Вопреки всему

Это самая настоящая тюрьма. Сырость, грязь, в некоторых местах на полу собрались лужицы воды. Невыносимо. Единственное отличие — в комнате была дверь. Не решетка, как навеивали сцены из фильмов про средневековье, а обычные двери. Крепкие, из какой-то древесины, что уже начали зарастать мхом, но все еще выполняли основную функцию — защита содержимого. Я сверлил их взглядом, пытаясь понять, как отсюда сбежать. Нельзя здесь оставаться. Меня ждет Эберхард. Мой ребенок будет волноваться. Он ведь у меня умный, сразу поймет, что случилась беда, в особенности из-за того, что охрана во время поездки в Венецию была увеличена. Не хочу, чтобы он волновался. Не хочу, чтобы он знал, что его отец бесцеремонно ворвался в нашу жизнь. — Ты не сможешь сбежать, — констатировал Рейн, заметив, куда направлен мой взгляд. — Здание сверху наполнено охраной, Клаус постарался. В этот раз ты не сбежишь так просто. Молчи, Джером, продолжай сохранять тишину. Безразличие ранит его сильнее слов. Заткнись и не отвечай на удары. — Джером, ты осознаешь, что сейчас происходит? Серьезно? Что же может происходить? Может ты, ублюдок, не даешь мне жить спокойно? Снова решил испоганить все?! — Молчишь? — мужчина вздохнул. Если бы я смотрел, то заметил бы, что он закатил глаза. Он всегда так делал, когда его что-то раздражало. — Тогда я отвечу. Сейчас я разгребаю последствия твой очередной глупости. Моей глупости? Моей?! Я совершенно ничего не делал! Совершенно ничего, в чем бы меня можно было обвинить, ведь корнем всех бед стал именно ты, мой дорогой бывший муж! Именно ты и твоя чертовая измена! Ты и твой чертов нрав, который не отпустил бы меня, даже если бы я хотел расстаться, не связываясь с Тобиасом! — Наверное, думаешь, в чем же состоит твоя глупость? — Рейн читал мои мысли, даже не смотря мне в глаза. Он знал меня лучше всех. Знал лучше любого в этом мире. — Ты когда-то думал, во что может выйти твоя выходка? Ты не просто лишил меня компании, не просто влияния, не просто единственного сына, ты перешел на сторону врага, Джером, и сам же попал в его сети. В этот раз твоя наивность и глупость превзошла всевозможные границы. — Моя наивность и глупость?.. — я подавился воздухом, больше не в силах молча выслушивать этот бред. Откашлявшись от непривычно хриплого голоса, я взглянул на мужчину, всего такого идеального и невозмутимого. Как всегда. Как обычно. Он не изменился за все эти чертовы годы. Только взгляд помрачнел, стал более глубоким и пленительным. — Виноват во всем этом ты, Каттерфельд. Ты и никто другой. Ты! Я ухватился за пол. От собственного громкого голоса в голове повело. Все снова закружилось, как в карусели. Хрипы только усилились. Становилось тяжело не то что держать себя в сидящем положении, но и дышать. Они меня чем-то накачали? Что было в том шприце?.. Что-то явно не так. — Твоя измена… Ты думал, что я прощу и ее? — произнес, наконец, я, когда кашель перестал душить столь сильно. — Ты трусливо сбежал вместо того, чтобы поговорить. Мы всегда решали наши ссоры разговором, но в этот раз ты сбежал. — Да? А тебе не кажется странным, что во всех наших ссорах один лишь ты выходил победителем? Я прощал тебе все из-за этих чертовых чувств, а после и ребенка. Я прощал все, черт возьми, из-за Эберхарда! — Тебя что-то не устраивало? — повел тот бровью. — Меня не устраивало многое, но я приспосабливался. Знаешь ведь пословицу «хочешь выжить — приспосабливайся»? Почему мы вообще говорим об этом? Отпусти меня. Я не желаю дышать с тобой одним воздухом! Ведь все действительно было так. Ради его любви я приспосабливался. Прислуга в поместье не ставила меня ни во что. Люди Эйзенманна в охране относились ко мне хуже, чем к собачьему дерьму. На работе все время ходили слухи о том, что я получил эту работу через постель, а не благодаря собственным усилиям и знаниям. Однако я стал великим слепым и глухим для того, чтобы оставаться подле любимого. Это ли жизнь? Нет, это была самая настоящая тюрьма, в которую я сам себя загнал из-за этих чувств. — Ты должен меня выслушать, — вернулся он к тому, с чего мы начинали, будто все сказанное ранее было лишь прелюдией. Не «выслушай меня, пожалуйста», а «ты должен выслушать». Ничего не поменялось. Он по-прежнему делает то, что хочет. Точнее, делает так, как считает правильным, ведь для него я все еще тот глупый наивный несмышленый двадцатилетний мальчишка, который ничего не знает о жизни, а он — единственный, кто знает, как мне нужно быть. Благо, мне открыли глаза на то, как он пытался вбить эту заведомо иррациональную мысль в мою голову. Вновь такого не пройдет. Я схватился за край чертового матраса и решил ненадолго прилечь. Нашатырь уже почти выветрился и я понимал, что от запаха комнаты меня начинало мутить. Стойкий звон в голове не проходил. С каждой минутой становилось все хуже и хуже, но я не мог просто взять и отключиться перед ним. Только не перед ним. — Почему замолчал? — едко спросил я, когда повисшая между нами пауза неприлично затянулась. — Давай, я хочу услышать, что ты мне скажешь. Ты ведь так хочешь поговорить. Должно быть, это жар. Он помутил мой рассудок настолько, что заглушил инстинкт самосохранения. Однако, признаюсь, мне понравилось дразнить мужчину. Я давно такого не делал. Еще до болезни, еще когда не знал