Городской

— Какой кошмар… — с мертвецким ужасом Даша прижала пальцы к губам, почти полностью копируя жест Лерки, сбежавшей с места преступления в тот день. — Думаешь, она могла увидеть то, как вы… — Не могла, а увидела, — подытожил я, поглядывая в чернеющие изгибы деревьев за окном. В этой забытой Богом местности поезд делал остановку на две-три минуты, позволяя заскучавшим от динамики пассажирам попялиться в застывший зимний пейзаж. — Я тогда почти сразу выбежал из туалета, вообще не смотря на Сидоренко. Просто вылетел и тут же ринулся искать Леру в толпе. Не нашел, но подоспевший Вован сообщил, что та срочно уехала домой — её, мол, мать на машине забрала. — И Вову не смутил… твой внешний вид? — удивилась моя попутчица, на что я, скривившись, махнул рукой. — Он же не знал, чья кровь на моих губах. Думал, мне прилетело от Арсения. Да и пофиг на его мнение уже, если честно. Суть-то в чем: домой от школы я бежал, как угорелый, умылся, тут же в комнату заскочил, стараясь не привлекать внимания, — рассказывал я, освежая события в памяти, — чтобы к инету как можно быстрее подключиться и Лере написать. Во-от, — мое лицо озарилось догадкой, — могу даже переписку ту показать, секунду… Интернета в этой глуши поймать не удалось, чтобы прогрузить мессенджер. Тогда я просто донес до Даши главную суть беседы: после часовой переписки Лера пообещала, что никому ничего не расскажет.

***

С Леркой вчера мы действительно переписывались около часа. Первые пятнадцать минут ушли на то, чтобы понять, что именно она успела заметить в тот вечер. «Я очень хочу верить, что вы с новеньким не сосались в школьном толчке, иначе это просто пиздец», — справедливо заключила она. Что я мог ей ответить? Стыд угнетал меня неподъемной бетонной плитой у груди. Я почти полностью протрезвел, а чем яснее понимаешь, что случилось, тем сильнее хочется снова нажраться в стельку и с разбега въебаться головой о стену. Желательно насмерть. Я в душе не ебал, какая гомосяцкая вошь меня укусила, раз я позволил случиться чему-то… такому. Но все же позволил — это я понимал как дважды два, закручиваясь в бесконечный цикл самокопаний. Хотелось содрать кожу на чьем-нибудь лице, лишь бы не чувствовать это вяжуще-сосущее копошение в легких. «Нормально скажи, блин, что ты видела?» — я предпринял очередную попытку достучаться до Булгаковой. «Ну-у-у… как тебе сказать… Как ты притянул городского за руки, поднял на себя так страстно, что я аж прям офигела, а потом твою рожу наполовину в крови». «Охуеть». «Ну да, то еще зрелище)» Я скривился, беспомощно опуская руки вместе с телефоном на кровать. Как выкарабкаться из этого пиздеца?! Думай, думай… Не могу сказать, что Лерка славилась болтливостью или хоть раз крысила по отношению к кому-то, нет. Но я, прекрасно осознавая, какого дерьма закинул ей за шиворот, отшив ее, допускал вероятность мести со стороны Булгаковой. «Лер». «Что». «Ты собираешься кому-то рассказывать об этом?» Прочитала она сразу же, а ответила только через одиннадцать минут. Охуеть каких долгих одиннадцать минут. Выгрузила полотно на пол-экрана и вышла из сети с концами. «Жень, я вообще не шарю, что стоит делать в таких случаях… типа, ты знаешь, как долго я бесилась с твоего мудачевского (мудачьего?) поведения, и сейчас мне по идее должно стать легче от мысли, что ты… ну, по мальчикам?? Наверное, должно, может быть, чуть позже правда станет, но сейчас мне нужно просто побыть одной и все это переварить. В отличие от тебя, похуиста херова, я думаю о других. Сейчас точно не то время, когда нужно вываливать случившееся напоказ. Даже интересно, как ты будешь выкручиваться из сложившейся ситуации, но я тебе ни мешать, ни помогать не собираюсь, учти. У меня своих проблем навалом, знаешь ли. Ну вдруг, может, тебе все-таки интересно)) Желаю настолько спокойной ночи, какая только может быть после внезапного каминг аута по пьяни». Я включил авиарежим на телефоне и отбросил его нахуй от себя. Зарылся под одеяло, прижал голову подушкой, стиснул наволочку в зубах и протяжно завыл. Не помню, плакал ли, но плакать хотелось. Уснул я за полночь: внезапно и с ощущением того, что на моих губах все еще густела кровь.

