Аннигиляция

«Чувствовать что-либо — туманит разум. Показать свои чувства — словно обнажиться. Во власти ли ты боли или удовольствия, неважно. И ты думаешь, что они сделают, какую новую силу обретут, если увидят меня настолько обнаженной. Если они увидят меня чувствующей.» Энн Карсон, «Автобиография красного».

Первая неделя проходит без происшествий, хотя стало холоднее, чем ожидалось. Леви понятия не имеет, какой сейчас месяц, но воздух ночью теперь такой холодный, что он медленно придвигается все ближе к тому месту, где Эрвин спит у огня, хотя бы для того, чтобы использовать его тело, как заслонку от ветра. Иногда он лежит ночью на земле и представляет, как встает и забирается на Эрвина вот так — молча, без предисловий, — и ему приходится сжимать руки в кулаки, чтобы не прикоснуться к себе при мысли об этом. О том, что сделал бы Эрвин в ответ. Они укладываются по времени, пересекают больше территории, чем ожидал Леви, поэтому через неделю они выбираются из леса и идут по однополосной дороге в основном под открытым небом. Это совсем не спасает от ветра. В первый день второй недели они находят скелет. В этом, конечно, нет ничего нового, за исключением того, что раньше они находили их только в городах, а еще этот — маленький. Слишком маленький. Желудок Леви переворачивается, и он почти мгновенно отводит взгляд, устремив глаза в небо. Он отчаянно пытается не думать об этом. Эрвин молчит, стоя позади него, тихо ругается, и Леви слышит, как он приседает туда, где в траве свернулось тело, почти полностью состоящее из костей. Он что-то бормочет, возможно, молитву, а затем снова встает. Они почти не разговаривают до ночи. Они продолжают идти в течение нескольких часов, но останавливаются рано; вид костей ребенка отнял у них всю энергию. Леви понимает, что бездумно смотрит в огонь, греет онемевшие руки и рассеянно чистит меч, когда Эрвин начинает говорить. Он явно все еще думает о скелете. — У тебя был… — Нет, — резко отвечает Леви, хотя думает об Изабель. Скорее сестра, чем ребенок. — Нет. — Затем, немного подумав: — А у тебя? Эрвин качает головой. Он выглядит таким усталым. — Нет… не представилось случая. Странная тема для разговора. Леви поднимает глаза и встречается с ним взглядом, поражённый, обнаруживая ясную, снедающую боль внутри его глаз. Тщательно поддерживаемое расстояние между ними сократилось в течение нескольких дней. Нескольких недель, если Леви будет честен с самим собой. — Мое подразделение было… — Эрвин останавливается, тихий голос прерывается. — Они были ближе всех, кого я когда-либо подпускал. Если говорить о детях. При слове «дети» голос Эрвина срывается, и Леви никогда раньше не слышал от него такого. Он хочет прикоснуться к лицу Эрвина, но говорит себе, что это ненормальная мысль, схожая с желанием выброситься из движущейся машины. Леви сосредотачивается на другой части своего предложения, чтобы остановить себя: — Твое подразделение? — Да. — Значит, ты был… — Командиром. Да. Конечно. Кем еще. Леви возвращается к своему мечу, заканчивая его чистить. Эрвин молча протягивает ему что-то: гладкий, прохладный точильный камень. Звук успокаивающий, как и тогда, когда Эрвин использовал его в последний раз, почти гипнотический. Леви чувствует, что расслабляется, а мысли о маленьком скелете, наконец, отступают на задний план его сознания, где он прячет все ужасные, мертвые вещи. — Лучше? — спрашивает Эрвин, как будто он приготовил Леви чашку чая. Он кивает, не поднимая глаз, сосредоточив внимание на мече, отблеске огня на лезвии и мягком металлическом звуке, который тот издает, ударяясь о камень. Каждый раз он тихо гудит в течение доли секунды. — Могу я задать тебе вопрос, Леви? Леви. Он редко произносит его имя. Но