Вопреки всему

Неделя пробежала словно в бреду. Откуда ни возьмись, в офисе назрели еще большие проблемы, намного серьезней предыдущих. Я утонул в них, позабыв обо всем вокруг, сосредоточился на работе и проблемах, связанных с ней. Компания, с которой мы сотрудничали, совершенно внезапно решила разорвать контракт. Это должна была быть действительно крупная сделка, детали которой прописывались весь предыдущий год, а готовились к ней и того больше. Компания, подобно нашей, была огромной, и от этого слишком много нюансов влияли на подписания договора. Мой отдел долго и усердно просчитывал все цифры по несколько раз, дабы удовлетворить запросы будущих партнеров, а аппетиты у них были, мягко говоря, исполинскими. Компания хотела получить много и задешево, поэтому столько месяцев изнуряла нас пересчетами и новыми результатами. В итоге, конечно, все пришло к консенсусу и долгожданный контракт был подписан. Но уже через месяц, когда производство было запущено, а деньги — вложены, наши новоиспеченные партнеры решили разорвать контракт, о чем и объявили на днях. Конечно, это была проблема по большей части юридического отдела, ведь сразу началась судебная волокита. Туда я сейчас боялся заходить больше всего, так как у них завал похуже нашего, когда у моего отдела были проблемы, созданные стажеркой. Разрыв затронул всю компанию, и наш отдел был ответственный за подсчет убытков от только открывшегося производства и вывода незатронутых активов. Работы было не сказать что непосильно много, но вместе с проблемами в документации, что возникли ранее, чем заняться было каждому. Бесчисленное количество раз я пытался найти корень проблемы, прокручивал доступные крупицы информации десятки раз, но так и не пришел к конечному выводу. В голове все вертелся вопрос, почему столь огромная и надежная компания вдруг разорвала контракт? Они, как и мы, несли немалые убытки из-за закрытия уже начатого производства и неустойки. Открытие совместного производства должно было быть выгодным для обеих сторон. Если они хотели навредить нашей компании, то не вливали бы в проект столько денежных средств, которые в итоге безвозвратно потеряли. Компания никогда не была нашим врагом и с оными не общалась. В чем тогда смысл?.. Я пытался разведать подробности в других отделах, но и там удачи не добился — никто деталей не знал, а те, кто что-то и слыхал, посылали меня в юридический. И без их советов я прекрасно понимал, что узнать информацию можно только у тех, кто непосредственно занимается расторжением контракта. Но идти туда не хотелось. Во-первых, мой отдел могут попросить о помощи, чем только загрузят бедных ребят, которые и так ходят уже словно зомби. А во-вторых, там работал тот человек — паренек, с которым переспал мой муж. Любовник Рейна. Еще до начала суматохи я забегал по делам в приемную юридического отдела отдать очень важные бумаги и обнаружил его совершенно неожиданно. Парень, словно с обложки, с зализанными назад волосами и дорогущим костюмом, тихо слушал, что говорит ему секретарь приемной, и медленно кивал. Я не чувствовал ни ревности, ни гнева, совершенно ничего. Будто встретил давнего знакомого, которого видел сто лет назад, но к которому относился совершенно равнодушно. Ничего внутри не отдалось эхом, не было скребущих кошек и пронзающей боли от предательства. Нет, ничего такого не было. Меня страшило лишь собственное смиренное принятие произошедшего. — Мистер Каттерфельд! Увидев меня, парень обрадовался и подбежал прямо ко мне. Я натянул на себя деловую улыбку и пожал тому руку. Странно, что я не испытал при это совсем никакого отвращения. Совсем ничего. Ни капли. — Мистер… Простите, столько навалилось. Я