Вопреки всему

Ненависть — чувство, неподвластное сильным людям. Сильные смогут простить, пока слабые продолжат тонуть в своей ненависти, захлебываясь и медленно умирая. Тобиас всегда говорил, что я сильный. Но как оказалось… Я быстро захлебнулся в своей ненависти к Рейну. Сколько себя помню, я был добродушным человеком. Пытался не следовать консервативным стандартам, привитые родителями. Пытался привить в себе любовь ко всем людям, какими бы они ни были. Пытался прощать каждого вне зависимости от величины нанесенного мне же ущерба. Пытался «любить ближнего своего», считая законом этого мира. Однако не смог подавить в себе противоречивые чувства к одному определенному человеку. Это ли не слабость? Всегда. Я всегда знал, что Рейн — нехороший человек. Я мог об этом судить, ведь знал все о нем. Его биографию от рождения до зрелости я мог рассказать от «А» до «Я». Не было у него того переломного момента, который бы разделил его жизнь на «до» и «после». Рейна с рождения воспитывали, как наследника. Не только законной компании Каттерфельдов, но и как будущего правителя кровавой оружейной империи. Даже став здравомыслящим зрелым человеком, он так и не осознал, что такого плохого я вижу в его поставках оружия. Для него слово «незаконный» всегда ассоциировалось с бизнесом. Выгода, на которой можно заработать. Азарт, от которого он никогда не смог бы отказаться. Он плохой человек, ведь не понимает, что такое «правильно». Единоверное правильно в этом мире — жизнь человека. Рейн же понимал эту ценность только в определенном смысле. Каттерфельды научили его ценить собственную семью, и он считал, что моя жизнь и Эберхарда — единственное, что «правильно». Он без раздумий отдавал приказы о поставке орудий для истребления людей или же об уничтожении того или иного человека, целых семей. Для него это не было неправильно, и я не мог донести ему эту мысль словами, как не пытался. Я закрыл глаза на многое, кроме измены. Это стало последней каплей. Развод же позволил мне двигаться дальше, заглядывать в будущее без вмешательства Рейнхольда Каттерфельда. Я смог отпустить его и, как ни странно, простить. Никаких чувств, никакой ненависти — ничего к человеку, который остался в прошлом. Но он не оставлял меня даже после того, как ушел. Даже после того, как мы три года с ним не виделись, он все еще со мной. В моем разуме. В моем сердце. Это хворь. Пятно на душе, которое не истребишь хлоркой или отбеливателем. Оно останется со мной, как шрам на сердце. «Когда я говорил тебе в Лондоне «навсегда», я имел в виду «навечно»…» Сейчас, как никогда, я понимал, что он хотел донести этими словами. Как он и предрекал, я вырос. Стал достаточно зрел для того, чтобы понять, о чем Рейн говорил, делая предложение. Даже после того, как мы оба отпустили друг друга, между нами все еще осталось «навсегда» и «навечно», которое не уйдет лишь по велению разума. Он убил во мне идею ребенка. Убил, но воскресил, подарив Эберхарда. Зачем он это сделал? Зачем заставил доктора Вагнера соврать, сказав, что я не могу иметь детей? Доктор Вагнер явно знал, что это неправда, но предпочел соврать. Даже при нашей последней встрече старый мужчина не заикнулся об этом, хотя я до сих пор помню ту недосказанность в его последнем взгляде. Я презираю доктора за его ложь. Презираю за все, что он так и не решился мне сказать, хотя и осознавал, что я больше не вернусь к Рейну. Надеюсь, он будет гнить так же долго и мучительно, как и Рейн. Где во всем этом смысл? Неужели Рейн — Рейн, который любил меня больше всех, — не хотел ребенка от меня? Неужели это было так позорно — усыновить мое дитя? Ребенка моей крови! Почему? За что он поступил так со мной?! Неужели все дело в этом чертовом бизнесе? Да я бы никогда не позволил своему ребенку перенять его! Если Рейн волновался о том, что мой малыш может забрать у его ребенка деньги, то он был бы последним идиотом… Эберхард… Этот малыш заменил мне то, что отнял у меня Рейн. Он стал мне больше, чем просто замена, он стал моим сыном. Как и хотел Рейн. Надеюсь, теперь он доволен тем, что я лишил его единственного наследника. Клянусь, мой ребенок никогда не возьмется за управление тем кровавым кораблем. Пусть Тобиас передаст все это своим дочерям. Миранда, его младшая, как раз подает все надежды. Моему сыну не нужны те деньги, власть. Ему ничего из того, что Каттерфельды предлагают, не нужно. Эберхард Каттерфельд умер, когда согласился ехать со мной в Мадрид. В своей новой личине Эван Нотинберг никогда не станет таким, как Рейнхольд Каттерфельд. В нем ничего нет от Рейна. Ничего. Это только мой ребенок… Мой. Не знаю, как очутился на работе. Я по