Вопреки всему

— Простите? Незнакомец разговаривал по-английски, что уже казалось странным в самолете, полном немцев. Первая мысль — не правильно расслышал. — Говорю, вам как нравится: Джером Эванс или Итан Нотинберг? Хотел бы сразу уточнить все нюансы, дабы в дальнейшем не возникло трудностей, — деловито произнес незнакомец, поправив оправу очков. Нюансы? Трудности? Что?.. Мне казалось, будто я медленно схожу с ума. Мужчина не мог знать мое настоящее имя, тем более новое. Я никогда не видел даже мельком человека, похожего на незнакомца передо мной. Столь яркую внешность я бы точно запомнил. Неужели от усталости появляются слуховые галлюцинации? — Простите, вы ошиблись. — Лучше Джером, да? Привычнее все же, — не прекращал тот. На мгновение он уставился в ноутбук, что стоял на небольшом столике впереди. Густые темные брови нахмурились, но мигом расправились. — Джером Эванс. Тридцать лет. Британец, место рождения неизвестно. Предположительно, сбежал с дома в семнадцать. Пометка — в связи с женщинами замечен не был. После побега жил три года в Лондоне, подрабатывая официантом и курьером. В двадцать лет встретил Рейнхольда Каттерфельда и через несколько месяцев переехал в Мюнхен. Уже как пять лет замужем за мистером Каттерфельдом. На попечении имеется один усыновленный ребенок пяти лет. Пометка — биологическим отцом является Рейнхольд Каттерфельд. Образование — есть. Предпочтений в еде — нет. Аллергия на арахис. Хронических болезней — нет. Навыков в самозащите — тоже нет, — мужчина читал медленно и долго, будто обдумывая каждое слово. — О, здесь есть еще одна пометка о том, что вы проходили терапию у психолога пять лет назад. Депрессия, да? Надеюсь, это не помешает нашей работе. Если захотите умереть — предупредите меня, хорошо? Моему боссу это вряд ли понравится… Итак, я ничего не упустил? — Погодите! — не выдержал я потока несвязной информации. — Кто вы такой?.. Откуда вы все это знаете?! Я невольно придвинулся к Эберхарду, закрывая того. Удивительно, как тот со своим чутким сном не проснулся от низкого голоса мужчины. Незнакомец знал слишком много обо мне, и это не могло быть обычной информацией, взятой со слухов. Никто не знал, что я сбежал из дома и кем работал в Лондоне. В свое время Рейн постарался тщательно стереть мое прошлое, дабы пронырливые журналисты не вылили на меня грязь. Вот это был бы скандал — главный холостяк высшего общества Мюнхена привел в дом официанта, а спустя несколько лет женился на нем! А как незнакомец мог узнать про арахис?! Только шеф-повар в поместье знала о моей аллергии! Откуда человек, которого я вижу впервые, мог знать личную информацию, известную единицам? Это нехорошо. Очень нехорошо! Однако главная проблема в том, что я не могу связаться с Тобиасом и спросить совета, ведь у меня не было телефона. Он бы точно знал, как мне следует поступить… Хотя что он мне мог посоветовать? Спрыгнуть с самолета, прихватив Эберхарда? Я в ловушке вместе с человеком, который знает обо мне практически все. Мужчина на соседнем кресле снова снял с себя очки, отложив их на небольшую горизонтальную поверхность. Теперь я мог рассмотреть его темно-зеленые глаза. Обрамленные густыми ресницами, они смотрелись завораживающее. Кто он? Точно не англичанин, акцент с потрохами выдавал незнакомца. И не немец, внешность совсем не подходящая. Может, француз? Говорят, у них тоже весьма выразительные черты внешности. — Меня зовут Дамиан Гонсалес, — ответил тот, но руку в знак приветствия не протянул. Да и вряд ли бы я пожал в такой-то ситуации. — Меня прислали дабы сопровождать вас. Поэтому выдохните уже, наконец, меня и так пугает ваша неестественная бледность. Боитесь летать? Укачивает? Мне стоит дописать это в досье? — Погодите-погодите, — я остановил мужчину. — Сопровождать? И нет, я не боюсь летать, и уж тем более меня не тошнит! — Это хорошо, потому что нам предстоит еще долгое время провести в самолете, — мужчина все же отметил что-то себе в ноутбуке, попутно разговаривая со мной. — Мне велено безопасно доставить вас до виллы господина Мартинеса вблизи Мельбурна. Мы пробудем там неделю, а после отправимся в Мадрид. Вам уже готовят дом недалеко от города. Совсем скоро он будет готов для заселения. — Вилла? Мартинес? Дом в Мадриде?.. Мы будто говорим на разных языках. Я не понимаю его, он не понимает меня! — Да. Вы не знаете, кто такой Мартинес? — мужчина снова потянулся за только что отложенными очками и ноутбуком. — Это стоит записать. Не видел, чтобы Мартинесы пускали постороннего на семейную виллу. Это как-то связано с тем, что вы предали мужа? Или с тем, что вы похитили ребенка? Кстати о ребенке. К нему как обращаться по новому имени или старому? И вы еще не ответили на вопрос, как обращаться к вам. Что за чертово интервью?! Почему этот Гонсалес, кем