Вопреки всему

В этом году один из благотворительных фондов семьи Каттерфельдов праздновал годовщину. Двадцать лет назад Рейн вместе с дядей основали его, дабы почтить память дедушки и по совместительству отца дяди Рейна. Это был огромный фонд, который помогал преимущественно ветеранам, сиротским приютам и домам престарелых со всех уголков Мюнхена. Людям, которых отвергло общество. Когда впервые услышал о фонде, я еще не знал, что Рейн занимается нелегальной продажей оружия. Наивно считал его деятельность с фондом благородным и достойным занятием, будто он действительно волнуется за общественность. Но потом мне раскрыли глаза, заставили снять розовые очки. Фонд оказался лишь прикрытием, отводом глаз, дабы люди даже не допускали мысли о том, что такая святая семья, как Каттерфельды, получает немалую часть доходов незаконным путем. Естественно, кто нужно, знали секрет, но для прессы фонд стал прекрасным прикрытием настоящих масштабов деятельности Каттерфельдов. Но даже если организация и была всего лишь ширмой, она действительно помогала людям, и Рейн вливал немалую часть своих личных сбережений. Десять лет подряд я посещал мероприятие вместе с Рейном, наравне с ним приветствовал и принимал гостей. Он знакомил меня с людьми, которые искренне благодарили его за оказанную помощь. Приходили как ветераны, что рассказывали свои истории, так и дети из приютов. Вместе с Эберхардом мы играли с последними в игры, организованные специально для праздника. Сначала мой малыш отказывался играть с ребятами, но позже увидел, как это делаю я, и сразу же подключался к играм. Я видел, как он в это время хмуро кривил свои тонкие бровки, ревнуя, но не говоря ни слова. Рейн был категорически против общения сына с детьми из приютов, аргументируя это тем, что они научат его плохим манерам. Мы долго и активно спорили, но в итоге победа была на моей стороне — Эберхард мог ходить на эти вечеринки. Только с одним небольшим условием: я всегда должен был находиться рядом с ним. После последних событий я не планировал посещать вечер. Если точнее, в преддверии последних событий я совершенно забыл о нем. Да и я не был уверен, что после нашей ссоры Рейн разрешит Эберхарду посетить вечеринку в этот раз. К тому же, что бы я там делал? Рейн точно захочет привести Отто, а я буду лишним грузом. Думаю, что общественность не очень хорошо воспримет, если Рейнхольд Каттерфельд будет развлекаться с молоденьким любовником, пока его муж будет играть с их ребенком и сиротами. Это негативно скажется на репутации семьи. Если и хотел развлечься, почему не пригласить Отто без нас с Эберхардом? Почему он пригласил меня? Из вежливости? Или это была жалость? А может месть?.. Что бы то ни было, на вечер мы ехали вместе. Я, Рейн и наш сын. Никакого Отто даже в помине не было, хотя мест у нас хватало еще на нескольких человек. Мне было все равно, на какой машине ехать, но я бы предпочел отдельную. Увы, дворецкий распорядился, чтобы мы ехали всей семьей. После небольшого затишья Генрих снова решил помирить нас во что бы то ни стало. Утром, когда мне удавалось позавтракать с Эберхардом, старик будто случайно приглашал и Рейна. По вечерам дворецкий говорил, что Рейн зовет меня к себе в кабинет, я приходил, а оказывалось, что Рейн меня совсем не ждал. В конце концов я смирился с ворчанием старика и просто делал то, что он говорил. Спорить с ним было себе дороже. Старая немецкая закалка страшна в действии. Больше всего радовался Эберхард. Он, очевидно, решил, что я помирился с Рейном, и был просто вне себя от счастья. При отце он натягивал серьезное выражение лица, сидел тихо и ровно, но я видел шаловливый огонек в его глазах, который от меня он скрыть никогда не мог. Не хотелось разочаровывать сына. Пусть думает, что у нас и правда все хорошо, раз мы все вместе идем на вечеринку. — Пап! — он потянул меня за рукав пиджака. Я увидел, как Рейн недовольно покосился на сына, но промолчал. — Эберхард, сиди смирно и не вертись. — Ну, пап! Сколько нам еще ехать? — Полчаса, — ответил Рейн, прежде чем это сделал я. У того явно было плохое настроение. Встал не с той ноги? Отто не грел постель этой ночью? Бедный. Эберхард надул губы. — Это долго. Что мы будем делать целых полчаса? — Молча сидеть, — я раздраженно