***

Следующий день был официальным выходным, поэтому дрых я, наверное, до обеда, ближе к концу сна путаясь в ускользающих образах. Там было и неровное дыхание Арсения, скулящего мне в губы. Были его руки, поначалу сопротивляющиеся, а потом обвисшие в воздухе и нежно опущенные мне на таз. Я помнил, как аромат его шампуня за какие-то доли секунд стал в разы роднее, как приятной тяжестью Городской наваливался на мою грудную клетку, как я опускал руки на его футболку и жадно проводил языком по ранке на губе. В голове всплывала каждая мелочь, вплоть до угла наклона его шеи относительно земли, но ровно до того момента, как моя память низвергла на свет то, о чем я напрочь забыл еще в детстве. Я маленький — я понимаю это по тому, каким высоким кажется мне широкий каштан, раскинувшийся в центре детской площадки садика. Зимой в Норильске холодно, летом — душно, воздух пахнет копотью, и только блеклая тень дерева смогла бы защитить меня от духоты и жара воздуха вокруг. Лопатка и ведерко остались млеть в песочнице под мелким диском солнца. Вокруг меня разбросаны каштаны в зеленых колючих мундирах, некоторые из них уже разделись, также не выдержав напора погоды, и теперь валялись бордовыми точками вокруг меня. Я — маленький и сам по себе, хотя обычно в компании. Я формально один, ведь знаю, что скоро сюда — в тайное место встречи — придет Димка. Худощавый, неразговорчивый, с блестящими карими глазами, уже чуть подернутыми усталыми синяками снизу. Я жду его так, что даже злюсь — пинаю ногой каштан в сторону большой деревянной статуи оленя, из-за которой и выглядывает Димка. В шортах таких нелепых, синих, на размер больше, потому что от старшего брата. В футболке с бакуганами, покрытый тенистыми пятнами, остающимися от листьев каштана. Довольный, потому что пришел ко мне, а я чуть менее злой, потому что пришел он. Свой детский голос я не помню. Даже не знаю слов, которые говорил Димке под кроной каштана — это что-то настолько ребяческое и детское, что мозг в моем нынешнем повзрослевшем состоянии просто не способен понять этот язык. Но я помню, что смело беру Димку за руку, а он вроде и не против, будто не замечает, и мне становится хорошо. Хочется смотреть на него — пока он стоит рядом, уставившись вдаль; пока играет в песке, терпеливо выстраивая пасочки, которые время от времени случайно ломает Кирюха; пока сидит на лавочке рядом с воспитательницей, семеня ногами в воздухе. Смотреть и улыбаться хочется, примерно так же, как мне взрослому смотреть порой хотелось на Арсения. На Арсения… Я открываю глаза и вскакиваю на кровати, глотая спертый воздух комнаты, как рыба, выброшенная на берег. Утренние блики морозного солнца светят прямо в лицо — жалюзи открыты, а я снова восемнадцатилетний придурок, который проснулся в своей постели еще большим пидором, чем Пидоренко. За окном о терку облаков мелко крошится снег, осыпаясь на промерзлую землю и серые умирающие дома. В комнате все как прежде: шкаф, ковер с глубоким ворсом — проклинаемый моей ленивой по отношению к уборке натурой, компьютерный стол справа от кровати (но без компьютера — такая вот ирония жизни). Все осталось пугающе прежним, будто я ждал, что после вчерашнего обои в комнате окрасятся в приторно розовый, а на стенах появятся плакаты с накаченными мужиками. Хер знает, что именно должно было измениться, но постоянство реальности пугало. Словно и я существенно никак не поменялся, словно сама комната оправдывала меня, мол, все будет как раньше — бери пылесос и хуячь ворс в ковре до посинения, если не веришь. Что я несу?.. Все будет как раньше, ага… Ладно, может, я и петух, но точно не на все сто — я как минимум полупокер. Потому что с Леркой сосался. И тут уже началось нечто странное — я пытался внушить себе, что Булгакова нравилась мне на самом деле. Та мысль, которую я, в общем-то, на хую вертел, обмозговав раз двести, снова вернулась в топ моих рассуждений, потеснив вопрос того, почему старики любят рассуждать о смерти. Внушить пытался секунд десять. Не получалось. Потому что я знал как на духу, что Лера никогда меня не привлекала: ни характером, ни внешкой, ни чем бы то ни было еще. И еще это воспоминание с Димкой, который вроде как нашинский — самый хмурый из компании, но все-таки другой и незнакомый… — Женя, ты встал? — раздался женский голос за дверью. Образы Лерки и Арсения размылись в моей голове, а потом и вовсе исчезли, утягивая за собой в небытие и широкий каштан, и пасочки, и блестящие карие глаза Димона. — Нет, пятый сон вижу, — привычно грубо ответил я, сжав левой рукой разваливавшуюся от похмельной боли и воспоминаний голову. — Я ушла по делам, завтрак на столе, — сообщила мать. — Отца пока лучше не трогай. У него вчера был плохой день, — напоследок посоветовала женщина и, судя по характерному щелчку, скрылась за входными дверьми. А я подумал, что еще бы посоревновался с Игорем в наиболее паршиво проведенном дне.