когда он это делает, то оно словно зажигает что-то в груди Леви, что горит глубоко, в животе, как какой-то секрет. Оно звучит лично, интимно, будто Эрвин говорит прямо ему в ухо. Пальцы ног Леви поджимаются. Он пожимает плечами, не отвечая. — Что ты воровал? Раньше? Леви продолжает точить свой меч, медленно и осторожно. Ему скоро придется остановиться, иначе металл слишком быстро истончится. Он никогда никому не рассказывал об этом раньше. — Сначала оружие, — он на мгновение поднимает глаза и видит, как на лице Эрвина мелькает удивление. — Военное оборудование. И другое снаряжение тоже. — Ты его продавал? — вопрос Эрвина звучит доброжелательно и любопытно для человека, который только что узнал, что его попутчик был торговцем оружием. Леви кивает. — Некоторое время. Деньги были хорошие, — он позволяет себе натянутую, злобную ухмылку в ответ на это преуменьшение. Он вспомнил, как Фарлан купил дом на эти деньги. — Хоть и чертовски опасно. — Могу представить. После этого Леви замолкает, вспоминая вещи, которые он абсолютно точно не хочет вспоминать. — А что после этого? — спрашивает Эрвин мягко, как будто разговаривает с травмированной жертвой преступления. Вы можете рассказать, что произошло дальше? — Живопись, — коротко говорит Леви. Эрвин издает громкий звук удивления, затем прочищает горло. Огонь тепло потрескивает между ними, и Леви, наконец, перестает точить свой меч. Он нежно касается края большим пальцем, упиваясь тем, какой он красивый и острый. — Неожиданно, — признается Эрвин. Леви снова пожимает плечами. — Охранные системы были хорошими. У меня был… — он делает паузу. Он никогда так долго не говорил о себе. Несколько фраз, и он чувствует, что его шатает, что он теряет равновесие, что он неестественно обнажен, как будто с него только что содрали кожу. Глаза Эрвина смотрят на него спокойно, но не осуждающе, любопытно, но не требовательно, резко, но не жестоко. Поэтому он продолжает. — Я любил вызовы. Как например взломать хорошую систему безопасности, знаешь. Вскрывать хорошо защищённые сейфы и прочая херня. Губы Эрвина кривятся в ответ на это. — Меня это не удивляет. Леви внезапно становится холодно. Словно он голый. Он резко спрашивает: — Мы закончили? Брови Эрвина сходятся вместе. — Леви, тебе не обязательно рассказывать, если не хочешь. — Да, я знаю, что я… — он замирает. Он дрожит. — Я, черт возьми, это знаю. — Ладно. Что ж, тогда, если ты не хочешь… Я имею в виду, да, мы закончили. — Хорошо. Я иду спать. Волосы Эрвина намного длиннее, чем были, когда Леви встретил его. — Спокойной ночи, — говорит он все тем же мягким, открытым голосом. Леви не отвечает, только убирает меч. Он держит его в пределах досягаемости, когда располагается на земле у огня. Ему снова снится тот же сон, который он не мог вспомнить много месяцев назад. Темный лес и одно высокое, пугающее дерево. Корни вьются над землей, словно город, окружающий ствол. Кора черная, как смоль, даже при болезненно ярком свете луны. Когда он разрезает кору своим карманным ножом, из нее сочится кровь, как будто она живая. Как будто это животное. Но на этот раз кровь не пытается поглотить его. Она не ползет по его рукам и не лезет в рот. На этот раз он поднимает глаза. На ветви. На нижней ветке висит отрубленная голова кролика, которая была раньше, а выше… Его собственная, его собственная голова, и он чувствует, как по венам разливается шок, словно ледяная вода, и… и Эрвина… При виде головы Эрвина, с перекошенным, застывшим и мучительно мертвым лицом, Леви падает на колени. Они идут. Он просыпается, задыхаясь, весь в поту, дрожа, посреди ночи. Костер почти угас, поэтому Леви подбрасывает в него еще несколько поленьев, подтыкая палкой. Он чувствует себя