инерции выполнял поручения Альваро, периодически отписываясь Адаму, что со мной все в порядке. Честно, даже не представляю, что сказать Адаму. «Прости, я просто сильно удивился, что мой бывший приказал доктору соврать, будто у меня не может быть детей» или «Спасибо, что еще раз открыл мне глаза на бывшего мужа, даже неосознанно»? Возможно, так и стоило бы объяснить мой внезапный уход вчера… Однако сейчас я был не в состоянии. Адаму нет нужды видеть меня таким. Я до сих пор не отошел от шока. Хочу встретиться с Тобиасом. Мне нужна его поддержка, как тогда, три года назад, когда я только-только очутился в неизвестной стране один на один с ребенком. Мистер Каттерфельд всегда умел подбирать слова, чтобы вытрясти из моей головы всю эту чушь с Рейном. Только он знает, какой его племянник алчный человек. Однако мистер Мартинес опередил Тобиаса. Заметив, что после уикенда с Адамом я выгляжу уж слишком подавленным, он не выдержал и в конце дня прямо спросил: — Кармона обидел тебя? — Нет, — честно ответил я, удивившись такому вопросу. — Тогда что такое? Я не могу смотреть на тебя. Верните мне того Джерома, что был еще в пятницу! — закапризничал мужчина, хлопая ладонью по дивану, чтобы я сел к нему. Альваро вызвал к себе какую-то девчонку из отдела логистики, чтобы та сделала нам что-то попить. Как я понял, меня ожидал длительный разговор, и мистер Мартинес не собирался отпускать меня, пока не докопается до сути. — Мы с Адамом хорошо провели время. Как вы и говорили, он идеально подходит мне. Даже слишком идеально. Я не мог не отметить, как довольная улыбка расплылась на лице мужчины. Я все еще помнил слова Адама о том, что мистер Мартинес стал тем, кто поспособствовал нашим отношениям. Думаю, мужчина доволен своей работой. — Но проблема не в Адаме, верно? — подметил Альваро, как только порыв гордости от своих действий прошел. — Проблемы с ребенком, или младший Гонсалес снова достает тебя? Я поговорил с ним, он пообещал не вмешиваться в ваши отношения. — Нет, Дамиан даже подарил нам с Адамом бутылку дорогого отвратительного вина, — улыбнулся я, вспоминая, как скривился Адам, попробовав красную жидкость. — С Эберхардом тоже все хорошо. Он в восторге от новой школы и того, что дети там свободно разговаривают на немецком или английском. Малыш уже говорит о том, что познакомился со многими сверстниками. Я уж было думал, у него никогда не получится завести друзей. Альваро поднял брови, будто спрашивая, в чем же тогда дело. Я колебался, говорить ли мистеру Мартинесу что-то о Рейне. Все же это дело семьи Каттерфельдов, не Мартинесов. Да и Тобиас обещал прилететь на днях, чтобы поговорить со мной… Но это будет лишь через несколько дней, а Альваро готов выслушать меня здесь и сейчас. Тем более, мужчина не отстанет так просто. Запинаясь, я все же объяснил Альваро, что произошло. Я рассказал ему о том, что всегда хотел ребенка. О том, как поступил Рейн, отобрав у меня возможность иметь собственного. О том, что чувствовал тогда и как пережил это снова, когда выяснилась правда. О том, как было больно осознавать, что столько лет он врал мне и даже после нашего расставания оставил след в моей жизни. Я рассказал обо всем, даже о том, как Рейн, воспользовавшись моей слабостью, сделал предложение. Рейн знал: я не смогу отказать, потому что это бы отняло у меня право на ребенка. Да и что таить, тогда, затменный чувствами, я не желал отказывать. Альваро слушал внимательно, не перебивая, как делал обычно. Никогда бы не подумал, что опасный мафиози может стать превосходным слушателем! Хотя, если под эту категорию можно отнести и мистера Каттерфельда, тогда у меня в запасе, как минимум, два криминальных авторитета, которые могут не только выслушать, но и успокоить. Да ты выиграл в лотерее, Джером! — Не думаешь о том, чтобы завести еще одного ребенка? — Пока что — нет, — произнес я, удивленный тем, что именно об этом Альваро спросил первым после рассказа. — Все же свой ребенок — роднее чужого. Ты почувствуешь разницу, как только возьмешь сына или дочку на руки. — Эберхард — мой сын. — Не кровно. — Кровь — понятие противоречивое, мистер Мартинес. Я вспомнил тогдашний разговор с Рейном. Он твердил, что кровное родство не всегда определяет семью. Только приняв Эберхарда как своего, я осознал, что Рейн хотел этим сказать. Моя семья отказалась от меня, разве можно продолжать считать ее своей «семьей»? Эберхард же всегда рядом. Малыш любит меня, как никого другого. Так же сильно, как и я его. Разве мы с ним не семья? Так же, как мне не нужны собственные родители, Эберхарду не нужен Рейн. Мистер Мартинес задумался. Очевидно, он не понимал, как можно