***

После завтрака в виде подгоревшей яичницы и приведения себя в относительный порядок (помыл в душе голову и липкое тело, почему-то стесняясь трогать себя там), я переоделся в домашнее, прислушался к крикам телевизора в спальне родителей и отправился к себе. Шел я в комнату с замиранием сердца, потому что знал, какие эксперименты придумал, пока полоскался в прохладной, чуть ржавой воде. Просмотр порно. Самого разного: от худощавых азиаток и милф до геев всех сортов — накаченных, худых, светлых, темных, старых и не очень, блять, да я был готов каждый ролик посмотреть, чтобы вытравить из головы отвратительное чувство потерянности и неопределенности. Я ведь прежде всего ученый на хую верченый — не без иронии сделал я вывод о себе самом. И потому достучаться до истины — моя задача. После вчерашней дискотеки и сегодняшнего утреннего открытия я казался себе самым незнакомым человеком на этом свете (такое вроде как деперсонализацией называется), и это ощущение привносило в мое существование невыносимый дискомфорт. Еще и Дима. Сука… как ему теперь в глаза-то смотреть? Перед тем, как подключить наушники, вырубить авиарежим и забить в поиске телефона фантастическую пошлость, я решил еще разок покопаться в воспоминаниях, дабы найти там хоть малейшее доказательство если не своей гетеросексуальности, то хотя бы бисексуальности. Нравились ли мне девчонки? Спорно. Вроде Маша во дворе ничего такая была, импонировала мне своим вечным спокойствием лет до двенадцати, пока у нее не начался переходный возраст. Вспомнил, что активные девочки меня бесили (если быть совсем честным — даже немного пугали). Вспомнил, что раньше, когда дрочил на порно, никогда не обращал внимания на сиськи. Приплыли, что называется. Но я дал себе шанс, подавив вновь возникшее желание разодрать кого-нибудь на куски от бессилия. Начнем с чего-нибудь легкого, прям как в каком-нибудь челлендже из тиктока. «Гетеро, если встанет». — А что, звучит. Первым попалось какое-то студийное, американское. Белая женщина и темнокожий парень, кожаный красный диван в центре комнаты со светлым паркетом. Принципиально ничего нового, и я в нетерпении прислушался к позывам своего тела, переводя взгляд то на девушку, то на мужчину. Реакция была, но не сказать чтоб прям «ого-го», скорее «ай-ай-ай», потому что я слишком нервничал, поставив на кон челленжда свою ориентацию и, возможно, зад. Мельком просмотрев еще пару-тройку роликов со схожим сюжетом, я заключил, что без дополнительных стимуляций нужного эффекта не достигнуть. Все это, конечно, классно и заводит, но не на полную мощность. Перекрестился, сам не понимая зачем, и пошел в раздел «геи». Сразу же напрягся, потому что смотрел я такое впервые, а превьюшки у видосов уже нехило так спойлерили по части содержания, но все же я остановил