отвернулся к окну. Эберхард все еще ворчал что-то Рейну, но я не обращал внимания. Похоже, тот полностью выздоровел, раз так активничает. У меня в голове сейчас были вовсе не красочные мысли, чтобы еще и с сыном спорить. Во-первых, я был напряжен из-за присутствия Рейна. Что бы я не говорил, он напрягал меня, сидя меньше, чем в метре. Нас разделял один лишь Эберхард, который так и норовил залезть мне на колени и сократить между родителями дистанцию. Во-вторых, в голове все еще вертелась недавняя поездка к Мартину. Он несколько раз проверил полученные результаты, но все, как один, вторили о том, что в нашем офисе завелась крыса. Если этот человек отправил компромат из компании, значит, он там работал. Другого объяснения я просто не придумал. К тому же, он должен быть достаточно приближенным к верхушке, чтобы знать ценные секреты Каттерфельдов. Секрет о теневой части бизнеса. Одним из кандидатов на личность незнакомца был непосредственно Отто Керн. Но эта первая мысль, пришедшая в голову, сразу же оказалась отброшенной. Парень появился меньше, чем два месяца назад, тогда как компромат был отправлен восьмью месяцами ранее. Временные рамки не совпадали. Восемь месяцев назад, когда я только пришел к Мартину с компроматом, мы даже не подумали о том, чтобы отследить отправителя письма. Целых четыре месяца мы были заняты тем, что искали информацию о Рейне и его дружках. Сейчас я понимал, как это было глупо. Я до последнего пытался доказать себе, что мой муж невиновен, найти оправдания его поступкам… Но это была лишь напрасная трата времени. Компромат оказался чистейшей правдой, а мы были слишком ослеплены другой целью, нежели поиском отправителя — нарыть больше информации о делах Рейна. Но на этот раз я целенаправленно искал отправителя, поэтому попросил Мартина отследить и письмо, отправленное восемь месяцев назад, и нашу небольшую переписку. И то, и это были отправлены с одного места — офиса компании Рейна. Отто же появился в юридическом отделе совсем недавно, он просто физически не мог отослать компромат в то время. Это был не он. Был еще один нюанс. «Я твой друг, Джером…» «Давай начнем с того, что я хочу помочь тебе.» «Милый, я твой благодетель, и сделаю что угодно ради тебя…» Наша связь с незнакомцем явно выходила за рамки обычного знакомства. Это не могли сделать мои знакомые с Лондона, ведь те попросту не знали немецкого, на котором велась переписка. Да и зачем им помогать мне в таком? Месть? Они Рейна-то видели от силы несколько раз, пусть мои старые друзья и не сильно впечатлились им. Откуда им знать об измене, если я не рассказывал?.. Незнакомец являлся кем-то из офиса. Он прекрасно знал меня и семью Каттерфельдов. Кто это был — я понятия не имел. Несколько дней подряд я тем и занимался на работе, что всматривался в работников, пытаясь найти того самого незнакомца, но лишь тратил время. Мартин был прав, в офисе я потерял след и найти злоумышленника можно только одним путем. Вечеринка. Незнакомец дал понять, что будет на званом вечере. Самым лучшим способом его поймать было явиться на ужин. Конкретного плана у меня, увы, не было, но и импровизация в таком случае будет к месту. Мартин здесь бессилен. Я останусь один на один с врагом… — Пап, а тот плохой дядя будет там? Эберхард все же умудрился залезть на меня. Его сумбурные движения вывели меня из раздумий. — Какой плохой дядя? — Ну… тот, что приходил к нам в дом. Он еще пытался взять меня на руки, но я ему не позволил! Он же не придет? — Эберхард с умоляющим взглядом посмотрел на меня, дергая мою руку. Он об Отто? Кто разрешил этому парню трогать моего сына? Когда только успел?! — Эберхард! — крикнул Рейн, отчего даже я вздрогнул. Он не часто позволял себе поднимать голос на ребенка. — Как ты смеешь говорить так об Отто? Так вот в чем дело. Малышу не понравился новый любовник отца, а отец, словно влюбленный осел, забыл о том, что на детей нельзя кричать. Будто в детский сад попал. Один ребенок непослушнее второго. — Он говорил плохо о папе! — возразил тот. Я мог практически видеть искры, бросаемые Рейном и Эберхардом друг в друга. В любой другой ситуации я бы умилился их сходству, но не сейчас. — Эберхард, — я взял сына за лицо и заставил посмотреть мне в глаза. — Послушай, Отто — подчиненный твоего отца. Невоспитанно говорить, что он плохой или что ты не хочешь его видеть. — Но папа, — простонал обиженно малыш, ерзая у меня на коленях. — Он плохо говорил о тебе. Я слышал, как он говорит тете из кухни, что… Не успел Эберхард договорить, как Рейн вспылил. Я видел, как у него заходили желваки. Нехороший знак. — У тебя слишком живая фантазия, Эберхард. Джером, почему мой сын ведет себя так неуважительно к старшим? Ты не научил его, как он должен вести себя?! Я проглотил то, что хотел сказать ему прямо в лицо. Мне было до ужаса обидно от его слов. Но у нас уже не первый день продолжается холодная война и к жестоким словам я привык. Научился давать отпор, пускай это ни на каплю не преуменьшает обиды. — Мой сын никогда не скажет плохо о хороших людях, — как можно спокойнее произнес я, сжимаю кулаки за спиной Эберхарда. Я держался из последних сил, дабы не высказать все Рейну при ребенке. — Эберхард намного благовоспитаннее и умнее, чем ты, Каттерфельд. Все, с меня довольно. Он не мог повышать голос на Эберхарда. На меня он мог кричать сколько угодно, но не на нашего ребенка! — Эберхард, что сказал тот дядя обо мне? — Он… ну… Я видел, как расстроился Эберхард. Он думал, что мы с его отцом помирились, а все было совершенно не так, как он мечтал. — Ты не видишь, что он врет? — ехидно спросил Рейн. — Даже не может придумать правдоподобную ложь. — Замолчи, Каттерфельд! Сейчас мне было вовсе не до игр и пустословий. Гора проблем навалилась из ниоткуда и Рейн был одной из них, доставляя лишь непрошенное раздражение. Своими словами он окончательно вывел меня из себя. Замечание о воспитании было ударом ниже пояса, запрещенной техникой. Словно я не отец, а какой-то воспитатель! Я вопросительно посмотрел на сына, требуя продолжать. — Я слышал, как дядя говорил с тетей, которая готовит вкусные пироги. Та, что работает на кухне… Он сказал, что нужно готовить только на двоих. Тетя сказала, что будет готовить и для тебя, папа, но тот дядя запретил ей. Он… он сказал, что ты — никто в этом доме… — Эберхард обнял меня, будто успокаивая. — А еще он говорил тете, которая убирается у тебя в спальне, что там не стоит убираться. Что она только зря тратит время. Будто там никто не живет… Я хотел сказать тому дяде, чтобы он не обижал тебя, но Генрих остановил меня… Так вот почему дворецкий убирался в моей комнате самостоятельно, хотя это совсем не его обязанность. Неужели прислуга перестала слушаться даже Генриха? А ведь Отто казался нормальным парнем. Я был готов терпеть его дома при двух условиях: если он не лез к моему ребенку и если он не мешает слугам выполнять работу. Мне было глубоко плевать, как он будет относиться ко мне. Но он пересек все черты. При Эберхарде я никогда не посмел бы ссориться с Рейном, поэтому разговор придется отложить, хотя мне очень хотелось высказать ему все сейчас. Глубоко вдохнув, я успокоился и ровным голосом, не смотря на Рейна, произнес: — Нам нужно будет серьезно поговорить, Каттерфельд. Я буду ждать тебя после вечеринки. — Отто никогда бы не сказал такое. Я слышал, как в его голосе проскользнули нотки недовольства. Он всем своим видом показывал, что владеет ситуацией и безусловно прав, но правда заключалась в одном: он предпочел поверить своему любовнику, а не родному ребенку. — Ты меня услышал. Дальнейшую часть пути мы провели молча. Эберхард, испугавшись, еще крепче прижался ко мне. Я гладил его по спине и волосам, успокаивая. Мне было стыдно, что ребенок снова услышал родительскую брань. Теперь он увидел своего отца в другом свете и неизвестно, как воспримет это. Я боялся, как бы мой сын не возненавидел Рейна за то, что он защищает другого человека, далекого от нашей семьи. Рейн с детства прививал Эберхарду несколько истин. Первая и самая главная из них — защита семьи превыше всего. Он старался показать сыну, что ничего важнее отца и папы у него нет, только мы с Рейном будем любить его любым и всегда. Я всячески поддерживал это правило, ведь и сам считал его важным в жизни любого. Мои родители тоже любили меня и защищали. Однако, как только узнали, что я не такой как все, что влюбился в собственного брата, пусть и приемного, что у меня тяга к парням… Они перестали считать меня семьей. Отбросили, словно