о всем том, к чему он причастен, еще тогда, когда все было прекрасно, когда я был прежним ничего незнающим Джером, я позволял себе такие вольности с ним… Рейн шумно вздохнул и начал рассказ, а я прикрыл глаза, надеясь, что этот звон когда-нибудь стихнет. — Ты хорошо помнишь тот день, когда я впервые познакомил тебя с младшим Керном? Конечно, хорошо. Я помнил его настолько прекрасно, что иногда казалось, что спустя года я помню даже незначительные детали и движения. День, который сокрушил мою жизнь. День, который начался с мечтаний о счастливом перемирие после затянувшейся ссоры, но когда я был низвергнут в беспощадную реальность. Естественно, я буду помнить его. Глупый вопрос. Не дождавшись моего ответа, мужчина продолжил. — А я вот смутно. В то время ты злился на меня сильнее, чем обычно. Все наши ссоры длились не дольше недели, а здесь — месяц. Я не знал, что мне делать, дабы сыскать твоего снисхождения. Твое лицо… не знаю говорил ли тебе кто-то, Джером, но когда ты злишься, делаешь такое выражение лица, что даже мне становится не по себе. Не помню, когда именно Отто появился в моем окружении, но приблизительно в то время я впервые заметил его. Не пойми неправильно, Джером. У меня и мысли не было спать с ним. Ты прекрасно знаешь — я не ведусь на милые личики. Мне уже далеко не двадцать, чтобы вертеться за каждой юбкой. Я всего лишь хотел, чтобы ты заревновал. Твое безразличие убивало меня… Я планировал все так: приведу домой миленького молоденького юнца, ты заревнуешь, устроишь мне сцену, я тебя успокою, мы помиримся и я выкину младшего Керна из своей жизни. Однако все пошло не по плану. В голове появилась странная пульсация. Будто я слышал ритм сердца внутри нее. Я слышал мужчину через слово. Откровенно, мне и не хотелось слушать. Боль пронзала мое тело вспышками и она же отвлекала от того, чтобы сосредоточиться на рассказе. Я прикрыл глаза, предпочитая не смотреть на мужчину. Не видеть его лицо. — Тогда, в тот вечер, я думал, что это ты, Джером. Вы с младшим Керном похожи, не замечал? Телосложение, темные волосы, прическа, белая, почти мраморная кожа… Все было словно в тумане. Наша комната и ты на кровати. Я не мог поверить своему счастью: ты сам пришел ко мне. А потом… я искренне не понимал, почему после проведенной вместе ночи ты стал избегать меня еще сильнее. Я не понимал, что произошло. Ты отдалился так сильно, что казалось, я теряю тебя с каждой минутой все больше и больше. Я решил действовать по той же тактике, что и прежде — вызвать в тебе ревность. Что печальнее всего, я думал, что ты действительно проглотил мою наживку. В наших редких разговорах, когда я «защищал» Отто ты становился все более несдержанней и несдержанней. Я… Считай меня старым идиотом, но мне безумно нравились твои живые, неподдельные эмоции. Ты редко их показывал после той болезни. Я так скучал по ним. Я так скучал по своему котенку… Меня передернуло от давнего прозвища. Я обнял грудь руками, пытаясь найти хоть какую-то опору. — Я не смог остановиться. Меня занесло. Такое бывает только, когда дело касается тебя. Черт возьми, это всегда был ты, Джером! — мужчина усмехнулся, нервно проведя рукой вдоль коротких светлых волос. — Я срывался только, когда что-то касалось тебя. Я услышал шаги мужчины. Тот ходил из стороны в сторону около меня. — День, когда перевыбирался новый глава компании. Все шло неправильно с самого утра. Генрих, который никогда ни в чем не ошибался, вдруг забыл подготовить костюм. Доктор Вагнер, который никогда не вызывает своих пациентов на прием, не предупредив тех, как минимум, за месяц до этого. Ты, что не пришел на собрание. Нужно было понять еще тогда… Когда мой дядя показал те бумаги, подписанные тобой, что передавали в его распоряжение акции, было уже поздно. Телохранители не могли найти тебя. К вечеру стало известно, что нет Эберхарда. В тот день я потерял все, Джером. Я сильнее сжал плечи руками, пытаясь отвлечь себя от несвязного словесного потока мужчина, из которого я мало что понимал из-за странного тумана в сознании. — Я был безумно зол. Ты предал меня. Спутался с моим дядей, хотя знаешь, как я его ненавижу. Ты сделал так, что у меня не осталось путей отступления, загнал в угол… Тебя не было в Мюнхене. Тебя не было в Германии. Тебя не было в Лондоне. Тебя не было у родителей в Уэльсе. Тебя не было нигде. Ни тебя, ни Эберхарда. Вы, словно растворились. В то время я сотворил много глупостей… — Я услышал, как Рейн шумно вздохнул. Его голос стал звучать тише. — Но главное, я постоянно задавался вопросом: почему? Зачем, ты так поступил со мной? Если бы это была обычная ревность, ты бы не разрушал мою жизнь, не забирал бы ребенка. Ты любил меня, это факт, и поэтому недопонимание становилось все больше и больше до того времени, пока Эйзенманн не выяснил правду. Кашель становился сильнее и я понимал, что это не наркотики и далеко не обыкновенное «простыл». Мне было больно дышать. Больно лежать. Больно находиться в сознании… Однако рядом все еще был Рейн. Я держался до последнего. — Отто Керн. Он сам признался, что подмешал мне в тот коньяк наркотики. Он признался, как подстроил, чтобы ты увидел меня с ним в ту ночь. Он признался, что это был его отец с моим дядей — те, кто подстроили мое отравление. Бен Керн спелся с Тобиасом