Грехи наших отцов

Если бы ещё вчера Конни Леонхарт предложили выбрать любое время суток, чтобы прожить в нём всю оставшуюся жизнь, она без колебаний выбрала бы утро. Большинство людей покрутили бы у виска: да кто в своём уме захочет продлевать первые часы после пробуждения, когда всё, чего требует тело — утопиться обратно в тёплой подушке? Именно утро возлагает на сонные плечи неумолимую тяжесть грядущего дня. Принять этот груз с гордо-поднятой головой, устремившись вперёд, или попятиться назад, не в силах справиться с ношей — вопрос всего лишь силы воли. Или… чего-то ещё. Вопрос для большинства людей. Но только не для Конни Леонхарт. Грядущий день никогда не казался ей грузом: он всегда воспринимался как захватывающее приключение. Будь то недочитанная книга, увлекательная игра с друзьями, насыщенный школьный день, поход в горы с матерью или любое занятие вместе с отцом — множество таких похожих, но таких разных вещей неизменно наполняли душу Конни предвкушением. Стоило тёплым губам отца коснуться её лба перед сном, Конни тут же начинала жаждать наступления нового дня. Проснуться обратно в этот мир, чтобы познавать его дальше… Могло ли быть что-то прекраснее? Голос Арло Леонхарта, знаменующий долгожданное «завтра», справлялся с пробуждением лучше любого будильника. Неважно, был ли этот голос ранее сердит или устал: во время побудки и перед сном в нём неизменно сквозила любовь. Забавно, но отчего-то отец никогда не желал спокойной ночи. Вместо этого он обещал: — Увидимся завтра. А пока спи крепко-крепко. Ничто не заставляло Конни ждать наступления следующего дня сильнее, чем эти заветные слова. И, кто бы мог подумать, что именно это утро заставит Конни всей душой возненавидеть некогда любимое время суток, ведь отныне утро не сулит ничего. Ничего, кроме пугающего одиночества. Утренний голос отца остался где-то в прошлом. Услышит ли она его снова? Мучительный вопрос. Этим утром новым будильником становится жгучая боль в правой руке. И что-то подсказывает, что мучения могли бы быть и вовсе нестерпимыми, если бы не обезболивающее, которое ей дали после того, как… … Нет. Нет-нет-нет. Всего этого… просто не может быть. Пожалуйста, пусть это будет ночным кошмаром. Пусть Крис и Ник как ни в чём ни бывало завтракают на кухне. Пусть скоро приедет мисс Пик, и мы ни за что не поедем через тот блокпост. Пожалуйста… Бинт на дрожащей кисти правой руки вопит об обратном. Едва заметное алое пятнышко, пробивающееся на месте безымянного пальца, заставляет Конни в ужасе выпрямиться на уже знакомой кровати. Липкий ужас вынуждает дышать ртом, чтобы не свалиться в пропасть панической атаки. Дыши… просто дыши. За последние двадцать четыре часа ты пережила то, что большинству и не снилось. Надо собраться… Но как же… Как же мало здесь воздуха… Ещё и воняет сигаретами!.. До чего же хочется открыть дурацкое окно, да хоть разбить его ко всем чертям собачьим! Лишь бы только вдохнуть полной грудью… Злость добавляет телу контроля, и девушка пытается встать на ноги. Кровь тут же приливает к голове и тянет обратно на ту самую кровать, где ещё прошлой ночью её нос утыкался в плечо старшему брату. А Ник - подумать только… — в этой самой комнате так опрометчиво пообещал, что всё будет хорошо. Как же жестоко… ты нас обманул. Больше ничего не будет хорошо. Всё очень и ОЧЕНЬ плохо. Слёзы отчаяния искажают подбородок, а нос сам собой шумно втягивает прокуренный воздух. Не в силах удержаться, Конни взрывается плачем, прямо как в