***
«Когда Дерек вернется, все будет готово. Пусть это будет сюрприз». Спрятав в комод старые фотографии и вещи, отмыв дочиста кухню и ванную комнату, он сменил постельное белье, убрал цветастое мамино покрывало и принес вместо него сверху свое, серое и шерстяное. Снял дурацкие занавески. Весь вечер он просидел в небывалом волнении, прислушиваясь к любому постороннему шуму, любому шороху у дверей. «А вдруг он не вернется?» — глупая мысль, но однажды пришедшая в голову, навсегда заняла в ней отдельный, персональный уголок. «Всего четыре дня прошло — мало ли какие у него дела: похороны, решение сопутствующих вопросов… А вдруг не вернется?». Не способный более сидеть и просто ждать, Рик уверенным шагом направился в сторону кондоминиума мистера Уилсона. — Как съехал?! — сердце, пройдя сквозь стопы, казалось, провалилось в самую землю. В горле застыл неприятный комок. Смятение и неверие окутали разум. — Дня три тому назад, — поспешно кинул Мейсон, спеша скорее избавиться от настырного гостя. — То есть сразу, как ушел от меня… — вслух задумался Рик. — И он ничего не оставлял? Записку? Какой-нибудь адрес, по которому его можно найти? — Неа, — хозяин апартаментов раздраженно мотнул головой. — Но ушел он в страшной спешке, словно бы опаздывал на автобус или на самолет. Воспользовавшись оцепенением Рика, он резко захлопнул дверь. Послышался щелчок запирающегося замка.***
— Это еще кто такой? — Рик бесцеремонно указал пальцем на болтающего с мистером Гораком полноватого мужичка лет сорока-сорока пяти на вид в синем джинсовом комбинезоне, с растопыренными ушами и маленькими бегающими глазками. — Это Гарри, — голос Нэнси звучал слегка виновато. В это время и сам Ондржей Горак повернулся к Рику и призвал его принимать в компанию нового напарника: — Гарри Льюис — переманил его из автомастерской «У Кейта», прошу любить и жаловать. — Что это значит? — отведя старого чеха в сторонку, злорадно поинтересовался Рик. — Это значит, что я дал твоему приятелю целых две недели, чтобы вернуться в Фуллертон и продолжить свою работу, — невозмутимо отозвался мистер Горак. — Я справлялся за двоих. Ты сам знаешь. — Сегодня да. А что, если завтра ты снова вздумаешь уйти в запой или, чего еще хуже, на тот свет? Приметив поднимающуюся в Рике ярость, старик поспешил закончить разговор, заявив, что Гарри приступает к работе немедленно — и точка. — В таком случае, — гневно прошипел Рик ему в лицо, — подавай еще одно объявление о вакансии, — после чего резко развернулся и, не останавливаясь на крики Нэнси, уверенным шагом направился в сторону дома.***
— Нет, мне больше не нужны эти болталки на Джермонд Стрит, — устало повторил Рик, даже не смотря в настороженные глаза миссис Клары Паркер. Представительница социальной службы лично явилась к молодому человеку, чтобы узнать, почему он пропустил две последние встречи. — Вы можете спросить у миссис Барретт, нашего куратора, и она вам скажет, что я ни разу за все время посещения группы не дал усомниться в моей психической адекватности и способности самому о себе позаботиться. Оглядев аккуратно подстриженную лужайку, собранные в кучу листья у дороги, опрятный облик жилища, Клара все же согласилась дать Ричарду Штайну еще один шанс. — Приходите в следующую среду, сто четыре Маккеланд Стрит — там у меня офис. Пройдете тестирование, и, при наличии хороших результатов, я, так и быть, сниму вас с учета. Рассеянно поблагодарив миссис Паркер и заверив, что он обязательно придет, Рик скрылся за свежевыкрашенной деревянной дверью.***
— Еще один? — официантка в третий раз переспросила, принести ли ему очередной бокал «Гиннеса». — Что? Нет, — Рик вяло покачал головой, после рассеянно бросил на стол две десятидолларовые купюры. — Сдачи не надо, — буркнул он и, оставив надкусанный бургер на круглой черной тарелке, начал протискиваться в сторону выхода. День был на редкость теплым и солнечным. Именно такие называют «бабьим летом», несмотря на середину осени. Идти домой было еще рано, и Рик решил прогуляться. Он не спеша шел меж кирпичных коробок автомастерских и мелких лавочек в сторону расположенной на самом краю города лесопосадки. Ласковый ветер трепал его отросшие до плеч волосы, ноги лениво шагали по тротуару, усыпанному яркой шуршащей листвой. Дойдя до самой окраины, он