действительно не помнил его полное имя. Называть его «паренек, с которым трахался мой муж» весьма некультурно, да и слишком вульгарно. Это больше в стиле истеричной жены. Но я не истеричка, и уж точно не жена. — Ничего, — милые ямочки появились на лице парня. — Отто Керн. Прошу, господин, зовите меня Отто. Если бы я не знал, что Отто делал в моем доме, парень мог бы даже понравиться мне. Добродушный, веселый, немного скромный. Кому такие не нравятся? Теперь понятно, почему Рейн повелся на эту мордашку без мозгов. Когда у Рейна успел так испортится вкус? — Помнится, мой муж упоминал, что ты работаешь стажером. Должно быть, ты из юридического отдела? — Да, прохожу здесь практику. Но в дальнейшем собираюсь работать в вашей компании. — Смелые ожидания. Работу в нашей компании можно получить только двумя способами. Первый — ты усердно трудишься, получаешь корочку в одном из престижных высших учебных заведений и проходишь довольно сложное собеседование. Второй же — имеешь связи сверху, то есть ты — далекий или не очень родственник кого-то из акционеров. Был и третий вариант, правда, такие здесь долго не задерживались. Скорее исключение из правил — постельные девочки и мальчики. Так к которым относишься ты, дорогой Отто? — Керн… Что-то припоминаю. Очевидно, при первом нашем знакомстве я был слишком окрылен мыслями о скором воссоединении с мужем, раз не заметил знакомую фамилию. — Должно быть, вы слышали о моем отце — Бене Керне. Он входит в совет акционеров. Правда, акции моей семьи довольно скромны, по сравнению с вашими, — засмущался парень, неловко опустил глаза в пол. Значит, все же ты у нас папенькин сыночек, Отто. Да еще и будущий наследник определенной доли в компании. Не простого любовника ты себе выбрал, Рейн. От него будет трудно избавиться, когда надоест. Чем ты только думал?.. — Заходите с отцом к нам гости. Будем рады видеть вас с мужем, — улыбнулся я. — Правда?! Искреннее восхищение парня меня позабавило. Будто это не он в тот момент так пытался понравиться человеку, с мужем которого он спал еще несколько дней назад. Какое лицемерие скрытое за маской! Отто безусловно подходит Рейну. Паренек уже научился мастерски врать, подобно любовнику. Только Рейн врет о своей мерзкой работе, а этот — о настоящих намерениях. Керны захотели струсить с мужа побольше денег, подложив своего сына им в постель? Что же, им лишь предстоит узнать, какой Рейн скряга. После нашей короткой встречи я в юридический отдел не совался. Нет, у меня до сих пор не появилось чувство ревности. Как таковой, я никогда не испытывал ее к Рейну, ведь знал, что тот никогда мне не изменит. Возможно, поэтому я не до конца верил в правдивость произошедшего. Будто сейчас из-за стенки выйдет ведущий и скажет, что все это — одно из тех глупых телешоу по воскресеньям, а чета Каттерфельдов — главные участники. Иногда я невольно сравнивал себя с глыбой льда. Я постоянно мысленно называл Рейна холодным и бездушным, но какой я сам? Сейчас, когда дорогой человек предал меня, я с улыбкой на лице мог пожимать руку его любовнику. Никаких истерик, слез, упреков. Лишь смирение и спокойствие. Возможно, после того, как я выплакался Эберхарду, слез во мне больше не осталось? Или этому равнодушию я научился у Рейна? Все же десять лет были вместе. Они не могли не оставить на мне след. Вспоминая о моем малыше… Он так ничего и не сказал после той ночи. Несколько раз сын спрашивал, все ли у меня хорошо, на что получал удовлетворительный ответ и успокаивался. Я знал, что увиденное напугало его, поэтому и не хотел показывать свою слабость, но время вспять не повернуть. К тому же та ночь сильно помогла мне. Уже неделю я твердо стоял на ногах и ни