воспитывать ребенка человека, который так поступил с тобой. Но даже зная всю правду, я не смогу бросить родного сына. Это подобно тому, чтобы самолично оторвать часть себя. Надеюсь, именно это разрывающее чувство ощутил Рейн, когда понял, что я отобрал его ребенка. Да, пусть думает, что это моя месть за измену. Пусть думает что угодно, лишь продолжает страдать так же, как и я. Пусть гниет в замке на окраине Мюнхена в полном одиночестве. Пусть живет, лишившись власти и статуса, надеясь когда-либо вернуть себе все, отобранное Тобиасом. Я позабочусь о том, чтобы этого никогда не случилось. Я хочу, чтобы он страдал… Хочу однажды посмотреть ему в лицо и спросить, стоила ли вся эта ложь того, что он впоследствии потерял. — Тобиас никогда не рассказывал о том, что именно было с тобой в Мюнхене, — протянул мужчина. Отставив пустую чашку с чаем, он продолжил: — Помнится, когда ты только переехал в Мадрид, Тобиас пришел ко мне. Весь усталый и измученный. Никогда бы не подумал, что он может волноваться за кого-то, помимо себя и дочек. Он самолично влил в себя целую бутылку моего коллекционного виски, при этом не переставая жаловаться, что не знает, что делать со своим подопечным. Не знаю, как в мою голову пришла мысль отправить к тебе Мэтью. — Мэтью хорошо справился со своей задачей, — решил я повысить статус Мэтью в глазах его отца. — Я еще долго пытался вспомнить, кого мне он напоминает. — Кого? — Луи Гарреля — французского актера. Мэтью еще долго смеялся, когда я сказал ему об этом. Никак не мог перестать сравнивать его у себя в голове с актером во время сеансов. Постоянно на это отвлекался. Мистер Мартинес нервно усмехнулся. Должно быть, он не слишком-то видел в сыне господина Гарреля. — К чему я, собственно, веду, — мужчина прокашлялся и продолжил: — Я несколько раз виделся с младшим Каттерфельдом. Если бы Тобиас не был моим давним другом, я бы, скорее всего, даже не стал тягаться с его племянником. Рейнхольд Каттерфельд показался мне вполне адекватным человеком. По крайней мере, он хорошо умел вести бизнес — этого достаточно. Но то, что я сейчас услышал от тебя, заставило меня пересмотреть свое мнение. Мужчина долил из чайника мне чай, несмотря на мое сопротивление. Не знаю, как в меня влезет вторая чашка. — Я, как человек, который ради семьи строил всю эту империю, не могу понять, как можно так наплевательски относиться к человеку, которого ты, даже если не испытываешь чувства сейчас, когда-то любил. Должно быть уважение хотя бы к вашему совместному прошлому. — Альваро задумчиво постучал пальцами по столу. — Однажды я влюбился, когда был женат. Однако даже тогда, когда между нами с женой потухла искра, что держала нас вместе более двадцати лет, я все еще любил ее, как свою дорогую подругу, товарища, равного партнера… Поэтому я искреннее не понимаю, как с человеком, с которым ты столько прошел, можно вот так поступить. Измена это одно, но вот врать, когда вы все еще мысленно верны друг другу — отвратительно! Мне оставались не до конца понятны причины твоего поступка в отношении бывшего мужа, но теперь я осознаю, почему ты так поступил после десяти лет вместе. Не сложно догадаться, что мужчина говорил о своей любовнице — матери Мэтью. Однако сам Мэтью не рассказал мне ничего о матери. Он мало что рассказывал о своем прошлом и я догадываюсь, что оно было не самым безоблачным, если знать, что он был сиротой более семнадцати лет, пока его не нашел Альваро. Дамиан же совершенно ничего не знал о матери Мэтью, кроме того, что рассказал ему старший брат и по совместительству приближенный человек к мистеру Мартинесу. Любовница была студенткой по обмену из Англии. До ужаса простым и бескорыстным человеком, но безумно красивой девушкой, что в последствии и стало первопричиной недолгого, но рокового романа. — Изначально это не было местью, — поправил я мужчину, отставляя полупустую чашку в сторону. — Я просто пытался уйти от Рейна, при этом не лишившись ребенка. Просто хотел все закончить. Но Рейн вряд ли бы принял мою «отставку», да еще и с ребенком. Эберхард держал меня в Мюнхене до последнего… Эберхард держал меня рядом с Рейном… Однако благодаря мистеру Каттерфельду все разрешилось как нельзя лучше: ребенок остался со мной, я получил все, чего желал, а Рейн остался ни с чем. Знаете, после всего произошедшего я стал воспринимать мистера Каттерфельда, как родного отца. Он заменил мне его, если так можно сказать… Мне стало неловко от того, что я разоткровенничался к концу, но, очевидно, это не заботило мистера Каттерфельда. Тот скривился от моего сравнения. Должно быть, он не понимал того, что я такого вижу в Тобиасе Каттерфельде. Альваро