плохо. Эрвин спит в нескольких футах от него, но Леви вдруг хочется увидеть его лицо, невредимое, прикрепленное к телу. Его сердце бьется так быстро, что болит грудь. Он встает, подходит так, чтобы его было видно, и говорит себе, что собирает еще дров для костра. Они замерзнут, если огонь погаснет. Как только он видит лицо Эрвина, узел в его груди ослабевает, но совсем чуть-чуть. Он слишком неподвижен, и хотя Леви видит, как равномерно поднимается и опускается его грудь, когда он дышит, часть его все еще уверена, что он мертв. Он приседает, затем говорит хриплым, уязвимым голосом: — Эй. Эрвин слегка морщит лицо, но не просыпается. Леви никогда раньше не произносил его имя, поэтому, когда он это делает, оно обрушивается на него с силой поезда. — Эрвин. Больно — так произносить его имя. Леви чувствует, как она выползает у него из грудной клетки — близость, чертова близость. Эрвин тихо стонет, и Леви сохраняет себе этот звук на потом, когда он свернется калачиком в темноте, притворяясь, что не думает о таких вещах. Глаза Эрвина распахиваются, и Леви шокирован их цветом, впрочем как и всегда. — Леви? С тобой все в порядке? Леви чувствует себя глупо. Спонтанно, интуитивно. Он не должен был этого делать. Ему не следовало будить его. Он, конечно, не должен был так произносить его имя — так открыто, так фамильярно. — Всё хорошо, — говорит Леви. Его голос дрожит. — Я думал, ты проснулся. Прости. Эрвин трет глаза. — Я уже… — Возвращайся ко сну. Затем он встает и подходит к своему брезенту, дрожа и стискивая зубы. Глупо. Остаток ночи и последующие дни проходят спокойно. Леви все время ждет, что каннибалы найдут их, но тем пока не везет. База отличается от того, что ожидал Леви. Она небольшая, меньше стандартного офисного здания, с одним разрушенным сторожевым постом и забором из ржавой колючей проволоки в аварийном состоянии. Они легко перепрыгивают через него. Входная дверь так заросла плющом, травой и сорняками, что ее почти не видно, и Леви приходится срубать поросль своим мечом. Он чувствует, что улыбается, совсем чуть-чуть, когда делает это. Как только они попадают внутрь, их ждёт неприятность. Открытая дверь — единственный источник света, и у них нет фонариков. Эрвин роется в своем рюкзаке и достает белый флаг на маленьком металлическом шесте. Он бросает взгляд на Леви. — Сомневаюсь, что нам он понадобится, — говорит он и поджигает его. Флаг горит лучше, чем Леви думал, учитывая то, что он знает о правилах пожарной безопасности в таких случаях, и они направляются внутрь. Дверь тяжело закрывается за ними. Комната радиоуправления самая большая, и они быстро ее находят. Под потолком есть маленькое окошко, которое пропускает небольшое количество света — ровно столько, чтобы Леви мог наблюдать за работой Эрвина. Тот подключает и отключает несколько радиолиний, как старый телефонный оператор, а затем начинает набирать частоты, чтобы они могли связаться с Контролем. Он находит нужную частоту, но голоса нет — только серия гудков. Эрвин хмурит брови и наклоняет голову, прислушиваясь. Он пишет несколько букв в воздухе с сосредоточенным выражением лица. Через несколько минут Эрвин оседает на пол, прислоняясь к панели радиоприемника. Он поворачивается к Леви. — Частота каким-то образом была скомпрометирована. Они должны построить новый канал. В сообщении сказано дать им несколько дней. Леви скрипит зубами. — Несколько дней? — Да. — Когда он оставил это сообщение? Эрвин качает головой. — Я понятия не имею. Я сказал ему, чтобы он дал нам две недели, чтобы добраться сюда, а прошло уже 15 дней. Так что, предположительно, он оставил это сообщение вчера. — Предположительно. — Да. — Какой самый худший вариант? — Худший вариант, я полагаю, если