разу не потянулся за успокоительным или снотворным, несмотря на стрессовую ситуацию. Проблемы на работе отвлекали от катастрофы дома. А дома меня отвлекал Эберхард. Несмотря на недовольство дворецкого, сын продолжил приходить ко мне по ночам. Возможно, поэтому мой сон был столь крепок, а нервы устойчивее, чем могли быть. Не считая тех моментов, когда я с головой погружался в воспоминания о счастливых временах, я чувствовал себя хорошо. Сносно. Также Эберхард перестал просить купить ему кошку. Несколько раз я сам напоминал ему об этом, но малыш только отнекивался. Поэтому я решил, что он передумал. Это было к лучшему. Меньше шерсти на костюмах и проблем. К тому же, не нужно будет идти к Рейну и просить разрешение на покупку животного. Я еще не готов встретиться с мужем лично. Не сейчас, не завтра и уж точно не в ближайшее время. В поместье все оставалось, как прежде. Дворецкий решил, что я еще не смог простить ту ссору Рейну, и лишь хмуро вертел головой. Никто, даже слуги не знали о том, что произошло в стенах поместья. Удивительно, что ни одна живая душа в поместье не слышала всего этого. Иногда мне начинало казаться, что мне просто привиделось. Галлюцинация. Шутка измотанного разума. Но вряд ли то, что я видел и слышал, мог придумать мой разум — слишком детально и реалистично. Мы с Рейном перестали пересекаться даже дома. Раньше мы могли пожелать хотя бы доброго утра, спросить о делах, а сейчас я вовсе его не видел. Точнее, я пытался его не видеть и всеми силами избегал. Удивительно, но у меня это получалось превосходно. Утром я продолжил уезжать раньше обычного, а в офисе старался лишний раз не высовываться из кабинета. Все же эта компания фактически принадлежала ему, он мог быть где угодно. Вечерами дома было тихо, ведь Рейн домой не возвращался. Дворецкий думал, что я волнуюсь об этом, и заверял, что тот задержался на работе, но я знал правду — мой муж был с Отто. И я даже не был против. Пусть развлекается сколько хочет, главное, чтобы не приводил его в дом. Наш дом, мой дом, дом моего ребенка. Это не место, куда водят любовников… Хотя, что я смогу сделать или сказать? Мое мнение никто не будет слушать. Для себя я уже смирился с тем, что мы расстались. Трезво обдумав ситуацию, я понял, что бессилен. Развод я получу лишь после того, как откажусь от Эберхарда, а этого никогда не произойдет. К тому же после подписания бумаг к моей голове приставят пистолет. Кто оставит в живых человека, который знает подноготную Каттерфельдов? Оставалось лишь мирно жить под одной крышей, воспитывая ребенка. Словно мать-одиночка при живом-то отце. Такое сравнение заставило меня улыбнуться. — Почему смеешься? — спросил Эберхард, переворачиваясь ко мне. Он с боем отбил себе место на моей кровати у дворецкого, который всеми силами пытался выгнать того в детскую. Сейчас малыш лежал раскрасневшийся от боя подушками, как никогда довольный, и пытался сделать вид, что засыпает. — Да так, ничего. — Случилось что-то хорошее? — С чего ты взял? — Ну… — малыш задумался, преподнеся палец к губам. — Ты просто изменился. Стал больше проводить со мной времени. О, и ты все время смеешься! Я? Смеюсь? Забавно. Знал бы ты, Эберхард, что смеюсь я со своей никчемной жизни, никогда бы не подумал, что веселюсь. — Ты помирился с отцом? Поэтому такой веселый? Единственное, что выбивало меня с колеи во всей сложившейся ситуации — это Эберхард. От каждого вопроса сына о его отце мне становилось невыносимо тяжко на душе. Я не мог рассказать все ребенку, это было бы глупо и безответственно. Тем более я не мог жаловаться сыну на его же отца. Что бы ни произошло между нами, Рейн был его отцом, и это останется неизбежным. Эберхард