Каттерфельдом и подложил своего сына под меня. Это все они. Те, кто хотели уничтожить меня и те, у которых это получилось. Малыш, ты был обманут моим дядей с самого начала. Я заставил себя открыть глаза и привстать, пытаясь найти наиболее комфортную позу. Я не смотрел мужчине в глаза, предпочитал серый грязный матрас или же лужу на полу, но только не его голубые омуты. — Почему ты молчишь? — спросил тот со столь знакомой ноткой нетерпение, но я слышал, как тот изрядно нервничает, ожидая моего ответа. — А что я должен сказать? — произнес я через боль в дерущем горле. — «Бедный мой Рейн, ты ни в чем не виноват, а я такой идиот»? Или может быть: «Я так виноват, что угробил нашу жизнь, пока ты был обманут и опоен»? О, или это: «Я тебя люблю, давай снова будем вместе, раз ты изменил не по собственной воле»? Накатило внезапное чувство дежавю. Такое уже было с Мартином. Он защищал Рейна, пытаясь доказать его невиновность. Если так подумать, то и истории у них больно похожи… Конечно! Отто Керн ведь рассказал им обоим эту баснь. Как он бедный и несчастный, желая очередной дозы, стал пешкой в игре отца… Даже не так. Должно быть, Рейн приказал Отто именно так сказать наивному и доверчивому Мартину, дабы тот передал эту информацию мне. Вот только зачем Рейну придумывать это?.. Неужели он хочет надавить на мою жалость, чтобы я из былых чувств пожалел его и вернул сына? Такому не бывать. Никогда. Даже в таком состоянии, я бы ни за что не согласился отдать собственного ребенка в его руки. Пока я жив, этого не случится. А может все дело в его любимых деньгах? Если бы он вернул мои десять процентов акций, возможно, вернул бы себе компанию назад. Или же дело в деньгах, которые Тобиас с него стребовал во время развода? Хочет их назад? Пусть получает. Я оттуда ни пенни не взял, справляясь сам. Работа у мистера Мартинеса позволила мне жить в достатке и даже платить за непомерно дорогую школу сына. — Ты все также искусно врешь, Каттерфельд, — подытожил я, ухмыляясь сквозь давящее чувству во всем теле. Наконец, я взглянул на него. Я видел по его глазам, как его задели мои слова. Мне нравилось смотреть, как тому становится не по себе. Он заслужил намного больше, чем это. Он заслуживает страдать так, как страдал я. Заслуживает всю ту боль, которая одолевала меня годами. — Почему ты отрицаешь правду? — Правду?! — истерично усмехаясь, переспросил я. — Давай я тебе расскажу, как все было на самом деле. Ты изменил мне с Отто. Это факт. Я верю собственным глазам больше, чем тебе или грязному языку твоего любовника. А сейчас ты здесь и оправдываешься передо мной лишь потому, что наивно думаешь, если я выслушаю твою историю и приму все за огромное недоразумение, то отдам тебе те деньги и ребенка. Так знай, я никогда не верну Эберхарда тебе. Лучше я умру, но Эберхард должен остаться с Адамом. Деньги можешь забирать. Я ни пенни не взял. Подавись своими акциями! — Адамом?.. Смотря расплывчатым взглядом искоса на Рейна, я увидел, как тот сжал кулаки. Ох, кажется, я нашел то, что искал. Слабое место. — Он намного лучше, как отец, чем ты, — пошел я сразу с козырей. — Он позаботится о моем ребенке, если меня не станет. Эберхард уже привязался к Адаму. Точнее, малыш просто без ума от моего Адама. Тебе больно? Надеюсь, да. Верю в то, что твоя боль будет только расти. Ты, Рейн, больше не часть нашей с Эберхардом жизни. Ты — незнакомец для нас. Когда ты это поймешь, я приду к пику своего удовольствия в мести тебе. Я нарвался. Я понял это по тому, как в мгновение он подошел ко мне настолько быстро и незаметно для меня самого, что оказался в метре от меня. Я нашел в себе силы прижаться к стене и выставить руки перед собой. — Не смей! Я почувствовал его ладонь на своей руке. Он схватил кисть и резко отвел ее, прижав к стене сверху. Казалось, что место, где он касается, прожигает огнем. Отвратительно. Больно. Ненормально. Хочется сбежать. — Отпусти меня! — я дернул рукой, но перед Рейном ослабевшему телу не было равных. — Что с тобой случилось? — Не трогай меня! Я чувствовал его сбившееся дыхание у себя на шее. Я чувствовал каждый миллиметр его тела, касающегося меня. — Я спросил: что с тобой случилось? — настойчиво повторил тот. — Почему ты такой… дикий? Я попытался поднять ногу, дабы оттолкнуть его, но он вовремя перехватил ее второй рукой, отбросив на пол. — Все благодаря тебе, Каттерфельд, — прошипел я тому прямо в лицо, когда понял, что вырваться не смогу. Да, давай, страдай больше! Хочу, чтобы гримаса боли, наконец, отразилась на твоем лице так, как отражалась на моем столько лет кряду. Хочу, чтобы эта бесчувственная глыба, наконец, растаяла. — Я тебя ненавижу, — прошептал я слова, вкладывая в них все свои чувства. — Столь сильно, что было бы у меня сейчас оружие, выстрелил бы, не задумываясь. Я желаю тебе и всем твоим приспешникам самого тяжелого конца. Мужчина молчал, не прерывая контакт глазами. Он проверял мою решимость, которая в этот раз была безупречна. Я вырос, стал более зрелым, рассудительным и сильным. Я не тот двадцатилетний Джером, которым можно легко помыкать. Теперь у меня есть мнение, с которым ему придется считаться. И плевать, что я в плену неизвестно где и неизвестно в каком состоянии. — Ненавидишь? — неверяще переспросил тот, отбрасывая мою руку. Да, я добился