Грехи наших отцов

При взгляде на окровавленное нечто, весьма отдалённо напоминающее Роя Брауна, невозможно не содрогнуться. Омерзение от его внешнего вида толкает Конни на самые решительные меры. Стянув с полки алюминиевую миску, девушка звонко ставит её на фанерное подобие стола: — Налей сюда воды, и побольше. Шмыгнув носом, Рой пожимает плечами и его чуть подрагивающие руки как-то очень уж не спеша наполняют миску. Затем, опустив канистру на пол, он замирает в ожидании дальнейших указаний. — Поставь стул у окна. Сядь лицом к свету.        Без лишних вопросов Браун со вздохом усаживается напротив окна.        — Шарф снимай. Футболку тоже.        Окровавленная белобрысая голова мгновенно оборачивается и тут же хмурится, замечая в руке Конни марлевую тряпку. До Брауна наконец-то доходит, что она собирается сделать.        — Брось. Я могу и сам…        — Ага, ну да. Вот только интересно, как? Видел тут хоть одно зеркало? — наблюдая за тем, как Рой нехотя разматывает останки любимого ею шарфа, Корнелия погружает марлю в прозрачную воду, — Ну и уделали тебя. Да тобой бы сейчас и титаны… побрезговали.        Последнее слово срывается на шёпот, вылетев прежде, чем Конни успевает осознать. До боли знакомая фраза тут же щемит сердце: именно так частенько говорила Эмма, отмывая с детей последствия их приключений. Стиснув зубы, чтобы не разрыдаться, девушка ждёт, когда уже-не-розовый шарф и футболка окажутся на полу, а затем размещается между Роем и окном таким образом, чтобы как можно меньше заслонять и без того неяркий свет.        Помогая себе израненной рукой, Леонхарт не без усилий ставит миску на тумбу, и, по всей видимости перехватив её вымученное движение взглядом, Браун внезапно выдыхает:        — Болит?..        Помедлив буквально пару секунд, Конни втягивает носом воздух и прищуривает голубые глаза, собираясь с силами для ядовитого плевка:        — А тебя, Браун, это ебать не должно.        До чего, до чего же приятно бросить ему в лицо те самые слова, которыми он сам частенько её отравлял. О, как много предстоит высказать этому мудаку, и эта фраза — это только начало.        Колючая обида буквально выворачивает душу, заставляя Конни приложить все силы, чтобы вновь не разрыдаться. Хватит уже: Браун и так сполна насладился её слезами в кабинете своего хозяина. Так что, отжимая тряпку, Конни сухо выдаёт: — Не утруждайся сочувствием. Ты и так постарался на славу.        В ответ её-даже-не-брат замирает. Его окровавленные плечи сутулятся под натиском чувства вины, а жёлтые глаза стыдливо упираются в пол.        Сукин сын всё понимает. Это хорошо.        Жаль, что ни рисунок, ни пристыженный вид не вернут утраченное, и уж, конечно, никак не повернут время вспять.        Оглядывая кровавую грязь, покрывающую практически каждый сантиметр тела идеального солдата, Леонхарт прикидывает, с чего бы начать его отмывать.        Нет, так не пойдёт. Нужно встать ближе.        Ощутимо пихнув Брауна в колено, Леонхарт заставляет того расставить ноги пошире, чтобы втиснуться аккурат между ними.        Запахи гари, крови и пота так и манят скривить губы. Но пришло время оставить капризную девчонку где-то там, на чудесном брауновском рисунке. Сегодня она — прокурор, адвокат и судья — а потому всеми силами будет сохранять невозмутимость.        Забавно, но, даже стоя на ногах, Конни Леонхарт едва ли выше сидящего Брауна: её подбородок находится на одном уровне с окровавленной переносицей, и при желании можно с лёгкостью смотреть в ещё недавно казавшиеся бесстыжими жёлтые глаза. Как бы старательно Рой их не отводил, столь близкая дистанция позволит различить малейший намёк на ложь.        