он мертв. — Поэтому мы можем просто сидеть здесь и страдать херней неделями, ожидая его. — Можем. Леви вздыхает. — Отстой. — Давай не будем забегать вперед. Давай дадим ему хотя бы день. Посмотрим, что мы сможем здесь найти, а потом решим, что делать. Леви кивает, и они осматривают базу в поисках чего-нибудь полезного — оружия, еды, припасов. Они находят кухню, и Эрвин вскрикивает, громко и всего один раз, точно так же, как тогда, когда впервые починил радио. Это напоминает Леви о том, как Эрвин поцеловал его, в тот момент, когда забыл обо всем, кроме чистого адреналина от обнаружения других выживших. Леви облизывает губы и краснеет. Они находят несколько пайков, даже немного витаминов и фильтр для воды. Леви чувствует, что хочет рассмеяться. Они запихивают все в свои рюкзаки — вместе с кастрюлей, другим ножом и даже несколькими банками со специями. Эрвин ухмыляется. Леви все еще обыскивает помещение, когда его взгляд падает на бутылку виски. Он ухмыляется, резко и быстро, и говорит: — Эй. Эрвин поворачивается и, когда его взгляд падает на бутылку в тусклом свете, снова смеется. Леви никогда не слышал, чтобы он так много смеялся; ему нравится, как звучит его смех. — Я полагаю, это способ скоротать вечер, — говорит Эрвин, ухмыляясь. — Дадим Контролю немного времени, чтобы построить эту новую рацию. Леви пожимает плечами, но в груди у него легко, а голова кружится. В их рюкзаках настоящая еда, и они забирают виски обратно в диспетчерскую, устраиваясь на полу. Прошло так много времени с тех пор, как Леви пил алкоголь, что при первом глотке он сильно кашляет, грудь дерет, а глаза слезятся. Эрвин снова ухмыляется и забирает у него бутылку, но тут же делает то же самое. Леви фыркает. — Заткнись, — бормочет Эрвин, и Леви не может вспомнить, когда в последний раз ему было так легко с кем-то. Он осторожно подходит, устраиваясь напротив Эрвина и сохраняя небольшое расстоянии между ними. Через час Леви чувствует себя решительно менее осторожным. Он наклоняется и берет бутылку из рук Эрвина, осушая ту на четверть одним долгим опрометчивым глотком. Он кашляет, и Эрвин фыркает. — Осторожнее, — говорит Эрвин весело, а Леви наблюдает за изгибом его рта. — Заткнись. Эрвин пожимает плечами, и сам делает большой глоток. Они удобно устраиваются в тишине на полу у панели управления, Леви спиной к стене и Эрвин спиной к машине. Лицом друг к другу. Леви снова наклоняется вперед за бутылкой. — Тебе не кажется, что нам следует притормозить? — задаёт вопрос Эрвин, протягивая бутылку. — Зачем? — Просто это кажется… — Эрвин делает паузу. — Ответственным. Леви фыркает. Его голова кажется стала яснее, чем раньше. — Ответственным. — Да. — Ты же в курсе, что наступил конец света? Эрвин корчит гримасу. — Я полагаю, что да. Они выпивают половину бутылки, прежде чем их накрывает, почти одновременно. Щеки Эрвина розовеют, а голос становится мягким; мягче, чем раньше. Леви чувствует, как все нервные узлы внутри него развязываются. — Я не… принял во внимание… тот факт, что не употреблял алкоголь почти два года. Леви вздыхает громче, чем хотел. Эрвин смотрит на него снизу вверх. Его глаза мягкие, и в темноте комнаты они того же цвета, что и небо после захода солнца. Темно-синие. — Темно-синие? Леви икает. — Хм? — Ты только что сказал «Темно-синие». Эрвина, это, кажется, забавляет. — Оу, — Леви делает еще один глоток. — Два года? Серьёзно? Эрвин пожимает плечами. — По моим подсчетам. Примерно, конечно. — Отстой. Кровь Леви словно замедляется. Когда Эрвин тянется к нему за бутылкой, он пересаживается, прислоняясь к панели управления рядом с ним. Их плечи в миллиметре друг от друга. Эрвин опускает руку и смотрит на него, поэтому Леви пожимает плечами и отдает