того, чего так желал. Мои слова задели его! — Клаус! — рявкнул тот, резко отстранившись от меня. Дверь мгновенно отворилась. Из-за нее показался улыбающийся во все тридцать два Эйзенманн. Должно быть, он подслушивал. Доволен, что я разозлил его босса? Думает, что он отдаст меня ему? Что ж, это лучше, чем выслушивать то, что рассказывает Рейн. Давайте, пытайте меня, делайте, что хотите, но только не оставляйте больше наедине с этим человеком в комнате. Я не выдерживаю его близкого контакта… — Дай мне свой пистолет. — Босс? — удивился Клаус, на миг потеряв свое лицо. — Мой пистолет? Вам? — Давай. Мужчина приоткрыл пальто и вытянул из кобуры оружие, передав боссу. Рейн в одно мгновенье снял его с предохранителя и небрежно бросил мне в руки. Я едва ли успел поймать его, боясь, что тот случайно выстрелит. — Что вы делаете?! — кажется, Клаус запаниковал пуще прежнего. — Выйди! Прочь! Приказ хозяина был приказом хозяина, Клаус не мог ослушаться его. Перед уходом Эйзенманн в последний раз посмотрел на меня испепеляющим взглядом, который прямо значил: «Сделаешь что-то не то — убью». Хлопнула дверь. Теперь мы остались втроем. Я, Рейн и пистолет в моих руках. — Что ты медлишь, Джером? Оружие в твоих руках, я — перед тобой. Бери его. Давай, убей меня. Докажи всем, как ненавидишь меня. Я впервые держал пистолет в руках. Он был намного тяжелее, чем я себе представлял. Намного тяжелее он был и в моральном плане: сколько жизней легло от него… — Ты же говорил, что выстрелишь не задумываясь. Рейн подошел ближе и присел. Дуло пистолета оказалось у него прямо перед лицом. — Я… Я… — Что ты? Не можешь? Куда же подевалась твоя ненависть? — ехидно произнес мужчина, акцентируя на последнем слове. Руки задрожали. Пальцы в мгновение стали словно деревянными и не могли нажать на курок. — Я не хочу опускаться до твоего уровня. Я — не убийца. Голос дрожал. Рейн смог поставить меня на место даже в таком положении. Он прекрасно знал, что я не смогу убить его, ведь… ведь он отец Эберхарда. Да, я бы ни за что не лишил его жизни собственноручно. — Видишь эти руки, Джером? — Рейн выставил свои ладони передо мной. — Ты любил говорить, что они по локоть запятнаны кровью, но я ни разу не убивал. Ни разу. — Ты способствовал убийству. Ты продавал оружие. — Хорошо, — кивнул мужчина, принимая правила игры. — Тогда ты своими необдуманными действиями тоже едва ли не поспособствовал ему. Несколько раз, Джером. Первый — случай с Мартином Хоффманом. Как он еще поживает? Клаус хорошо его допросил, пытаясь узнать, куда вы с Эберхардом уехали. Жаль, что он ничего не знал. Он едва ли не умер по твоей вине. Второй — Отто Керн. Да, Джером, он тоже пообщался с Клаусом после того, как сознался, что опоил меня. Ему досталось не хуже Хоффмана. Все они были бы мертвы, если бы не воля судьбы, — Рейн внимательно смотрел на меня, даже не посматривая на пистолет в моих руках. — А третий случай — я. Ты убил меня своим уходом. Ты угробил мою жизнь тем, что сотворил. Твое предательство, что убийство, Джером. Ты все еще хочешь сказать, что я — убийца? Ты не лучше меня. Я должен выстрелить. Одна пуля решит все. Нужно убить его и все закончится. Эберхард никогда не простит меня, если узнает, но сможет жить долгой спокойной жизнью, не догадываясь наследником какой империи должен был стать. Моему ребенку это не нужно. Одна пуля… Дуло пистолета уперлось в лоб мужчины. Он смотрел на меня, находясь в расстоянии дыхания. Рейн не опускал взгляд. Эти глаза… Пистолет упал на матрас первым. Лицо мужчины начало двоиться и становиться все размытее и размытее. Я схватился за что-то перед собой, пытаясь прийти в себя. Я пытался вдохнуть поглубже, но вместо спасительного воздуха раздался сильный кашель. Внутри будто что-то раздиралось. Я не понимал, что творится. В один момент мне стало все равно, где я и с кем. Заточение и Рейн отошли на задний план, когда я увидел кровь на белоснежной рубашке мужчины. — Почему ты?.. Я прикрыл глаза, не в силах выдержать мерцающий свет лампочки. Мне так и не удалось увидеть лицо Рейна в тот момент. — Клаус! Я слышал, как Рейн позвал своего верного цепного пса. Чувствовал, как кто-то касается меня, пытаясь открыть глаза. Обонял столь знакомый запах нашатыря. Однако все это будто происходило не со мной, будто я был не здесь. В мечтах я был далеко. Там, где не было денег и бизнеса, где не было места предательству и мести. Вместе с моим ребенком и человеком, чье тепло я любил больше всего.

***

Сознание укрылось в приятном сновидении. От этого сна не хотелось просыпаться. Я впервые за долгое время чувствовал себя так комфортно. Эберхард сидел у меня на руках, а меня обнимал человек. Я не видел его лица, не слышал голоса, но ощущал его близость возле себя. Однако безмятежность не длилась долго, пришло время кошмара. Лица передо мной менялись мгновенно, я не мог выловить из этого бушующего потока хотя бы одно. В один миг я оказался в своей комнате в Мюнхене. Рядом не было никого. Фотография Эберхарда не стояла на комоде. Ребенка нигде не было. Дверь была заперта. Вдруг я заметил движение на кровати. Я присмотрелся и заметил там лежащую темную макушку. Незнакомца терзал кошмар. Он был столь одинок и истерзан душевно, что я чувствовал это даже на расстоянии. Подойдя, я замер, увидев, кто это. Это