Собравшись с духом, Леонхарт начинает допрос с самого главного:        — Не сдавал нас, значит?.. А кто тогда сдал? И зачем? — рука с мокрой тряпкой начинает смывать кровь с нахмуренного лба.        — Ланзо. Начал копать под меня, когда я… — морщась, Рой съёживает мощные плечи, замирая будто в спазме.        — Больно?.. — отпрянув, Конни в недоумении вглядывается в стиснувшего зубы Роя, — Ну даёшь, Браун: это же просто вода!        — Да похуй… Мне хоть спирт, хоть кислота. Не в этом дело…        — А в чём? — мокрая тряпка, так быстро окрасившая воду в миске красным, принимается за область пореза на брови, — Ты должен мне миллион ответов, Браун. А мы застряли на самом первом.        — Да знаю я… — вздыхает Рой, а затем так нетипично для себя восклицает, — Просто… как же там было хуёво! Сто раз пожалел, что к ним сунулся… Они сволочи, да я и сам не лучше… Хоть и пытался быть собой, но только выбесил их, и под меня стали копать. Ланзо пробил вас через школу, а может, как-то ещё. Я не спрашивал.        — Почему полковник сказал, что нас сдал ты?        — Могу только прикинуть. Считаю это проверкой на лояльность. Мне пришлось вести себя ровно так, как он хотел. Только при таком раскладе мы бы вместе вышли оттуда, — вздохнув, Браун глухо добавляет, — У тебя есть все причины меня ненавидеть. Клянусь: я вас не сдавал. А в остальном… знаю, что просто в край охуел и вас подставил. Я просто конченный мудак.        — Ещё какой, — процеживает Конни, и в комнате повисает тишина.        Пользуясь моментом, мучительные воспоминания о случившемся тут же накатывают на обоих, и напряжение Роя, кажется, доходит до предела: окровавленные пальцы впиваются в собственные бёдра, а сжатые чумазые скулы с лёгкостью пробили бы самый крепкий лёд.        Как же хочется высказать всё, что я думаю.        Ты виноват, ВИНОВАТ, ТЫСЯЧУ РАЗ во всём виноват!!!        Вот только… к чему это приведёт?        Молча оттирая кровь с лица человека, с каждой секундой всё более походящего на Роя Брауна, Конни Леонхарт в который раз переносится в прошлое. Прямиком в тот день, когда совсем ещё мелкий Рой поранил её щёку снежком.        Тогда она сотрясалась в рыданиях на коленях отца, который вместо того, чтобы сразу пресечь слёзы, дал ей выплакать всю обиду, крепко-крепко прижимая белокурую голову дочери к своей груди.        Дождавшись, пока рыдания превратятся во всхлипы, Арло Леонхарт вытер слёзы дочери носовым платком, приговаривая:        — Ничего, дочка, до свадьбы заживёт. А если нет, то я знаю одну девушку, которая со шрамом на щеке стала даже ещё красивее.        — К-как это?.. Как понять «красивее»?.. — голубые блюдца глаз Конни удивлённо расширились от неожиданного русла, в которое отец в очередной раз направлял свою мысль. Да, у Арло каждый раз легко получалось отвлекать её от слёз — этого не отнять.        — А вот так. Забавнее всего то, что этот шрам ей оставил юноша, которого она очень любила. И даже после этого её любовь ни капли не угасла.        — Ничего не понимаю… Хулиганам же надо давать сдачи, а не любить. Так говорит мама.        — Конни, детка… Иногда бывает так, что, казалось бы, хорошие люди не вполне владеют собой. На плохие поступки их толкают обстоятельства.        — Какие обстоятельства?.. Как понять «обстоятельства»?..        — Хм, как бы так попроще объяснить… Ну вот смотри, — потянувшись в сторону чайного столика, Арло поднёс к голубым глазам дочери фарфоровую чашку, расписанную птицами, сидящими на ветвях. Заглянув внутрь, Конни, как и предполагала, увидела там недопитый чай, на самом донышке.        — Конни, представь, что каждый человек на планете — это чашка. Все мы: и ты, и я, и мама — родились симпатичными чашечками. Только при рождении внутри нас ещё ни-че-го-шеньки не было. Обстоятельства — это то, что происходит с чашечками по мере взросления и всю нашу жизнь. Ведь чашки можно наполнить самыми разными вещами. Например, горячим молоком, после которого так приятно засыпать. А ещё — ароматным какао с корицей. Или вкуснейшим чаем, — прикрыв глаза, Арло с нескрываемым наслаждением втянул душистый аромат цветочного чая, в изобилии росшего недалеко от Андерматта.        — А теперь представь, что чашечку вместо греющих душу напитков не наполняют ничем. Или ещё хуже: непреодолимая сила или другие люди бросают её на пол, разбивая на осколки. Это и есть обстоятельства. Что-то, что ты не можешь контролировать. Выходит так, что треснутым и разбитым чашкам становится так больно, что они начинают бояться. Страх того, что их снова разобьют, заставляет их использовать свои осколки, чтобы первыми ранить других. Такие чашки режут и колют других не со зла. Это обстоятельства вынудили их защищаться, — вздохнув, Арло посмотрел в сторону кухни, где Эмма гремела посудой.         — Да, Конни, с такими людьми бывает трудно. Но помни: всем разбитым чашкам очень одиноко, и на самом деле глубоко внутри каждая из них очень хочет быть склеенной обратно.        — А как же их склеить?        — О, тут всё очень просто и одновременно сложно, — губы отца растянулись в печальной улыбке, — Думаю, их нужно всего лишь любить. И научиться прощать. Конечно, в первую очередь ты не должна давать в обиду себя. Но, вспоминая «уколы» разбитых чашек, относись к ним с пониманием. Безусловно, ты ни в чём не виновата и не заслуживаешь такого отношения. Тебе необязательно с ними общаться, если они приносят боль. Но, дочка, помни: ты всегда можешь попробовать поделиться с ними тем напитком, который есть в твоей самой чудесной чашечке на свете. Кто знает, может, в этом мире станет на одну склеенную чашку больше.?        — Па, а что налито в моей чашке? Чем это я могу поделиться?.. — совершенно серьёзно спросила Конни, сползая с колен отца.        — Ну уж точно не облепиховый сок, — засмеялся Арло, — Ты же его терпеть не можешь. Ну что, вернёшься в игру?        Кивнув на ходу, Конни помчалась обратно во двор, даже не подозревая, насколько слова отца определят всю её жизнь.        Она действительно снова и снова прощала Роя, усилием воли возвышая неприязнь до нейтралитета, но при попытках пойти ему навстречу хрупкий нейтралитет тут же падал обратно в бездну жгучего раздражения от этого упрямого осла.        Осла, которого жуть как хочется уколоть прямо сейчас. Да так, чтоб посильнее и желательно насквозь. В данный момент Конни точно знает, как размазать его по стенке. О, если она захочет, то с лёгкостью заставит его взять винтовку и вынести себе мозги через собственный рот.        Ужаснувшись своим мыслям, Конни вдруг осознаёт, что это путь в никуда. Оба они стоят на краю пропасти. И, что бы Рой не натворил, сейчас он искренне об этом сожалеет. Злобными словами ничего не исправить. Помогут только поступки. И Браун, как никто другой, на них способен. Надо только правильно его подтолкнуть.        — Рой, — Конни старается звучать как можно миролюбивее, — Пойми: после всего, что случилось, мне очень сложно тебя не винить, но сейчас я тебе верю. Перед тем, как делать какие-то выводы, я хочу разобраться в ситуации, чтобы понять, как нам действовать дальше. Расскажи всё, как есть. Хорошо?..        