Грехи наших отцов

— Во-первых, я прошу прощения за своё поведение: я не должен был так поступать на заднем дворе. Этого больше не повторится. Они снова сидят в душной спальне: Ник, полностью расстегнувший рубашку — на стуле около стола со свечами, а настороженные Конни с Крисом, которого, кстати, всё ещё бьёт дрожь после поцелуя — на кровати напротив. — Во-вторых, позвольте мне начать с самого начала. Но перед тем, как начну я, хочу задать вопрос вам. Вы когда-нибудь задумывались… чем отличается зло от добра? Что отличает плохого человека от хорошего? Принц берёт наполовину опустевшую бутылку виски и делает глоток. Затем достаёт походную флягу из своего рюкзака, валяющегося неподалёку, и, капнув водой себе на ладонь, начинает укладывать длинную светлую чёлку назад. Всё это время он не сводит хрустально-серых глаз с Конни и Криса, ожидая ответа. Он же спросил это не просто так? Явно же ведёт к чему-то… И Конни решается сказать хоть что-нибудь, чтобы услышать наконец ответ: — Наверное… плохой человек хочет причинить другим боль? — почёсывая лоб, выдаёт она. — Что есть «боль»? Поясни. Если я хочу отрубить руку, которая меня душит… я плохой человек? — Ник откидывается на стенку стула, впиваясь взглядом в губы девушки, которые, возможно, скажут то, что он хочет услышать. — Пфф… — глядя в потолок, Конни пытается подобрать правильные слова для пояснения. Как назло ей на ум приходит воспоминание о том, как Рой чуть её не придушил. Но кто был плохим человеком в той ситуации? Кто кому хотел причинить боль? Её слова непростительны, она знала, что играет с огнём. Но — видит бог — ничего не могла с собой поделать. Своим вопросом принц, сам того не ведая, снова разбередил в душе Конни вопрос о сущности её-даже-не-брата, который начал терзать её гораздо раньше, чем он ушёл. Добро он или зло? Она часто думала об этом, но никак не могла окончательно отнести его ни в одну из категорий: постоянно появлялось то, что «перекрывало» предыдущие поступки. Из хорошего: Рой иногда заступался за Конни в школе. Правда, делал это за её спиной. Однажды даже сломал ребро её однокласснику, слишком настойчиво пристававшему к ней по мальчишечьей дурости. Брауна тогда чуть не исключили из школы. Арло вылез из кожи вон, чтобы дать приёмному сыну возможность доучиться до конца. Из плохого: Рой так и не признался, что сделал это ради неё, а на все вопросы рычал что-то вроде: «Отъебись, а. Лучше сожги эти шорты, если не хочешь кончить на панели». Таких моментов было очень много, но из самого последнего Конни совершенно не даёт покоя его альбом. Как злой человек мог нарисовать последний рисунок? Ладно — Бронированный (мало ли какие у злодеев фетиши) — но мальчик, набросанный таким малым количеством штрихов столь искусно и так метко, выглядел до странного трогательно… Так трогательно, что Конни не смогла удержаться. И своей слезой испортила рисунок Роя раз и навсегда. — Боль — это когда ты в заложниках, — прерывает её мысли тихий голос Криса. — Когда не можешь жить так, как ты хочешь. Когда тебя травят и запугивают. Когда приходится оправдываться за то, что ты… влюбился. С сочувствием во взгляде Ник отщипывает от погасшей свечи кусочек воска. Он немного нагревает его над пламенем другой и начинает разминать бледными пальцами. — А знаешь, почему…? — губы Ника превращаются в мрачную ухмылку. — Почему им нравится травить тебя и запугивать? Они просто хотят власти, — отвечает он на свой вопрос. Он водит большим пальцем по ладони, придавая воску пока ещё одному ему известную форму. Затем, глотнув ещё немного виски, принц продолжает свою мысль: — Отношение к власти. Вот что отличает плохого человека от хорошего. Всегда. — Скулы Ника сводит спазм. Пытаясь расслабиться (или собраться с духом?..), он делает медленный вдох и выдох. Затем демонстрирует свою открытую ладонь, на которой кусочек воска под его магией превратился в маленькое бледное сердечко. — Власть противоположна свободе. Как инь и ян. Как смерть и жизнь. Хороший человек всегда стремится к свободе. Но его свобода должна заканчиваться там, где начинается свобода других. В жизни