был я сам… В тот же момент человек на кровати исчез. Я обернулся, пытаясь найти его в комнате и заметил приоткрытую дверь, в которую сразу же вошел человек. Он прошел к окну и надолго застыл, смотря в него. Я не знал, что мне делать, подойти или воспользоваться открытой дверью и сбежать. Я метался между дверью и мужчиной, пытаясь понять, что нужно сделать. Что будет правильно сделать. Вдруг мужчина обернулся и посмотрел на кровать. На ней снова была та же темная макушка. В тот момент я инстинктивно осознал, что передо мной был Рейн. Он сел возле другого меня и начал гладить волосы. Так нежно, как никогда бы не сделал, если бы я не спал. Иной я, метался по постели от очередного кошмара, а Рейн что-то говорил ему тихо, пытаясь успокоить, и тот я успокаивался, погружаясь в спокойное сновидение. Я не решался ворваться в этот момент. Это было воспоминания. Такое уже было на самом деле. Когда я впал в депрессию, Рейн часто приходил ко мне ночью, мучаясь от вины. Он знал, что виноват в моем состоянии, ведь сам настоял на том, чтобы запереть меня в одиночестве в окружении собственных мыслей. Болезнь усугубила мои отношения с Рейном настолько, что я стал бояться его. Я не мог выдержать его рядом в сознательном состоянии, поэтому мужчина приходил ночью. Лишь в это время он мог быть вместе со мной. В одну из таких ночей я проснулся. Я до чертиков был испуган тем, что он находился рядом, но… В ту ночь я понял, что он был единственным, кто был рядом, разгоняя демонов, что приходили в мои сны. Он был рядом всегда, а я не замечал. Рейн так и не узнал, что той ночью я не спал. Это был мой маленький секрет, который дал стимул моему выздоровлению. Я нашел маяк, за который намертво уцепился. Во мне поселилась надежда и уже совсем скоро я снова стал на ноги. Простить его оказалось проще, когда на кону стояло желание жить. Сон снова поменялся. На этот раз я оказался в темном холодном месте. Я ничего не видел, но знал, что со мной в комнате находится еще кто-то. Он тихо сидел, наблюдая за моими движениями. Я знал, что хоть я его и не вижу, он видит меня насквозь. Каждое мое движение, каждую мысль. Я боялся даже шелохнуться. Вдруг в руках оказался пистолет, а вокруг стало резко светло. Человек, сидевший напротив меня — Рейн. Он ничего не говорил, лишь молча смотрел прямо в глаза, ничего не предпринимая. Руки двигались сами собой. Пистолет поднялся, пальцы нажали на курок и пуля полетела прямо в человека напротив. Я увидел разрастающееся кровавое пятно на белой рубашке мужчины. Вдруг невидимый кукловод отпустил мое тело и я двинулся к мужчине. Я пытался остановить кровь, но она вытекала все быстрее и быстрее. Мои руки в крови. Это я убил его. Слезы потекли сами собой, я стал извиняться, не в силах помочь. Вдруг в комнате появился Эйзенманн. Он вынул свой пистолет из кобуры и протянул мне. Без слов я понял, что он хочет, чтобы я сделал. Взяв оружие, я направил то в свой висок. Щелчок. Пробуждение было таким же сложным, как и сам сон. По ощущением, казалось, я вовсе не спал, но те фигуры во сне не могли быть явью. Кто-то упорно пытался меня разбудить, но открыть глаза или хотя бы сделать движение было выше моих сил. Хотелось обратно провалиться в сон, но фонарик настойчиво продолжал светить в мой глаз, будто ища там что-то. — Ему нужно в больницу, — констатировал смутно знакомый голос. — Ты не можешь дать ему какие-то таблетки и мы на этом закончим? — эту неизменяемую интонацию я мог узнать везде — Клаус. — Думаешь, есть таблетки для того, чтобы человек не харкал кровью? — Ну, мало ли. — Какой же ты идиот. Довели его до такого состояния!.. Не могли привести его немного раньше? К примеру, когда поднялся жар? Не додумался? Я впервые слышал, чтобы кто-то так разговаривал с самим Клаусом Эйзенманном. — Да если бы он перед боссом не начал кашлять, все бы было прекрасно. Сдох собачьей смертью, как и полагается такому, как он. Звонкий звук шлепка. — Ай-ай-ай! Это больно вообще-то! — Сейчас он — мой пациент, будешь говорить о нем плохо, когда я поставлю его на ноги. Если поставлю, конечно… я даже не знаю, что здесь делать, с чего следует начать. Ему нужно пройти обследование. Как я уже сказал: ему нужна больница, Клаус! — Я понимаю, что он твой пациент и все такое, но почему ты о нем так переживаешь? — Клаус, ты ведь прекрасно знаешь, почему… — Но он же!.. Я бы и дальше был добр подслушивать разговор, но внезапно подступивший приступ кашля этого не позволил. Я схватился за грудь, пытаясь унять режущую непрекращающуюся боль. — Тише-тише! Попытайся подавить приступ. Не кашляй так сильно, это тебе не поможет. Я повернулся на бок и попытался унять кашель. Кто-то гладил меня по спине и от этого становилось хотя бы немного, но лучше. С трудом я, наконец, открыл глаза. Лампочка больше не мигала, но свет все также резко бил по глазам. — Наша спящая красавица проснулась! — я услышал голос Эйзенманна во втором конце комнаты и мысленно вздохнул от того, что рука все еще лежащая на моей спине принадлежит не ему. — Не прошло и… э-э, сколько уже, это второй день, получается? Так вот, не прошло и двух дней, как ты очнулся! Когда глаза немного привыкли к свету, первым, что я заметил была кровь. Ее было немного, но она все же присутствовала на том же старом матрасе. Матрас… Значит, я