Грехи наших отцов

Наскоро прибрав последствия ночи, Конни Леонхарт натягивает постиранную чёрную футболку и снова садится в центр кровати. Её ноги скрещены по-восточному, а серьёзный взгляд устремлён в пожелтевший разворот фотоальбома, который тяжёлой прохладой давит не только на бёдра, а на само сердце: вклеенные обрывки прошлой жизни, может, и те же самые, но вот Конни… … она сейчас совершенно другая. И голубые глаза не верят сами себе, буравя первое фото и проворачивая в мыслях горький вопрос: «Ну как же так вышло? Как же так?..» А ведь когда-то ещё невредимые руки в нетерпении пролистывали надоевшие первые фотокарточки вперёд: ей не терпелось поразглядывать свежие семейные снимки, где благодаря портативному фотоаппарату можно было рассмотреть куда больше всего интересного. Сейчас же, вглядываясь в двенадцать детских лиц, выстроившихся на самом первом снимке в два ряда, Конни вспоминает всех этих ребят. А заодно и то, что с ними стало. Двенадцать деревенских детей… Будущее когда-то обещало раскрасить эти серьёзные чёрно-белые лица во всевозможные краски предстоящего пути под названием «жизнь». Но, как обычно бывает, всё сложилось иначе, и… …многие из этих лиц так и останутся в памяти чёрно-белыми. Навсегда. День первой фотографии Конни помнит как наяву: тогда в честь деревенского праздника на центральную площадь пригласили городского фотографа, но по каким-то лишь ему ведомым причинам прибыл он слишком рано — за пару часов до начала гуляний — а потому его помощник как угорелый носился по дворам, зазывая детвору на групповое фото, пока фотограф не уехал обратно. Детей в Андерматте было в избытке, но желающие сползались столь медленно, что фотографировать порешили группами, чтобы не томить прибывших ожиданием всех остальных. Конни помнит, как от новости о прибытии фотографа у неё захватило дух, и, не медля ни секунды, они с Крисом наперегонки бросились на главную площадь. К слову, Криса заинтересовала скорее аппаратура, а не сам фотограф, но факт оставался фактом: оба они примчались едва ли не самыми первыми. С Роем вышло сложнее: только слова Арло о том, что Райнер Браун был бы рад фотографии сына, заставили мальчишку присоединиться к общей затее. Мало помалу собралась первая группа и, выстроившись в два ряда, детвора покорно замерла в ожидании волшебных слов: «Сейчас вылетит птичка». Конни помнит, как от этой фразы вытаращила глаза: такой уж она была фантазёркой, которой было вовсе невдомёк, что фраза могла быть неправдой. А что, фотоаппарат был весьма массивным и, если уж не фламинго, то хотя бы голубь вполне бы там поместился. И, спустя столько лет, глядя в огромные блюдца своих распахнутых глаз, взрослая Конни горько вздыхает: совсем скоро, после череды ярких вспышек и — кто бы мог подумать — ни единой птички, из этих блюдец польются горькие слёзы, виной которым, конечно же, он. — Крис… — дёргая названного брата за рукав, мямлила тогда шестилетняя Конни, глядя, как все расходятся, — …а где же птичка? Фотограф же сказал… — Конни, нет там никакой птички. Это просто фраза такая. Фотографы так говорят. Ну-у-у, я правда сам не знаю, почему, — почесал затылок Крис. В ожидании пока первая группа рассосётся, он то и дело поглядывал на фотографа, собираясь с духом к нему подойти. Очевидно ему не терпелось задать пару-тройку вопросов (а лучше с десяток), да вот смелости привлечь внимание не хватало. Не успела Конни осмыслить услышанное, как прямо у её уха раздался самодовольный голос: — А вот и нифига. Птичка там есть, а если не верите, спросите моего отца: у него есть друг фотограф. — Как там может быть «птичка»? — нахмурился Крис. Полнейшая чушь из уст названного брата заставила отвлечься от фотографа и сконцентрироваться на самом любимом деле на свете — споре, — Нет, учитывая объём аппарата, её, конечно, можно туда засунуть, но зачем? Вот объясни мне: какова в таком случае её функция? Ковыряясь в ухе, шестилетний Рой невозмутимо пожал плечами: — Был бы я фотографом, я бы тебе сказал… Повернувшись к своей даже-не-сестре, он внезапно прищурился и крайне серьёзно произнёс: — Чуешь, воняет тухлятиной? Птичка-то сдохла. Отвечаю, внутри коробки дохлая птица, и если не веришь, можем подождать, и, как старый хрыч отвлечётся, я её вскрою и докажу. Глаза Конни начали наполняться слезами, а тёмные брови Криса поползли вверх: — Ну что за чепуха? Ты и предлагаешь-то лишь оттого, что знаешь: фотограф тебя не подпустит и вскрыть коробку у тебя ни за что не полу… Перебивая Криса на полуслове, Рой что есть мочи заголосил: — Пти-чка сдо-хла, пти-чка сдо-хла, ла-ла-ла-ла-ла, птич-ка сдо-хла… фото-граф живо-дёр, ха-ха-ха-ха-ха! И, напевая эту противную песенку, он устремился прочь, оставляя за спиной зажавшего уши Криса и хватающую ртом воздух под стать рыбе Конни. Сама не зная почему, она вдруг действительно ощутила запах тухлятины и так ярко представила мёртвую птицу в чёрной коробке, что рыдала навзрыд всю дорогу до дома, где успокоил её лишь отец. Скользя взглядом по лицу мелкого хмурого Роя, стоящего самым левым в переднем ряду, Конни поражается: и как только этот тощий надменный сопляк успел так сильно измениться? Неужели чтобы Рой стал новым человеком, старому Крису всего лишь нужно было… … умереть? Спазм сжимает горло, и, не в силах сглотнуть тугой ком, Конни откладывает фотоальбом и встаёт за стаканом воды. Прохладная жидкость с трудом льётся внутрь, но её нужно выпить до дна. Выпить и наконец-то встретить чудовищный факт лицом к лицу: Криса больше нет, и остался он только на снимках. Где-то там, в их прошлой жизни, в которую не вернуться обратно. Пытаясь вспомнить, как умер её обожаемый названный брат, Конни отставляет опустевший стакан и инстинктивно сжимает своё горло. А ведь я даже не помню… не помню толком, как это случилось. Болевой шок и чудовищная слабость, охватившие тогда её изувеченное тело, оставили от жуткой сцены лишь смазанные воспоминания. Он, кажется, что-то страстно говорил… что-то про мир и про Ника и… кажется, именно Ланзо… да, это он приставил нож к его шее, а затем… а затем он просто… Не в силах справиться с позывом рвоты, Конни бросается в ванную, где, прокашлявшись, умывается ледяной водой. Чувствуя, как её потряхивает, она поднимается навстречу своему отражению и вглядывается в собственные воспалённые глаза. Пытаясь осознать реальность произошедшего, она подносит к зеркалу дрожащую руку и переводит взгляд на бинты, скрывающие её отрезанный палец. Нужно принять этот факт, Конни. Всё это действительно случилось. Случилось по-настоящему, и — если ты хочешь контролировать ситуацию — тебе нужно с этим смириться. Смириться с тем, что Криса больше нет. Решительно кивнув сама себе, Конни утирает слёзы и идёт обратно на кровать, где находит смелость как следует рассмотреть его: всеобщего любимца и самого красивого мальчишку Андерматта — девятилетнего Кристофа Гиммлера. На голову выше остальных и втрое серьёзнее, он стоит во втором ряду, прямо позади шестилетней Конни. Рано потерявший родителей и нашедший утешение в вечном поиске знаний, своей скромностью, простотой и готовностью помочь Крис с лёгкостью покорял как мальчишек, так и девчонок, и его даже не хотелось задирать. Никому, кроме Роя, конечно. Но брауновское «устранить соперника» многое расставило по местам, и, сравнивая на снимке названных братьев, Конни видит, что причин для зависти действительно было хоть отбавляй. Начать с того, что на первом фото Криса окружают десятилетние близняшки Лорейн — высокие, стройные да с длиннющими косами, толщине которых обзавидовались бы и конские хвосты. Влюблённые в Криса по уши, Аурели и Лейла Лорейн так соперничали из-за его внимания, что даже гулять их выпускали иной раз по отдельности. Не исключено, что вражда продолжалась бы до самого отъезда Леонхартов, вот только Лейлу изнасиловали и убили два года спустя после снимка. Убийцу быстро нашли: им оказался приезжий рабочий, что помогал с утеплением школы к зиме. Не в силах вынести тяжести потери, глава семейства оставил пост учителя, забрал оставшихся домочадцев и покинул деревню. В день их отъезда не злорадствовал даже Рой: семья близняшек была весьма обеспеченной, и они частенько пускали других деревенских ребят поиграть в своём саду, где, помимо дома на дереве и верёвочных качелей, имелось даже мини-поле для бейсбола, как магнитом притягивавшее ребятню. Увы, в покинутый дом въехала скучная пожилая пара, и вход на площадку отныне стал закрыт. Слева от тогда-ещё-живой Лейлы на фото стоит светловолосый и на тот момент восьмилетний Сэм Орсон. Конни плохо его помнит, ведь спустя неделю после фотографии Сэма нашли мёртвым на берегу горной речки. Его до безобразия разбухшее, некогда тощее синее тело лучше любого запрета научило не купаться в опасных водах, тем более без присутствия взрослых. Слева от Сэма и с самого края на фото — его приятель, кучерявый заика Билли Джойнер, извечно шатавшийся за другом молчаливой тенью. После смерти друга он долгое время не мог ни с кем подружиться и всё время торчал в мастерской своего отца, пока всё не изменил Крис. Они с Билли так здорово сблизились, что — будь Крис хоть немного свободней в эмоциях, он выл бы белугой в тот день, когда Леонхартам пришлось уезжать. Интересно, что с Билли сейчас? Наверняка так и работает механиком в Андерматте. Не думаю, что со своей стеснительностью он осмелился отправиться куда-нибудь ещё. И, разобравшись с ребятами повыше, Конни спускается на первый ряд, всматриваясь в лица некогда лучших подружек: коротко стриженную Ниссу Беккер и рыжеволосую Рэй Этвуд. Обе они на момент фотографии только пошли в первый класс и совсем не догадываются, что жизнь разлучит их буквально через несколько месяцев. У Ниссы, некогда бойкой и пробивной, скоро сгорит дом — и новогоднюю ночь она проведёт в доме Леонхартов, которые будут помогать тушить пожар. И всё бы ничего и всеобщими усилиями можно бы отстроить дом назад, да вот только в доме сгорели бабушка, мать и новорождённый братишка Ниссы в придачу. Убитый горем вдовец Беккер очень скоро сойдёт с ума и заберёт Ниссу в город. Увы, вместе они проживут недолго и, к сожалению, несчастливо: спустя примерно год со дня пожара Нисса скончается в приюте от развившейся на нервной почве болезни. Что касается Рэй Этвуд, то о её судьбе Конни ничего не знает. Она помнит лишь, что Рэй росла только с матерью и что после отъезда Ниссы та стала больше общаться с мальчишками, «интересуясь» ими в самых разных смыслах этого слова. Вовсе не исключено, что именно Рэй была одной из первых девиц, «поспособствовавших» столь скорому интимному взрослению Роя. Вздохнув от беззлобной мысли, что ну вот опять: всё снова сводится к нему, Конни переводит взгляд на трёх мальчишек, стоящих между ней и Брауном. Десятилетний Джимми, восьмилетний Джейк и пятилетний Джой Гоуды, все смуглые и низкорослые, были