никогда не получал от Тобиаса того же, что и я. Они лишь старые друзья, партнеры по бизнесу, но не более. Пожалуй, я никогда не смогу забыть руку Тобиаса, успокаивающую меня, когда я понял, что всему окончательно пришел конец. — А сейчас? — серьезно спросил мужчина. — Сейчас ты хочешь отомстить? — Хочу, — долго не раздумывая, ответил я. — Но я достаточно для этого сделал. Я отобрал у него ребенка. Зная, как он любил сына, это должно было сильно по нему ударить. Не говоря уже о том, что именно я помог мистеру Каттерфельду забрать компанию. — Я спрашиваю не об этой мести, Джером, — мужчина мельком посмотрел на меня, а потом обратно на чашку, стоящую на столе. Немного улыбнувшись чему-то своему, тот продолжил: — Не с подачки Тобиаса, а самостоятельно. Своими руками закончить то, что начал Тобиас. Окончательно уничтожить бывшего мужа, чтобы тот знал, что к концу его привел именно ты. — Того, что сделал мистер Каттерфельд, достаточно. Власть, семья и деньги — все, что было важно для Рейна. Власть он потерял. Семью — тоже. Деньги все еще остались, но что с ними сделаешь, если первых два стимула к продвижению уничтожены, верно? В дверь постучалась секретарь. Альваро кивнул ей, чтобы та убрала чашки, но она удивленно на него уставилась. Девушка подошла и что-то прошептала. Альваро хмыкнул и кивнул ей в ответ. Надеюсь, это что-то по работе, потому что если мистер Мартинес решил завести роман прямо в офисе, никому хорошо не будет. Мне хватает его перепадов настроения, а если тот еще и будет волноваться за молоденькую любовницу… Ну уж нет! — Ты слишком милосердно относишься к тому, кто разрушил твою жизнь, — хохотнул Альваро, как только дверь за девушкой закрылась. — Будь я на твоем месте, давно бы лишил его всего. Даже того, что Тобиас ему отставил. — Я не хочу, чтобы он умирал! Альваро поднял руки вверх, будто не имел в виду лишать жизни. — Я говорю о тех акциях, которыми он владеет и за счет которых получает немалые дивиденды, — улыбнулся мужчина. — Но если хочешь, могу попросить моих парней избавиться от него. Это сложно, но не невозможно. Я открыл рот от удивления. Мистер Мартинес сейчас на полном серьезе предлагает убить бывшего мужа или просто издевается? Иногда я не могу понять, шутит ли мужчина или говорит правду, особенно когда дело касается столь опасной темы. — Не думаю, что этот составит труда, зная, что Тобиас значительно ослабил его. Нет того, кто бы за него вступился… — задумался мужчина. — Мистер Альваро! — Да, шучу я, шучу, — рассмеялся мужчина. — Хотя мое предложение остается в силе. Я еще тогда говорил Тобиасу, что нужно покончить с его племянником, чтобы не навлекать на себя беду в будущем. Но он как уперся, мол все же это его племянник, внук его любимой мамочки, бла-бла-бла. Зря он так, если есть враг, нужно искоренить его под корень, а не просто подрезать крылышки. Даже представлять не хочу, какой подтекст несла злобная ухмылка Альваро. Даже знать не хочу, кого и как убили, или, как говорит мистер Мартинес, «искоренили под корень». — Однажды крылышки отрастут и кто знает, сможет ли Тобиас отбить удар, — подытожил мужчина, хлопнув в ладоши. — Мы-то не молодеем, Джером. Еще каких-то лет десять и ни я, ни Тобиас не сможет тебя защитить. Мы еще немного поговорили о работе, пока Дамиан не начал названивать мне, чтобы завезти домой. Мистер Мартинес решил тоже долго не засиживаться и идти домой. В сопровождении его охраны мы вышли черным ходом на парковку. — Ты уже рассказывал Кармона о младшем Каттерфельде? — я отрицательно кивнул головой. — Собираешься? — Не знаю, — честно ответил я, засунув руки поглубже в пальто. — Кое-что я все же сказал Адаму, но не в деталях и без имен. — Да, это главное — без имен. Я хотел напомнить тебе об этом. Мужчина взглянул на своих охранников, которые сейчас бурно доказывали что-то Дамиану. — Адам Кармона — человек правосудия. Я понимаю, почему его взгляд упал на тебя. Ты оказался в нашем круге лишь из прихоти младшего Каттерфельда, но ты не из нас. Мужчина ухмыльнулся, увидев, как двое из его ребят пытались поделить последнюю сигарету. — Посмотри на этих ребят. Все они — те, кого так ненавидит Кармона. Уличные псы, что привыкли жить в беззаконье и несправедливости. Кармона не понимает их и не принимает мир, в котором они живут. Ты же не испытываешь к ним никакого отвращения, верно? Вспомни, как младший Гонсалес не мог принять Кармона. Они взаимно друг друга ненавидят и даже мои слова не изменят этого. Эта ненависть заложена в них с детства. Они никогда не смогут преодолеть ее. Да, как бы несправедливо по отношению к Рейну это не было, я не мог ненавидеть ни этих ребят, ни