все еще был здесь. Все еще в плену у Рейна… Это был не сон. Это — реальность. Перенес опору на руки, я попытался встать. Чья-то рука помогла мне опереться на стену и поднесла к губам стакан с водой. Теплой водой. — Мистер Эванс, у вас все еще температура… Не пытайтесь усердствовать. Прохладная рука коснулась моего лба и я на миг подумал, что это лучшее, что случалось со мной в этой отвратительной комнате. Однако эта мысль растворилась сразу же, как я сфокусировал взгляд на человеке перед собой. Отто Керн. — Я ведь говорил тебе никогда не показываться мне на глаза. Лицо парня исказилось. Он больше не улыбался, а его прохладная рука мгновенно оказалась у того за спиной. Я не заметил, как быстро Эйзенманн оказался у меня. Он замахнулся рукой и я опустил голову на колени, держа ее руками, пытаясь спрятаться от удара… Однако его не последовало. — Клаус! Я… я ведь говорил тебе этого не делать! — Он не заслуживает того, чтобы ты с ним так нянчился. Пусть подыхает! Мы найдем способ вернуть ребенка и без него. Значит, все-таки ребенок. Их цель — Эберхард. Однако разве не логично было забрать Эберхарда в Венеции, пока я ходил в кондитерскую? Я уверен, они знали, где он может быть и когда. Почему они забрали именно меня?.. Хотят провести обмен с Тобиасом? Мистер Каттерфельд никогда не обменяет ребенка на меня. Это глупо. Я — лишь связующее звено между Эберхардом и его наследством. По сути — никто, как бы много нас с Тобиасом не связывало. Отто стоял передо мной, держа руку Клауса в свои ладонях. — Клаус, пожалуйста… Я заметил, как Эйзенманн кинул взгляд на меня и снова вернул на Отто. Тяжело вздохнув, тот произнес: — Делай с ним, что хочешь. Я не понимаю тебя, Отто. Хоть убей, не могу понять. Мужчина потянулся за телефоном, чтобы посмотреть на время. — Мне пора. Скоро должен приехать босс. А, пока не забыл. Эйзенманн быстро поцеловал Отто, игриво ударив того по носу. Я потер глаза, пытаясь понять, не привиделось мне в бреду жара. Клаус Эйзенманн искренне улыбался. Не так, как делал это мне, от чего душа в пятки уходит, а вполне себе мило и спокойно. Совершенно не свойственно этому психопату. — Клаус! — возмутился парень, залившись краской. — Не скучай, увидимся вечером. И Отто, если этот кошак начнет царапаться, позови охрану. За дверями постоянно караулит мой человек. Отто, еще больше смутившись, опустил взгляд в пол и согласно мотнул головой. Эйзенманн еще раз кивнул парню и ушел. — Мистер Эванс, простите за это. Клаус иногда бывает немного… несдержанным. Не вините его за то, что он… сорвался. Он не причинит вам вред. — Его рука надо мной явно не кричала «не хочу навредить». — Он… ну, он такой из-за меня. Парень откинул длинную темную челку и я смог рассмотреть румянец на его щеках. Только сейчас ко мне пришло смутное понимание того, что эти двое — парочка. Кто бы мог подумать, сам Эйзенманн будет встречаться с кем-то наподобие Отто Керна. Цепной пес, который забрал игрушку своего любимого хозяина. Все чудесатее и чудесатее. Кажется, у меня жар, раз мерещится такое, или весь мир взаправду свихнулся?.. И все же, если отбросить мое презрение к этому парню, в этот раз он меня защитил. Почему-то, преследуя свои собственные цели, но защитил. Не думаю, что смог бы остаться в сознании после приветственного кулака Клауса. Должно быть я еще не до конца проснулся, раз осмелился так говорить в присутствии Эйзенманна. Это все температура. — Спасибо. Я умел быть благодарным, даже если человек отнюдь не нравился. — Ох, нет, что вы! — Отто присел на матрас передо мной, быстро замахав перед собой руками. — Это я должен быть тем, кто извиняется. Вы… В нашу прошлую встречу я хотел сказать, как сожалею. Если бы не я… Вы бы не были сейчас здесь. Это моя вина… И то что вы тут, и что в таком состоянии. Только я должен извиняться… — Послушай, — прервал я заикающегося парня. — То, что я поблагодарил тебя, не значит, что мы внезапно стали друзьями. Тем более, я не верю во всю эту чушь с наркотиками, которые ты подсунул Рейну. Можешь не играть при мне этого невинного и использованного мальчика. Ты забрал у меня мужа и прекрасно это понимая, сейчас мелькаешь перед глазами? Как можно быть настолько бесстыдным, скажи мне, Отто? Ни стыда, ни совести. Даже сейчас я не понимал, почему из смелого парня, который не боится поставить на место самого Клауса Эйзенманна, Отто превратился в нытика, что не может связать и нескольких слов. Что это, если не притворство? Играет очередную роль? Кинул пыль в глаза и пытается выпытать что-то полезное? Что ему поручил Рейн или Клаус?.. Столько вопросов и догадок — ни одного ответа. — Но… Но все правда было так! — парень округлил глаза и стиснул кулаки. — Мистер Каттерфельд не виноват, это все его дядя и мой отец! Господи, сколько может продолжаться этот бред? Они серьезно думают, что если выучат одну и ту же историю я поверю в нее? Единственное, во что я сейчас могу поверить, так это в то, что они пытаются отомстить. Они хотят вернуть назад наследника. Возможно, компанию и акции, которые я передал Тобиасу. Зачем все это притворство? — Не хочу больше об этом. Все. Забудь. Если хочешь что-то доказывать, иди за дверь. Я откинул голову на стену, утыкаясь головой в холодный бетон. Я осознавал, что я здесь на правах пленника и не имею право так