бы он ни был, задает вопросы? Это я — тот, кто должен это делать! — Подождите. Хватит, — я устало потер пульсирующие виски. — Давайте по порядку, пожалуйста. Вы, мистер Гонсалес, работаете на господина Мартинеса? Не отвечайте, я знаю, что да!.. Лучше скажите, кто он такой, и почему мы едем к нему? — Значит, вы никогда не слышали о мистере Мартинесе? — Нет, не припоминаю. Очередные враги Рейна? Прознали о моем побеге и сейчас будут шантажировать мужа мной и ребенком? Почему я не могу просто спокойно взять и начать все заново? Почему ни один из моих побегов не заканчивался так, как я планировал? Как же я устал… — Пока вы не придумали ничего лишнего, вот, держите. Мужчина вручил мне ноутбук и, порывшись в сумке, дал еще и наушники. Ничего не понимая, я принял все. Когда наушники были одеты, я услышал голос на втором конце. — Не скучал, дорогой? Я посмотрел на монитор и увидел знакомую программу видеосвязи. Картинки не было, зато звук я слышал отчетливо. — Мистер Каттерфельд? — Как себя чувствуешь? Уже познакомился с Гонсалесом? — Да, но… — Он будет присматривать за тобой, пока ты удачно не доберешься до Мадрида, — перебил мужчина, не давая сказать и слова. — Я знал, что ты не захочешь никакой охраны, поэтому и умолчал. Но пойми, дорогой, Рейнхольд опасный человек, нужно быть бдительными… Тем более, мой дорогой друг любезно предложил нам помощь. Грех отказываться! Интернет в самолете работал от слова совсем плохо, голос Тобиаса постоянно прерывался и будто искажался, но уловить общий смысл все еще оказалось несложно. — Ваш друг — господин Мартинес? — Гонсалес уже рассказал? — Я не понял почти ничего из того, что мне сказал этот громила, — ответил я честно и скосил взгляд на Гонсалеса. Он не понимал ни слова из того, о чем мы с Тобиасом щебечем по-немецки. — Так кто такой Мартинес и почему он нам помогает? Что он хочет за это? Я не верил, что какая-то большая шишка с Мадрида будет помогать безвозмездно. Не очень-то верилось в бескорыстную помощь от незнакомца. Скорее уж этот Мартинес задолжал Тобиасу, как и доктор Вагнер. «Друзья» у Тобиаса? Звучало невозможно. — Ох нет, Джером, Альваро — мой давний друг, он не будет ничего брать взамен на помощь, — я услышал, как мужчина приглушенно рассмеялся. Видимо, настроение у него было просто прекрасное, в отличие от моего. — Помнишь, однажды я сорвал сделку Рейнхольду лет шесть назад? Тогда ты впервые узнал о его незаконном бизнесе. Так вот, это была сделка с Альваро Мартинесом. Та самая сделка, из-за которой мы с Рейном вернулись из горнолыжного курорта назад в Мюнхен. Та самая, после которой я впервые решил уйти от мужа. Та самая, после которой я впервые осознал, что Рейн вовсе не святой человек, каким казался в моих глазах. Та самая, которая стала причиной самого темного периода в моей жизни. Конечно, я помню. Как такое забыть? — Тогда я подделал бумаги, и в Мадрид доставили лишь половину обусловленной партии. Мартинес, как обычно, оплатил половину стоимости перед получением, но получил лишь половину, что вывело его из себя… Так все выглядело в глазах Рейнхольда. На самом деле, у нас с Мартинесом был уговор. Тогда мы впервые предприняли попытку свергнуть моего племянничка. Альваро прекрасно сыграл роль обиженного клиента и потрепал нервы моему племянничку. Жаль, что тогда наш план провалился. Но в этот раз у нас, как видишь, все получилось. Тобиас под конец тихо рассмеялся, задумавшись о своем. В голове события минувших дней начали медленно складываться в одну картину. Мартинес — тот самый, которого боялся Рейн. Тот самый, которого даже Эйзенманн опасался! Теперь я начинал припоминать, что и раньше слышал его имя, но не придал должного значения. Я все время пытался отгородиться от нелегального бизнеса мужа, поэтому и не мог знать всех его партнеров, кроме тех, что были написаны в компромате. Кто же знал, что однажды судьба столкнет меня с одним из них. — И как давно вы знакомы с этом Мартинесом? Ему можно доверять? — Доверять? Альваро? — мужчина расхохотался пуще прежнего. — Конечно нет! В нашем бизнесе верить нельзя никому, милый, даже самому себе… Вот представь, когда я совершаю поступок, которым бы вряд ли гордились другие, я пытаюсь взвесить все за и против, и лишь потом решаю, стоит ли игра свеч. Даже если этот поступок заставит мою совесть вопить о фатальной ошибке. Но Альваро… у него совести попросту нет. Когда дело заходит о бизнесе или получении выгоды, он беспощадный. Он не чтит мораль. Его останавливают лишь собственные принципы. — Принципы? — мало верилось, что у описанного человека они могут быть. — Например, он никогда не изменяет своих решений. И если уж он решил нам помочь, то действительно поможет… К тому же это принесет ему огромную выгоду. Теперь, когда я встал во главе семейного бизнеса, торговля