видит в отце пример подражания, и я не против, если тот возьмет лучшие качества от Рейна. Намного хуже будет, если сын узнает, какую сильную боль тот причинил мне, его любимому папе. Пусть думает, что мы в ссоре и когда-то все наладится. Сейчас все, что я могу дать Эберхарду — мнимая надежда. — Нет. У меня не получилось. Твой отец… он развлекал гостя. Это была частичная правда. Об этом Эберхарду раньше пятнадцати я даже не заикнусь. Раньше я представлял, что к этому возрасту ему начнут нравиться девчонки или же мальчишки, не столь важно, и я попрошу Рейна провести с ним серьезную беседу. Но сейчас… сейчас я не видел так четко будущее, как раньше. Когда-то нашей молчанке с Рейном придется положить конец. Может пройти еще неделя или месяц, но нам придется поговорить. И, честно, я без понятия, что ему сказать. Не знаю, как посмотреть ему в глаза. — Вы не помирились? — Как видишь, — я пожал плечами. Малыш серьезно свел брови на лбу и сложил руки на груди. Я словно увидел недовольную версию маленького Рейна. Тот так же недовольно закатывает глаза, когда сильно чем-то недоволен. — И вы больше никогда-никогда не помиритесь? — Не знаю, малыш, — я потрепал того по макушке, давя из себя грустную улыбку. — Но так ведь неправильно. Ты же учил меня, что нужно прощать. Прости отца, папа. — Я… Его детские, столь наивные и безобидные слова выбивали меня из колеи. — Я простил его. Просто он не простил меня. Это взрослые дела, не бери в голову. Это не ложь. Я правда простил Рейну ту ссору и то, как он угрожал, что заберет ребенка. Я даже закрыл глаза на то, что он сделал, на его связь с иностранными террористами, на его невероятно бездушный и лишенный морали поступок. Но вот измена… Ее я не могу простить. Вряд ли когда-либо смогу. — Это же он обидел тебя? Какой проницательный. Он в меня такой или в Рейна? — Нет. Конечно, нет. Твой отец никогда бы не обидел меня или тебя. Он любит тебя. — А тебя? — спросил сын, заглядывая мне прямо в глаза. - Тебя он тоже любит? — Меня?.. Хороший вопрос, малыш, хотел бы я знать на него ответ. Спроси ты меня еще год назад, я бы без раздумий ответил согласием, но сейчас у меня не было точного ответа. Я знал лишь одно: люди, которые любят, не изменяют… В любом случае, я останусь с Рейном до тех пор, пока мой малыш не станет взрослым. Любовь любовью, но у меня есть обязанности. Я решил промолчать. Эберхард накрылся одеялом повыше и просунулся ко мне под бок. Я ощутил, как маленькая ручка легла на мою грудь, а вторая обвила шею. — Когда я вырасту, буду защищать тебя, — серьезно сказал тот, снова нахмурив свой маленький лоб. Невольная улыбка появилась на моем лице. — Я же мужчина, сам могу за себя постоять. — Тогда я буду защищать тебя от отца. — Но меня не нужно от него защищать. — Мне не нравится, когда вы ссоритесь. Я боюсь, что он может сделать тебе плохо. — Откуда у тебя эти мысли?! — я резко развернулся к нему и посмотрел в глаза. — Эберхард, послушай. Твой отец никогда не сделает плохо своей семье. Мы с тобой — его семья. Семья — это самое главное в мире. Что бы ни происходило, я всегда буду с тобой, ровно как и отец. Так что, малыш, выброси из своей больно умной для столь юных лет головушки плохие мысли, хорошо? Сейчас тебя должно волновать лишь то, как бы получить высокую оценку, дабы отец не заставил учителя английского работать сверхурочно. Понятно? — Я уже сдал сочинение и мистер Берн поставил мне высший балл! — похвастался малыш, горделиво подняв голову. — Молодец. Если у тебя будут вопросы по поводу английского, то смело спрашивай, я помогу. А теперь давай спать. Я потушил свет в комнате и включил ночник. Однажды, вместе с Эберхардом, небольшой синий ночничок