бракованную вещь. Поэтому я всячески пытался привить Эберхарду то, что семья его никогда не бросит. Я не собирался становиться подобием собственных родителей. Эберхард не должен последовать моей судьбе. Остальные истины выходили на второй план, по сравнению с этой. Вот и причина, почему Эберхард так яро защищал меня — свою семью. Он видел, что его отец отдаляется от него и всеми силами держался за меня. Малыш, которому внушили идею важности семьи, видел, как она распадалась. Как бы грустно это ни было, я ничего не мог сделать. Разве что всеми силами стараться создавать видимость крепкой семьи для Эберхарда и держать его подальше от наших с Рейном ссор. Была некая ирония в том, что Рейн, который сам рассказал доверчивому малышу о том, что семья — самая важная драгоценность в мире, эту же семью и рушил… Когда мы оказались на месте, на улице давно стемнело. Издали горели окна огромного дома. Музыка доносилась за много метров от входа. Праздник был в самом разгаре, и мы, очевидно, немного опоздали. Не дожидаясь Рейна, я взял Эберхарда за руку и повел внутрь. Я пытался не думать, о чем подумают люди вокруг, когда мы придем порознь. Все и так прекрасно знали, что мы больше не вместе, и лишь скрывали свои истинные усмешки за масками. Дом, офис, даже эта вечеринка — все вокруг с жалостью смотрели на меня, брошенного собственным мужем. Видеть это невыносимо. Я всеми силами закрывал глаза на ситуацию, как бы трудно ни было. Вечеринка проходила во втором родовом поместье Каттерфельдов и по совместительству доме дяди Рейна — Тобиаса Каттерфельда. Особняк не намного превосходил наш по размеру и общему виду. Лишь одно небольшое отличие — в нем имелось отдельное место для проведения званых вечеров. Огромная белая зала уже вместила в себя около двухсот человек, а машины все прибывали и прибывали, привозя все больше гостей. Как только мы вошли, я потянул Эберхарда к столикам с закусками. Малыш до сих пор выглядел подавленным, и единственное, что могло спасти его настроение от неминуемого падения, — это вкусности. У нас было минут пять свободных, пока не начнется официальная часть с небольшим концертом. Да и что таить, фуршет находился вдали от остального народа, идеальное место, чтобы скрыться от незваных гостей. В этом году суета подготовки к приему полностью пала на старшего Каттерфельда. Тобиас самостоятельно искал музыкантов, подготавливал фуршет и даже список гостей. Обычно последним занимался я, как муж Рейна и часть семьи Каттерфельдов, но в этом году обошлись без моей помощи. Очевидно, мистер Каттерфельд уже знал об измене Рейна и решил не напрягать меня лишний раз. В свою очередь, это стало большой утратой для меня. Если бы я написал этот список самостоятельно, то мог бы предположительно знать, кто из нашей компании появится на вечеринке. Это значительно уменьшило бы круг подозреваемых на роль незнакомца с компроматом. На благотворительный прием приходили не только те, кому мы непосредственно помогли, но и многие инвесторы, бизнес-партнеры Рейна и даже некоторые чиновники. Из-за такого разнообразия людей где-то могли затесаться и несколько работников нашей компании. Достаточно важные и влиятельные, чтобы быть приглашенными на вечер. Акционеры или директора отделов… Среди них где-то и был мой злоумышленник. — Эберхард, хочешь сыграть в игру? Малыш уже за все щеки уплетал закуски, не заботясь о чьем-либо мнении. Что сказать, он любил поесть, как и все дети его возраста. — Пап, игры начнутся позже. Еще не пришли дети, — малыш закатил глаза, будто это была совсем очевидная вещь. Эберхард посещал вечеринки нашего фонда лишь дважды. После трех лет он стал куда менее капризным и уже мог показываться в люди. Правда, тогда я боялся о том, не устанет ли он, поэтому мы уезжали из мероприятия намного раньше, чем другие. Сейчас же малышу было пять и энергия в нем била ключом. — Нет, мы не будем играть с детьми. У нас другая игра. Заинтересовавшись, он отложил очередное канапе и заговорщически посмотрел на меня. — Нам нужно найти одного человека. — Как его зовут? — Эберхард напустил на себя «маску отца», как тот называл деловое выражение Рейна. На его лице это смотрелось очень мило и смешно. Я изо всех сил пытался не улыбнуться, ведь это разрушит его напускной