Осмелившись, Конни касается окровавленного лица в попытке его приподнять. Подчиняясь её пальцам, Браун покорно задирает копчёный подбородок и впервые встречает её взгляд.        — Угу, — глухо выдают его губы, а сразу за согласием следует очень странная фраза, — … у тебя его глаза. Давно я не видел их так близко.        От этих слов у Конни мурашки.        Пытаясь сбить ещё непонятные ей чувства, девушка начинает смывать кровь и копоть с брауновских щёк, задавая следующий вопрос:        — Отку… кхм, откуда им вообще стало известно, что мой отец — бывший Колоссальный титан и беглец с Парадиза? Как об этом узнал ты?        — Мне сказал оте… то есть мистер Браун. Он проговорился перед тем, как… — поколебавшись пару секунд, Рой всё решает быть откровенным, — … перед тем, как дать мне пиздюлей.        Брови Конни приподнимаются вверх сами собой: ей до смерти любопытно, что такого приключилось между Роем и его отцом, но этот вопрос подождёт, ведь сейчас нужно узнать главные вещи.        — А Ланге просто поставил меня перед фактом. Ланзо постарался: сперва вынюхал о твоих родителях в школе, потом наверняка пробил их по базам, где раз плюнуть найти информацию об их прошлом. Ну и смекнул, что к чему. Умник ебучий.        — Ясно. Сейчас, когда ты объяснил, мне стало чуть легче. Но вот твои слова… ну те, что ты сказал мне в лицо. Ты правда… нас ненавидишь? — как ни отрицай, а именно этот вопрос терзает Конни больше всего. И сейчас, даже с учётом невероятного рисунка, ей жизненно важно услышать опровержение.        Пожалуйста, скажи, что ты наш.        — Я… — отмытое стараниями Конни лицо вдруг заливается краской, — Знаю точно только одно. Ненавижу я только себя. Конни, я убил много людей. Вчера ночью я стрелял на поражение. Ведь это я… сжёг наш город. Я опозорил отца и предал вас. Из-за меня умер Крис. Этой ночью я хотел только одного — уничтожить каждого из ублюдков Ланге, включая полковника, и — клянусь — я был готов сдохнуть вместе с ними! Но… я даже этого не смог. Я слабак, Конни! Я чёртов… СЛАБАК!!!        После этих слов Рой Браун делает… немыслимое.        Пряча лицо в кровавых ладонях, он сгибается пополам, вынуждая Конни отступить назад, а затем начинает… рыдать. Поверить только: этот идеальный солдат ревёт словно мальчишка, наверняка сгорая от стыда, что снова хнычет на глазах у своей даже-не-сестры.        От этого непривычного зрелища у Конни перехватывает дыхание. Она цепенеет и… просто стоит. Вот уж к такому жизнь точно её не готовила. Ладно Крис, но чтобы Рой… да ещё так. А ведь он даже и не думает успокаиваться!        В конце концов сердце Конни не выдерживает. Сглотнув, она с некоторым страхом решается положить левую ладонь на сотрясающееся в рыданиях плечо, стараясь не задеть ножевую рану, уже успевшую порядком затянуться.        — Эй… — голос Конни дрожит, — …если что, никакой ты не слабак.        Эти слова заставляют красные от слёз глаза отпрянуть от израненных ладоней и снова вглядеться в голубизну глаз дочери Арло.        — Ты просто… сломанная чашка, — горько улыбаясь, шепчет та.        — Ч-чего?.. — лицо всхлипывающего Роя искажает недоумение, — Я — кто?..        — Чумазюка ты, вот кто, — вздыхает Леонхарт, меняя тему, — А я-то старалась… И ради чего? Чтобы ты снова извазюкался в крови?.. Ладно, начнём заново. Вылей эту воду во двор и налей новой. Осталось чуть-чуть оттереть лицо, а потом займёмся шеей. Смоем кровь с тела и обработаем раны. Логично, или я что-то упускаю?        — Вроде всё верно, — утирая слёзы, Рой встаёт со стула, снова возвышаясь над Конни, как раньше. Вот только теперь, заплаканный и раскрасневшийся, он как будто какой-то другой, — Я быстро.        Оставшейся в одиночестве Конни в голову тут же приходит странная мысль: только что она успокоила его точно так же, как когда-то её отец: просто сбила его с толку, пустив мысли совсем в другое русло.        Видать, семейный дар.        Рой не заставляет себя долго ждать. Вернувшись буквально через полминуты, он наливает в канистру новой воды и садится на прежнее место, задирая подбородок, чтобы позволить Конни смыть грязь и кровь с его шеи.        — Рой, наших родителей… правда казнят? — Конни с трудом даётся этот вопрос. Практически стопроцентная вероятность услышать утвердительный ответ наполняет душу липким страхом. Который лишь усиливается, когда она читает тревогу в жёлтых глазах.        — Да. В эту субботу, — решив ничего не утаивать, Рой говорит как есть, — Я знаю место казни. Но мне так и не удалось выяснить, где их держат прямо сейчас.        — Маму… тоже? Но её-то за что?..        — Подумай. Она попуталась с… то есть вышла замуж за национального врага. Отныне она предательница. Теперь, когда я ушёл, скорее всего её тоже казнят.        — А меня почему не казнили?.. Я же их дочь.        — Ага, щас. Хуй им за щеку, а не это.        — Ой, говоришь так, как будто от тебя что-то зависело. Хотя стоп… как вообще тебе позволили уйти вместе со мной?.. Рой, расскажи мне всё. Я всё ещё так мало знаю.        — Я… — Конни чувствует, что это тоже болезненный вопрос, но Браун всё же решается, — Я заключил сделку с Ланзо: я молчу и бездействую на вашем… «допросе», а он взамен даёт нам уйти.        — Раз так, то зачем ты туда вернулся?.. Ты же туда ходил этой ночью?        — Ага. Я сжёг этот сраный дом вместе со всеми чертями и ебучими трофеями. Предварительно всех убив. Вот только Ланге там не было.        — Вот как… — Конни сложно это как-то прокомментировать, — А зачем…        … зачем ты надел мой шарф?        — … зачем ты решил их всех убить? Разве это что-то изменит? Наши родители уже и так в плену, разве их судьба не решена на высочайшем уровне?        — Я… я не знаю. Мне хотелось сделать хоть что-то. Хотя бы выведать, где их держат, и отомстить Ланге за тебя. Но теперь всё произошедшее вообще не имеет смысла, потому что совсем скоро…        — Подожди, а Ник?! А как же Ник, он же остался в доме, он жив? Что произошло? Пожалуйста, расскажи…        Лицо и шея Брауна приведены в приемлемый вид, и девушка готова приняться за его руки. Вопрос о Нике заставляет Брауна задержать дыхание, и оцепенение рикошетит прямо в Конни, вынуждая замереть в ожидании самого страшного.        — Без понятия. Когда я поджигал дом, он был ещё жив. Но он как будто хотел сгореть. Кстати, именно он подсказал это место.        О боже…        Конни топит алую тряпку в кровавой воде и, отойдя от Брауна, в полном бессилии опускается на второй кухонный стул, прислоняясь затылком к стене.        Вот кретин… Так меня и не послушал… Всё-таки решил себя убить.        — И что же всё-таки произошло этой ночью? — Конни изо всех сил старается не выдавать отчаяния и не морщиться от боли в забинтованной руке, — Почему ты потерял слух? И что же… произойдёт «совсем скоро»? Я же не дала тебе договорить. Что ты имеешь в виду?..        Развернув стул к ней, Браун берёт тряпку из алюминиевой миски и сам принимается отмывать свои кровавые руки, начиная свой рассказ словами:        — Я сомневался, стоит ли тебе говорить. Но я просто… просто, блять, не вынесу тяжести этой информации в одиночку. Я доберусь до сути, но — обо всём по порядку.