Тобиаса, ни Альваро за то, что они делают. Когда-то я уже говорил, что это зависит от того, как близко ко мне человек. Я не мог закрыть глаза на то, что делал Рейн, ведь он был всегда рядом со мной. Мне казалось, что то, чем он занимается и мое молчаливое принятие этого губят сотни жизней. Но Тобиас и Альваро, как бы близко ко мне не были, всегда на расстоянии. Это невидимая черта, которую они провели, чтобы я не совал нос, куда не нужно. Именно это закрывает мой взор от реальной сущности мужчин, которую я предпочитаю не видеть. Они показывает мне лишь то, что я хочу видеть. Несмотря на конец марта температура к вечеру опускалась ниже нуля. Мистер Мартинес выдохнул белый пар изо рта, засмотревшись на него. — Но ты беспрепятственно общаешься и с Гонсалесом, и с Кармона. Они оба приняли тебя. Человека, рожденного в мире Кармона и выросшего в мире Гонсалеса. Ты понимаешь к чему я клоню, мой мальчик? «Мой мальчик». Столь ласковое обращение, которое ко мне даже Тобиас не применял, выбило из колеи. Будто я несмышленый ребенок, которого отец учит премудростям жизни. — Я — парадокс в вашем криминальном мире? — ухмыльнулся я. Альваро громко рассмеялся и несколько телохранителей взглянули в нашу сторону, готовясь в любой момент сорваться на меня, но мистер Мартинес махнул рукой. — Парадокс — не то слово, — вздохнул мужчина, отдышавшись. — Я клоню к тому, что Кармона рано или поздно заметит твою принадлежность ко двум мирам — это неизбежно, когда мы говорим о тебе, Джером. Он начнет копать и, поверь мне, легко свяжет тебя, меня и Тобиаса, дойдя до Рейнхольда Каттерфельда. Там он узнает твою истинную личность, которую ты никогда перед ним не откроешь и остальной ящик Пандоры. Под ящиком Пандоры Альваро, должно быть, подразумевал мою связь с человеком, который десятки лет занимался незаконным оборотом оружия. А еще то, что я похитил сына этого человека. Даже не хочу представлять, что подумает Адам, узнав такое. — Тогда, что мне делать? Я не хочу уходить от него, вы сами говорили — лучше него я не смогу найди. — Займи его чем-то. Дай ему то, чем он насытиться. Я прокрутил в голове слова Альваро еще раз, но так и не понял, к чему тот клонит. — Господи, иногда ты такой наивный, Тобиас прав! Знаешь, о чем все время думают такие мужчины, как Кармона? — Секс?.. — Секс, наркотики и рок-н-ролл? Уволь, мы оставили те бурные года в далеком прошлом! Я говорю об информации — пище для размышления. Дай ему то, чего он жаждет. То, что отвлечет его от раздумий о твоем бывшем муже. — Я не умею врать, — предупредил я мужчину. — Я не говорю о лжи. Расскажи ему что-то простое. Например, о жизни до встречи с младшим Каттерфельдом. Приукрась так, чтобы Кармона словил наживку и вуаля! На семейном ужине Адама явно заинтересовали мои слова о побеге из дома. Думаю, этим вполне можно занять внимание мужчины. Мистер Мартинес кивнул телохранителям, чтобы те заводили машину и напоследок сказал: — Кармона хорош, но держи его на привязи. Нельзя, чтобы он сунул нос туда, куда не нужно. Для его же блага.

***

Впервые за три года дом овеяла тишина. Даже искусственный камин, который в последние несколько месяцев подозрительно шумел, не издавал ни звука. Я просил Дамиана поладить его или хотя бы вызвать ремонтника, чтобы тот осмотрел его, но Дамиан лишь разводил руками, мол позже, не сегодня. Когда камин снова начнет издавать те пугающие звуки, нужно будет отправить Гонсалеса спать на диван в гостиной возле него. Посмотрим, как он заговорит тогда. Эберхард был просто в восторге провести всю ночь с мистером Мартинесом. Ребенок хотел показать мужчине, чему успел научиться, играя в монополию с Дамианом, и по возможности отыграться у Альваро. Что ж, я мог лишь пожелать удачи сыну в его стремлениях. Даже Тобиас жаловался, что никогда еще ему не удавалось обыграть Альваро, когда тот серьезно относился к игре. Конечно, я по-прежнему боялся оставлять сына с мистером Мартинесом, в особенности после нашей последней беседы. Но сегодня в поместье Мартинесов должен был быть аншлаг. Тобиас приехал из Мюнхена на выходные и согласился присмотреть за Эберхардом, пока они будут ночевать у Альваро. К тому же, там будет и Гонсалес. Он уже несколько раз проклял меня за то, что я заставил его остаться вместе с его свекром. Ну, ничего, мне же пришлось остаться с мистером Мартинесом, когда тот захотел уединиться со своей женой у нас дома. Теперь пришла моя очередь. Я особо ничего не готовил. Накрошил парочку салатов, чтобы на столе не было пусто, и заказал пиццу, которая должна была приехать с минуты на минуту. Спиртное обещал принести Адам. Он строго настрого запретил мне покупать