Аннигиляция

Ноги Леви несут его на звук, прежде чем он осознает всю ситуацию. Его пустой кулак бессильно сжимается. У него нет оружия. И у кого-то — он молится, чтобы это был Эрвин, но не надеется — есть пистолет. За всю жизнь Леви пять раз сталкивался с оружием в ближнем бою, и все пять из них не были примерами ситуаций, которые он хотел бы повторить. Движение слева привлекает его внимание, и через несколько секунд он уже там, смотрит вниз на дрожащего, больного на вид мужчину, истекающего кровью из дыры в животе. Мужчина хрипит, хватаясь за живот снова и снова, как будто он не уверен, что держит его. Собственный желудок Леви переворачивается от того, как знакомо ему это движение. Воспоминание всплывает на поверхность его сознания лужей крови, и Леви видит себя стоящим над торговцем оружием на разрушенном складе с пистолетом в каждой руке, наблюдающим, как тот булькает и хватается за живот с выражением, чем-то похожем на замешательство… Он вспоминает об Эрвине. Он одергивает себя. — Что произошло. Его голос ровный, низкий, смертоносный. Человек на земле дрожит, и Леви знает, что тот достаточно разумен, чтобы понять. Он упирается каблуком в тыльную сторону руки мужчины, где она прижимается к пулевому ранению, и нажимает. Мужчина воет, как животное. — Что. Произошло. Желтые, полубезумные глаза встречаются с глазами Леви. Мужчина говорит: — Они ушли. Они бросили меня. Зубы Леви стиснуты так сильно, что он задается вопросом, когда они расколются у него в черепе. Его пятка впивается в руку мужчины, пока на ней не появляется маленький кровавый полумесяц. — Куда. Но мужчина только повторяет: «Они бросили меня, они бросили», снова и снова, как будто не может в это поверить. Леви присаживается на корточки в грязь и смотрит прямо на него. Его волосы только начали выпадать, глаза пожелтели и налились кровью. Он выглядит лихорадочным и бледным одновременно, потеет и дрожит от боли и потери крови. Леви не чувствует к нему ничего, кроме ненависти. Его паника и ярость настолько сильны, что похожи на нож: острый, заостренный, сосредоточенный только на одном вопросе. — Где он. Он не может произнести имя Эрвина. Выражение лица мужчины отстраненное, застывшее. Леви убирает руки мужчины с живота и бьет его туда, один раз, очень сильно. У него звенит в ушах. Прошло так много времени с тех пор, как он намеренно пытал кого-то таким образом. Его кулак точен, быстр, как хлыст. Он вонзает его в мягкую ушибленную плоть солнечного сплетения, затем снова в пулевое отверстие. Его кулак окутан тонким слоем крови. Мужчина кричит. Леви поднимает кулак, угрожая сделать это снова. — Мы… мы… мы просто должны были с-следовать за вами, — говорит мужчина, заикаясь, но в сознании из-за боли. — Но проголодались. У Леви кровь застывает в жилах. — Что вы с ним сделали. — Они са-сказали не есть… но… но мы были так голодны… — покрытые струпьями, окровавленные руки мужчины удивительно сильно сжимают запястье Леви. — Забрали его домой. Б-будут проблемы, но. Мы так голодны и… и он выстрелил… выстрелил в меня. Они бросили меня. Забрали его домой. Леви наклоняется вперед и прижимает ладонь к пулевому ранению, и кровь такая тёплая, и ее так много, она такая же, как в его ночных кошмарах, такая темно-красная, что почти черная, покрывает его пальцы, тыльную сторону ладони, запястье… — Где он? Мужчина скулит, как раненая собака. Он говорит очень тихо: — Убей меня, пожалуйста, убей меня. Леви не узнает свой собственный голос, когда говорит: — Нет, пока ты не скажешь мне, где он. Окровавленная рука мужчины указывает Леви влево, вверх по невысокому склону горы. Теперь, когда он смотрит туда, он видит крошечную серую полоску дыма от костра, разбитого высоко на холме. Он с трудом заставляет себя спросить то, что ему нужно спросить, и он делает это сквозь стиснутые зубы: — Он жив? Мужчина кивает. — Сначала нужно его приготовить, иначе тебя