между Каттерфельдами и Мартинесами выйдет на новый уровень. И все благодаря тебе. — Мне?.. — Без твоего согласия ничего бы не было. Не согласись ты помочь уничтожить бывшего мужа, мы бы не праздновали сейчас. Альваро уважает твой поступок и желает предоставить тебе все, что пожелаешь. — Вы прекрасно знаете, что я не собирался уничтожать Рейна. Это не месть. Здесь нечем гордиться. Я просто хочу начать все заново, понимаете? Без него. — Знаю, дорогой, знаю. Этот Мартинес… С описания Тобиаса мужчина казался ужасным человеком. Намного ужаснее Рейна. Но мне ничего не оставалось, кроме как принять его помощь. У меня на руках не было ничего. Только Эберхард, о котором я должен заботиться. Если для этого нужно из-под опеки одного монстра перейти к другому, я это сделаю. Лишь бы не оставаться больше в Мюнхене, в постоянной близости с Рейном… Надеюсь, я никогда не пересекусь со своим испанским благодетелем. Не хотелось бы встречать настолько опасного человека. Нужно будет как-то намекнуть Тобиасу об этом. — Как закончилось собрание? — Ты правда хочешь это знать? Не думаю, что тебе понравится это слышать, дорогой. Да, не понравится, потому что я уже знал, как. После своего поражения Рейн, очевидно, обвинил во всем меня. Теперь я — враг номер один. Предатель, не заслуживающий прощения… Рейн не умеет прощать, так же, как и не умеет понимать чувства других. Он не сможет во всей мере оценить мой поступок. В его понимании я предал мужа из-за какой-то измены. Вряд ли секс с другим можно ставить на одни весы с целой компанией и его кровавой империей. Рейн никогда не простит мне ее потерю, так же как и похищение ребенка. Все его слова о том, что я такой же отец Эберхарда, как и он, останутся лишь словами. Вернее, он и так уже это доказал своими действиями. Тобиас, как всегда, прав. Не нужно мне это слышать. Это грязь прошлого, а меня ждет новое будущее, как бы мечтательно и сказочно это ни звучало. Не хочу знать, что Рейн думает обо мне, как и о том, что происходит в Мюнхене. Нужно, наконец, отпустить. — Могу лишь сказать, что все закончилось хорошо. Компания с завтрашнего дня официально моя, — сказал Тобиас, закрывая тему. — Точно, — вдруг вспомнил я, отгоняя ненужное волнение. — Почему мы едем в Австралию на целую неделю, если конечный пункт — Мадрид? Зачем делать такой огромный крюк? — Понимаешь… нужно время, чтобы понять, какие действия предпримет Рейнхольд. Он до сих пор не знает, что Альваро на моей стороне. Ему понадобится время, чтобы разузнать все и осознать, в какой ситуации находится. Пусть его и выкинули за борт, я боюсь, как бы он не вцепился за этот борт и не потопил корабль ко дну, понимаешь? Хочу понять, какую тактику он предпримет, прощупать почву. Думаю, недели будет достаточно. Тем более, что сейчас он думает, будто ты вместе с Эберхардом у меня в поместье. Пока я у руля, он не сможет просто заявиться в мой дом, как было однажды, дабы забрать вас. Но как долго он будет оставаться на месте, зная, что вы у меня? Рано или поздно он догадается и примется искать вас за пределами Мюнхена, а после — и страны. — Вы правы, Рейн всегда думает несколько раз, прежде чем принимать решения. Не в его характере действовать импульсивно. Но это же и его слабость — он теряет время. — Да, драгоценное время, за которое я смогу окончательно стереть все следы твоего побега. Мои специалисты уже подменили видео с камер аэропорта и в больнице. Осталось лишь стереть присутствия Итана и Эвана Нотинбергов в Мюнхене, дабы Рейнхольд никогда не смог выйти на ваши новые личности, — подытожил мужчина. — Вот видишь, все закончилось хорошо, и твоя новая жизнь в Мадриде начнется совсем скоро! Тебе пора выкинуть из своей головы моего непутевого племянничка и присмотреться к другим! — Не думаю, что в ближайшее время смогу начать с кем-то отношения. Если вообще когда-то смогу. Десять лет истязали меня морально и психологически. Понадобятся годы, прежде чем я смогу смело сказать: «Я готов!» — и вновь окунуться в этот омут с головой. — Старая любовь лучше забывается новой. — Не ожидал, что вы романтик. Мы с Тобиасом рассмеялись, от чего Эберхард начал ворочаться. — Мне уже пора, — сообщил мужчина. В трубке послышался чей-то голос и приглушенный грохот. — Альваро уже минут пять рвется открыть бутылку дорогущего виски без меня. А тебе пора спать, я слышу, как часто ты зеваешь. Слушайся Гонсалеса, и все будет хорошо. — Я уже не маленький, — возмутился я его словам, пусть тот и был прав — меня действительно сильно клонило в сон. — Я не имею в виду, что ты маленький… Просто слушайся его, ладно? Не спорь с ним. — Постараюсь. Я кинул взгляд на своего нового телохранителя. Гонсалес сидел и всеми силами пытался показать, что не подслушивает, но я прекрасно знал: тот все слышал.