его и тем более просить купить Дамиана, который, цитирую, «совсем не разбирался». Вскоре появился сам Адам, держа в руках пиццу и пакет с вином. Как оказалось, он встретился с разносчиком на крыльце и решил расплатиться. На мой вопрос, сколько я должен, тот выразительно посмотрел и я понял, что это было глупое предложение. Это напомнило мне нашу с Рейном первую встречу. Дождливый Лондон и восемь фунтов, которыми я расплатился за нас двоих. Именно они и стали тем, что заставило Рейна искать по всему Лондону какого-то плешивого мальчишку, который посмел расплатиться за самого Рейнхольда Каттерфельда, да еще потасканными карманными деньгами. То был первый и единственный раз, когда я платил за Рейна. Больше он никогда не разрешал мне платить, говоря, что это унизительно для человека его статуса. Будто в отличие от меня, у него достаточно денег для того, чтобы расплатиться за обоих, при этом не считая хватит ли на аренду и еду в следующем месяце… Однако то был Лондон, первые месяцы наших отношений. Когда же Рейн притащил меня в Мюнхен, больше никто не спрашивал меня о таких мелочах, как деньги. Да, это сильно задевало меня в начале отношений, но когда мы говорим о таком человеке, как Рейнхольд Каттерфельд, важно понимать, что ты будешь долбиться об эту стену до последнего, но даже не сможешь оставить царапину. В большинстве вопросов мой бывший муж был непреклонным, и деньги — яркий пример такой упертости. Со временем пришлось смириться, что за меня везде и всегда платит он. За время в Мадриде я вспомнил всю ценность денег и пытался везде платить, где мог. В том числе на многочисленных обедах с Тобиасом, который, между прочим, тоже категорически был против того, чтобы я оплачивал хотя бы половину. Отношение Каттерфельдов относительно денег у всех одинаковое, но Тобиас все же позволял мне это делать. Адам, как и обещал, заставил меня все же посмотреть тот фильм, о котором мы говорили. Однако дольше, чем на две части, меня не хватило. Не получилось у Адама задуманного вечера кино или, если точнее, киномарафона. — В следующий раз не отвертишься. Мы обязательно досмотрим все. Если Мелиса узнает о том, что ты ни разу не смотрел «Звездные войны», можешь забыть о всех полученных очках в ее глазах. Я рассмеялся, пытаясь сбить сонную пелену с глаз. Почему-то каждый раз, как мы оставались с Адамом в горизонтальной плоскости меня тянуло лишь на одно — сон. В прошлый раз я даже до кровати не дошел, так и уснул на Адаме в его доме. Какой позор… — Я все еще думаю, как заполучить очки у Лауры. Мне кажется, я ей совсем не понравился. — Кому? Лауре?! Итан, она последнюю неделю только то и делает, что спрашивает, не обидела ли тебя. — Почему? — удивился я. — Она думает, что из-за нее ты ушел, не попрощавшись. Я сглотнул. Отлично, теперь ребенок чувствует себя виноватым. Молодец, Джером! — А Мелиса?.. — Она не обращает внимания на такие вещи. Да и в тот день ее слишком заботила ссора с ее хахалем. Может, меня кто-то услышал на небесах, и они, наконец, расстанутся! Я устало вздохнул, лежа на груди Адама. Тот, даже не смотря, тыкнул пальцем в мой лоб, намекая не хмуриться. Да откуда он знает?! — Вместо того, чтобы весь вечер отвлекаться на что-то, расскажи мне, что тогда произошло, — Адам отпил из бокала, отставив тот на стол. — Ты же понимаешь, что вечно скрывать не получиться. Конечно, знаю, но для тебя же лучше ни о чем не знать, Адам. Альваро прав на этот счет, тебе не нужно знать, кем является мой бывший муж. Боюсь, как бы ты не разочаровался во мне, узнав о всем том, на что я закрыв глаза, состоял в отношениях со столь ужасным человеком. Чем же занять твою голову, чтобы ты забыл о моем бывшем муже?.. Я решил рассказать Адаму о том, что сотворил Рейн, опуская некоторые детали. Точнее, о ребенке, которого меня лишили. О лжи, будто я не могу иметь детей, что ранила меня сильнее всего. Лучше говорить правду, но не договаривать, чем совершенно все строить на лжи. — Но зачем ему это? — Адам взял свою руку в мою, нежно перебирая пальцы. — Должно быть из-за наследства, — сказал я первое, что пришло в голову. — Не хотел делить его с моим ребенком. Честно, не знаю… Все это было очень давно, Адам. Меня лишь поразило то, что я столько лет об этом не знал. Родительство для меня… сложная тема. Однажды Мэтью говорил о том, что я разрываюсь между чувствами. Будто не могу определиться, с какой именно стороны смотреть, как именно их принимать. Также было и с детьми. Из-за плохих отношений с родителями я боялся стать похожим на них. Логично, нужно было заречься на идее с детьми, но я не мог. Разрываясь между желанием иметь ребенка и тем, что испорчу