самой настоящей бандой местных поджигателей. Не было ни одной лавки, амбара или чердака, куда бы не проникли маленькие хулиганы в поисках чего-нибудь горючего. И если поначалу их вылазки были весьма «безобидны», то случай с поджогом сена на участке Беккеров (этот пожар и уничтожил дом Ниссы вместе с половиной семьи) сделал изгоями не только братьев, но и их неблагополучных родителей, заставив тех покинуть деревню после самосуда над старшим из братьев — Джимми. Ужаснувшись таким разным и таким скорым смертям, Конни пытается подсчитать, сколько из ребят с первого фото осталось в живых. Билли, Аурели, Рэй, Джейк, Джой, Рой и я. Правда, мы с Роем теперь уже под вопросом. Да и насчёт остальных я не уверена. Ещё раз вздохнув, Конни листает дальше, уже прекрасно зная, что её там ждёт. Конечно же, снимок родителей — в тот же день, на той же площади и в полный рост. Жадно вглядываясь в всё те же лица, сегодня Конни видит их совершенно по-другому. Теперь до неё доходит, почему её мать никогда не носила юбки. Подол — самая естественная женская вещь в деревне — никогда не был ей по душе. И, скрестив руки на груди, Эмма демонстративно не смотрит в кадр, своим взглядом выражая искреннее безразличие. Безразличие к своему виду да и к мнению окружающих заодно. Учитывая, что её мать когда-то была воином, теперь Конни этому отнюдь не удивлена. Что касается Арло, тот обнимает жену за талию и устало улыбается. «Устало»? Не-е-ет. Не просто «устало»… … а «устало», помноженное на бесконечность. Ага, именно так всегда и выглядел отец. Теперь-то Конни понятно, откуда в нём эта вселенская усталость. Ей всегда казалось, что он ведёт себя так, словно уже прожил целую жизнь… и, выходит, ох неспроста. Арло Леонхарт действительно прожил целую жизнь. И выжил-то каким-то лишь чудом. Выжил для того, чтобы начать с нуля. Чтобы отчаянно хвататься за любую работу в деревне: будь то помощь по хозяйству, ведение огорода, подспорье разнорабочим на стройке и даже подработка учителем в местной школе. Вглядываясь в вечно невыспавшиеся, но бесконечно тёплые глаза, Конни понимает, что злиться пока преждевременно. Что, как и в случае с Роем, ему нужно дать объясниться, ведь неспроста именно Арло Леонхарт был всеобщим любимцем деревни. Под стать Крису, лишь в поколении постарше, его любили так сильно, что он просто не мог быть плохим человеком. Начать с того, что именно Арло Леонхарт усердно помогал дедушке Криса в последние месяцы жизни. Именно он взял опеку над его внуком и справился с воспитанием (хотя бы одного) просто блестяще. Именно Арло Леонхарт помог родителям близняшек со строительством детской площадки, а затем, когда мистер Лорейн с горя не смог выходить в школу, именно Арло подменял его до того, как нашли нового учителя. И именно Арло хватило духу принести бездыханное тело Сэма Орсона, когда у его отца так сильно дрожали руки, что он не мог даже пить. Именно Арло подтолкнул Криса зайти в гости к Билли Джойнеру. Как оказалось, заикание никак не мешает тому, чтобы быть отличным слушателем, да и мастерская Джойнера старшего оказалась идеальным местом для всяческих совместных экспериментов. Что касается Беккеров, именно Арло Леонхарт усерднее всех тушил их дом и с огромным сочувствием приютил полумёртвую от горя Ниссу. Он изо всех сил старался вразумить её отца, но старания были тщетны. И, проводив сгорбившегося причитающего безумца, уводящего всхлипывающую дочь в никуда, руки Арло лишь сильнее обнимали Конни, а подрагивающий голос шептал бледной как смерть жене: «Я сделал всё, что мог Энн, я сделал всё, что мог…» А я-то думала, почему он так её