***

Проснуться от того, что кто-то пытается влить в тебя какую-то жидкость, стало в новинку для меня. Увидев над собой пару зеленых глаз, я испугался. Они смотрели на меня раздраженно и явно не намеревались сдаваться. Я постарался отодвинуться от нежелательной близости, но в следующее мгновение ощутил руку, надавливающую на мой подбородок. — Тихо. Просто выпейте, — Гонсалес придвинул холодный край стакана к моим губам. — Не буду! — Выпейте. — Нет! Я попытался отвернуться и вырваться, но быстро осознал, что пути отступления мне не оставили. Между ногами на сидении стояло колено мужчины, не давая встать или двинуться вперед. — Да не буду я это пить! Что это вообще такое?! — Жаропонижающее, — ответил тот, не собираясь отодвигаться. — Первую дозу вы выпили, но температура снова начала повышаться. — Какая к черту температура?! — Знаете, Джером, с вами намного приятнее вести дела в бессознательном виде. Не хотите отключиться назад? — Что за… Вдруг я почувствовал, как кто-то потянул меня за правую руку. — Папа-папа! Тебе уже лучше? — Мне не плохо… — я попытался привстать, дабы доказать, но перед глазами резко поплыло, и я невольно прикрыл их. Чья-то рука вернула меня обратно в лежачее положение. — Попытайтесь успокоиться и послушать меня, — сказал телохранитель, немного отодвинувшись. — После разговора с господином Каттерфельдом вы уснули. Проснулся ваш сын и обнаружил, что вы никак не просыпаетесь. Я обнаружил, что у вас сильный жар, поэтому попросил у бортпроводника аптечку. Первый раз температуру мы вам сбили, но она вновь начала расти. Поэтому, пожалуйста, выпейте уже лекарство, или мне придется влить его силой. От нетерпящего неповиновения тона я невольно сглотнул. Еще раз взглянув на полные тревоги глаза сына, я принял у мужчины стакан и выпил содержимое до дна. Знакомый вкус лекарства успокоил меня. Когда я почувствовал, как кто-то насильно пытается влить в меня жидкость, сильно испугался. Пусть Гонсалес, со слов Тобиаса, не являлся врагом, он все еще оставался незнакомцем. Мало ли, что он мог подмешать и какими причинами мог быть ведом… — Сколько я спал? Гонсалес забрал у меня пустой стакан и отдал бортпроводнику, что все время стоял недалеко. Стало стыдно за небольшую сцену, увиденную посторонними. Гонсалес сел обратно на свое место. Больше не собирался меня мучить. Правду говорил Тобиас, этому мужчине лучше не перечить. — Почти весь полет. До Австралии осталось меньше часа. Надеюсь, к этому времени ваш жар спадет. Не хочется тянуть вас до машины. — Папа… — малыш что-то хотел мне сказать, но в тот же момент Гонсалес подошел к нему и поднял ребенка на руки, словно тот ничего не весил. — Не мешай своему папе отдыхать, лучше пошли досмотрим мультфильм. — Но-!.. — Никаких «но», молодой человек. Я хочу узнать, чем он закончится. Я невольно улыбнулся, увидев эту сцену. Хотя меня больше забавляло не то, как быстро мужчина приструнил Эберхарда, а то, как мой сын пытается говорить по-английски. Что мужчина, что малыш говорили с ярко выраженным акцентом, но умудрялись понимать друг друга. Нужно будет все же самому заняться английским Эберхарда и приучить того к британскому акценту. Уж кто, как ни я — носитель, сделает это лучше. Эберхард с Гонсалесом неотрывно смотрели в ноутбук, изредка перешептываясь. Увидев, что сыну опасность не грозит, я сел на его место у окна. Притулившись лбом к окну, я почувствовал обжигающую прохладу. Неужели и правда температура? Поэтому у меня болела голова все это время? Я списывал свое состояние на нехватку сна и излишний стресс, но, очевидно, я успел где-то простыть. Удивительно, последний раз я болел, пожалуй, несколько лет назад. Помнится, Рейн, забоявшись последствий простуды, притянул меня в больницу, и закрыл там на целую неделю. Будто обычную простуду нельзя вылечить дома! Тогда я посчитал это чрезмерной опекой, которую временами я просто не мог выносить с его стороны. Мы слегка поссорились тогда, но уже после выписки все вернулось на круги своя. Вспоминая наши отношения, что ж, мы часто ссорились. Мой психотерапевт говорила, что каждая пара выстраивает крепкие отношения посредством небольших стычек. И я верил ей, ведь это подкреплялось практикой. После каждой ссоры наши отношения лишь крепчали. Нет, мы не сглаживали углы, как делали все нормальные пары. Просто я успокаивался и уступал Рейну… Но, очевидно, доктор не учла и того, что есть и такие ссоры, после которых уже и не хочется поддерживать связь. Все мои отношения оканчивались болезненно. Первая влюбленность к сводному брату окончилась тем, что я убежал из дома. Второй парень оказался законченным бабником. Мне повезло, что друзья быстро открыли мне глаза, и я закончил эти отношения раньше, чем успел наломать дров. С третьим парнем я познал не только физическую близость, но и духовную. Мы встречали