свернул в сторону лысых перепаханных полей. Основной урожай этого года был уже собран. Лишь в нескольких огородах за невысокими заборчиками виднелись редкие огненные бочонки тыкв да крупные зеленые бутоны перезрелой капусты. Дорога вела до песчаного кемпинга на берегу вялотекущей речушки Лууп. Путь от бара до пляжа занял у Рика не более получаса. На парковке стояло лишь несколько машин. Поляна, где проходили городские праздники и фестивали, пустовала, наслаждаясь осенним покоем и готовясь к зимней спячке. Спустившись к самой кромке воды, Рик двинулся в сторону моста автомагистрали. Приблизившись к тому месту, где стоял в воде по колено Дерек, наслаждаясь летним пейзажем, Рик замер. Пронзенный тоской, объятый одиночеством, разбитый на мелкие осколки памяти, он с невыразимой грустью в глазах смотрел на искрящуюся в прощальных солнечных лучах зеленоватую поверхность, на шуршащие на другом берегу бронзовые дубы и багряные клены, ощущая с каждым новым вдохом, как не хватает ему Дерека. «Где он теперь? Что видит? Что чувствует? Пишет ли еще в блокноте, что я подарил ему? А если пишет, то кому?» От последней мысли в сердце больно кольнуло, грудная клетка сжалась, из глаз потекли крупные редкие слезы. «Тебя все бросили: Франк, Джин, Элú, мама, Дерек», — почувствовав слабое место, мысли начали неумолимым тараном прорывать зыбкий кокон его надежды. — «Ты ничто. Пустое место. Даже хуже. Ты минус. Не вписавшийся в общество неудачник. Ничего хорошего не ждет тебя впереди: лишь вечные сожаления, безжалостные воспоминания, лавина одиночества. Зачем же ты живешь, Рик? Зачем?» Мысли лезли и лезли, и он сам не понимал, как столько боли и печали помещается в его маленькую головку. — Стоп!!! — схватившись за гудящие виски, проорал Рик в пустоту. — Хватит! Вспорхнули птицы над водой. Эхо разнесло его крик на полмили вокруг. Скинув ботинки и закатав штанины, Рик буквально вбежал в мутную обмелевшую реку и остановился лишь, когда вода уже дошла ему почти до колен, ощутив сковавший ступни и голени холодок. Прикрыв глаза, Рик мысленно обратился вниманием к Дереку, словно зовя, словно прося вернуться. «Где он теперь. Что видит? Что ощущает? С кем он?!» Из глаз вновь потекли слезы, на этот раз уже настоящими ручьями. «Стоп!!! Молчать! — приказал он сам себе, понимая, что снова попадает в ту самую ловушку, из которой нет выхода. — Эта боль лишь здесь. В одном единственном месте в целом свете. — Положив на грудь холодные ладони, он прислушался к собственному сбивчивому дыханию. — Но ведь вокруг еще столько пространства», — мыслить об этом было мало. Это надо было ощущать. И Рик ощутил: холод воды, нервные движения деревьев. Привязав все свои мысли к невидимым воздушным шарикам и отпустив их в полет, он смотрел, как солнце исчезает за плавным изгибом реки, как меняет свои краски небосклон: от нежно-голубого и золотистого до темно-красного и цвета сливовой пастилы. Влюбленная парочка, прижавшись друг к другу, прогуливалась по погрузившемуся в сумрак пляжу. Фары от проезжающих по мосту машин окатывали окружающие их лесистые склоны искрящимися брызгами. — Эй, ты! Парень! Ты же не топиться там удумал? — донесся до него насмешливый голос молодого человека, ведущего под локоть свою очарованную спутницу. Рик не ответил. Ведь кроме этих слов вокруг было столько всего, куда можно было направить свое внимание: ветки, качнувшиеся от тяжести приземлившейся в поисках ночлега птицы, свинцовая рябь на воде, влажный дурманящий запах грибов и гниющей листвы. Волна плавно, но настойчиво билась о его колени. Рик стоял в ледяной воде посреди ленивой речушки и улыбался.***
Возвратившись домой под утро, он собрал все свои старые вещи: опостылевшие однотипные рубашки, заношенные до неприличия штаны, дурацкие ботинки — некогда стильные, а ныне протертые чуть ли не до дыр, после чего отнес их на задний двор и без всякого сожаления предал огню вместе с кучей сухой листвы и веток. Вернувшись в дом и зайдя в ванную, он долго и внимательно рассматривал в зеркале свое усталое отражение, после чего взял отцовскую бритву и под корень срезал свои безобразно отросшие неухоженные тонкие пакли, тщательно побрил щеки и подбородок. Приложив в местах порезов кусочки бумажного полотенца, он с чувством выполненного долга отправился в постель.