имидж. — Я не знаю. — Тогда… — Эберхард приложил палец к губе, задумавшись. — Как он выглядит? — Этого я тоже не знаю. — Тогда как мы его найдем? — недовольно спросил тот. — Наш незнакомец хорошо меня знает. Он явно ожидает увидеть меня здесь, поэтому у него может быть странная реакция. Если ты увидишь человека, который смотрит в нашу сторону или странно себя ведет — говори мне. Еще я знаю, что он работает в компании твоего отца, если вдруг увидишь знакомое лицо — не молчи. — А если мы его не найдем? Мы проиграем? — Лучше нам не проигрывать, малыш, — потрепал я того по макушке. Вскоре началась официальная часть. Мы с сыном остались стоять возле столов с закусками. Отсюда прекрасно видно весь зал. Идеальный осмотрительный пункт. Эберхарду понравилась моя затея с игрой. Малыш потребовал, чтобы я взял того на руки. Так он мог рассматривать лица людей, а не многочисленные штаны и подолы платьев. Пока Эберхард крутился на мне, я пытался слушать речь. Хозяин вечера, Тобиас, открывал вечер небольшим тостом и пожеланием. Старший Каттерфельд, в отличие от Рейна, был намного красноречивее, поэтому его «небольшая» вступительная речь растянулась минут на десять. В перерывах между тем, чтобы подавать моему юному шпиону закуски со стола, я пытался обдумать все еще раз. Вечеринка только начиналась, а значит, впереди полно времени. Мой незнакомец должен быть уже здесь. Из-за большого обилия людей я постоянно терялся в лицах. За все время я так и не смог рассмотреть ни одного человека из нашей фирмы. Было несколько инвесторов, партнеров, но ни одного знакомого лица из компании. Это угнетало меня. Была еще одна проблема, которая волновала меня. Я до сих пор не знал, что буду делать, если узнаю личность незнакомца. Отдать его Рейну было словно повести этого человека прямо на эшафот. Я уверен, что обычным разговором Рейн не удовлетворится. Я не хочу, чтобы на моей совести были пытки и смерть. Не стоит отбрасывать возможность того, что этот человек может оказаться одним из моих знакомых. Если придется обречь близкого человека на верную смерть… Нет, такого не будет. Всегда можно спокойно поговорить, выяснить мотивы, объяснить по-хорошему, что сделает с ним Рейн, если вся эта ситуация повторится. Возможно, все было не так уж и страшно… За такими размышлениями я снова и снова возвращал себя к мысли, зачем я все это затеял: я хотел отбелить свою репутацию перед Рейном, показать, что я не работаю против него. Однако сейчас я правда не знал, стоила ли игра свеч. Он явно не избавится от любовника, приведи я его врага на блюдечке. Он ничего не сделает Отто, раз так яро защищал того прямо передо мной… Как бы то ни было, какой-то четкий план у меня в голове так и не родился. Будем импровизировать, насколько позволит ситуация. Эберхард, изредка отвлекаясь на канапе, пытался предложить кандидатуру на роль искомого. — Может, тот человек в красном? Я видел его с отцом в газете. — Нет, малыш. Это политик. — Пап, а кто такой по-ли-тик? — спросил малыш, чеканя неизвестное слово. Тихо объяснив сыну значение и даже успев поспорить с ним, я не заметил, как речь Тобиаса подошла к концу. Рейна на горизонте видно не было. Скорее всего, как обычно, пошел общаться с бизнес-партнерами. Пусть развлекается, пока может, ведь я уже решил устроить ему разбор полетов после вечеринки. Мы могли днями, месяцами не общаться, но сын у нас был общий, как и воспитание. Он должен уяснить, что ребенок стоит на много пунктов выше, чем любовник. Вдруг кто-то незаметно подошел ко мне сзади, отчего Эберхард потянул меня за рукав. — Джером Эванс, какая приятная встреча. Только один человек во всей Германии мог называть меня добрачной фамилией. Не «Каттерфельд», не «Эванс-Каттерфельд», а просто «Эванс», будто этого брака никогда не существовало. — Мистер Каттерфельд, — я попытался протянуть Тобиасу руку, но с висящим на мне Эберхардом это было невозможно. — Вы прекрасно знаете, что я уже как пять лет ношу фамилию вашей семьи. Мужчина лишь ухмыльнулся, но ничего не сказал в ответ. Увидев Тобиаса, Эберхард спрыгнул на пол и протянул тому руку, как и полагается хорошо воспитанному юному джентльмену. Тобиас улыбнулся и пожал в ответ маленькую ладошку. — Ты хорошо воспитал своего сына, дорогой. Он станет