больше двух лет. Пожалуй, если бы тогда в наши отношения не вмешался Рейн, я бы до сих пор был с ним. Хотя нет… тот человек был болен. Не физически, а психологически. В общем… все закончилось, да. Я смог поставить точку, пусть и не без ран на сердце. Потом все как-то слишком быстро закрутилось с Рейном. Не успел я очнуться, как уже жил в Мюнхене, в доме состоятельного мужчины, не имея ничего, кроме огромных чувств богача к себе. И чем все это кончилось? Я снова оказался с разбитым сердцем, потерянный и без ничего. Хотя нет, в этот раз у меня было кое-что — Эберхард и куча проблем за спиной. Тобиас советовал забыть обо всем. Однако, как я мог забыть мужчину, с которым жил более десяти лет? Наши чувства не просто страсть или мимолетная влюбленность. Это было всепоглощающее чувство, когда ты не можешь думать ни о чем другом, кроме как поскорее вернуться к нему в объятья. Я стал зависим от этого чувства безопасности и уюта, которое дарил Рейн. Возможно поэтому, как бы сильно обижен ни был, я всегда возвращался к нему. И как теперь прикажете жить без него?.. Лучше уж тогда никогда не влюбляться вновь. Любовь в конечном счете приносит лишь боль. Рейн оставил шрам, на заживление которого понадобится не один месяц или год… К окончанию полета температура немного спала. По крайней мере, голова больше не кружилась, зато стало слишком холодно. Другие пассажиры смотрели на меня с удивлением, когда я укутался в пальто и замотался в осенний шарф, выходя из самолета в двадцатипятиградусную жару. Но мне было все равно. Я радовался тому, что Гонсалес согласился одолжить свою одежду, ведь мое пальто осталось в машине Питера и Дитера. По прибытию нужно будет задуматься над гардеробом, а то кроме того, что сейчас на мне, у меня ничего и нет. Да и на Эберхарде тоже, кстати говоря. Аэропорт Мельбурна я почти не запомнил. Гонсалес взял под одну руку меня, под вторую — Эберхарда и потащил нас прямиком к машине. Благо, идти я мог сам, но вот сообразить куда и зачем — с трудом. Поэтому я решил полностью довериться Гонсалесу. Малыш все порывался подойти ко мне, но я останавливал того. Не хватало еще, чтобы и он заболел. Мне хватило волнения и в прошлом месяце с его гриппом. Машина была похожа на ту, которую использовала охрана Каттерфельдов. Черная, с застекленными стеклами и, что главное, с подогревом сидений. Поэтому как только мы пришли, я попросил водителя включить его. Тот посмотрел на меня, как на умалишенного. Конечно, ему-то и в рабочем костюме жарко, тогда как мне в теплом пальто, с шарфом и в осенней кофте чертовски холодно. Гонсалес сел напротив меня. Эберхард залез к тому на колени и во всю рассматривал мужчину. Мы с Гонсалесом несколько раз пересеклись взглядом, и он без слов все понял, вручив ребенку ноутбук с мультфильмом. Выспавшийся и активный Эберхард точно не смог бы посидеть спокойно во время поездки, его нужно чем-то занять. Я решил ненадолго вздремнуть. Тело снова начала бить мелкая дрожь. Очевидно, температура понемногу поднималась. Теперь я понимал, что в Мюнхене меня трусило вовсе не от волнения, это была лишь реакция на жар. Удивительно, что доктор Вагнер не смог это заметить. Или заметил, но не стал поднимать тревогу? Все же от того, насколько успешным будет мой побег, зависело многое, в том числе и его будущее. Узнав мужчину с новой стороны, я потерял всякое уважение к нему… Сон никак не приходил. Я долго ворочался, посматривая в окно. В один момент я заметил, что смотрю сквозь него, не отрывая взгляд от расплывающихся видов. Палящее солнце лишь раздражало. Не согревало, а лишь беспощадно слепило. Мельбурн, как и его пригород, в корне отличался от Мюнхена. Здесь не было ни гор, ни свежего лесного воздуха, ни исторической подоплеки с некой загадочностью, как в Европе. Серые многоэтажные дома, высотки и бесчисленное количество разнообразных людей. И эта прекрасная погода… Раздражала. Хотелось вернуться в осеннюю депрессивность Мюнхена. Закрыться в своей комнате, накрыться толстым одеялом и забыть, наконец, о всех проблемах. Вдруг я почувствовал, как что-то коснулось моего лица. Гонсалес внезапно оказался возле меня, а его рука проверяла мою температуру. Я слышал, как тот резко сказал что-то на неизвестном языке. Вот как звучат испанские ругательства? Интересно. — Температура поднялась, — объяснил тот. — По прибытию вызовем доктора. — Не нужно. Просто найди лекарства. Мужчина на мгновение задумался, а после ответил, слегка ухмыляясь. — Мне позвонить господину Каттерфельду? — Это угроза? — Да. Вот же… Не хотелось нагружать Тобиаса моими проблемами. У него сейчас триумф, первый день во главе компании, а я со своей простудой. Не нужно ему волноваться. Через неделю я снова буду, как огурчик. Мои простуды никогда не длятся долго. Зачем зря панику разводить? Мне