бутылку. — Слишком далеко, — объясняет он. Некоторое время они сидят в теплой, уютной тишине. Леви пьет, пока у него не начинает кружиться голова, потом останавливается. Теперь его плечо прижато к плечу Эрвина. Длинные пальцы Эрвина охватывают бутылку, бессознательно вертя ее в руках, и он говорит: — Ты когда-нибудь задумывался, заслужили ли мы это? Как вид? Леви не колеблется. — Не задумывался. Потому что знаю, что заслужили. Эрвин фыркает, и Леви замечает, как порозовели его щеки и переносица. Он выглядит теплым и мягким. — Я должен был бы догадаться, — говорит он, но его голос звучит ласково. — Я сам удивляюсь. Леви хочет слушать, как он говорит, хочет сидеть здесь, прижавшись плечом, впитывая все его тепло, и слушать тихие, невнятные переливы его голоса, поэтому он спрашивает: — Почему? — Мы были такими…высокомерными. Как вид. Это должно было случиться, правда? — Мм. Эрвин сдвигается, и это движение приближает его к Леви — создает больше точек соприкосновения между ними. Леви не знает, случайно или нет. Он боится, что вспыхнет пламенем там, где они соприкасаются: плечо, предплечье, локоть. Колени. — Ты знаешь историю Икара? — спрашивает Эрвин, внезапно уже более пьяный, чем был раньше. Все его слова кажутся растянутыми. Леви откидывает голову на панель управления и сглатывает. Он чувствует взгляд Эрвина на своем горле. — Он попытался трахнуть солнце, — говорит Леви, и Эрвин разражается смехом. — Не совсем так, — Эрвин просто достаточно пьян, чтобы проявить снисходительность, и Леви ощетинивается. — Да, именно так, — Леви достаточно пьян, чтобы вести спор. — Он был влюблен в Аполлона. — Он икает, затем добавляет: — Ага. Эрвин затихает, глаза задумчивые, будто стеклянные. — Объясни, — говорит он мягким голосом, и в воздухе как будто что-то меняется, но Леви слишком пьян, чтобы заметить это. — Он хотел… он хотел. — У Леви кружится голова, и он думает об Аполлоне. — Я имею в виду, Аполлон весь там такой, ну, наверху. Золотой, красивый и все такое, — говорит Леви, и уголок рта Эрвина приподнимается. — Наверное, выпендривался перед Икаром. — Ты знаешь, что он также был богом истины и пророчества? Я имею в виду, что да, богом солнца. И света, неважно. — Леви проводит рукой по лицу, сознавая, что сам себя выдает, но не в силах остановиться. — Но и истины тоже. И чумы. И исцеления. Эрвин ничего не говорит, и Леви не смотрит на него. — Он был защитником и все такое, но он также был способен принести чертово… — Леви снова тянется к бутылке, несмотря на то, что говорит себе, что ему хватит. — Опустошение, как ты, блять, это называешь. Чуму, болезни, войну. Истину. Это дерьмо уничтожит тебя, правда, — Он делает большой глоток. — Кто-то, обладающий такой властью над людьми, а Икар все еще хотел прикоснуться к нему. Упрямый маленький засранец. Он отдает бутылку обратно, и Эрвин берет ее без единого слова, совершенно бесшумно. Леви не может поднять на него взгляд. — И, этот засранец смотрит вверх и видит что-то, способное разрушить его гребанную жизнь, — говорит Леви с такой выразительностью, какой он не слышал от себя уже много лет, — и думает: слава яйцам. — Он никогда не говорил так много за раз. — Слава яйцам, черт возьми, что эта штука существует. Эта хрень, которая так прекрасна, что буквально может убить меня, если я посмотрю на нее. Бутылка почти пуста. Эрвину предстоит сделать еще один глоток — его руки все еще сжимают ее. — Что-то в этом есть, я думаю, — размышляет Леви невнятным голосом. — Что-то в любви к человеку, способному уничтожить тебя. Эрвин все еще как камень, его внимание так сосредоточено на Леви, что он чувствует тяжесть его взгляда физически. Он едва дышит. — И Икар — он думает обо всей этой ерунде, и просто