достойным наследником Каттерфельдов, и все благодаря тебе. — Вы мне льстите. Воспитание — заслуга обоих родителей. — Мы прекрасно знаем, что Рейнхольд никогда не сможет заменить Эберхарду тебя, а вот ты его — с легкостью. Да и где в этом чудесном малыше хоть капля Рейнхольда? — Лицо, — не раздумывая ответил я. Очевидная правда. — Он маленькая копия Рейна. — Да, внешностью он типичный Каттерфельд, но все остальное — копия тебя. Маленькая и милая. Эберхард смутился такому сравнению и спрятался за мной, словно матери под юбку. Тобиас любил вводить того в краску. Возможно поэтому малыш не сильно любил своего родственника. Описать Тобиаса Каттерфельда несколькими словами просто невозможно. Этот человек был непостижим, неуязвим и бесподобен, и это лишь первые слова, что пришли мне в голову. Когда я впервые увидел мистера Каттерфельда, невольно сравнил с Рейном. Они не уступали друг другу своей властностью и величием. Уже позже я узнал, что это семейная черта Каттерфельдов, а эти двое — родственники. Дядя и племянник одновременно были до одури похожими, но в то же время совершенно разными. Рейн был холодным и несговорчивым, в то время как Тобиас — открытым и инициативным. Рейн предпочитал держать все в себе, Тобиас — всегда говорил то, что думает. Мужчине безразлично мнение большинства, он жил лишь в угоду себе и не стыдился этого. Даже эта вечеринка — лишь его прихоть. Если бы он того не хотел, ничего бы не было. Тобиас ненамного старше племянника, всего-то тринадцать лет разницы. Его мать, бабушка Рейна, родила того очень поздно, из-за чего разница между их старшим и младшим сыном стала пропастью еще с рождения. Отец Рейна и Тобиас всю жизнь не могли поделить бизнес, ссорились из-за каждой мелочи. Со слов мужа, младший брат завидовал старшему, ведь отец предпочел отдать бизнес старшему, тогда как Тобиас остался почти ни с чем. Вражда между братьями не прекратилась со смертью старшего. Отец Рейна воспитал сына достойным противником Тобиасу. Вражда передалась следующему поколению. Я никогда не вникал в их семейную грызню. Драма Каттерфельдов меня не касалась. Мне было достаточно того, что вражда между Рейном и его дядей не затронула моего ребенка. Эберхард был вне игры, хотя Рейн так и порывался настроить ребенка против Тобиаса. Малышу повезло, что у него есть я — катализатор между этими двумя вечно грызущимися псами. На самом деле, это была даже не вражда, максимум — рычание. Рейн, как и Тобиас, никогда не выступали в открытую. Могли устроить громкую ссору прямо за семейным столом или же в офисе, но ничего более. Бизнес, который оба не могли поделить, был их общим семейным делом. Ни мой муж, ни тем более его дядя, никогда бы не пошли против друг друга в серьезную, ведь это могло разрушить их общий бизнес. Да и к тому же, они оба были хранителями семейной тайны нелегального сбыта оружия. Одно неверное движения против друг друга, и можно было смело хоронить всю семью Каттерфельдов. Впрочем, более чем за двадцать лет управления компанией Рейн так ничего и не сделал своему дяде, как и тот ему. Иногда я ловил себя на мысли, что сравниваю их отношения с братскими. Те самые, где они любят друг друга, но уже слишком поздно сказать это в открытую или повернуть сделанное вспять, поэтому и остается лишь всю жизнь пытаться поделить общие игрушки. Как бы ни относился Рейн к своему дяде, я сложил собственное впечатление о Тобиасе, и было оно отнюдь не плохое. Мое отношение к Тобиасу не поддавалось логике. Мне нравилось общаться с мужчиной, пусть это неимоверно бесило мужа. Его взгляд на мир, открытость и отношение к людям… я завидовал этому. Мне хотелось быть похожим на Тобиаса. В какие-то моменты я ловил себя на мысли, что испытываю к нему настоящие родственные узы. Будто он — мой отец или что-то в этом роде. Эта мысль меня одновременно пугала и смущала. — Как вы поживаете? — из вежливости спросил я. — Одному в большом поместье та-ак скучно, — протянул тот, прямо как Эберхард. — Ваши дети уже не живут с вами? У Тобиаса две дочки. Одна такого же возраста, как и я, а вторая помладше. Старшая была той еще оторвой. За все года я так и не смог узнать, чем она зарабатывает на жизнь, но предполагаю, что ей перепадает немалая сумма от папочки и дивиденды от