быстрее стошнит. Живот Леви скручивает, и он встает так быстро, что мужчина даже не успевает посмотреть, подносит пятку ноги к виску мужчины и пинает с всей силой своего веса. Мужчина перестает двигаться. Леви не останавливается, пока его нога не касается земли, а череп, наконец, не поддается и трескается, расплющиваясь в форме его пятки, как стеклянное окно. Звук ужасен, как и запах, как и ощущение того, как под ним крошится череп, но это ничто по сравнению со страхом, сжигающим Леви изнутри. У них не так много форы, но Леви все равно должен вернуться в хижину. Он добирается туда за считанные минуты, желудок скручивает при виде куртки Эрвина, его рюкзака у двери. Что-то в виде этой куртке так сильно заставляет удариться его сердце о грудную клетку, что он уверен на нем остался ушиб, болезненный, кривой и ноющий об Эрвине. У Леви перехватывает дыхание, в груди холодеет. Он останавливается и закрывает глаза, слушая жужжание насекомых, смотря на пылинки, плавающие в солнечном свете маленькой кухни. Он делает глубокий вдох и идет за оружием. Его меч лежит на полу рядом с рюкзаком, забытый, и к Леви возвращается воспоминание о прошлой ночи короткой, болезненной вспышкой: о том, как он взял его, чтобы заточить — его ночной ритуал — а затем отложил из-за Эрвина, и тепло огня, и разговоры об Аполлоне и чуме… Он поднимает его, пальцы крепко сжимают рукоять. В карманы он кладет два маленьких ножа, а затем пристегивает пистолет к спине, а другой — под мышку. В рюкзаке больше оружия, чем Леви думал до того, как почти все оно не оказалось на нем. Эрвин собрал целый арсенал. Леви поворачивается, со сжатыми кулаками и зубами, костяшки пальцев побелели на мече, оружие и боеприпасы пристегнуты к телу. Его ярость странная, и она расположилась в груди, как заряженное ружье: взведенное, тяжелое, готовое. Он оставляет его про запас. Он еще не знает, для чего. Дым — это маяк и напоминание: он стрелой следует в его сторону, но не может выбросить из головы понимание того, для чего тот нужен. Сначала нужно его приготовить, иначе тебя быстрее стошнит… Он добирается до лагеря так быстро, что удивляется сам себе. Он понятия не имеет, идет он или бежит, не осознает своего тела, только биение сердца и пятна крови на правом кулаке. Теперь он словно возвращается обратно в свое тело, как магазин в пистолет. Лагерь невелик, меньше, чем он опасался, и огонь, породивший дым, который привел его сюда, привлекает внимание большинства присутствующих каннибалов. Они, кажется, спорят: все в разных состояниях болезни и ясности сознания, некоторые выкрикивают полные предложения, а другие просто хрюкают и хватаются друг за друга. Леви напрягает слух, прячась за деревом на краю лагеря. Они спорят о том, как долго что-то готовить… Хватка Леви на мече ослабевает на долю секунды, когда его пронзает осознание, ужасное и неизбежное. Над огнем на вертеле висит человеческая рука. Он узнает ее, четко помнит все способы, которыми эта рука касалась его тела, защищала его, несла его, держала его. На долгое, головокружительное мгновение Леви чувствует, что просто — остановиться. Он находится в свободном падении, с единственным желанием лечь и позволить прекрасному зеленому подлеску покрывать его до тех пор, пока он больше не сможет подняться. Затем кашель с другой стороны лагеря привлекает его внимание, и он поднимает глаза, потерянный, плывущий по течению, даже без своей ярости, которая могла бы согреть его… Эрвин лежит на земле в другом конце лагеря, бледный и — черт, без руки — но живой. Живой. Облегчение заполняет всю его грудную клетку, а затем ярость обрушивается следом, как грузовик. Первым он берет пистолет — по одному в каждую руку, меч остаётся за спиной — и поражает 10 каннибалов в шею, когда идёт прямо к ним. Он стреляет 16 раз, но он не такой хороший стрелок, как Эрвин, глаза накрыло красной пеленой ярости, так что несколько