выбор на каком-то домашнем видео со студентом. Просто выглядело оно как-то ненавязчиво, плюс глаза у чуваков были заблюрены и мне не пришлось бы всматриваться в их лица. Жму плей и наблюдаю классическое начало: поцелуи, поглаживания, постепенное раздевание друг друга. Корчусь, потому что вижу что-то неправильное, запрещенное. Один паренек молодой и подтянутый, другой явно постарше, с мерзкими кучерявыми волосами на груди. Отвратительно, на такое точно не встанет, думаю я и перевожу взгляд на относительно симпатичного парня, закинувшего руки на шею товарища. Ластится к нему, как котяра, стонет, в спине выгибается, на что у меня слабо ёкает где-то в паху, но смотреть дольше наносекунды все равно тошно. Перематываю на середину и изумленно поджимаю губы: парнишка-то долго без дела не сидел и теперь скачет на мужчине так, что аж яйца подпрыгивают — зрелищно, но все еще мерзко, процесс явно вызывает неприязнь. Ставлю на паузу и, дабы не лицезреть стоп-кадр с позой-наездником, мотаю на начало с неловкими и уж совсем наигранными ласками. Выдыхаю. А потом опять настораживаюсь — я, выходит, асексуален, или что? Размышления прерывает неожиданно всплывший звонок от Антона. Причем неожиданно настолько, что я аж с перепугу накинул на колени и живот одеяло, сжимая телефон в руках, будто Тоха лично застал меня за непотребствами. Трубку не беру — сбрасываю, и на экране снова вижу по-кошачьи изогнувшегося парня. В чем дело? Почему вчера я, блять, чуть штаны себе не порвал спереди, а сегодня нос ворочу? Может, все обойдется? Может, просто гормоны так шалят, хуй их знает. И почти сразу нахожу то главное отличие обстоятельств: никто в кадре не похож на Арсения. Вчера он был — весь такой из себя танцующий и дерзкий, а сегодня его уже нет. Мои щеки щиплет от притока крови, а дыхание учащается, когда в неконтролируемом порыве воображения я представил, как Арсений может так же пластично прогибаться в спине, играя лопатками под кожей, и заводить руки за чужую шею, подставляясь под поцелуй. И как назло я помнил, как выглядят его ключицы, чтобы мгновенно визуализировать их в фантазии, в которой я ненароком занял место волосатого мужика. Низ живота тут же свело, и я поспешил закрыть все вкладки браузера. Старался думать о чем-то отвлеченном, может быть — даже забавном, но ничего нелепее и бредовее, чем «арсексуальность» придумать я так и не смог. Позже почти одновременно произошло сразу несколько событий. Домой вернулась мать и с порога засеменила в сторону спальни. Судя по времени, проведённому ей в коридоре, она даже не раздевалась. Вскоре Вовка прислал сообщение: «Мне нужно тебе кое-что сказать. Лично», — а затем я услышал недовольное бурчание отца, вот-вот грозившее перерасти в ор. Пообедать я решил позднее, дабы не пересекаться с Игорем на кухне.