детстве. Её плечи сотрясаются с каждым всхлипом, а душа прямо в такт выворачивается наизнанку. Впервые в жизни дочь Арло Леонхарта… … не знает, как ей жить дальше. Отца совсем скоро убьют, столь же безжалостно, как убили Криса. И больнее всего то, что во всём виноват тот человек, в которого она — несмотря ни на что — верила до последнего. Слёзы отчаяния сменяются яростью, и левый кулак сжимается сам собой. Где же этот предатель? — Р-рой!.. — искажённый всхлипом гневный крик получается слишком жалким и заставляет поморщиться. Тишина в ответ бесит ещё сильнее. — Браун!.. Сейчас же иди сюда!.. Ты меня слышишь?! Игнорируешь?.. Хочешь вести себя, как раньше, сволочь? Не выйдет. Вытерев слёзы тыльной стороной забинтованной ладони, Конни встаёт. Глазам тут же открывается поверхность до боли знакомого письменного стола: лежащая на нём винтовка так и манит направить её дуло Брауну в лоб. А ещё лучше — в грязный рот, который ВСЁ уничтожил. Яростная решимость толкает левую руку Конни Леонхарт к восемьсот сорок пятой, но, не успев проделать и треть пути, рука замирает. … Боже. … Скрипичный смычок, ещё вчера пиливший сердце Конни сочувствием к Нику, заявляет о себе с новой силой. Только на этот раз он не пилит, а пронзает ей душу насквозь. Вонзается глубже и глубже с каждым сантиметром приближения дрожащего альбомного листа к зарёванному лицу. Глядя на этот рисунок, невыносимо стоять. Да что там — и дышать-то становится в сто раз сложнее. Опустившись на кровать, Конни разворачивает рисунок к солнечному утреннему свету и пожирает воспалёнными глазами то, что когда-то было… … её жизнью. Точнее, одним из тех вечеров, когда семейство Леонхартов, включая Криса и Роя, усаживалось в гостиной их самого первого дома, и голос любимого отца под аккомпанемент потрескивающего камина одерживал очередную победу над жуткой грозой, бушевавшей снаружи. Грозы в Андерматте почти всегда отличались жестокостью: мало того, что без устали сверкали молниями на протяжении нескольких часов, так ещё и через раз оставляли «подарки» в виде испепелённых молниями деревьев, что несказанно радовало местных детей, устраивавших охоту на подбитых «солдат» леса. Положив рисунок на колени, Конни снова утирает слёзы, чтобы не дай бог ни одна из них не испортила этот… … не шедевр. А самый настоящий портал в прошлое. Дрожащие тонкие пальцы пробегают по нарисованному лицу матери: сидя слева на до боли знакомом диване, она обнимает согнутые колени и сжимает в обеих ладонях чашку горячего какао. А может, молока или чая — сейчас и не разобрать. Глаза Эммы полуприкрыты и направлены куда-то вдаль, но Конни знает, что мать внимательно слушает. Слушает истории любимого мужа, которые так искусно переплетают правду с вымыслом, что порой заставляют Эмму хмыкнуть и заявить: «Да ну?.. А мне ты рассказывал по-другому». И Арло Леонхарт, уже привычный к этой фразе, улыбаясь, каждый раз целует Эмму в плечо со словами: «Тебе просто приснилось. Слишком уж долго ты спала». Мать, ничего не отвечая, делает особенно долгий глоток, позволяя отцу продолжить рассказ, прерванный на самом интересном месте. Только сейчас, много лет спустя, благодаря этому рисунку Конни замечает, как близко отец сидит к матери. Имея в распоряжении весь диван, Эмма и вправду неизменно размещалась у самого края, а Арло — всегда — как можно ближе к ней, оставляя добрую половину дивана девственно-пустым. Там могли бы поместиться дети, но Крис любил усесться на полу, а Конни всегда забиралась повыше. Так