выстрелов не попадают в цель. Каннибалы все разом поворачиваются в его сторону, некоторые медленно и тупо, некоторые прячутся в укрытие. Леви опустошает обе обоймы, затем переключается на свой меч и большой охотничий нож длиной с его предплечье. Он длинный и смертоносный, и он держит его задом наперед, так что лезвие ложится плашмя на забрызганную кровью кожу его руки, когда он указывает на Эрвина. — Кто взял его руку? Один из каннибалов трясущейся рукой указывает на тело у ног Леви. Тот одним движением отрывает голову от трупа, затем вонзает свой меч ему в сердце. — Кто еще? Затем они разбегаются, наконец осознав, что он не намерен оставлять никого в живых. Его меч разрезает их так, что внутренности вываливаются, такие горячие, что от них идет пар, когда те ударяются о прохладную землю. Его нож перерезает им спинной мозг. Падающие тела и предсмертное бульканье сливаются в одну долгую, отвратительную рутинную работу, как уборка ванной или вынос мусора. Почти шокирует то, как легко их срубить. Леви убивает их без разбора, за исключением тех двоих, которых он видел у костра, спорящих из-за руки Эрвина. Он приберегает их напоследок. Они пытаются убежать в лес, но Леви поднимает свой охотничий нож и бросает его с такой точностью, которую, как он думал, уже потерял. Он попадает одному из каннибалов в руку, пригвождая его к дереву. Другой тратит драгоценную секунду, оглядываясь назад, на нож, вонзенный в его друга, затем на Леви. К тому времени, когда он снова собирается отвернуться, Леви уже на нем. Он приземляется на первого каннибала и сбивает его с ног, ударяя коленом в спину. Второй каннибал, тот, которого Леви прибил к дереву, пытается вытащить нож и терпит неудачу. Краем глаза Леви видит, как тот вместо этого просто вытягивает руку вперед, нож все глубже погружается в его плоть, проходит сквозь него, и огромные окровавленные куски плоти остаются на дереве вместе с ножом. Тот даже не морщится. Его лицо ужасно, покрытое струпьями, пустое. Его разум и нервы исчезли. Леви знает, что ничего от него не добьется, поэтому тянется вперед и перерезает сухожилия на пятках. Каннибал с ворчанием падает, и Леви отрубает ему голову, едва взглянув. Он поворачивается к первому, все еще упираясь коленом в его спину. Этот выглядит гораздо более разумным, болезнь еще не распространилась на его мозг. И все же он кричал, желая руку Эрвина. Леви чувствует жгучий укол ярости и вонзает свой меч прямо сквозь плечо каннибала в мягкую зеленую землю. Каннибал кричит. Леви жутко, кровожадно ухмыляется, и это делает его лицо таким открытым, как раньше, словно раскалывается полая скала, выпуская на волю смертельную болезнь. Он помнит это: угрожающее безумие, эту сумасшедшую, неистовую ненависть. Такое чувство, будто надеваешь старое пальто, жесткое и душащее, и понимаешь, что оно все еще впору. Он наклоняется ближе. — Если ты ответишь на мой вопрос, я убью тебя быстро, — шепчет он, почти как если бы говорил с любовником. Каннибал поворачивает голову и бросает на него испуганный взгляд. Выражение его лица гораздо более разумное, чем у остальных. Значит, на ранних стадиях. А это значит, что он все еще может чувствовать боль. Леви говорит все так же мягко и почти соблазнительно: — Если же нет… — он крутит меч, воткнутый в его плечо. — Хорошо, хорошо! Да, все, что угодно! С одной рукой на мече, погружающимся в мягкую землю сквозь плоть мужчины, Леви говорит: — Ты прикасался к нему? — Н-нет. Леви поворачивается, немного подтягивает меч к себе, пока не чувствует, как тот упирается в кость позвонка, смещается так, что его колено прижимается к основанию шеи мужчины. Голос Леви такой низкий, когда он говорит, чуть сильнее, чем вибрация, как будто он говорит сквозь землю. — Ты. Прикасался. К нему? Он знает, что этот человек — ничто, пеший солдат в странном, организованном хаосе, который представляют из себя каннибалы. Он знает, что