хорошего человека нет цели подчинить и использовать. Он созидает и отпускает. Грустно улыбаясь, принц протягивает Крису свою ладонь, предлагая восковое сердечко в дар. Крис медлит всего секунду. И, осмелившись принять его, Гиммлер не в силах свести с него глаз. Тем временем Ник отщипывает от свечи ещё один кусочек, а его голос становится серьёзнее: — Однако есть люди, которые «пьют кровь» других людей, подминая их под себя, используя и извращая. Эти люди — заложники власти. Власть искажает их сознание. А ещё она искажает сознание тех, кого они насилуют. Назовите мне любое преступление, и я докажу вам мотив власти. Муж бьёт жену? — Он думает, что ей владеет. Учитель совращает ученика? — Он хочет им владеть. Ограбили банк? — Владеть деньгами — значит владеть миром. Политический теракт? — Владеть страхом людей тоже очень заманчиво. Конни завороженно вслушивается в слова принца, желая сперва возразить, но потом осознаёт, что его слова на самом деле очень близки к истине. Закусив губу, она послушно слушает дальше. — Если бы я судил преступников, я бы сперва выяснял их мотив. Если это свобода — живи свою жизнь дальше. Если это власть — получай по заслугам. О, это был бы самый справедливый суд в мире. Помедлив несколько секунд, Ник усмехается: — Разве бедняк крадёт буханку хлеба, чтобы править миром или властвовать над своей семьёй? Бред. Он просто хочет выжить. Хочет свободы от голода. Или когда жертва в попытке защиты убивает насильника. Разве это преступление? Нет. Она просто хочет освободиться. На этот раз пальцы Ника создают воскового человечка, которого он оставляет в своей ладони. — Именно поэтому я считаю Эрена Йегера хорошим человеком. Он заплатил страшную цену, чтобы освободить остальных. Не знаю, пишут ли вам об этом в ваших учебниках. Крис отрицательно качает головой. Он, как и Конни, видел в учебниках лишь сравнение Эрена Йегера с вселенским злом. Оттого-то им так странно и непривычно слышать эти слова. — Я, наверное, кажусь вам немного сумасшедшим. Я и правда ментально болен, и как бы мне хотелось, чтобы это была всего лишь шизофрения, — Ник больше не смотрит на них, он всецело поглощён приданием идеальной формы восковому человечку. Наконец, он находит в себе смелость перейти к сути, слегка дрожащим уже голосом: — Я испорчен. Испорчен плохим человеком, который хотел власти. Боюсь, я и сам уже потихоньку превращаюсь в такого. Именно поэтому не хочу ни с кем сближаться. Именно поэтому не собираюсь возвращаться обратно. Я позволил Райнеру Брауну увезти меня от революции только из-за любви к моей матери, которая поддерживает с ним связь. Но обратно в Альянс к своей семье — я… скорее всего… не вернусь никогда. Завтра, на границе, я отправлюсь обратно сюда. По крайней мере, после этого Райнера Брауна никто не будет винить в том, что он не сдержал свою клятву. Невидимый скрипичный смычок начинает пилить сердце Конни. Ник так похож на прекрасную мелодию, что должна радовать сердца других людей. Она чувствует, что он старается… так старается выглядеть невозмутимым в своих милых попытках предложить помощь или посочувствовать их с Крисом беде… Но в его собственной душе играет похоронный марш. — То, что со мной случилось… Вы точно хотите это знать? Я никому не рассказывал раньше. — Ник поднимает на них глаза, и Конни внутренне сжимается, видя в них отблески того самого больного огня, как тогда, когда он просил Конни его ударить. Но тебе же любопытно. Ты просто не можешь сказать «нет». В который раз суёшься туда, где тебе не место. Конни и правда безумно сильно — просто до трясучки — хочется узнать его самый страшный секрет. И он, читая это по глазам, с готовностью удовлетворяет её любопытство, гладя воскового человечка на своей ладони: — Всё началось, когда мне было одиннадцать лет. Спустя две недели после теракта, который забрал жизнь друга наших родителей. Мы были в трауре: особенно сильно убивалась моя мать, ведь покушались на нас, а погиб невинный человек. С тех пор нас стали прятать: мою шестнадцатилетнюю старшую сестру Софию и меня. Младшего Михаэля разлучать с матерью не стали: он был ещё