оставалось лишь промолчать. Гонсалес вновь сел к Эберхарду, приказав водителю выключить подогрев сидений. Это месть за неповиновение?! Садист! Высотки Мельбурна давно остались позади. Машина несколько минут назад въехала в частный жилой комплекс в пригороде. Район оказался вовсе не похож на тот, где жил Мартин в Мюнхене. Здесь нет низких кустов из ограждений, лишь огромные заборы с кучей охраны и камерами наблюдений. Здесь явно жили небедные люди, хотя это было очевидно — семейное поместье Мартинесов просто не могло находиться в каких-то трущобах. Со слов Тобиаса становилось понятно, что этот Альваро не последний человек в нелегальном бизнесе. Казалось удивительным лишь то, что семейное поместье у него в Австралии, а не в Испании. Хотя кто знает прихоти этих богачей? Подъехав почти к концу улицы, машина остановилась. Я заметил это, когда Гонсалес начал выпихивать меня из нее. Причем говоря «выпихивать», так оно и было. Почему-то он решил, что в моем состоянии я не могу выйти сам, и решил помочь, предложив понести на руках. Естественно, я отказался, а он, как обычно, настоял на своем. В итоге Эберхард смотрел на то, как мужчина пытается вытащить меня из салона, а я всеми силами упирался. Что за детский сад?! Мне тридцать уже! Вдруг кто-то завопил. Испугавшись, я не удержал равновесия и вывалился из машины прямо на Гонсалеса. Но это того стоило. Его растерянное выражения мигом подняло мне настроение. Не думал, что он может состроить что-то помимо вечной ухмылки или делового выражения. — Дамиан, милый, когда я говорила не изменять мне, я имела в виду не только с женщинами. Я посмотрел на того, кто еще мгновение назад вопил, и еще больше удивился. — Изабель?.. Передо мной стояла не кто иная, как старшая дочь Тобиаса — Изабель Каттерфельд. Та самая, которая вечно путешествует и которую почти невозможно застать в Мюнхене. Любимая дочурка мистера Каттерфельда. — Джером, — она кивнула мне. — Что ты как неродной? Иди сюда и брось этого мужлана, он не достоин и твоей волосинки! Девушка подошла и потянула меня на себя, будто это ей ничего не стоило. На своих высоких каблуках она была несколько выше меня, поэтому я уткнулся прямо ей в шею, вдыхая все тот же парфюм, что и несколько лет назад. Отвратительное чувство бессилия, когда даже женщина может тягать меня, как ребенок плюшевую игрушку. — Ты почему такой горячий? Перегрелся на солнце? Еще вроде не так жарко. И что за зимние лохмотья на тебя надеты?! Дамиан! Изабель на мгновение отпрянула, но с объятий меня не выпустила. Да я и не хотел. Мне понравилась Изабель еще с первой встречи. Пускай она слишком активна и непредсказуема, но ее дружелюбный характер манил меня, как свет светлячков. Она во многом напоминала своего отца. Что Тобиас, что Изабель вызывали во мне лишь искренние позитивные эмоции. Пожалуй, в окружении именно таких людей я хотел бы прожить всю жизнь. Пусть отец с дочерью виделись лишь раз в несколько месяцев из-за вечных разъездов Изабель, они все равно оставались семьей. И я ощутил это еще на первом совместном ужине в их поместье, который под конец сорвал Рейн. — У него жар, — объяснил Гонсалес. — Так почему же мы стоим, пошли скорее в дом! Я сейчас же прикажу найти лекарства и привести врача. — Но… — попытался отговорить ее я, но меня сразу же заткнул строгий женский голос. — Никаких «но»! Подхватив под руку, Изабель потащила меня в сторону огромных каменных ворот. Я обернулся посмотреть, где Эберхард, но тот оказался во всю занятым. Висеть и доставать Гонсалеса разговорами было намного интереснее, нежели таскаться с приболевшим отцом. И когда эти двое только успели так сблизиться? И дня не прошло со знакомства с этим мужчиной. Куда делся мой сын, что избегает любого внимания в его сторону, который боится даже просто заговорить с незнакомцами?! Ворота перед Изабель автоматически открылись, впуская нас во двор. Первое, что бросилось в глаза — огромный бассейн. Когда Гонсалес говорил о вилле, я подумал, что тот имел в виду небольшой загородный дом, но это оказалась самая что ни на есть настоящая вилла! Огромная и чертовски дорогая, судя по мраморной отделке. — Не удивляйся, — махнула рукой Изабель, заметив мое замешательство. — У Мартинесов почти все дома такие. — Гонсалес сказал, что это семейная вилла. Разве не должна она выглядеть… по-семейному? — Уют в Мартинесов определяется количеством квадратных метров. Девушка не дала мне рассмотреть все и потянула прямо в дом. — Если без шуток, то у Мартинесов много домов. Друг папы, Альваро, любил с семьей гостить в разных уголках мира. Помнится, папа рассказывал, что если бы не работа, тот бы ринулся путешествовать по миру. Папа несколько раз брал меня с собой на уикенды у Мартинесов, когда я была помладше, и это были воистину прекрасные дома, поверь