ему жизнь, как сделали мои мать с отцом, я продолжал метаться до того времени, пока не родился Эберхард. — Ты говорил Мелисе, что сбежал из дома, — осторожно протянул мужчина. Я чувствовал его волнение — сердце под моей головой стучало капельку быстрее. — Так это правда? Альваро советовал рассказать Адаму о жизни в Лондоне, но я рассказал то, что было до нее. О моей первой любви и том, как она закончилась, так и не начавшись. О родителях, которые предпочли подождать до совершеннолетия, чтобы законно выбросить меня за дверь из-за консервативных взглядов. И о том, как я не смог это вытерпеть, уйдя раньше времени. Это должно быть достаточно, дабы отвлечь Адама от идеи выяснить, кем был мой бывший. — Я больше пятнадцать лет не видел их. Я взглянул на целую бутылку вина и понял, что в меня не влезет даже бокал. Немного сползя вниз, я устроился на руке Адам, водя пальцами по его груди. — Ты не пытался с ними связаться? — Не после того, как два года жил с ними под одной крышей, пока они полностью игнорировали мое присутствие. — Ты сейчас надулся, как обиженный подросток, — хохотнул Адам. Я обиженно ткнул пальцем в его живот и тот громко ойкнул. — Копия моей Мелисы, когда я читаю ей нотации. — Ты — далеко не мои родители, — закатил я глаза, не видя ничего смешного в этом сравнении. — Ты примешь Мелису, даже если она приведет того байкера, мои же не приняли меня даже за возможность отношений с парнем, понимаешь? Это разные вещи. Когда рука переместилась по торсу ниже, я почувствовал, как мышцы под моими руками сжались. Я продолжил оставлять невидимые незамысловатые рисунки на гористой местности, ощущая пресс даже сквозь теплую вязанную кофту. — А с братом? — спросил Адам спустя затянувшуюся паузу. — Ты пытался найти его или узнать, где он? — Нет. — Я провел длинную линию от предполагаемого пупка до ключицы и обратно. — Я до сих пор чувствую отголоски предательства, а ведь мы были с ним так близки… Он мог просто отказать, а не рассказывать все родителям… Я знаю, как по-детски это звучит, но я до сих пор это чувствую. — Прошло так много лет, не думаешь, что родители приняли твой выбор? Может, стоит возобновить с ними общение? — Может и нужно, но я не уверен стоит ли. Не хочу разочароваться вновь. Да и я не знаю, где они. Может, все еще в Уэльсе, а может переехали. Кто знает… Адам надолго задумался и я победно подумал, что тот заглотнул наживку. Если хочет, пусть поищет моих родителей, в любом случае, я не собираюсь с ними встречаться. Просто откажу, если Адам вдруг решит помочь мне наладить с ними связь. Спустя годы я прекрасно помнил их взгляды, отпечатавшиеся у меня в голове, — это не просто презрение, это отвращение. Оно не может исчезнуть так просто, даже спустя года… Тем более, что у них остался еще один сын. Сэм — идеальный парень с правильными вкусами, в отличие от меня. Ну и что, что приемный, главное, что правильный! Хотя я крайне сомневаюсь, что Адам сможет найти их. Рейн стер всю мою подноготную в Лондоне после переезда в Мюнхен. Сомневаюсь, что Адам узнает даже мое настоящее имя, но пусть попробует. Эта загадка надолго оттолкнет его от истинной правды. Адам должен самостоятельно понять, что рыть под меня — плевое дело. Ему нужно связать мои слова о том, что мы с ребенком нуждаемся в охране и то, что мое прошлое в Британии стерто, дабы понять, что это опасное дело. Если все же Адам заинтересуется тем, что не может ничего узнать о моем прошлом и начнет копать под моего бывшего… Что ж, тогда придется объяснить ему, что так делать нельзя, пока в дело не вклинился Альваро или Тобиас, припугнув его. А если не получится поговорить… Нет, не хочется думать об этом. Как сказал Альваро, я буду держать Адама от правды столько, сколько смогу. Надеюсь, у меня получится отвлечь его собой настоящим от меня прошлого. Адам резко схватил мою руку, оторвав ее от себя. Я удивленно посмотрел на него, приподняв голову и понял, почему мужчина уж долгое время молчит. Возбуждение во взгляде говорило само за себя. Опершись на диван, я привстал и потянулся к мужчине. Смущенным он выглядел еще красивее. От поцелуя становилось тяжело дышать. Не заметив, я оказался на лежащем мужчине сверху, придерживая того бедрами. Адам долго не терялся, вскоре его руки шарили по моей спине. Я каждый раз вздрагивал, когда его холодные ладони проникали под свитер, дотрагиваясь до теплой кожи… «У Рейна всегда были теплые руки», — в сознании пронеслась мысль и я попытался отвлечься от нее. Оторвавшись, Адам привстал и уже в следующую секунду снизу оказался я. Не сопротивляясь, я подставил шею к которой сразу же прильнул мужчина. Оттянув широкий ворот, Адам