акций компании. Младшая дочь разительно отличалась от своей сестры. Она была женским обличием Рейна. Тихая, спокойная, скромная, кроткая. Девушка работала в отделе планирования нашей компании. Вражда между отцом и Рейном ее не интересовала, она предпочитала тихо работать у себя в офисе и лишь по праздникам выходить в люди. Настоящая трудоголичка и карьеристка. Насколько я знал, жена Тобиаса умерла через несколько лет после рождением младшей дочери. После этого Тобиас стал вечным холостяком. Заметить его в компании красавицы было сложно. Даже сейчас он был, пожалуй, единственным на этом вечере без пары. Не считая меня. Хотя у меня был Эберхард, я не был совсем уж одинок. — О, нет-нет, мои дочки живут со мной. По крайней мере, в их спальнях до сих пор стоят вещи. Но Миранда почти всегда на работе, а Изабель в вечном кругосветном путешествии, только открытки присылает. Мужчина театрально снял невидимую слезу из глаза, отчего я тихо рассмеялся. — Нужно почаще навещать вас здесь. — Только не говори Рейнхольду, а то снова спустит своих цепных псов на меня, — обворожительно улыбнулся мужчина. До сих пор вспоминаю ту неловкую ситуацию. Тобиас пригласил меня на ужин в свой дом, и я любезно согласился. Мы провели прекрасный вечер за бокалом вина и индейкой. Тогда я впервые встретился с Изабель, старшей дочерью мужчины. Она как раз вернулась домой с Мьянмы. Девушка недолго посидела с нами, рассказала несколько историй из путешествий и ушла отдыхать после долгого перелета. И, когда ужин подходил к концу, а я уже собирался домой, в поместье Тобиаса ворвался Рейн с охранниками, в том числе со своим цепным псом Эйзенманном. Он, очевидно, решил, что меня или похитили, или пытают, потому что лицо у него было страшное. Очень страшное. После того дня я мог ходить к Тобиасу лишь с телохранителями и то предпочитал этого не делать. Мы с Рейном каждый раз ссорились, когда я проводил время с его дядей. Хотя я искренне не понимал его беспокойства. Что бы Рейн не говорил, Тобиас хороший человек. Один из немногих, с кем я чувствую себя комфортно. Эберхард потянул меня за рукав и попросился отойти в уборную. Я кивнул и отпустил его. Мальчик уже самостоятельный, сам ходит, куда нужно. Когда только вырасти успел? — Лучше расскажи, как твои дела, милый. Подстилка Рейнхольда до сих пор спит в вашем супружеском ложе? Не в бровь, а в глаз, Тобиас. Иногда его прямота ставила меня в ступор. Но он был прав. Впрочем, как всегда. — Неужели даже до вас дошли слухи? — О, я узнал об этом еще когда эта шлюха переступила порог вашего дома. Но если желаешь знать, как много людей осведомлены о новом увлечении моего непутевого племянничка… — он развернулся к народу и провел рукой вдоль толпы. — Примерно все здесь. А если и нет, то прямо в этот момент об этом говорят. Сейчас они не смотрят в твою сторону, потому что я здесь, но со сцены было отчетливо видно, как те пялятся на тебя. Я потупил взгляд. Знать — это одно, но когда тебе прямо говорят об этом… Неприятно. Ужасно неприятно. — Джером, дорогой, я ведь говорил тебе, что брак с этим человеком ни к чему хорошему не приведет. Посмотри на себя сейчас. Ты остался один. Тебе бросили. Единственный, кому ты дорог — это твой ребенок. Это конец. Finita la commedia. Мужчина развел руками. Он был безусловно прав. Будь моя воля, я бы дал ходу бракоразводный процесс, но меня останавливала лишь одна мысль. «Я не отдам тебе Эберхарда… Генетически — мой. Любой суд будет на моей стороне. Ты никогда, слышишь, никогда не увидишь его!..» Эберхард. Рейн никогда, ни при каких обстоятельствах, не отдаст мне ребенка. Даже видеться не разрешит. Про раздельную опеку и слова быть не может. Развод — это крайняя черта. Пока держусь, я буду до последнего хвататься за брак ради сына. Я хочу, чтобы он вырос в полноценной семье. Но если я сломаюсь, как уже было однажды по вине Рейна… В этот раз ему даже не придется запирать меня. Я не смогу уйти из-за ребенка. На мне короткий поводок. Единственное, что держит меня здесь, это Эберхард. Если бы его не было, я бы уже давно был вне границ Германии. Собрал бы вещи в тот же вечер, попросил Мартина о помощи и свалил на все четыре стороны. Пускай это был бы глупый и самоубийственный порыв, но оправданный. Мне не место