опытному взгляду архитектора! То, что ты видишь здесь, всего лишь жалкое подобие домов в Марселе или Толедо. Жаль, что большинство из них просто припадают пылью. — Почему? — Это… — Изабель на секунду запнулась, посмотрев на Гонсалеса, будто спрашивая разрешения, но тот был слишком занят, развлекая Эберхарда. Поэтому Изабель перешла на шепот. — Как я уже сказала, папин друг строил эти дома для того, чтобы проводить время с семьей, но его первая жена и трое детей погибли в автокатастрофе… Поэтому Альваро не проводит времени в собственных домах, предпочитая поместье в Мадриде, построенное недавно. От «семейного» в этой вилле осталось лишь название. Мартинесы не поднимают эту тему, ведь трагедия случилась много лет назад. Зачем ворошить прошлое, верно? Давай сделаем так, будто ты этого не слышал, а я не рассказывала, хорошо? Потерять троих детей и жену… ужасно. Представляю, какую боль пережил этот Альваро Мартинес. Понимаю, почему он не хочет здесь появляться, когда все напоминает о прошлом. Так же у меня было и в Мюнхене. Каждый дюйм поместья связан с воспоминаниями о Рейне. После ссоры я пытался не выходить за пределы своей комнаты, дабы не ворошить прошлое, не вспоминать все хорошее, что между нами было. Как бы я ни старался скрыться или убежать, воспоминания всегда остаются со мной, в моем сердце и мыслях. Я не в силах отрицать то, что кроме конечной боли, Рейн принес в мою жизнь весну. Ту самую, о которой все так вопят. Любовь, из-за которой я бросил все и подался за ним в незнакомую страну без ничего! Любовь, на протяжении которой у нас были вечера вблизи камина с бокалом вина. И смешные моменты, когда мы оба лишь привыкали друг к другу. И даже небольшие стычки, что всегда заканчивались страстным примирением, когда чувства накрывали лавиной, и ты был не в силах трезво мыслить. Я не могу отрицать то, что было между нами. Было бы проще если бы у Рейна никогда не было чувств ко мне, но они были. И понимание того, что они перегорели, увяли с годами… вот, что самое тяжелое. Я до сих пор ощущаю всю бурю с эмоций к нему. Просто пытаюсь запихнуть ее куда поглубже, ведь теперь нет желания выражать привязанность, да и не к кому. Но Рейн жив, дышит и продолжает жить дальше, испытывая чувства к другому человеку. Это лучше, чем если бы он умер. Тогда бы мое сердце, наверное, не выдержало. Ведь смерть заставляет вас расстаться навсегда. Она не дает тебя выбора, кроме как отнять что-то дорогое. Поэтому мне жалко этого мужчину, Альваро Мартинеса. Кем бы он ни был, как бы много жертв не пало от его рук, потерять любимых — худшее в жизни. Ведь ты продолжаешь жить без них. Как бы ты не пытался отрицать их отсутствие, забыть, все вокруг напоминает о них и твоей утрате. Это самое тяжелое. Такое не пожелаешь даже врагу. От раздумий голова снова начала болеть, а перед глазами — плыть. И я невольно оперся на девушку. Изабель на мгновение остановилась, посмотрела на меня внимательно и устало закатила глаза. Да, Изабель, прибавил я тебе хлопот… — Гонсалес сказал, что на виллу никого не пускают. Как здесь разрешили остаться мне? Не лучше ли не утруждать хозяев и пожить в отеле? Все равно мы здесь лишь на неделю, — я потянул ее ко входу, намекая, что со мной все в порядке. Гонсалес и так начал странно посматривать на нас из-за того, что мы все никак не заходили внутрь. — Мартинесы и правда не впускают сюда никого, кроме семьи. Но ты скорее исключение из правил. Не знаю, что ты там сделал, что тебе приходится убегать от муженька, но это что-то явно помогло папе и Альваро. Разрешить тебе поселиться здесь — малая часть того, как они хотят тебе отплатить. Они оба в большом долгу перед тобой, имей в виду! А что до меня… То я любимая доченька папы. Как он мог позволить мне остаться в каком-то пыльном отеле? Так что взамен на то, чтобы пожить здесь, я буду твоим надзирателем! Тобиас втянул во все это дочь. Я так не хотел посторонних в нашем побеге, но в нем участвует слишком много человек. И доктор Вагнер, и Мартин, и Изабель, и этот Гонсалес, и даже испанский криминальный авторитет, который является в придачу еще и давним другом Тобиаса. Теперь я понимаю, почему мистеру Каттерфельду нужна целая неделя перед прилетом в Мадрид. Осталось слишком много следов, что бы тот не говорил. Не знаю, чем думал Тобиас, оставляя Изабель присматривать за мной. Скорее я буду постоянно волноваться, не попадет ли она в очередную передрягу. Со всего нашего недолгого знакомства я успел понять одно — Изабель та еще оторва. Устроить проблему на ровном месте или сорваться в очередное путешествие за несколько минут — пустяки для нее. — Мне не нужна еще одна нянька. Хватает и Гонсалеса. Хорошо, что тот был занят Эберхардом и не услышал мои слова. Боюсь представить, что бы громила сделал. За время нашего полета я понял