кто бы ни руководил этим, кто бы ни отдал приказ следовать за ними, он представляет гораздо большую угрозу. Что этот человек перед ним не стоит его времени. Он знает это, и все же не может удержаться от того, чтобы не сорвать с губ этого человека все возможные мучительные вздохи. Это приятное чувство, эта всепоглощающая ярость. Почти вызывает привыкание. Он снова крутит меч и чувствует, как тот царапает кости позвоночника. — Ладно! Да! Я помогал ее отрезать, я был голоден! Он звучит жалко, плаксиво, как ребенок, его голос срывается. Его глаза только начинают желтеть. Зрение Леви затуманено красным. Вся его грудь сжимается. Каждый удар его сердца наполнен ненавистью и яростью. Он хочет, чтобы это бесконечно страдало из-за… — Леви. Голос, мягкий, но ясный. Леви оставляет свой меч вонзенным в последнего каннибала, торчащим из земли, как побег бамбука, и поворачивается к нему. Эрвин стоит, тяжело опираясь на короткую палку, похожую на трость. Его лицо ужасно бледное. Его рука кровоточит не так сильно, как должна была бы. Эрвин… Эрвин Эрвин Эрвин Эрвин… Колени Леви дрожат, когда он смотрит на него. Все в его груди болит, как будто огонь его ярости оставил глубокий, сырой ожог изнутри ребер. Каждый приток крови причиняет боль его сердцу. Он идет, как будто притянутый магнитом, сверхъестественной силой. Он чувствует себя как прилив, притянутый луной. Эрвин наваливается на него всем своим весом, как только Леви подставляет плечо под здоровую руку, и они медленно, но неуклонно продвигаются, останавливаясь, перебравшись через минное поле из тел каннибалов. Эрвин оглядывает груду трупов, некоторые из которых настолько выпотрошены и искалечены, что даже не похожи на людей, затем утыкается лицом в волосы Леви и очень тихо фыркает: — Привет. Леви смеется. Он ничего не может с собой поделать, это своего рода паническая реакция, похожая на икоту. Смех вырывается из его груди слишком громко, чрезмерно возбужденным, истеричным коротким визгом. Он обнимает Эрвина одной рукой и принимает на себя немного больше его веса. — Привет. На Леви так внезапно наваливается усталость, что он едва может стоять. Ужасно истощающая вещь — быть настолько переполненным жестокостью и ненавистью, а Эрвин так легко высосал это из него, словно яд из раны. Он спотыкается, и рука Эрвина крепче обнимает его за плечи. Эрвин держит его. Одной чертовой рукой, после всего, после того, как он видел, как они ссорились из-за того, как съесть его. Он держит Леви. Руки Леви снова по локоть в крови, и он чувствует ее липкими отвратительными пятнами на своих руках, груди, лице. Он испытывает леденящее чувство дежавю. Ему требуется мгновение, чтобы вспомнить что-нибудь, кроме присутствия Эрвина рядом с ним, но, наконец, он оглядывается и говорит: — Почему у тебя не идет кровь? Он должен быть без сознания. Он мог бы быть уже мертв, учитывая, сколько времени прошло. Но вместо этого он… — Я прижег ее, — говорит Эрвин, как будто в этом ничего такого. — Они уронили кастрюлю в огонь. Я использовал ее. — Господи боже. Эрвин оглядывает лагерь, его глаза все еще такие голубые. Леви понятия не имеет, как он все еще находится в здравом уме. — Тут, — говорит он, а затем смотрит на обрубок своей руки. Ужасный, истерический смешок вырывается из его горла. — Я просто пытался… указать, — говорит он, а затем снова хихикает. Его лицо такое бледное. — Думаю, я уже не могу этого сделать. Грудь Леви сжимается до болезненного маленького семени ненависти к людям, которые это сделали. — Где? — спрашивает он, ища, на чем бы еще сосредоточиться. Эрвин кивает на палатку. — Вон та большая палатка. У них есть приемники. Рации. Мы, вероятно, сможем перепрофилировать их, чтобы вызвать Контроль на помощь. Леви кивает, опускает Эрвина на землю, кладет руку ему на грудь и говорит: — Оставайся здесь. Эрвин снова смеется. Леви ненавидит этот звук. — Я не думаю, что смогу