разговаривать с партнером Эйзенманна и бывшим любовником мужа, однако туман в голове перекрывал доступ к рациональному мышлению и размышлениям о последствиях собственных слов. — Что со мной? Парень понял, что я смягчился и перевел тему. Он, подобно ребенку, хлопнул в ладоши и радостно провозгласил: — Я предполагаю, что у вас воспаление легких, может, пневмония, что-то с легкими… Но я не могу сказать больше без обследования и… я не врач, просто проходил курсы. Когда-то я хотел поступить на врача. Меня надоумил один доктор, которого я встретил в рехабе. Это мне нравилось намного больше, чем юриспруденция, на которую заставил меня пойти отец… Вам, должно быть, неинтересно слушать о моей жизни? Простите… — Я не понимаю, ты правда такой, как сейчас? — вспылил я. — Постоянно заикаешься, трешь запястья, крутишь браслет, не смотришь в глаза? Это неуверенность или что ты пытаешься мне этим показать? Ты не был таким, когда спал с моим мужем при мне в Мюнхене. Куда подевался весь твой нрав? — Я просто пытаюсь вам помочь… — Парень начал теребить пальцы, опустив глаза в грязный, мокрый пол. — Я знаю, что не заслуживаю прощения, но мне важно знать, что хоть чем-то смог помочь вам. — Эй, я говорил сейчас о тебе, а не о твоем прощении. Меня раздражает то, что ты строишь из себя невинного агнца. Значит, вот как ты смог охмурить моего мужа, а теперь и Эйзенманна? Должно быть хорошо пользоваться своей кукольной внешностью и превосходной актерской игрой? — Я не!.. Отто хотел что-то сказать, но снова не смог подобрать слов и заткнулся, обхватив колени руками. Я понимал, что глупо срывать на парне, но не мог себя сдержать. Оказавшись в полной лжи, лишь это помогало мне остаться на плоту и не потонуть в ней. Я выбрал объект ненависти и пытался держать за него, чтобы не утонуть в океане бреда, в который меня упорно пихают. — Если бы в самом деле раскаивался, помог бы сбежать отсюда. — Я хочу, но не могу… — Парень начал мять рукава своей кофты, иногда посматривая не смотрю ли я на него. — Клаус отвечает за вашу охрану, я не могу его подвести. — Твое бездействие и отговорки только подтверждают, что твои слова — ложь. Что ж, я ничего от тебя и не ожидал. Я развел руками, но Отто в тот же момент встряхнулся, услышав разочарование в моем голосе. — Нет, я хочу помочь, чем смогу. Просите что угодно, я смогу помочь! Прекрасно. Отто оказался настолько глуп, что не заметил, как попал в мою ловушку. — Можешь рассказать мне побольше о том, как меня смогли найти? Это ведь из-за тебя? Ты рассказал им, где я нахожусь? Как ты узнал, что я Мадриде? Это Мартин все рассказал? — Не совсем из-за меня… О вашем пребывании в Испании стало известно спустя несколько месяцев после вашего исчезновения. Дело в том, что ни Клаус, ни мистер Каттерфельд не могли туда попасть… Из-за Мартинеса, вы должны понимать. А я был, как бы вам это сказать, сыном человека, который на стороне Тобиаса Каттерфельда, меня пустили на территорию Мартинесов без особой проверки. Мартин лишь сказал, где можно вас найти… Проще говоря, Альваро не смог уследить за такой мелкой сошкой, как Отто Керн. Никто не ожидал, что он будет на стороне Рейна… И все же Рейн все это время знал, что я был в Мадриде. Он знал, но не пытался ничего предпринять. Почему именно сейчас, спустя столько времени? Это из-за того, что в другой стране меня проще поймать?.. — Вы ведь хотите назад моего сына, почему не поймали его? Почему я оказался здесь вместо него? Зачем вам я? — Я не уверен… Насколько я знаю, вас хотят обменять на ребенка… Однако я не думаю, что в этом заключается основная цель. Клаус думает, что мистер Каттерфельд избавится от вас, как только получит ребенка назад, но мне так не кажется… — Почему? Отто еще раз посмотрел на меня и зашорился, опустив глаза в пол. Не мог выдержать моего взгляда? — Вы слишком ценны для господина Каттерфельда… Не поймите неправильно, но он дорожит вами до сих пор. Мистер Эванс, я думаю, он попытается вас вернуть. — Ты снова говоришь чушь, — разочарованно вздохнул я, прикрыв глаза. Я больше не мог слушать это. Голова раскалывалась, а когда Отто сильно волновался и его голос переходил на повышенные тона, в голове начинало звенеть. Хотелось побыть в тишине, но хотя бы без малейшей крупицы информации, я не смогу выбраться. Я даже не знал, где мы, что уже говорить о том, чтобы попытаться сбежать! — Лучше скажи, где мы? С разговоров Клауса и Отто стало понятно, что я был в отключке два дня. За это время меня могли перевезти куда-то. Я смутно помню предыдущую комнату, в которой впервые очнулся. Только матрас, который есть и здесь. Возможно, это та же комната?.. Тогда я был уверен, что меня не вывезли дальше Венеции, но сейчас… Они могут создать видимость, что мы все еще в Италии, хотя на самом деле мы находимся за сотни километров оттуда. — Где?.. — Я не имею не малейшего понятия, где меня заперли. Ты можешь хотя бы намекнуть, если не хочешь говорить. — Ну, мы все еще в Венеции, если вы об этом… Но в скором времени вас отсюда увезут. — Почему мы все еще здесь? Разве не безопаснее было бы покинуть страну в первый же день, как меня похитили? — Мистер Эванс, вас не похитили! Добровольно вы бы никогда не стали говорить с мистером Каттерфельдом, вы не оставили ему выбора, кроме как… Я повернулся лицом к парню. По