в форме звездочки пришел в мою комнату. Не помню, чтобы покупал его. Наверное, Рейн приказал кому-то позаботиться об этом. Эберхард, наконец, отполз от меня и лег на свою половину. Не прошло и минуты, как тот снова оживился. — Пап. — Спи. — Ну па-ап, — настойчиво протянул тот. — Что такое? — не открывая глаз, спросил я. — Что такое раз-вод? — по слогам проговорил тот. — Я пытался спросить об этом в учителя, но он сказал мне спросить тебя. Я резко сел на кровать. В голове закрались смутные сомнения. — Где ты это услышал?! — Я слышал, как вы с отцом ссорились, и ты сказал это странное слово, — тихо прошептал тот, будто в чем-то провинился. Я попытался успокоиться, чтобы не напугать Эберхарда, но выходило не очень. — Почему ты сказал об этом только сейчас? — спросил я и устало потер переносицу. — Как много ты слышал? То, что ребенок слышал нашу ссору, пугало меня. Я пытался вспомнить, что говорил, и что отвечал мне Рейн, но в голове было пусто. Этого не должно было случиться! — В тот день тебя долго не было и я начал волноваться. А потом ты приехал. Я увидел в окне, как тебя тянут те большие дяденьки. Мне стало страшно и я побежал вниз. Но тебя уже куда-то увели. Я бродил по дому, ища тебя. А потом услышал, как ты кричишь из кабинета отца… Господи… Слышать об этом из уст собственного ребенка было невыносимым. Эберхард так волновался обо мне, пока я был занят выяснением отношений с Рейном. Но больше всего меня разочаровывало то, что ребенок слышал нашу ссору. — После того дня ты обиделся на отца? — Да, — сквозь зубы проговорил я, но сразу же добавил, — но как и сказал, я уже простил его. Все в прошлом, больше тебе не о чем волноваться. Взрослые иногда ссорятся. Давай спать. — Так что такое раз-вод? — настойчиво повторил тот. — Это взрослые вещи. Тебе не нужно о них знать. — Ну, пап. — Нет, Эберхард. — Па-ап! Он забрался на меня и повис на шее. — Ладно-ладно, но после этого сразу спать, ладно? Я усадил его себе на колени. — Развод — это когда два влюбленных человека… расходятся. — Как расходятся? — не понял малыш. — Они уходят друг от друга. Начинают жить в разных дома, любить других людей. Как-то так. — Ты хотел уйти от отца? Жить в другом доме и любить кого-то другого? — малыш недовольно сжал кулачки. — Послушай, Эберхард, я скажу это один единственный раз, но ты должен запомнить. Я люблю твоего отца, что бы не сказали остальные, и не хочу от него уходить. Но иногда… иногда ситуация складывается так, что все твои чувства становятся с ног на голову, и ты не знаешь, чего на самом деле желаешь… Сейчас такой момент для меня. Ты поймешь, когда станешь старше, а пока не заморачивай голову этим. Все будет хорошо, как и всегда. Малыш на мгновение задумался, обдумывая сказанное. — Ты до сих пор хочешь уйти? Я пойду с тобой. — Я никуда не уйду, пока ты не станешь достаточно взрослым, — вздохнул я. Эберхарда не обмануть. — Ты — мой сын, что бы другие ни говорили, и я останусь с тобой навсегда. Так что отбрось эти мысли и забудь об этом плохом слове. Пора ложиться, Эберхард, и на этот раз я серьезно. Малыш сполз с меня и устроился под теплым одеялом. — Пап. Я решил притвориться, что сплю, дабы тот не начал снова задавать глупых вопросов. — Если решишь уйти, возьми меня с собой, хорошо?