куда-нибудь уйти, Леви. Леви не в силах оглянуться на него, поэтому просто идет к лежащему на земле каннибалу, у которого из груди все еще торчит меч. Каннибал все еще жив. Он хрипит. Леви вырывает из него меч, и он издает странный, нечеловеческий звук, а затем говорит: — Они найдут вас. Леви вытирает меч о свою окровавленную рубашку. Он снова весь в крови. — Ага. — Вам негде спрятаться, — говорит каннибал. — Зи… Леви вонзает свой короткий нож в шею каннибала и перерезает ему спинной мозг. Тот замолкает. Ему требуется несколько мгновений, чтобы найти подходящую палатку — некоторые из них на удивление убраны, а другие ближе к логовам животных, и эти различия нервируют Леви, — но в конце концов он находит кучу электроники. И никакого оружия. Дерьмо. Он берет все, что кажется важным или полезным, и уходит, ищет Эрвина и находит его распростертым на земле. — Эрв… черт. Эрвин. Он не отвечает. Леви падает перед ним на колени и бьет его по лицу так сильно, что у него жжет руку. — Эрвин! Глаза Эрвина распахиваются, как будто он пробуждается от глубокого сна, и Леви чувствует тошноту от облегчения. — Еще пять минут, — бормочет Эрвин и снова закрывает глаза. — Нет, нет, нет, нет… — Леви снова бьет его по лицу, на этот раз мягче, четыре или пять раз подряд. — Эрвин. Очнись. Эй. Открой глаза. Ничего. Эрвин бормочет что-то еще, но похоже, что он почти засыпает. Леви чувствует, как что-то застряло у него в груди, пытаясь вырваться наружу, крик или рыдание. Он не уверен, что именно. — Пожалуйста, — мягко говорит он. — Пожалуйста, открой глаза, Эрвин. Пожалуйста. Он прикасается к ужасному прижженному обрубку руки Эрвина и надеется, что боль от этого заставит его очнуться, сжимает пальцы, и его сокрушительно разбитое сердце сжимается в груди… Это помогает; Эрвин издает какой-то ужасный задыхающийся звук, и его глаза на одну секунду широко распахиваются в панике. Затем они смотрят на Леви, снова становясь мутными и сонными. — Леви? В ответ Леви прижимается лбом ко лбу Эрвина. — Что ты здесь делаешь? — Что? — Леви, что… что… Леви, моя рука… где моя… Леви пытается успокоить его, но не знает, что делать; ему никогда раньше не приходилось иметь дело с кем-то, находящимся в шоке. Это странная, опустошающая боль — видеть, как Эрвин снова теряет руку вот так. — Все в порядке, — говорит он, и его руки дрожат впервые за… он не помнит, как долго. Эрвин издает ужасный панический звук, похожий на скулеж, но еще хуже. Он смотрит куда угодно, только не на Леви, глаза безумные и невидящие. Леви касается его лица. — Все в порядке, родной. Родной. Эрвин смотрит на него, глаза проясняются. — Леви, я… — он тяжело сглатывает, хватая Леви за плечо. — Я думаю, у меня шок. — Да. — Я… О, Боже мой. — Да. Эрвин медленно кивает сам себе, затем очень тихо шепчет: — Ты можешь забрать меня отсюда? Сердце Леви разрывается. Он кивает. Его сердце бьется так сильно, что больно, он не чувствует своих рук, в ушах звенит, из леса доносится это ужасное ощущение, как когда листья шумят перед бурей, но все это не имеет значения. Он встает и хватает Эрвина под руку, поднимает его на ноги, чтобы тот опирался на него большей частью веса. — Хорошо, — говорит он, в основном самому себе. Электроника в украденной сумке у него на другом плече, и она впивается ему в спину, но теперь Эрвин стоит на ногах. Шаг за шагом. — Хорошо. Они идут очень медленно, но идут. К вечеру Леви уже может разглядеть хижину. Его плечи и ноги болят от того, что он столько часов почти нес Эрвина. Он дрожит, весь в крови. Эрвин пугающе неглубоко дышит ему в ухо. — Эй, — говорит он, медленно приближаясь к маленькому домику. — Эй, Эрвин. — Мм. — Ты со мной? Голос Эрвина слаб. — Да. Устал. Больно. — Мы почти на месте, — он немного ослабляет хватку, и Эрвин стонет. Укол паники пронзает его грудь: это плохо. Им нужен врач. Сейчас. — Ты ведь покажешь мне, как настроить эту