уведомления на телефоне заставляет его со стоном разлепить глаза. Яркой вспышкой на экране мигает сигнал мессенджера. Открыв, Чонгук едва соображает, пялясь на странный набор из двенадцати цифр в два ряда, разделённых точками. «Координаты?» — мелькает в сонном мозгу. И то, что появляется следом, заставляет буквально застыть: Неизвестный номер: Решение за тобой. Но знай, ты всё ещё моя константа. Хлопнув водительской дверью, Чонгук не ждёт, что его встретят в этот раз, хотя они наверняка знают, что он придёт так скоро. Врывается вихрем, глядя в ошарашенное лицо Чимина, хватает того за ворот рубашки и шипит: — Ты знал, да? Вы все, суки, знали, да? Пока я там подыхал, вы тут все всё знали и ничего мне не говорили! — Оставь его! — громкий голос Тэри звенит в ушах, срывает красную пелену с глаз. — Тэхён вышел на связь? Чонгук стискивает зубы, тяжелым взглядом обводя этих двоих. Находит силы кивнуть лишь спустя несколько мгновений. Он всё ещё не верит. Он промаялся хуй знает сколько времени, прежде чем собраться с мыслями и рвануть к Кимам. И только одна спасительная: — Тэ жив! — заставляла держать себя в руках. — Чимин не знал, Гук, честно. Он сам в шоке. Я ему сказала незадолго до нашего с тобой вчерашнего разговора. Так вот что означал этот затравленный взгляд. — Кто тогда? — спрашивает Чонгук, пытаясь перевести дыхание. Тэри обижать нельзя, но, сука, как же хочется прижать её к стенке и хлестнуть пару раз. Руки чешутся. — Их было трое поначалу. Нам, Кэл и Хеншик. Именно он подделал экспертизу. Лендри успел тогда. Но Тэ был в очень плохом состоянии. Его буквально чуть не убили. Машину действительно взорвали, но Кэл быстро сориентировался. Подменить тело было задачей Хеншика. Потом подключили Соджуна. У него был доступ к военно-медицинскому транспорту, а Тэхёна в стране оставлять было нельзя. А я сама догадалась. Не знаю, почувствовала что-то необъяснимое. В конце концов, мы с Тэ близнецы, а это, выходит, что-то да значит, — она вздыхает, чуть улыбаясь. — Чонгук, я знаю, ты зол. Представь, как отреагировал на новость о том, что Тэ жив, Сокджин? Он ударил Намджуна. — Справедливо, — хмыкает Чонгук, но тут же буквально падает в кожаное кресло. Голос выдаёт всю ту гамму чувств, что владеет его сознанием и телом. Ему прямо сейчас хочется сорваться и рвануть куда бы то ни было на поиски Тэхёна, зная, что он жив и теперь уже окончательно здоров. И всё же есть вопросы, которые терзают его душу: — Он сбросил координаты. Обратной связи у меня нет. Где он? — Шотландия. Инвернесс. Координаты, что он тебе сбросил — местоположение его дома. И, Чонгук, — говорит Тэри твёрдо, — если ты думаешь, что он всё это придумал сам, в шутку, или ещё с какой-нибудь странной и неадекватной целью, ты ошибаешься. Ему было едва ли не хуже, чем тебе. Тэ знал, что тебе плохо. Но раньше, пока мы всё не выяснили, связи у него с тобой не было. За этим очень строго следили люди Намджуна, потому что оппа боялся, что ты выдашь и себя, и Тэхёна. Это вынужденная мера, ты не должен его ни в чём винить. Никого из нас. Ты мне веришь? Он верит. Каждому её слову верит. Потому что знает, что Тэ не поступил бы так сознательно. Он бы не обрёк на долгую муку человека, которого любит. * * * Шотландия встречает его прохладным ветром, солнечным светом и ароматом океана. Аэропорт Инвернесса не самый большой, а чонгуков уровень английского достаточно неплохой, но внутри горит всё огнём из смеси нетерпения и тревожности. Он ищет такси и запрыгивает в первое попавшееся, тыкая водителю в нос навигационную метку и параллельно озвучивая адрес. — Это побережье, сэр, — произносит на странном английском улыбчивый дядечка. — Ехать часа два. — Окей, — отвечает Чонугк, принимая информацию. — Любые деньги, — говорит он и смотрит в серо-голубые глаза шотландца. Ему хочется добавить что-то вроде «газуй, старик!», но Чон одёргивает себя. Это могут расценить, как грубость, а подводить нацию он не намерен. Поэтому просто кивает и тоже улыбается, зеркаля лицо таксиста. Чонгука буквально трясёт от того, что нельзя ускориться. Но хорошенько поразмыслив, он решает не выпрыгивать из штанов раньше времени, а просто разложить всё по полочкам. Ему и так пришлось несладко, пока он ожидал этой поездки. Документы, билеты, разговоры с братьями Ким, с собственным братом, который в этот раз даже не удивил, — всё это немного отодвинуло встречу. На новость о том, что