называет… Горькая усмешка тут же сходит с уст Конни, ведь воспоминание о пожаре оживляет в памяти кое-что ещё. Те страшные пару недель после пожара, когда вся деревня ополчилась против алкоголиков Гоудов и их сыновей-поджигателей. Конни могла понять всеобщую ненависть и даже решительно стать частью неё, но вот Арло… к её огромному удивлению, он едва ли не единственным выступил в защиту поджигателей, умоляя соседей не идти во все тяжкие. Всё зашло настолько далеко, что едва ли не вылилось в уже леонхартовский конфликт со всей деревней, и спустя несколько бессонных ночей Корнелии всё чудовищным образом… сгладилось. На Джимми, старшего из сыновей, натравили собаку, и та загрызла его насмерть. Побоявшись схожей судьбы для оставшихся сыновей, Гоуды уехали. Напряжение испарилось, а Конни так до сих пор и не поняла, почему её отец до последнего так и не принял сторону большинства. Ох папа-папа. И почему ты никогда не ищешь лёгких путей?.. Закусив губу от напряжения, Конни листает альбом дальше и доходит до фотографии с велосипедом. Да уж, сейчас та эпопея вызывает лишь грустную улыбку, но тогда… тогда уже девятилетняя Конни за велосипед продала бы душу. На всю деревню их было три: один — у близняшек, другой — у сына главы деревни, с которым в силу возраста они не общались, а третий… третий стоял в деревенском магазине в ожидании, когда его купят. Тогда уже девятилетний Рой первым увидел его и захотел: тёмно-красный, тяжёлый и массивный, велосипед явно был ему не по возрасту, но, пусть и не доставая до сиденья, на нём вполне можно было кататься. Как и следовало ожидать, одержимость Роя тут же передалась Конни, и — о, сколько же часов и дней они провели, споря, кому из них должен достаться велик! Зная, что у семьи всё равно нет денег, их споры длились бы месяцы и даже годы, если бы не посылка от Райнера Брауна, после которой — вуаля — и новенький велосипед стоял у них на пороге. Совершенно равнодушный к быстрой езде Крис просто измусолил замерами каждую деталь велосипеда, протестировал максимальную и минимально допустимую скорость в разных погодных условиях и быстро остыл. Но Конни и Рой стояли за него насмерть. Они ссорились даже из-за названия: Конни хотелось назвать его «Рубин», а Рой упрямо звал его дурацким «Кирпич». Ссоры продолжались бы вечно, если бы не Эмма, сытая по горло их криками, не развела бы их однажды за уши, чётко наказав: Конни катается по нечётным дням, Рой — по чётным. По воскресеньям «Рубиновый Кирпич» отдыхает. Горящие красные уши и суровый тон матери заставили покорно принять условия, и это определённо спасло ситуацию. Вот только надо ж было фотографу приехать в субботу, в день, когда на велосипеде должен был кататься Рой. «Ну почему именно сегодня? Мне же так сильно хочется с ним сфотографироваться…» — в отчаянии думала Конни, со всех ног мчась на площадь, где Рой и так собрал ворох детей велосипедом. Примчавшись на место, она заметила, что фотосессия уже началась, и Конни пробилась сквозь толпу людей к своему даже-не-брату: — Рой! А дашь мне, пожалуйста, тоже сфотографироваться с Ру… ла-адно, с Кирпичом? Хотя бы разок, можно? — Не-а, — ухмылялся Браун, вырулив из очереди и наворачивая вокруг неё опасно тесные круги, явно красуясь перед остальными, — Сегодня суббота, и велик мой. Так что отвали. — Но мне же только ради фотографии! Я только сфотографируюсь и сразу тебе его отдам. Или мы можем сфотографироваться вместе. Ну чего ты, а?.. — Я сказал отвянь. Попроси Гиммлера, пусть станет на четвереньки и тебя покатает. Будет тебе велик, — под гогот прочих мальчишек, с восхищением провожающих Брауна