Обыкновенный мир

      Пересекши три узкие дороги, он прошел мимо Парка Мемориала, даже ни разу не оторвав глаз от асфальта, в неположенном месте перебежал широкую Джонсонс Стрит, с пол мили прошел вдоль автострады с вялым движением. Справа от него осталось кукурузное поле, слева — однотипные приземистые вагончики амбаров и уродливые металлические башни элеваторов для зерна. Через дыру в заборе, окружающего ферму Эрика Беренгуса, вышел к фруктовой роще, а оттуда зашагал прямиком через пустырь.       Охваченный ностальгией, Рик задумчиво застыл перед двухэтажным деревянным домиком с бледно-зеленой крышей и такими же выцветшими наличниками на окнах. Многочисленные пристройки и башенки, а также арочное оформление открытой террасы с рядом покосившихся балясин создавали ощущение крошечного замка. Бежевая краска на фасаде давно облупилась. Дом, очевидно, был запущен еще при жизни хозяев. По крайней мере, с последнего раза, как Рик навещал родителей, прошло не менее шести лет, и с тех пор, казалось, никто не занимался ни самим жилищем, ни раскинутым вокруг него небольшим садом. Сильно отросшие побеги кустов скрывали почти весь первый этаж. Отломанная ветвь одной из яблонь тяжелым веером лежала на крыше веранды.       Место было хорошим: в самом конце неоживленной узкой улочки. Правда подъехать к дому на машине было делом непростым — не развернуться. Сам дом нравился Рику, только был слишком уж старым. Отец купил его еще в 67-м, когда перебрался сюда из соседней Айовы, у пожилой американской четы. Фермерство и животноводство не подошли педантичному и привыкшему к минимальному уюту европейскому мигранту, и Ульрик Штайн занялся поставкой автозапчастей для небольшой местной компании. В тот злосчастный день он взял с собой мать. Она часто сопровождала его в командировках после того, как Рик отправился на учебу в Омаху. Они ехали в Линкольн по срочному заказу для «Карквест». То, от чего Ульрик Штайн с супругой и старшим сыном бежали из Айовы — от частых бурь и торнадо, настигло его сотнями миль западнее. Попав в сильный шторм, грузовик съехал с моста и утонул в, казалось бы, неглубокой речушке Лууп, притоке реки Платт, немногим южнее Дженоа.       Рик хоть и родился в Фуллертоне и закончил местную общеобразовательную школу, но для дальнейшего обучения был отправлен дальновидным отцом в самый крупный город штата, Омаху, где закончил высшую школу и должен был поступить в Колледж Метрополитан Коммьюнити. Однако, связавшись с не самой хорошей компанией, все лето провел в тусовках и, как следствие, завалил свои итоговые экзамены.       На обучение в частном заведении денег у семьи не нашлось, и столь несерьезное отношение Рика к учебе (а значит, и к своему будущему) стало причиной для крупной ссоры с отцом. Слезы матери были красноречивы, и мистер Штайн таки приехал к непутевому сыну, чтобы через старых знакомых устроить его на работу в лизинговую контору, пусть бы и на самую скромную должность. Переживая разрыв с Джин, Рик признался себе, что теперь ему абсолютно все равно, что делать и где жить — все существование для него в одночасье превратилось в вечную борьбу со своей убогостью и несовершенствами, — и мученически принял уготованную ему родителем судьбу клерка среднего звена.       Толчком к карьерному росту для него стала Элú. И она же послужила причиной его бесславного падения. У Рика всегда был прекрасный образец того, как можно справляться с тяжелой потерей: с тех пор, как умер Фрэнки, он не помнил ни одного выходного, когда его отец был трезв. Начальник отца, круглый дядька в джинсовом костюме и черных лакированных туфлях, намекнул на похоронах, что и в тот день Ульрик малость приложился к бутылке. «Вздор! — Рик знал, что, когда дело касалось работы, его отец был всегда предельно щепетилен и аккуратен. Тем более, с ним была мать. — Виновником их аварии, несомненно, был торнадо». Рик сам видел в выпуске новостей за день до происшествия предупреждение о надвигающейся буре в западной и центральной частях штата.       За пару недель до этого ему пришлось распрощаться с апартаментами напротив гольф-клуба и перебраться в дешевый отель на самой окраине. Насыщенные беспросветным пьянством и разгулом страдания последних месяцев лишили его как работы, так и средств к существованию. Каждый день он намеревался позвонить отцу, чтобы признаться и в этом своем провале, но каждый вечер очередная бутылка спиртного кардинально меняла его планы. И тут известие об аварии. В какой-то момент он даже порадовался, что отец ушел на тот свет, не узнав, какой неудачник получился из его младшего сына.       «Неужто для того бежал Ульрик Штайн из бедной голодной Европы, чтобы старший и любимый сын погиб на его руках в самом расцвете лет, а младший резал вены в прокуренной ванной, не оправдав вложенных в него родителем средств и надежд?»       Поднявшись по скрипучей лестнице, Рик бегло прошелся взглядом по веранде. Под кованой лавочкой, наполовину пустой стоял мешок с подсохшей землей. Вдоль перил были расставлены заполненные грунтом пластиковые горшки. Этим летом мать так и не успела украсить террасу своими любимыми желтыми и голубыми, изящными, как крылья бабочек, анютиными глазками.       