***

Ранее теплое и семейное поместье превратилось в бездушный каменный замок. По инерции я называл это место домом, но перестал считать его таковым после того, как Рейн начал приводить сюда Отто. Не прошло и недели с нашей внезапной встречи в офисе с пареньком, как он стал бывать в поместье чаще, чем я. Рейн до сих пор приглашал его под личиной гостя. Почти каждый вечер, проходя мимо столовой в правое крыло, я слышал заливистый смех Отто. Я не видел, смеялся ли Рейн, но в моем представлении он, склонив голову, тепло улыбался Отто. Этого было достаточно, чтобы туда не заходить. Дворецкий каждый раз приходил и звал меня присоединиться к ужину, но это было выше моих сил. Я не хотел мешать Рейну налаживать личную жизнь. Теперь о том, что Отто — новый любовник, знали все. Удивительно, но к дворецкому слухи между слугами, что были главной обсуждаемой темой, дошли намного позже. После этого Генрих совсем сник и больше не пытался помирить меня с мужем. Даже он понял, что это бесполезно. Спустя несколько недель я уже привык к Отто. Парень часто приходил к нам. Когда Рейна не было дома, он сидел у него в кабинете, ожидая того с работы, словно верная женушка. Несколько раз я видел его мило беседующим с прислугой. Слуги быстро просекли, что к чему, и уже вовсю пытались подлизаться к новой подстилке босса. Со мной продолжал считаться лишь дворецкий и несколько служанок, которых я всегда отпускал пораньше домой. Из-за того, что Отто бывал у нас часто, я не мог избегать его вечно. Несколько раз мы сталкивались, но, радостно поприветствовав меня, парень уходил. Мне было очень неловко, и я не знал, как должен себя вести. Во мне так и не появились ревность или отвращение. Это чувство было схоже на раздражение. Я ничего к нему не испытывал, пока тот не попадался мне на глаза. Не хотелось лицезреть его милую глупую мордашку в доме, где жил мой ребенок. Но я не мог сделать ровно ничего. Ни прогнать парня, ни попросить Рейна не приводить его в поместье. Мне не нравилось в этой ситуации лишь одно: Эберхард не мог понять, что за новый дядя стал к нам приходить. Честно, я пытался ему объяснить, что это сотрудник отца, но мой сын оказался не настолько глуп, чтобы не сложить дважды два. Подобно мне, он начал избегать Отто, бродя за мной незримой тенью. Хорошо хоть, что не удумал делать мелкие пакости. Эберхард любил насолить своим обидчикам или ребятам, которые ему не нравились. Несколько раз я разбирался с директором и другими родителями, ведь мой сын удумал поломать игрушки других детей. На это он лишь говорил, что те ребята ему не нравятся. Правду я выяснил позже. Оказывается, дети начали плохо относится к малышу из-за двух пап. Очевидно, что детишки такую ненависть переняли от своих родителей-гомофобов. Эберхард знал, что я не люблю рукоприкладства, поэтому решил отомстить, сломав их игрушки. Конечно, я объяснил сыну, что бывают разные люди и разные мнения, а ломать вещи — это совсем не вариант. Хотя в тайне я был горд сыном. Да и подобный инцидент произошел лишь единожды. А вот дирекции детсада не столь повезло. Они не имели права скрывать плохое отношение к ребенку, поэтому пришлось просить Рейна, дабы тот разобрался. Уже вскоре персонал в детсаде поменялся на более дружелюбный, а детей, которые плохо относились к Эберхарду, исключили. Поэтому я был так против, чтобы Отто приходил в наш дом. Это была территория Эберхарда, и вряд ли тому понравится, что сюда время от времени вторгаются посторонние. После всего случившегося казалось, что эти события с детсадом происходили в другом мире и не с нами. Ситуацией в доме в общем и целом я доволен. Эберхард все так же был со мной и пока не собирался что-либо ломать. Рейн гулял на стороне с Отто, позабыв о моем существовании. А я мирно жил в своем крыле, ездя на работу и пытаясь не думать о чем-то плохом. Хотя в душе и образовалась пустота с уходом Рейна, сейчас она не была критически невыносимой. Мой сын помог заполнить ее. Так незаметно прошло два месяца с нашей ссоры. Я по-прежнему был мужем Рейнхольда Каттерфельда, но его я не видел уже очень и очень давно. Несколько