взглядом, он проехал в самое начало очереди, предлагая стоящему там подростку, — Пирс, пусти меня в свою очередь. За это я дам тебе сфоткаться с моим великом. — Твоим великом?! А ничего, что он общий, ты… хвастливый дурак?! — яростно сжав кулаки, Конни просто глазам своим не верила: он готов воспользоваться мальчишкой, с которым они даже не дружат, лишь бы её подразнить. Это было настолько нечестно, что… — Я всё тебе сказал. Отвянь, малявка. Чувствуя, как дрожит её подбородок, Конни схватила первый попавшийся камень и уже замахнулась, чтобы больно запустить по его ноге, как на её плечо упала чья-то ладонь. — Не обращай на него внимания. Мы сделаем тебе фотографию получше. Вздрогнув и обернувшись, Конни просто не поверила своим глазам: перед ней стояли улыбающийся Крис и загорелый Билли, руки которого сжимали руль хоть и потрёпанного, но всё же… мопеда. — Помнишь о секретном проекте, над которым мы работали? — спросил Крис, кивая в сторону друга, — Так вот, он готов. Знакомься, это Шершень. — Ух ты-ы-ы… — восхищению девчонки не было предела, — А разве вам можно кататься? На мопеде же можно с двенадцати, а вам только одиннадцать, папа не разрешит. Тепло улыбаясь, Крис хлопнул Билли по плечу: — Можно. Двенадцать мне совсем скоро. Плюс, мы обещали, что будем аккуратно, к тому же у нас есть шлемы. Но для фотографии они необязательны. Пошли в очередь, Конни, мы тебя тоже сфоткаем. Заметив, что Рой не сводит с них глаз и вот-вот лопнет от зависти, Конни победоносно ухмыльнулась и стала продвигаться вместе с ребятами в конец очереди, но их тут же облепил народ: — Ничего себе, мопед! — Он на ходу? А можно сфотографироваться? — А можно потом прокатиться? — Билл, покатай меня, пожалуйста! — А я хочу с Крисом! Можно же? Ну пожалуйста… Постепенно вся очередь перетекла к Крису и Биллу, оставляя перекошенного от злости Роя в совершенном одиночестве. Таким он и остался на фотографии: недовольным мальчишкой с чумазым носом, изо всех сил старающимся не разреветься, ведь он сжимает руль вовсе не такого уж и крутого велосипеда. Листая дальше, Конни доходит и до фотографий с мопедом: вот она ликующе сидит на нём, сперва в шлеме, а затем без, а вот она стоит с Крисом, а вот и Крис рядом с Билли, вместе и поодиночке. К сожалению, мопед побыл «звездой» деревни недолго, примерно полгода до зимы, а потом к весне кто-то украл колесо (и кто бы это мог быть?..) и за неимением запчастей о нём все позабыли. А что касается Билли, то… Вспоминая их нежную дружбу с Крисом и как часто Гиммлер стремился к нему в мастерскую, намереваясь воплотить проекты из своих книг, сейчас Конни задаётся вопросом: А не мог ли Билли быть тем, в кого Крис впервые… влюбился? Да, Билли заикался и в детстве был очень щуплым, но, взрослея, он быстрее сверстников оброс юношеской мускулатурой, его загорелые плечи раздались, а умелые руки так ловко обращались с любым инструментом, что вызывали сплошь восхищение. Курчавые русые волосы, россыпь веснушек на носу и светлые ресницы, обрамляющие зелёные под стать листве глаза, превратили его в весьма привлекательного парня. Да и молчаливость только добавляла ему шарма. Насколько помнит Конни, Билли Джойнер вовсе не фанател от книг, но присутствие смышлёного и безусловно притягательного Криса было явно ему по душе, так что вплоть до самого переезда они частенько тусовались вместе зачастую просто молча: Крис читал, в то время как Билли что-то ремонтировал или вырезал по дереву. Вспомнив грусть, надолго омрачившую лицо Криса после отъезда, то ли от осознания, что в городе всё гораздо сложнее, то ли от тоски по Билли, Конни листает