рацию? — спрашивает он, просто чтобы заставить Эрвина говорить. Эрвин бормочет: — Да. — Эй. Открой глаза. — Они открыты. Леви спотыкается. — Ты лжец. Эрвин издает усталый смешок. — Как ты знаешь? — Просто знаю. Я знаю тебя. Черт возьми, он правда знает. Вероятность действительно потерять его после всего этого из-за такой глупости, как инфекция или шок, врезается болью в грудь Леви. Наконец они добираются, и Леви укладывает Эрвина на кровать, идет к рюкзаку и ищет все, что он может использовать в качестве повязки. Он находит один-единственный рулон марли и ничего больше, кроме ножей и пороха. Обнимая Эрвина за плечо, как только может, он пытается не дать ему уснуть, но шок начинает сказываться. Его трясет. Он то приходит в сознание, то теряет его. Леви требуется вся его сила духа, чтобы не сломаться и не начать трястись вместе с ним. Никогда за всю свою жизнь он не был так напуган, как сейчас. Запинаясь, с большим количеством ошибок, Эрвин рассказывает ему о подключении рации к приемнику, пока она не создаст систему связи. Руки Леви снова дрожат, но он соединяет провода в нужных местах. С кровати Эрвин шепчет: — У тебя получилось? Его голос ужасно, мучительно слаб. Получилось ли у него? Леви не знает. Он не знает. Он не знает. Он не знает. Он не… Его мозг это статика паники и белого шума, наконец-то нагоняющая страх, который он подавлял. Он не… Его голос дрожит, когда он говорит: — Как… я не… как мне связаться? Эрвин не отвечает. — Эрвин? Эрвин? Эрвин? Эрвин? Эрвин… Он без сознания, лежит на кровати, а Леви один. В один единственный, ужасный момент все в его сознании складывается само по себе, снова и снова воспроизводит бесполезные полуслова и образы, как заезженная пластинка, и в доме слишком тихо, слишком тихо, слишком тихо, но лес шумит, деревья кричали на него весь день, предупреждая… Что-то приближается, что-то приближается… Он один. Он один. Нет. Он закрывает глаза, делает один глубокий вдох и задерживает его, прислушиваясь к дыханию Эрвина. Неглубокое, быстрое. Но оно есть. Приемник уже настроен на частоту Контроля. Леви включает рацию и молится. — Контроль, мне нужен ты здесь, твою мать, прямо сейчас. Помехи. Помехи в радио, помехи в голове Леви. Статика в пальцах рук и ног, в груди. — Черт, это блять… ситуация SOS, я не… По радио раздается трескучий голос, низкий и мягкий. — Кто это, — Смерть. Это Смерть. Ее голос ни с кем нельзя спутать. — Это Леви, — говорит Леви, а затем понимает, что он никогда не называл им своего имени, это всегда был Эрвин, как, черт возьми, он должен… Дышать. — Я с Эрвином, — говорит он, стараясь, чтобы его голос звучал ровно. Его руки все еще дрожат. — Он ранен. Сильно. Нам нужен врач. — Эрвин? — голос Смерти становится резче. Она чем то шумит, а затем спрашивает: — Насколько плохо? — Плохо. Стук, а затем Смерть говорит: — Подожди. Леви дышит. Он смотрит на Эрвина. В доме начинает сильно темнеть, но Леви не может даже подумать о том, чтобы оставить Эрвина и разжечь огонь. По радио звучит новый голос, которого Леви никогда раньше не слышал. — Умная установка системы связи! Голос звучит возбужденно, маниакально. Почти на грани истерии, от которой волосы на руках Леви встают дыбом. — Ты сказал, что ты Леви, верно? — спрашивает Истерия. — Да. — Ты тот человек, который был с Эрвином? — Да. Истерия молчит мгновение, а затем ее голос понижается до почти делового. Это странным образом приносит Леви некоторое успокоение. — Расскажи мне, что случилось. Леви проводит рукой по лицу и говорит: — Его… поймали. Они отрезали его за руку и… Черт, они отрезали его руку. — Титаны съели руку Эрвина? — голос снова становится взволнованным. Титаны? Истерия говорит, почти бурча себе под нос: — Интересно, повлияет ли это на них вообще… Эрвин казался здоровым… Она замолкает, бормоча о прогрессировании заболеваний и вариациях образцов, и Леви прерывает ее. — Титаны? Истерия говорит