слишком маленьким. Нас с Софи увезли в поместье, где мы должны были взрослеть в спокойствии: наедине с природой. Воображение Конни с лёгкостью переносится туда: на райский Парадиз, где на фоне живописной природы вот-вот произойдёт что-то ужасное. — К нам приставили охрану и назначили учителей, чтобы мы могли получить хоть какое-то образование. Но мне, как казалось моим родителям, особенно повезло: тот, кому поручили охранять меня, был искусен во многих дисциплинах. Он и правда научил меня очень многому: в совершенстве ездить верхом, охотиться, разбираться в искусстве, истории, военном деле. Он даже научил меня готовить. И ещё сотне вещей. Я, одиннадцатилетний мальчишка, с восторгом внимал каждому его слову, не ведая, что он уже начал… меня извращать. С этими словами Ник начинает сжимать только что вылепленного человечка обратно — в восковую бесформенность. — В том возрасте я только познавал себя, пытался разобраться, к кому меня влечёт. Знал, что у Софи уже был парень, и с некоторым страхом ожидал того дня, когда сам должен буду завести первую подружку. Честно говоря, я не был уверен, что мне это надо… потому что я уже был влюблён. Влюблён по уши и до безумия. В своего учителя и телохранителя. Конни чувствует, как Крис слева от неё замирает в оцепенении. Он не сводит встревоженных глаз с принца, который вот-вот опишет им именно те жуткие вещи, что они себе уже представляют. — Это сейчас я понимаю, что то была не любовь. То была реакция, которую старательно взращивал во мне мой учитель. Как тонко он восхищался моими успехами, а потом делал то же самое, но гораздо лучше и быстрее, чем я. В такие моменты я осознавал, что просто ничтожество рядом с… таким непревзойдённым мастером. Больше всего на свете я хотел стать таким, как он. Во всём. Это сейчас я понимаю, что тогда мне просто-напросто не хватало родителей, которые остались в городе по долгу королевской службы. Без материнской ласки, к которой я так привык, и заботы самого лучшего в мире отца, мне ничего не оставалось, кроме как… искать им замену. И я нашёл её… в своём Леоне. Ник сжимает воск в своей ладони с такой холодной яростью, что Конни становится жутко. — Мой Леон… — цедит принц сквозь зубы. — Мой наставник и лучший друг. Мой учитель и идол. Мой мучитель и насильник. Я до сих пор с содроганием вспоминаю наш «первый раз». Когда он лишил меня невинности. Тот день разделил мою жизнь на до и после. Самое страшное… что Лео внушил мне, что я сделал всё по собственной воле. И сам во всём виноват. Отшвырнув воск в стену, Николас сводит свои предплечья, обнажая их внутреннюю часть и снова вглядывается в свои раны. Горло Конни сжимается. На взбухшие полосы порезов начинают капать слёзы. Ник продолжает, и с каждым его словом надрыв в его голосе усиливается. Ещё немного, и он словно… разобьётся на мелкие осколки. — Мы жили… по расписанию. На протяжении целых пяти лет почти каждый день у меня был… час «боли». Сперва я жутко боялся этого времени, но потом… моё извращённое сознание начало даже хотеть. Я не могу… больше не могу наслаждаться любовью без физического насилия. Я просто… ничего не чувствую, — его голос срывается до шёпота. Внезапно Ник подносит свою ладонь к свече — так близко, как только может, заставляя внутренности Конни сжаться в тугой комок: — Я чувствую… только так… — сквозь пелену слёз шепчет принц, позволяя пламени свечи лизать его кожу. А по бледным щекам, которые не раскраснелись даже после жара виски, всё льются и льются хрустальные ручьи. Ручьи слёз, которые оплакивают вовсе не ушибленную коленку или обидное обзывательство сводного брата. Эти слёзы оплакивают поломанную жизнь. Их нельзя осушить поцелуем в светлую макушку со словами «до свадьбы заживёт» и крепким-крепким объятием. Именно так делал её отец, примчись Конни к нему вовремя беды. Только сейчас… глядя, как блестящий от слёз Ник сжигает свою идеальную кожу, Конни начинает осознавать, как сильно берегли их родители. И Криса, и Роя тоже. Они забирали их боль на себя, избавляя их от необходимости впечатывать её полосами в свои запястья. Они добровольно и прилежно несли