спустился к ключице, оставляя влажный след. Его легкая небритость царапала мою кожу, дразня… «Рейн всегда был гладко выбрит…» Я смахнул эту назойливую мысль, как предыдущую, потянувшись за поцелуем. Мужчина придвинулся и я обхватил его ногами еще сильнее. Адам аккуратно придвинул меня к себе, будто боясь напугать. Он делал все так нежно. Даже его поцелуи были, что легкий летний ветерок, ласкающий тело… «Поцелуи Рейна всегда были требовательны и страстными. Он никогда не был нежен, не церемонясь, оставляя следы на моем теле и губах…» Я вздрогнул от воспоминания, которое обрывком перекрыло реальность. Отбросить его было сложно, но я сосредоточился на мужчине передо мной, на его отличиях от Рейна. На темных глазах Адама, столь же черных волосах, которые, казалось, слились с окружением. Искусственное освещение камина и одежда не давали рассмотреть мне тело Адама, но я точно знал, что оно разительно отличалось от Рейна. Адам был мощнее, закаленнее и выше. Его кожа была смуглой, будто он много времени находился на солнце, тогда как у Рейна она была, что первый утренний свет — такой же нежной и светлой, не считая небольшие шрамы. Я не сразу заметил, что Адам остановился. Все еще пребывая в воспоминаниях, я не мог вырваться из них. Они тянули меня на дно, не давая расслабиться, как я того желал… А желал ли на самом деле?.. — Если не хочешь, мы прекратим. — Нет! — вскрикнул я, боясь, что испугал мужчину. — Все хорошо. Давай продолжил. Мне было хорошо. Мне давно так не было хорошо, честно. — Я не люблю, когда во время процесса мой партнер витает где угодно, но только не здесь. Это обидно, Итан. Потянувшись, я обнял мужчину за торс, будто боясь, что он собирается уйти. Я не хотел, чтобы он уходил. Не хочу, чтобы он оставлял меня одного. Адам поправил сползший свитер и сел. Он позвал меня жестом и я залез к нему на колени, обняв. Мужчина лишь тяжело вздохнул, зарывшись пятерней в мою волосы. Он мягко гладил меня по волосам, медленно распутывая там, где они спутались во время нашего небольшого порыва. «Рейн любил тягать меня за волосы. Я просто тащился, когда от нежного поглаживания, тот внезапно переходил к оттягиванию. Он был счастлив, ведь этим небольшим движением чувствовал всю власть надо мной, а мне просто нравилось все, что бы он не делал…» — Что ж мне с тобой делать… — Адам тихо рассмеялся, продолжая одной рукой гладить меня по спине. — Тише, тише. Я не мог понять, к чему тот говорит это, пока не почувствовал что-то влажное на своих щеках. — У нас с тобой все не как у людей. И признание красивое не получилось, и первый поцелуй в больнице, и близость сорвалась слезами. Мужчина рассмеялся и я вместе с ним, продолжая время от времени всхлипывать. Смех и слезы — вещи, которые просто невозможно остановить. — Иногда так бывает от переизбытка чувств, не переживай, — мужчина целомудренно поцеловал меня в щеку, пытаясь успокоить. Да, это переизбыток чувств, только далеко не тех, которые предполагает Адам. Это страсть, несправедливость, стыд и обида… Я спланировал этот вечер ради нас с Адамом, выгнал всех из дома, чтобы, наконец, уединиться с ним. Я хотел Адама. Он был привлекателен во всех смыслах — обаятельный, ухоженный, с прекрасными манерами и телом. Кто не возжелает такого? Но в то же время это была… месть. Поцелуи — это порыв, но секс — осмысленный шаг. Я хотел отомстить Рейну за измену. Да, я понимал, как это глупо спустя столько лет. Я понимал, что Рейн давным-давно отказался от меня. Я осознавал даже то, что ему наплевать на то, сплю я с кем-то или нет. Однако я все равно хотел это сделать… и не смог. Не смог, потому что касаясь Адама, начинал чувствовать стыд за то, что делаю. Не тот стыд, что испытывают подростки, первый раз пробуя что-то интимное. Это был стыд за то, что я изменял Рейну. Эта мысль крутилась в голове, не позволяя мне успокоиться. Даже всякие рациональные факты по типу «мы уже три года не вместе» или «мы разведены» не помогали унять этот жгучий стыд. Что тут говорить о моей ненависти к Рейну? Сознание будто не видело ее, позволяя чувству собственной измены затмить все остальное. Но даже не смотря на стыд, я ощущал страсть. Вот что было несправедливо. Я, который прошел через столь всего, не мог переспать с человеком, который впервые понравился мне за столько лет, тогда как Рейн без зазрений совести сделал это, когда мы еще состояли в браке… Я не мог успокоиться. Еще больше я боялся, что Адам поймет, о чем я на самом деле думаю. Не хочу, чтобы ему было больно и обидно от того, что в наш первый раз я думал о своем бывшем. Адам — слишком хороший для того, чтобы его ранить. Я не заслужил его. Что я делаю?..