Убрав нелепую табличку о продаже, Рик открыл дверь ключом, который получил от мистера Беренгуса, их соседа по улице, после похорон. Войдя в залитую солнечным светом гостиную, он озадаченно опустил сумку на покрытый темно-бежевым ворсистым ковролином пол и огляделся. Все внутри было точно таким, как и в последний раз, когда он гостил у родителей. Небольшая комнатка с эркером и низким потолком, покрытые клетчатыми пледами кресла по обе стороны от камина, книжный шкаф, по совместительству секретер, узкий диванчик у стены и телевизор в углу на высоком миниатюрном столике с изящными резными ножками. Дальняя дверь вела на кухню. Ближняя — в комнату родителей. Узкая лестница справа от входа уходила на второй этаж, где находились еще две комнаты и душевая.       Облизав пересохшие от жары губы, Рик опомнился и, закончив рассматривать консервативное убранство родного дома, устремился прямиком на кухню. Утолив жажду из крана, он бросился к холодильнику. Там еще оставалась еда. Открыв крышку небольшой эмалированной кастрюли, он сразу и захлопнул ее: приготовленный матерью мясной суп испортился еще на прошлой неделе. Молоко, судя по всему, скисло еще раньше. Об этом Рику сообщили неприятные спазмы в желудке и подступивший к горлу рвотный комок. Зажав пальцами нос, он брезгливо отправил бутылку в мусорный бак вслед за покрытым плесенью хлебом и пожухлыми овощами.       На его счастье, на полке оставалась еще банка арахисового масла, его любимого, с кусочками орехов, и он слопал ее с неподдельным удовольствием, целиком и без хлеба. И конечно, еще большей удачей было найти среди частокола пустых пивных банок и бутылок под раковиной целехонький флакончик отцовского «Егермейстера». Не сильный фанат ликеров, Рик, однако, согласился, что это лучше, чем ничего.       После первых ста грамм удрученное состояние слегка улучшилось, но даже разлившееся по телу блаженство, казалось, не могло нарушить его дальнейших замыслов. Исполненный уверенности, что был на волосок от желаемого и что на этот раз его планам не сможет ничего помешать, Рик решительно двинулся в родительскую спальню, где находилась ванная, но замер на самом пороге. Первыми его встретили старые фотографии, теснившиеся на комоде у самого входа. Вот его мать, молодая и улыбающаяся, а вот они с отцом в каком-то сквере, и их счастливые лица в день свадьбы; остальные фотографии уже цветные: Алоиза с первенцем на руках — «в детстве Франк был пухляшом», а вот они — в троем — на ярмарке в Анамосе, а вот уже он, трехлетний Рик, на руках у отца рассматривает жирафа в зоопарке и радости его нет предела. Подоконник украшали школьные поделки. Мать бережливо собирала их после каждого праздника. Рик досадливо сморщил лоб, приметив свой нелепый бумажный цветок среди многочисленных подарков Франка: деревянных оленей, сов и лисичек. На стене рядом с окном висели грамоты и медали — брат был лучшим игроком школьной команды по баскетболу.       В самóй ванной его ждало не менее тяжелое испытание: расставленные на бортике флакончики с шампунями и бальзамами, мамин халат, отцовские тапочки…       «Ну его», — подумал Рик, ощутив легкий аромат маминых любимых духов, и поспешил вернуться в гостиную.       Оставшийся битер он допил перед теликом, после чего, уже порядком захмелевший, осмелел настолько, чтобы подняться наверх и проверить свою комнату. Все было так, как он оставил, уезжая в Омаху девять лет назад. Укрытая серым шерстяным пледом кровать, старенький скейт, письменный стол из темного дерева и такой же прочный стул; стены, увешанные плакатами до того плотно, что не видно было обоев; громоздкий, покрытый толстым слоем пыли комбоусилитель у окна и, конечно же, электрогитара.       Присев на кровать, он попробовал наиграть любую из мелодий, которые неплохо давались ему в детстве, но сумел вспомнить лишь пару мотивов «Битлов» и одну песню «Дюран Дюран». Джулиан Леннон осуждающе посмотрел на него с расположенного напротив кровати огромного плаката, и Рик с досадой отбросил гитару, вновь остро ощутив себя полнейшим ничтожеством.       «Если бы я тогда не побоялся выступить с ребятами из «Платт Фоллз» в старших классах, если бы был хоть чуточку посмелее, возможно, я бы смог стать неплохим гитаристом. А они теперь разъезжают по всему штату и даже на юг, вроде как, намылились со своими пустыми второсортными песенками. — Рик вспомнил, что когда-то у него была тетрадь со стихами. — Вот если бы я тогда предложил объединить свои тексты с их музыкой, нас бы ждал реальный успех. И Джин тогда бы точно от меня не ушла. Ведь ей так нравилось, как я играю… Шесть лет. Шесть лет я убил в этой «GW» помойке. И эта сучка! Эта чертова французская дрянь! Лучше бы вообще ее не встречал. Ходил бы себе с друзьями в боулинг, снимал бы телок в барах и горя бы не знал из-за этого глупого сердца, омытого волнами надежд и разбитого их неумолимыми коварными ветрами».       Чувствуя, что начинает захлебываться гнетущими мыслями, он взял с полки первую попавшуюся кассету и вставил в магнитофон. Включив звук на максимум, он с полным болезненного восторга сердцем наслаждался текущим из колонок пронзительным и прекрасным гитарным мотивом.       Что же все-таки случилось?       «Сумасшедший», — скажет кто-то.       Где та жизнь, что мне приснилась?       Что обещана была?       Она прошла…       Давясь слезами, он шептал слова до боли знакомой песни, с каждой секундой все острее ощущая провал всей своей жизни, полнейшую ее бессмысленность и безнадежность. Слезы стали его спасением в тот день: выплеснув накопившуюся внутри боль, уже менее чем через четверть часа он крепко спал, объятый теплом алкоголя и любимых мелодий.       С негромким щелчком магнитофон затих, и дом наконец-то окутала смиренная тишина.