дальше, и действительно — абсолютно на каждой фотографии взрослеющий выглядит Крис всё серьёзней и печальней. Оторванный от природы и непринуждённой жизни, он, наконец, получил доступ к знаниям. Но… какой ценой? Отдавшись вороху мыслей и переосмыслений, Конни неспеша доходит до конца заполненной части альбома, где дрогнувшее сердце замечает рисунок Роя, аккуратно вложенный меж пустующих страниц. Намереваясь перед уходом попросить у Клаудии клей и вклеить рисунок навсегда, Конни на автомате листает пустые страницы дальше и, каково же её удивление, когда практически в самом конце она натыкается на неё… … на ту самую фотографию Ника. И где только Рой её откопал?.. Хотя, если вспомнить хорошенько, он так и не отдал её Крису: видимо, дожидался, пока тот начнёт его умолять вернуть её обратно. Омерзительный день проплывает в памяти, вот только с одной деталью: если раньше она видела фото лишь мельком, то сейчас… сейчас Конни может рассмотреть королевское лицо как следует. Вглядываясь в до боли знакомые серые глаза, влажно взирающие с фотографии, Конни ощущает волну мурашек, приподнимающих волоски по всему её телу. Магическое притяжение глаз Николаса Райсса одновременно обещает отправить на небеса, но в то же время оно как будто… как будто тянет упасть в бездну. Даже сейчас. Даже её. Хоть они и были знакомы каких-то пару дней. А что касается Криса, то… если уж ему было чертовски сложно уехать от очаровательно-простого зеленоглазого Билли, то… оторваться от безумно сложного и дико притягательного Ника должно было быть и вовсе… …невыносимо. Чем дольше Конни смотрит на фотографию, тем сильнее учащается её пульс, а тело охватывает мелкая дрожь. Неужели… неужели до неё наконец доходит? С каким-то новым, ещё неведомым ранее чувством, Конни горько сжимает губы и медленно откладывает портрет Ника на кровать. Затем она закрывает альбом, и, по тому, как она прижимает его к груди, игнорируя выложенную фотокарточку, становится понятно: Фотографии Ника там не место. Внезапно глаза Конни прищуриваются, устремляясь на тикающие королевские часы, а в белокурой голове вырисовывается уже очевидная, но от этого не менее болезненная истина: Не-е-ет. Это не Ланге убил Криса. И вовсе не Ланзо. И даже не Рой. Криса… Криса убил Ник. … — Конни? Ты давно проснулась? Я как всегда проспала до обеда. А где Альдо? Сонный голос за спиной заставляет Конни вздрогнуть, и она тут же накрывает фотоальбом и фотокарточку одеялом, а сама подрывается на ноги, чтобы ответить заспанной Клаудии. Однако только она открывает рот, чтобы что-нибудь соврать, из прихожей доносится голос: — Нет никакого Альдо, Клаудия. Есть только Рой. Выйди сюда. Нам надо поговорить. Желая провалиться сквозь землю, лишь бы не слышать этот разговор, Конни отчаянно ищет, куда бы спрятаться. На глаза попадается только балкон, но, прежде чем она успевает сделать хотя бы шаг в его сторону, горячая ладонь Клаудии тянет её за собой, а до ушей доносится умоляющий шёпот: — Боже, как же мне не нравится, когда он говорит вот так! Пожалуйста, пойдём со мной, мне так нужна твоя поддержка… И надо бы соврать о плохом самочувствии или вырваться на балкон, но… отчего-то ватные ноги послушно бредут за хозяйкой дома. Бредут туда, где для Конни всё началось, но для Клаудии… … всё скоро закончится. И зная, как хорош бывает Рой Браун, как страстно он целуется, как крепко он обнимает, как очаровывает словами и с какой готовностью отдаёт всего себя, Конни впервые в жизни становится искренне жаль. Жаль, что Рой оказался не таким мудаком, каким он казался раньше. Ведь тогда с ним было бы так легко расставаться.