Тэ жив, Хосок, кстати, сначала рассмеялся, а потом расплакался. Ненадолго, конечно, но изрядно шокировал Рико, который пялился на босса ещё какое-то время после этого. — И чего ты ждёшь? — этот вопрос был первым, что задал хён. И когда Чонгук пожал плечами, тот, расценив это, как сомнение, прищурился и заявил: — Ты никогда не был чёртовым трусом. И если Тэ дал тебе возможность решить самому, то я понятия не имею, какого хера ты всё ещё здесь делаешь? И когда лицо Чонгука окончательно просветлело, а решимость только сильнее укоренилась в сознании, Хоуп добавил, чем окончательно поддержал брата: — У тебя куча денег. Ты прекрасно образован. Тебя ждёт хорошее будущее рядом с тем, кого ты любишь. Ты считаешь, что географическое положение важно для счастья? Хуйня всё это, мелкий. Отправляйся к своему Тэтэ. Надеюсь, он всё ещё ждёт тебя. Чонгуку, вбегающему тогда вверх по лестнице, стало даже смешно. Как же Тэхён может не ждать, зная прекрасно, что Гук сразу начнёт собирать вещи? И неважно, что нет возможности связаться открыто, это всё ещё опасно. Чон всё понимает. Поэтому спешит. Спешит увидеть, обнять, рассказать, как было плохо, как хотелось умереть. Спешит спросить, правда ли, что теперь их «навсегда» будет настоящим? Наверное, поэтому он не замечает красот этой страны. Наверное, поэтому, так глубоко погрузившись в собственные мысли, он не ощущает времени, и поэтому, когда такси сворачивает с хорошей дороги на каменистую, что ведёт к огромному строению, буквально подпрыгивает, начиная сидя пританцовывать от нетерпения. Возможно, его уже ждут здесь. Возможно, нет. Но Чонгуку совершенно всё равно. Потому что метка на карте отчётливо подтверждает правильность адреса. И даже если случится так, что Тэ не готов его встретить вот прямо сейчас, он ляжет на порог дома и никуда не уйдёт, чего бы ему это не стоило. Выпрыгнув из такси, расплатившись сверх меры, Чонгук бежит к большому строению, будто созданному пьяным архитектором. Мелькает мысль, что такое место вполне в духе Тэхёна, и она смешит его. В последние сутки он и вправду очень много смеётся. Но когда калитка открывается, и появляется высокая и до боли в сердце знакомая фигура, Чон замирает, как вкопанный, сбрасывая с плеча сумку. Между ними остаётся метров двадцать, не больше, но Гук не двигается, сжимает кулаки и кричит что есть мочи: — Я ненавижу тебя! — голос срывается и киксует. — Я ненавижу тебя, Ким Тэхён! Ненавижу за то, что ты выжил и не сказал мне об этом! Как ты мог так поступить со мной? Ты сволочь, Тэ! А тот сначала смотрит ошалело, потом начинает хохотать в голос, и со слезами на глазах задаёт самый подходящий ситуации вопрос: — Ты дурак? И делает шаг навстречу. Потом ещё один. И ещё. Пока не врезается в горячие влажные губы, которые зацеловывают всё лицо куда достанут со словами: «Люблю, люблю, люблю», пока сильные руки не сгребают в счастливые объятия, не собираясь больше отпускать ни на минуту. И Чонгук плачет. Плачет надрывно, прижимаясь всем телом, вдыхая родной запах. Потому что ожил. Они оба ожили. И будут жить дальше. А спустя несколько месяцев, лежа в своей постели, отходя от сладостно-тягучего утреннего секса, они вернутся к разговору о свадьбе, идиотском свадебном платье, безвкусных кольцах и собаках с совершенно дурацкими именами. Будут планировать открытие стрелкового клуба для охотников, обсуждать собственные костюмы по случаю бракосочетания Чима и Тэри, что должно пройти в Кардиффе уже через две недели, а ещё упорно пытаться вспомнить, кого же ждут Сокджин и Суён, потому что упустили как-то момент, когда хён хвастался по телефону — они в это время шумно целовались и прослушали, а спрашивать сейчас очень неудобно. Чонгук вскользь посочувствует Юнги в том, что слишком много ответственности взвалилось на его плечи в тот момент, когда он стал полноправным партнёром Хосока, который, к слову, нашёл способ вернуть себе свою женщину, а Тэхён обязательно упомянет Калеба, который рванул в Южную Африку в поисках своего места в этом мире, но который не оставляет парочку своих друзей без внимания, звоня им по видеосвязи регулярно раз в неделю, хвастаясь красными от ядовитого солнца щеками и коротко стриженной рыжей головой. А ещё эти двое могут теперь позволить себе строить долгоиграющие планы, потому что вряд ли что-то сможет их остановить. Ну, наверное, еще и потому, что они — константы друг друга. До самого конца.