раз я вскользь замечал мужчину дома и в офисе, но после той ссоры между нами не было ни одного разговора, да я и не стремился. Я привык жить без него, пока, однажды, он вновь не нарушил мой покой. В то утро Эберхард приболел, и мне пришлось проследить за ним до появления врача. Ужасный кашель и температура заставили сильно понервничать. Доктор сказал, что это всего лишь сезонный грипп и волноваться не стоит — здоровый растущий организм мог справиться со всем. Но меня это не успокоило. Я уже было хотел остаться дома, но дворецкий напомнил о важном собрании, которое нельзя пропустить или отложить. Вечером я просил Генриха разбудить меня пораньше ради этого, но утром меня уже заботило совершенно другое. Проблемы навалились со всех сторон, и я решил опоздать на работу, но посидеть с сыном подольше, пока температура не начнет спадать. Прошло еще полчаса, прежде чем сработали лекарства, и температура начала падать. Дворецкий любезно попросил подать машину и заверил, что волноваться не о чем, на собрание я должен был успеть, а Эберхарду к вечеру полегчает. Быстро усадившись в машину, я достал несколько бумаг и разложил на коленях. Перед тем, как приехать, я хотел повторить речь и сверить еще раз все цифры. С головой погрязнув в документах, я вздрогнул, когда в машину кто-то неожиданно залез. — Доброе утро. Это был Рейн. Впервые за долгое время я увидел его, отчего сердце предательски сжалось. Мысленно я уже привык, что он не мой. Легче забыть человека, когда не видишь. Но сейчас он был прямо передо мной, такой же прекрасный и невообразимо мужественный… Возможно, для того, чтобы забыть его, мне понадобится намного больше времени, чем я думаю. — Доброе, — я нахмурил брови и снова окунулся в бумаги. Последнее, что меня сейчас волновало, это Рейн. На носу важное собрание, а дома лежит больной сын. Сейчас не время впадать в раздумья о былой любви. На сегодняшнем совещании каждый отдел отчитывался о произведенной работе. Конечно же, всех волновало, как же проходит разрыв контракта и как много потеряла компания. Я должен был представить цифры и с улыбкой на лице заявить, что все обошлось, а потери не столь значительные, как ожидалось. Не столь значительные для общего состояния компании, но бьющие по годовому доходу, но об этом сотрудникам лучше было упомянуть вскользь, не заостряя внимание. Так я поддерживал авторитет Рейна. В компании и так начали ходить слухи, что он допустил большую непростительную ошибку, раз не смог удержать сделку. Кто, как не я, знал, что этот контракт был очень важен для него. Его потеря сильно ударила по авторитету Рейна, как руководителя. Мне было откровенно жаль его, поэтому я пытался помочь хотя бы исподтишка. Своеобразная дань нашим отношения. Или же супружеский долг. Он ведь хотел, чтобы я поддерживал его — я это делаю. — Джером. Услышав собственное имя, я удивленно развернул голову. Он намерен говорить со мной? А я вот — нет. Я был готов к этому еще недавно, но точно не сейчас. Я раздражен из-за проблем в офисе, болезни ребенка и чертового собрания. Рейн нашел не лучший момент для этого. — Что? — сказал я, резко бросив бумаги себе на колени. Рейн удивленно поднял брови. — На следующей неделе будет проходить вечеринка, организованная одной из наших благотворительных организаций. Не хочешь сходить? Приглашение? Еще месяц назад я бы подумал о том, что он желает со мной примириться. Еще месяц назад я бы с удовольствием согласился. И еще месяц назад мы бы снова начали жить, как раньше, в любви и покое… Но сейчас уж точно не я должен сопровождать его на торжество. У него есть Отто. Вот пусть и берет его, а я останусь с ребенком, проверять, спала ли температура, и менять