***

— Евгений, спину не сутуль, горбатым будешь, — наставляла меня мать, усаживаясь за небольшой прямоугольный столик. На жухлой, местами протертой синей скатерти покоилось шесть тарелок в цветочек: в одной была навалена толченка, в другой — аккуратно сложена жареная рыба, мойва вроде бы. Еще одно блюдце было наполнено нарезанными огурцами и помидорами, остальные три посудины были как бы для семейного застолья: мне, маме и отцу. Для них двоих — ужин, для меня — обед, однако наедимся одним и тем же, зачем-то отметил я. — Да мне как-то пофиг, каким я буду, — запоздало и по инерции отвечаю, пытаясь абстрагироваться от открытия нового вида ориентации тремя часами ранее. — В гробу все гниют одинаково. — Женя! — испуганно запричитала мать, роняя с вилки кусочек мойвы. Хитрый Васька, все это время карауливший хозяйку, тут же воспользовался ее нерасторопностью и подобрал рыбу с пола. — Разве можно так говорить?! Да еще и при старших! Батя все это время сидел напротив, равнодушно молчал и набивал рот пюрешкой, пачкая ее кусочками чуть седую бороду. — А кто и когда сказал, что нельзя? — я решил продавить тему дальше из чистого упрямства, ну и чтобы посмотреть, как Игорь будет злиться, трясся бородой и раскидывая куски картошки по кухне. Но ни мать, ни отец никак не отреагировали на мой пассаж, и, решив, что ужин пройдет по обыкновению скучно, я начал выбирать из лежащих на тарелке рыб самую крупную и толстую — типа чтоб с икрой была. Тяну руку к очередной мойве — самой приличной в тарелке, — и тут Игорь разражается беспричинно гневной тирадой. — Хули руками рыбу мацаешь?! Я знал, что покладистостью не отличаюсь, но того, что батя так агрессивно отреагирует на выбор ебучей мойвы, точно не ожидал, потому так и замер с вытянутой к тарелке рукой. — Я вопрос задал, — не унимался он, пока мать сидела рядом и молча выжидала конца. — Если так сделаю, нормально, по-твоему, будет?! Шокированный, я наблюдаю, как толстые, сальные, насквозь пропахшие сигаретным дымом пальцы Игоря стремительно опускаются в мою тарелку и мусолят картошку. Мою картошку, выложенную из общей тары. — Вот и мне, бляха-муха, тоже неприятно… Дерьмо, а не сын… Сковывающая ошарашенность спала, в носу, уголках глаз и в глотке защекотала обида. — Сам жри эту обмызганную картошку! Грязная половина пюре из моей тарелки ловко переместилась в его, придавив собой пару рыбешек. — Ах ты ж… — Игорь… — с опозданием вмешалась мать. С опозданием — потому что тарелка бати уже пролетела мимо моей головы, чуть не задев левое ухо, а потом врезалась в холодильник, разбившись на несколько острых белых осколков и раскидав по всей кухне толченку и жареную мойву (на радость Ваське). — Беги-беги, выблядок! Все равно потом вернешься, чтобы убрать, понял меня?! Ему я, само собой, не ответил. Как можно скорее свалил из кухни в комнату, закрываясь от криков, материнских слез, довольного, как слон, Васьки и от необходимости делить с этими людьми общий воздух.

***

Уже перед самым сном решаю зайти в вк, чтобы ответить Вовану. «Что за новость? Когда встретимся?» — И затем, лишь немного промедлив, открываю страницу Арсения — в сети он, к слову, не был со вчерашнего дня. Как призрак из прошлой жизни, ей-богу, будто и случилось всё около сотни лет назад. И знаете, что странно: если комната моя и мир вокруг остались прежними, то фотографии на странице Сидоренко выглядели совершенно иначе. Движения с фоток будто анимировались в моей голове: танцевали, улыбались, тихо дышали и иногда с печальной тоской смотрели вдаль (просто магия вне Хогвартса — охуеть не встать). В целом, я мог предположить, как парень двигается, чтобы мысленно оживить фотки с танцевальных фестивалей, но как я сумел воссоздать его улыбку и как я понял, что, смотря на Москва-реку, он грустит — оставалось для меня загадкой. А аватарка его — смазанная, абстрактная и какая-то претенциозная — так вообще показалась донельзя подходящей ему. Я долго тыкался в записи на его страничке, пока не наткнулся на трагический пост со свечами. Все те же скобочки-улыбочки, только вот в моем воображении таинственный гей-Алексей больше не сосется под елкой. Теперь это делаем мы. Я и гребанный Арсений… Впечатываю лицо в подушку, будто стараясь придушить себя, преградить доступ кислорода в зараженный и напрочь отказавший в работе мозг. «Это гормоны… это просто чертовы гормоны». Выключаю свет в комнате и под разгоревшийся скандал матери и отца за стеной плюхаюсь на кровать. Плохо помню, как я в итоге заснул. Зато помню, какие сны крутились в голове под утро: сначала за мной долго кто-то бежал, кто-то пугающе быстрый и тихий, отчего меня пробирал просто хтонический ужас — его не слышно и не видно, но он, оно рядом. Вокруг лес, и даже без высоких, развесистых каштанов: ели да сосны, колющие меня в бока и икры своими иглами. Пробуждаюсь, когда нечто незаметно настигает меня со спины и дырявит грудную клетку своими когтищами насквозь. Часто-часто моргаю, пытаясь прийти в себя. Инстинктивно лезу в телефон, чтобы сориентироваться во времени — 6:14, и вижу сообщение от Арсения Сидоренко, отправленное мне в час ночи. «Давай встретимся», — гласило оно.