одно: с Гонсалесом не так просто иметь дело. Если он вознамерился что-то сделать, он это сделает, плевать на мнение остальных, а точнее — мое. Но что больше всего пугает меня в мужчине, это его умение переступать личные рамки. В разговоре Гонсалес вежлив, но положить руку на лоб или же зажать меня на сидении самолета, рукой придерживая за лицо, для него пустяки. Когда меня охраняли Дитер и Питер, никто из них даже пальцем не касался меня. Это называется обычной деловой этикой, но, видимо, у испанских телохранителей ее нет! — Ну Джером! Дорогой, ты не понимаешь! Мне нужна эта вилла, не ты. — Вилла?.. — Просто взгляни, — Изабель снова остановила меня и рукой показала на дом. — Это не просто вилла, это целое искусство! Только посмотри на то, как с виду обычный дом впитал в себя разнообразие всевозможных стилей. И никаких тебе модернов, только традиции Испании в переплете с прелестными античными колонами! Но это еще не все! Ты просто обязан увидеть эту зеленую плитку с орнаментом внутри уборной. Словно испанский оазис внутри Австралии! Это нечто! Вилла, колонны, плитка, оазис… Я потерял смысл еще в начале. Меня больше удивляло то, что Изабель так сильно восхитилась чем-то. В моем представлении девушка казалась ветреной. Не в смысле, что она легко меняла партнеров, а в плане жизни. Ей ничего не стоило бросить все и сорваться в очередное путешествие. Если что-то приходило в ее светлую голову — она это делала, неважно, действительно нужно ей это или нет, нравится это другим или нет. Порой меня восхищало то, как она не заботится о мнении общества и без сожалений живет так, как желает. Однако с другой стороны… Изабель была слишком безрассудной. Особенно если знать, что она почти моя ровесница. Этой своей активностью, или я бы даже сказал, инициативностью, девушка напоминала своего отца. Тобиас также не мог подолгу сидеть на одном месте, пытаясь реализовать как можно больше планов и идей. И насколько я вижу, эта черта Каттерфельдов досталась и моему сыну. Как не гляди, Эберхард превосходит других пятилеток в своем любопытстве. Пожалуй, с одной стороны это хорошо, что сыну интересно познавать мир и учиться новому. Но с другой стороны еще до рождения ребенка я представлял его таким же спокойным и уравновешенным, как Рейн. Я хотел, чтобы мой ребенок был похож на мужа. Но в итоге я вижу, как из него растет мини-копия Тобиаса вперемешку с моей закрытостью и нелюдимостью. Страшно представлять, что получится в итоге. Удивительно, как сильно разнятся все Каттерфельды. Рейн имеет более спокойный характер, так же как и младшая дочь Тобиаса — Миранда. Однако их лучше не злить, потому что наружу выйдет то, о чем простые смертные не ведают. Тобиас и Изабель наоборот были их полными противоположностями. Не понимаю, как я все десять лет выживал в их семье. Между льдом и огнем, не иначе. Виллу я так и не успел рассмотреть. Изабель потянула меня на второй этаж, заявив, что больному нужен отдых. Я хотел возмутиться, но быстро ощутил, что действительно хочу спать. Даже на гневную браваду не было сил. — Ложись, — Изабель насупила брови и указала на кровать. — Хотя нет, сними сначала это пальто. Такую безвкусицу может носить только Дамиан, а тебе одежду я уже прикупила. Так что иди в душ, раздевайся, а я принесу, во что переодеться. И да, пока не забыла, ты как? — Нормально. Немного температурит, но жить буду. — Нет, Джером. Как ты после того, что случилось? — я уставился на нее с недоумением. — Господи, я имею не это в виду… Как ты после того, что сделал Рейнхольд? Я удивился ее вопросу. Меня еще никто не спрашивал об этом. — Имеешь в виду измену? — Как ты можешь так спокойно об этом говорить?! — Он сделал то, что сделал. Все в прошлом, — ответил я то, что вертелось у меня в голове уже очень давно. — То, чтобы было между вами, нельзя так просто оставить в прошлом! Может, еще не поздно вернуться обратно? Разве тебе не хочется обратно в Мюнхен? А как же Эберхард? Как он будет жить без отца? Может, это и не мое дело, но я волнуюсь. До сих пор в голове не укладывается, что кузен посмел пойти налево, когда у него есть ты! Я уверена, что это ошибка. К тому же, как ты можешь отпустить того, кого так сильно любишь?! Забудь о планах моего папы с Мартинесом, подумай о том, что действительно хочешь ты. Вряд ли это жизнь вдали от… — Изабель, — я взял ее за руку, останавливая. В ее светлых глазах плескались волны заботы. Прямо, как у Тобиаса. — Дело не только в том, остались ли у меня к нему чувства. На причину моего ухода повлияло много факторов. Измена — лишь один из них. Пойми, между нами все кончено. Окончательно. По глазам я видел, как трудно женщине воспринять то, что я пытаюсь донести. Однако в одном она права: ее это никак не касается. — Твой отец прав, Изабель, это — finita la commedia.