ответственность за опрометчивые поступки своих глупых ещё детей. Они терпеливо делали то, что сделало их с Крисом и Роем такими, какие они есть: не сломанными. Сотню раз Эмма учила их с Крисом давать сдачи ребятам на улице, доводившим их до слёз. После она старательно обрабатывала синяки и раны, не запирая их дома, а выпуская их на свободу — набивать новые. А её отец… Сколько раз Арло стоял на ковре директора школы из-за проступков Роя, унижаясь и умоляя дать тому шанс. И хоть раз упрекнул бы своего нашкодившего приёмного сына по возвращении домой. Но этого не было. Их родители всегда были рядом. А рядом с Ником было… чудовище. Крис внезапно вскакивает на ноги, заставив Конни выйти из транса своих мыслей. В изумлении она смотрит, как её тёмноволосый сводный брат, не выдержав, отбрасывает руку Ника от огня и своими собственными пальцами тушит пламя свечи, погружая всю троицу в темноту. — Спасибо… — всхлипывая, шепчет Ник в абсолютной тьме. — Спасибо, что достал тогда из урны мою фотографию. Для меня это много значит. Я… и сам не знаю, почему продолжал их ему посылать. Может, надеялся, что он вернётся. Я и правда думал, что он меня любил. Но это было тогда, а сейчас я знаю: всё, чего он когда-либо желал — это власть. Самое страшное, что — как я уже говорил — я сам безвозвратно испорчен и замечаю в себе такие же мысли, как и у него. Лучше вам не знать, что я представлял, целуя вас… Боже. Я так отчаянно желаю освободиться. Так хочу, глядя Леону в глаза, сказать, что виноват только он. А я… видит бог… хотел не этого. — Ник, — нащупав руку принца во тьме, Конни стягивает его со стула и втискивает между собой и Крисом на кровать. — То, что ты рассказал, это ужасно. Это чудовищно. Этому нет оправдания. Но, если я правильно понимаю из твоих слов, когда ты сказал, что не хочешь возвращаться к своей семье… Ты имеешь в виду, что после встречи… со своим обидчиком… ты останешься тут, в Марлии?..        На этот вопрос неожиданно отвечает Крис. Его дрожащий голос выстреливает правдой, которую они оба уже знают.        — Конни. Он… убьёт себя. Он не собирается жить дальше. … У Конни перехватывает дыхание. Так не должно быть. Это неправильно.        — Останься с нами, Ник, — чувствуя, как её собственные слёзы стекают по щекам, внезапно умоляет Конни, — Пожалуйста… Пожалуйста, останься!        В порыве необъяснимого чувства она обнимает его светлую голову так, как когда-то делала её собственная мать, прижимая к своей груди. Слёзы Конни капают на макушку Ника, и — больше всего на свете — она хочет и вправду быть его матерью. Хотя бы на этот момент. Передать ему хотя бы самую малость того тепла, что все годы с Крисом получали они. Конечно, Хистория очень сильно любила его, но разве она могла уследить за тем, что творилось вдали? И Ник наверняка не сказал.        А ещё Конни хочется, ей ОЧЕНЬ хочется вернуться в прошлое принца и своими собственными руками разорвать того монстра, который увлёкся порабощением невинного мальчишки.        Конни знает: она ни за что бы не дрогнула. И есть кое-что ещё, что очень правильно сказать именно сейчас.        — Ник… прости, пожалуйста… что мы оценивали тебя словно вещь, когда говорили, что ты очень красивый.        Голос Ника, мягко высвободившегося из объятий Конни, на удивление снова совершенно спокоен, словно попытка Конни утешить его была не напрасной:        — Мы квиты. Я ведь тоже назвал тебя хорошенькой. Такова уж наша натура. Конни, Крис… — правой рукой принц сжимает ладонь девушки, а левой — ладонь её брата, — Наши пути с вами в любом случае разойдутся. Но запомните: я больше ничего не боюсь. И вы не бойтесь.        После этих магических слов он встаёт и на ощупь прокладывает путь в гостиную, забирая с собой бутылку виски:        — Я сегодня посплю в кресле, ладно? И да, спите с лёгким сердцем: вы обязательно вернётесь к своим родителям. И будете жить дальше. Всё обязательно будет хорошо. Спокойной ночи.        Он бесшумно уходит, оставляя Конни и Криса на грани потери душевного баланса.        … даже не подозревая, насколько его слова о их будущем далеки от правды.