влюбляется в него все больше и больше с каждым чертовым днем, — глаза Леви находят пальцы Эрвина на горлышке бутылки. Он добавляет: — Наверное, сходит с ума, желая его. Эрвин сглатывает, и почему-то в комнате так тихо, что Леви это слышит. Он снова поднимает глаза, отрывает взгляд от этих длинных пальцев и продолжает говорить, больше, чем он когда-либо говорил с кем-либо. — Представь только… представь, что тебе придется смотреть на что-то подобное весь день, — говорит он, и голос его становится мягче. Теперь он не может отвести взгляда от лица Эрвина. Он чувствует себя кроликом, попавшим в одну из его собственных ловушек. — И не будучи в состоянии… Он останавливается, снова думает об Аполлоне: блестящем, ослепительно красивом Аполлоне — и смотрит на Эрвина: его золотые волосы, завитые под ушами, и его длинные пальцы на горлышке бутылки виски, и его плечи, крепкие и горячие, там где прислоняются к Леви… Он чувствует, как все его тело горит под тяжестью взгляда Эрвина. — Сделать что? — голос Эрвина настолько тих, что причиняет боль, как воткнутый в грудь нож. — Прикоснуться, — говорит Леви едва слышным шепотом. — Все, чего он хотел, это прикоснуться к нему. Только… только один раз. Что-то бесконечно тянется в замкнутом пространстве между ними: как будто их разделяет неизмеримое расстояние, но в то же время как будто его вообще нет. Эрвин ставит пустую бутылку, и она откатывается в угол. Звук глубокий, округлый и слишком громкий, отдающийся эхом в черепе Леви, когда он смотрит Эрвину в лицо. Глаза Эрвина остекленевшие, но не менее яркие, когда он говорит невнятно и тихо: — У меня такое чувство, будто я знаю тебя тысячу лет. Леви смеется — тихо, недоверчиво, и от этого звука у Эрвина шевелятся отросшие светлые волосы, упавшие на глаза. Он протягивает руку и касается шеи Леви сбоку, пальцами чувствуя бешено бьющейся пульс под челюстью. Его ладонь такая теплая. Леви чувствует, как его глаза закрываются на полсекунды, и он снова открывает их. Голос Эрвина падает на полтона. — На этот раз, — говорит он, и его голос разносится в груди Леви, как раскат грома, — ты знаешь, что я имею в виду именно это. Он в нескольких дюймах от его лица, даже ближе, и Леви не может пошевелиться. Он так напуган тем, как сильно он этого хочет, что не может дышать, не может сделать ни единого судорожного вздоха. Ничего. Ресницы у Эрвина светлые. Леви не чувствует своих пальцев. Его руки трясутся, вися по бокам, бесполезные, сжатые в кулаки. Странно, но он снова думает об Икаре. Наверное, сходит с ума, желая его. Что-то громко трещит в динамиках за их спинами, и они оба сильно вздрагивают, отпрыгивая друг от друга, как подростки, пойманные за чем-то непристойным. — Это Контроль, кто-нибудь меня слышит? Повторяю: это Контроль, кто-нибудь меня слышит? Леви закрывает глаза. — Черт, — бормочет он едва слышно. Эрвин смотрит на него, теперь их разделяет значительное расстояние. С таким же успехом это мог бы быть чертов океан. Глаза Эрвина — да, темно-синие в этом свете — всматриваются в лицо Леви, и тот чувствует себя неестественно обнаженным, как будто Эрвин снимает с него одежду. Без всякого предупреждения тот наклоняется вперед и хватает его лицо обеими руками. Все тело Леви заливает жаром, потом холодом, потом снова становится невыносимо жарко. — Мы здесь еще не закончили, — говорит Эрвин, губы которого находятся на миллиметр от губ Леви. Он практически ощущает вкус его слов. Эрвин прижимает их лбы друг к другу ровно настолько, чтобы у Леви перехватило дыхание, а затем поворачивается к радио. — Контроль, — говорит он, голос звенит от команды — резкой, властной. Леви откидывает голову на коммутатор, пытаясь прочистить мысли. — Это Эрвин. Мы слышим тебя.