здесь. Мое место заняли, и я без боя отдал его. Желание бороться умерло, когда я увидел Рейна с другим. Я держусь лишь ради сына. И буду держаться до последнего. — В одном вы правы — это конец. Я никогда не смогу простить ему измены. Я здесь лишь ради Эберхарда. Не будь его… Мужчина подошел и приобнял меня. Со стороны — обычные дружеские объятья, но для меня… Для меня это была та необходимая поддержка, которую я не получал уже очень давно. Как бы я хотел, чтобы такой мужчина, как Тобиас, был моим отцом. Если бы у меня был папа, который не отказался от сына-гея, возможно, всего этого не было. Я жил бы обычной жизнью в уэльской глубинке, работал бы бухгалтером, и у меня до сих пор были бы родители… Но всего это нет. Сейчас я здесь. Брошенный всеми, стою в объятьях человека, которого желаю видеть своим отцом, но который никогда им не станет. Мне жалко самого себя. Когда я успел так низко пасть? После того, как я впервые увидел Рейна наедине с Отто, во мне что-то оборвалось. Лишь благодаря Эберхарду я смог построить хилую защиту. Она прекрасно справлялась до этого самого момента. Эмоции били через край, желая вырваться наружу. Вокруг меня все горело. Пылало пламенем, жаждало сжечь меня без остатка. И лишь объятья Тобиаса скрывали меня от палящего огня. Хотелось остаться в них навечно. — Ну, тише, Джером, — Тобиас похлопал меня по спине. Я почувствовал, как на щеках появились влажные дорожки. — Это… Простите, я… — Ничего. Все хорошо, Джером. Я знаю, что у тебя на душе. Ты хороший человек. Рейнхольд не заслуживает и частицы тебя. Тебе уже пора понять, что вышел не за того. Пора прекратить все это. Всегда есть надежда. Всегда есть иной путь, который обязательно приведет тебя к счастью. Ты не должен жертвовать собой ради Эберхарда, дорогой. Твой сын примет любой твой выбор. Он не хочет, чтобы его папа страдал. Думаешь, ему приятно видеть, как ты мучаешь себя изо дня в день? Я ничего не ответил. Тобиас во всем прав. Черт возьми, он всегда во всем прав! Этот порочный круг любви и зависимости, боли и страсти, желания и наказаний пора прекращать. Любым способом, я должен выбраться отсюда. Из поместья, где меня уже не считают за человека. Из Германии, в которой каждое место напоминает о человеке, который познакомил меня с этой страной. Из компании, где что ни день, стресс и проблемы. Из семьи Каттерфельдов. Это не мое место и никогда моим не было. Брак был ошибкой. Тогда он казался единственным правильным решением после затяжной депрессии. Я видел в нем подтверждение нашей любви, но на самом деле это были цепи. Он связал меня по рукам и ногам. Рейн всегда воспринимал меня, как какую-то вещь. Когда я хотел уйти от него в первый раз — он не дал, когда попытался убежать — запер. А я словно дурачок возвращаюсь к нему. Снова и снова. Это не любовь. Чертовая зависимость! Нужно было отказать ему тогда, в Лондоне, десять лет назад, когда впервые встретил. Нужно было не идти у него на поводу, не соглашаться на его условия. Нужно было сказать «нет», когда я действительно не хотел, но он настоял. Сейчас слишком поздно. Слишком поздно, чтобы думать о том, чему не бывать. Незаметно Тобиас ушел, а я остался наедине с мыслями. Очевидно, мужчина позвали, ведь тот был хозяином вечера. Вскоре вернулся и Эберхард. Малыш спросил, все ли у меня хорошо, на что я согласно кивнул. Разговор с Тобиасом выбил меня с колеи. — Пап, дети уже пришли. Мы пойдем с ними играть? Я слышал, в этом году будет командная игра! — Конечно, малыш, пошли, — я вынырнул из океана эмоций и возвратил хрупкое равновесие. Эберхард взял меня за руку и потянул в соседний зал, где уже началось представление для детей. Так как годовщина припадала на середину осени, не всегда на улице было солнечно и тепло для игр на воздухе, поэтому все игры пытались проводить внутри поместья, правда, в специально отведенном для этом помещении, дабы дети не разгромили Тобиасу дом. Мы уже почти дошли до нужной комнаты, как вдруг Эберхард остановился. Его рука потянула меня назад. — Пап… — Что такое? Ну же, пошли. Или ты перехотел? Можем поехать домой, если устал. — Па-ап! — он еще сильнее дернул меня за рукав. — Да что такое!.. Я обернулся и посмотрел туда же, куда и сын. Туда, где Рейн при всех гостях целовал Отто Керна.