компрессы. Это намного приятнее, чем находиться с ним, притворяясь счастливой супружеской парой. — Спасибо, но я откажусь. Найди другого партнера на вечер, — ответил я, снова зарывшись в документы. С минуту мы сидели тихо. Я все никак не мог прочесть, что было сказано на странице. Снова и снова перечитывал абзац, но все никак не мог сосредоточиться. В голове звучал тонкий голосок Эберхарда. «Ты же учил меня, что нужно прощать. Прости отца, папа…» «Прости отца, папа…» Черт, эти мысли сводят меня с ума. Я разрываюсь между словами сына и мыслью, что время для этого давно утеряно. Зачем Рейн позвал меня на вечеринку? Какой в этом смысл? Поддержания имиджа образцовой семьи? Уже каждый в компании знает, что у нас разлад, а те, кто смог просунуть нос дальше, смогли узнать даже то, что именно Отто Керн — главная причина. К чему эта игра на публику? — Почему? — спросил тот. Я поднял на него глаза. Выражение Рейна было, как всегда, нечитаемым. Руки на коленях, аристократическая осанка и туманный взгляд. Никогда не мог понять, что творится в его голове. Особенно сейчас, когда между нами выросла непреодолимая пропасть. — Что «почему»? — Почему ты не хочешь со мной идти? — повторил тот спокойно, чеканя каждое слово. — А почему я должен хотеть идти с тобой? — не выдержал я. Эта ситуация напрягала каждый нерв внутри меня. Его присутствие в совокупности с другими проблемами делало меня слишком раздраженным. Так и знал, нужно было ехать на работу позже. Уж лучше опоздать на совещание, чем находиться с ним в одной машине. Это выше моих сил. — Ты ревнуешь? — ухмыльнулся тот. — Я? Ревную? Должно быть, ты слишком высокого мнения о себе, — я чувствовал, как ядовитые слова сочатся изо рта, но не мог себя остановить. Я хотел причинить боль, и эти порочные желания были невыносимы. — К кому мне ревновать? Я увидел, как на его лице расплылась усмешка. Мерзкая улыбка, которую хотелось содрать с его лица. — К Отто. «Вот ублюдок», — пронеслось в голове. Только Рейн мог одним словом пробудить во мне желание придушить его. Только он мог разбудить во мне все эти мерзкие глубинные чувства. За последний месяц я уже свыкся с тем, что перестал ощущать окружающий мир и людей, но он снова встряхнул меня. Ему было достаточно всего нескольких слов, чтобы вывести меня из себя. Я попытался состроить самое расслабленное лицо, которое только мог, и невинно улыбнулся. — А почему я должен к нему ревновать? Любой благопристойный замужний мужчина не позволит себе запятнаться изменой, ведь так, Рейн? Масса эмоций пронеслась в его глазах, но на лице не дрогнул ни один мускул. До конца поездки оставалось всего ничего, и неловкая пауза между нами все разрасталась и разрасталась. Я желал, наконец выйти из машины и забыть о Рейне, снова погрузиться в себя и в работу — мое лучшее убежище. Когда машина остановилась прямо у офиса, я вышел из нее, но перед тем как закрыть двери, вновь посмотрел на Рейна. — Если разрешишь Эберхарду идти на вечеринку, я приду. Одному мне там делать нечего. Рейн ничего не сказал, лишь одобряюще кивнул. Машина дрогнула, и я невольно засмотрелся на нее, пока в голове продолжала крутиться одна и та же фраза. «Прости отца, папа…» Дорогой сын, я прощал твоему отцу столько всего, закрывал глаза на его аморальные деяния. Разрушение других семей, бизнесов, продажу оружия, связь с убийцами, тысячи невинных жертв и последствия его действий… Но всему должен быть предел. Я не могу простить ему измену. Это точка в нашей истории. И лишь ты, мой любимый сын, единственный, кто заставляет меня сомневаться в правильности этого конца. Я готов сохранить для тебя подобие той семьи, которая была раньше, даже ценой собственной жизни.