и на этом рисунке: Конни, совсем ещё мелкая, животом лежит на спинке дивана, её рука перебирает светлые волосы отца, а на шее — подумать только: Рой и о нём не забыл — любимый шарф. Шарф, подаренный тётей Микасой. Привезённый прямиком из внешнего мира, о котором так много рассказывал Арло. Бледные пальцы Конни касаются нарисованных волос отца: он никогда не стриг их слишком коротко и неизменно сражался со своей чёлкой, пока не стал убирать её назад. В его руках застыла книга, но Конни знает: каждому в этой комнате, за исключением разве что самого Арло, эта книга абсолютно до лампочки. Как бы он ни пытался просто почитать вслух, дети каждый раз перебивали и молили о другом: их воображение жаждало совершенно иных историй. Чаще всего отец рассказывал о своём лучшем друге. Это сейчас Конни понятно, кем он был на самом деле. Отец называл его «Крюгер» и неизменно рисовал тем человеком, который всегда боролся с несправедливостью и защищал слабых. Хоть Конни и очень нравился этот «Крюгер», больше всего на свете она обожала рассказы отца про их общее с Эммой прошлое. Почти каждый их диалог об этом начинался примерно одинаково: — Пап, а расскажи ещё про маму! Она правда была самой сильной, когда вы учились в школе? — в предвкушении юная Конни стискивала плечо отца и слюнявила кончик шарфа. — Да, родная. Я до сих пор не встретил никого сильнее, — в голосе Арло сквозило тепло. — А мама бросала тебя на лопатки? — Конечно. Она и сейчас с лёгкостью это сделает. — Скажи, а Крюгера?.. А Крюгера она тоже побеждала?.. — Побеждала и Крюгера. Более того, она даже научила его некоторым приёмам. — А… а… а тётю Микасу?.. На этом вопросе Эмма обычно вставала и уходила на кухню мыть чашку. А, может, за чем-то ещё. — А это… большой-большой секрет. Когда-нибудь мама или тётя Микаса сами тебе расскажут. — Почему секрет?.. Почему не сейчас?.. — Должна же у мамы быть хоть одна собственная история. Просто пока что она не готова её рассказать. На этом месте голос подавал Крис. Сидя на полу и листая какую-то свою «взрослую» книгу, он уточнял: — Мистер Арло, а какого роста была Микаса? Весила больше или меньше Эммы? Можно прикинуть, кто кого. — О, Крис, с нашей Эммой такие расчёты не работают. Я видел, как она бросала на лопатки мужчин в два раза тяжелее меня. Поверь, в этом деле знание принципов физики помогает куда больше, чем вес и рост. — Пффф, бред какой-то, — не выдерживал Браун, усердно делавший вид, что дремлет на кровати у противоположной стены гостиной, — Разве может мелкая девчонка перекинуть мужика? Ни за что не поверю. Конни тут же закатывала глаза и уже открывала рот, чтобы поспорить, но её опережал ласковый голос Арло: — Конечно, сейчас можешь и не верить. Но подрастешь и проверишь сам. Лет через семь станешь в два раза тяжелее Эммы и попросишь её показать мастер-класс. Результат тебя точно убедит. — Вот ещё, — бурчал Рой и отворачивался лицом к стене. А Конни уже вовсю кипела внутри: ей самой во что бы то ни стало хотелось бросить на лопатки этого грубого, вечно недовольного крети… Тут до уже взрослой Конни доходит. Ракурс, с которого подан рисунок, открывался как раз с его кровати. Неужели, всё это время, делая вид, что ему ни капельки не интересно, Рой всё же слушал и… смотрел? Подумать только — он нарисовал их всех как живых. Учёл каждую мелочь вплоть до причёсок и одежды, а сами позы… реальнее просто некуда. Напряжённая Эмма, вцепившаяся в кружку, улыбающийся Арло, сидящий вполоборота к любимой