бойко: — О, именно так я их и называю. Титаны в греческой мифологии ели друг друга. — О. Ага. В любом случае, я отнес его обратно в дом, но, — Леви дышит, и это прерывистое и неустойчивое дыхание. — Он без сознания. Не приходит в себя. — А. Тебе нужно остановить кровотечение. — Да, он, эм… Он уже справился с этим. Истерия одобрительно гудит, а затем говорит: — Они придут за тобой, если ты заберешь его из их лагеря. Леви чувствует, как его собственный голос становится тише. — Нет, они не придут. — Что? — Они мертвы. Истерия замолкает. — Все они? — Послушай, у меня нет времени объяснять. Эрвину нужен чертов доктор. — Он делает паузу, затем добавляет: — Они все мертвы. — Я поняла. — Истерия звучит почти разочарованно, что безумно. — Ты можешь его перенести? Леви смотрит на него. Тот бескровно бледен, свет луны в окне делает это еще хуже. Его кожа выглядит белой. Ужасный контраст с тем, когда они лежали здесь в последний раз. — Нет. Истерия издает задумчивый звук, затем говорит: — Он, скорее всего, умрет примерно через 48 часов без антибиотиков. Звук, который вырывается изо рта Леви, не человеческий, а затем он слышит, как почти рычит: — Этого не произойдёт. — Нет, — соглашается Истерия. — Мы придем к тебе. Я могу помочь. — Что? — Мне нужно знать, где ты. Есть ли в этом доме что-нибудь, что может помочь найти тебя? Леви оглядывается по сторонам. Он в маленькой спальне, сидит на краю кровати и пытается представить, что Эрвин просто спит рядом с ним. Здесь ничего нет. Он поворачивается к Эрвину и шепчет: — Сейчас вернусь. Эрвин не отвечает. Леви уносит радио на кухню и начинает рыться в ящиках. Они в основном пустые. — Леви? Странный голос Истерии потрескивает по радио. Леви игнорирует это. — Леви, ты умер? — голос звучит отнюдь не озабоченно. В основном просто любопытно. Возможно, даже немного взволновано. Леви хватает рацию — Нет. — У большинства удаленных хижин есть свои GPS-координаты где-нибудь на случай чрезвычайных ситуаций. Леви хмуро смотрит на радио. — Да, я уже понял. Я, блять, ищу. Там ничего нет, и Эрвин умирает в гребаной комнате рядом с ним, и здесь ничего, здесь ничего, ничего нет… — Здесь ничего нет. Здесь ничего нет. Истерия отвечает, но Леви не слышит. В ушах у него звенит так громко, что он не может думать. Он не может выбросить из головы образ закрытых век Эрвина, его ужасно белого лба, холодного пота на груди. Дом такой холодный, и такой темный, и такой маленький. Стены слишком давят, дверные проемы слишком… Дверной проем. Над дверным проемом вырезаны координаты. Сердце Леви так сильно сжимается в груди, что он сгибается пополам. Истерия говорит, но её голос не проникает в его мозг. — …предположим, что ты мертв. — Я не мертв, — выдыхает Леви в коммуникатор, задыхаясь, как будто он только что пробежал марафон. Его пульс подскакивает. Подушечки пальцев гудят. Ему кажется, что он только что прикоснулся к проводу под напряжением. У них есть лекарства. И оружие. И теперь они смогут добраться до них. — Я нашел их. — Ты нашел их? Леви смотрит на цифры. Он сжимает кулак очень крепко, руки все еще липкие от крови. Какая-то принадлежит Эрвину, и Леви воображает, будто она отличается от остальной. — Да. Голос Истерии становится очень низким и взволнованным. Они переговариваются тихо по радио, Леви не может уловить о чем. Он оглядывается на Эрвина в постели, бледного как смерть. Все тело Леви дрожит, когда он смотрит на него. Он считывает цифры один раз, затем делает это снова, медленнее. Истерия надолго замолкает. — Леви? — говорит Истерия. — Что? — Леви уже двигается, уже собирается сесть в ногах кровати, просто чтобы положить руку на ногу Эрвина, просто чтобы сидеть в той же комнате и слушать его дыхание. Леви задается вопросом, насколько серьезна инфекция и как быстро он умирает. — Посиди спокойно часок, — говорит Истерия, и сердце Леви снова подпрыгивает. — Мы идем к тебе.