жене, Конни, болтающая ногами лёжа на спинке дивана, и слегка ссутулившийся увлечённый собственной книгой Крис — всё было именно так. Рой и вправду нарисовал прошлую жизнь. Вглядываясь в рисуночного Криса, Конни стискивает зубы: мысль о том, что его больше нет, до сих пор казалась какой-то нереальной, но сейчас… эти нарисованные плечи в клетчатой рубашке и старательно уложенные волосы вопят о чудовищной потере. А ведь этот рисунок — это всё, что у неё осталось в память о Крисе. И ни единой фотографии. От этого хочется выть. Смахивая слёзы с длинных ресниц, Конни наконец-то находит силы вчитаться в чёрные строчки, написанные рукой Роя для неё одной. Вглядываясь в полупечатные буквы, Конни вспоминает, как ещё полтора месяца назад эта самая рука посылала её на хуй через зеркало в ванной. А сейчас — подумать только — дарит ей кусочек прошлого сквозь «зеркало» альбомного листа. Слова, написанные Брауном, говорят о многом: Конни, Знаю, что всё разрушил. Знаю, что не смогу вернуть тебе Криса. Но за твоих родителей я ещё поборюсь. Дождись меня. Не уходи. Если вдруг не вернусь, знай: Я вас не сдавал. И вы были… лучшей семьёй на свете. Р.Б. На душе снова скребутся кошки: только что Конни хотела собственноручно пристрелить своего даже-не-брата, но после его слов к ней приходит осознание: Рой заслужил как минимум разговор. Перечитывая такие взрослые буквы, Конни тормозит на строчке «если вдруг не вернусь», ощущая волну мурашек, бегущих по рукам. Он задумал что-то страшное. — Рой?.. Ты здесь?.. — несмело зовёт Конни. Тишина в ответ больше не бесит. Она пугает. Отложив драгоценный рисунок на кровать, Конни поднимается на ноги. Оглядывая комнатушку ещё раз, замечает одежду знакомого серого цвета, сваленную на пол прямо у кровати. Должно быть, переоделся. На столе, помимо винтовки так и остались стоять две свечи, одна из которых солидно поубавилась в размерах стараниями Ника. Всеми силами отгоняя флешбеки, Конни ковыляет в гостиную. Зрелище, открывающееся там, сбивает с толку: весь пол у кресла усеян обрывками бумаги. Беглого взгляда достаточно, чтобы понять: это бывшие рисунки Роя. Да-да, невероятно, но именно эти теперь уже останки шедевров ещё недавно заставляли душу Конни замирать от трепета. Мне это совсем не нравится. Помимо чёрной брауновской спортивной сумки на кресле валяется только её розовый рюкзак. На кухне — вчерашний недоеденный завтрак и несколько окурков. С комом, застрявшим в горле, Конни медленно бредёт в подобие ванной комнаты, где также абсолютно пусто, да вдобавок стоит такая вонь, что её едва ли не выворачивает. Нужно… срочно… подышать!.. Как можно скорее добравшись до двери на задний двор, Конни неуклюже открывает щеколду левой рукой, даже не задумываясь о том, что это может быть опасно. Ей срочно нужен воздух, иначе… Замерев в дверном проёме, девушка в ужасе распахивает голубые глаза, а пульс подскакивает до просто немыслимой частоты, готовый растерзать её пулемётной очередью. То, что пугало ещё несколько минут назад, оказалось очередными «цветочками». Глядя на своего даже-не-брата, лежащего на земле у крыльца, окровавленного, изрезанного и скорее мёртвого, чем живого, Конни не может отделаться от душащей липким ужасом мысли: неужели теперь она действительно осталась совсем одна? — Р-рой?.. — тихий голос делает несмелую попытку. Пожалуйста, очнись. Скажи хоть что-нибудь!.. Живи!.. … С замиранием сердца Конни слышит в ответ… … лишь тишину. Не просто тишину — — а самую страшную тишину на свете.