глазам казалось, что тот и правда верит в эту чушь. Неужели Рейн и Клаус поработали и над ним?.. Вполне вероятно. Тогда эта маска невинности и глупости — истинное лицо Керна? Но парень не был таким четыре года назад! Что изменилось? Что произошло? Почему Отто так изменился? Что, черт возьми, случилось за эти четыре года в Мюнхене?! — Не смотрите на меня так, пожалуйста, я знаю, что вы в это не верите, но я говорю, как есть… — Давай вернемся к моему вопросу. — Я не знаю… Клаус говорит, что мы не уезжаем потому, что здесь безопаснее, чем в Германии, где вас ищет дядя мистера Каттерфельда… но я думаю, что господин Каттерфельд приказал остаться здесь подольше из-за вашего состояния… Я должен был приехать в Мюнхен, но меня вызвали сюда, потому что лишь я могу помочь вам, понимаете? Как бы это объяснить… — Они не хотят ввязывать в это постороннего человека. Поэтому не вызывают нормально врача, уж прости. На лице Отто появилась легкая улыбка. Он, словно ребенок, довольно хлопнул в ладоши. Я только сейчас заметил, как близко он придвинулся ко мне за время нашего разговора… У меня стойкое чувство, что это не взрослый мужчина, а ребенок. Нет, скорее щенок, который ластится, и сколько бы ты его не прогонял, все равно возвращается к тебе. Внезапный приступ кашля снова настиг меня. Рука Отто гладила меня по спине, пока я боролся с тем, дабы не выкашлять легкие. Я не заметил, как в моих руках оказался стакан воды и платок. — Вот, выпейте это. Отто вернулся ко мне на матрас, протянув несколько таблеток неизвестного происхождения. — Это же не?.. — Нет-нет! — замахал тот головой из стороны в сторону. — Это снотворное. Оно поможет вам уснуть. Вас мучали кошмары все это время… Неужели это было настолько заметно? Что ж, даже если это наркотики, они точно не повредят мне. Я нужен Рейну живым. Хоть какое-то облегчение. — Прилягте, — Отто слегка надавил мне на грудь, пытаясь уложить. — Мне кажется, у вас снова поднимается температура. Мне только удалось ее сбить перед тем, как вы проснулись. Как жаль… Повинуясь совету парня, я лег. Оказавшись в горизонтальном положении, мне сразу же полегчало. Казалось, будто камень, душивший меня все это время, испарился и я, наконец, мог нормально размышлять. Плен. Рейн снова запер меня. Прямо, как тогда, когда я впервые изволил себе мысли об уходе. Должно быть, в Мадриде я смог побороть свою боязнь оказаться запертым, ведь я не знаю, как объяснить то, что сейчас, единственным, чего я боялся, было умереть, так и не встретившись с сыном. Как бы то ни было, сейчас я не чувствую спирающее чувство настигающего одиночества, лишь страх за будущее. Даже не за свое. Будущее Эберхарда в разы важнее моего благополучного финала в этой ситуации. Рейн. Единственное, что я понял, с его необычно долгих и красноречивых монологов: ему нужен мой сын. Все еще остается загадкой, зачем ему нужно было рассказывать мне ту сопливую историю с наркотиками. Хах, если он хочет заставить меня думать, что я виноват в том, что разрушил нашу семью, то все напрасно. Единственный, кто виновен — никто иной, как он сам. Если бы не его незаконный бизнес, если бы не его вечная ложь, измена… Если бы он был обычным человеком — ничего бы не было. А этот мальчишка Отто Керн … У меня не поднимается язык назвать его «мужчиной». Эта его щенячья нежность по отношению ко мне… Неужели и правда чувство вины? За что? За то, что разрушил наш с Рейном брак? Вероятно. Если он все же такой, каким кажется — неуверенный и боязливый бывший наркоман — может, Отто пытается искупить то, что сотворил во времена своих близких отношений с иглой? Тем более сейчас, когда он начал отношения с Клаусом Эйзенманном. Но если бы все было так, то слова Рейна о том, что он не изменял, подтвердятся, а ведь это не так! В тот вечер Мартин оправдывал Отто. Мой друг говорил, как сильно младший Керн изменился, что он не такой, каким кажется. Неужели действительно?.. Тогда смысл ему врать о том, что он споил моего бывшего мужа? Какой смысл участвовать во всем этом фарсе?.. Почему все не хочет вязаться в общую картину? Что я упускаю? — Мистер Эванс, вы еще не спите? Спросил тихо Отто. Он все еще сидел возле меня, никуда не уходя. — Нет. — Я хотел сказать, что… вам не стоит бояться Клауса. Он не сделает с вами ничего серьезного. — Ты уже говорил что-то подобное, — смутно вспомнил я его слова. — Почему? — Он считает вас виноватым в том, что я… сорвался, — последнее слово я едва ли расслышал, Отто говорил настолько тихо и сумбурно, будто кто-то за ним гнался. — После той нашей встречи в итальянском ресторанчике… ваши слова сильно задели меня. Нет, не поймите превратно, я не виню вас, лишь я виноват и должен получить по заслугам, но я не ожидал, что вы так в открытую покажете, что ненавидите меня. Когда вы еще были в Мюнхене, пусть и знали о том, что ваш муж изменил вам со мной, все равно не злились на меня… А в тот раз накричали на меня. Вы так изменились за это время! — В том, что ты накачал себя этой дрянью, нет моей вины. Я не говорил тебе идти к первому встречному дилеру и покупать наркотики, дабы искупить вину. — Верно, — кивнул тот, неловко улыбнувшись. — Я сам виноват… Знаете, это Клаус был тем, кто помог мне бросить. У меня была зависимость где-то с четырнадцати или пятнадцати лет, точно не помню. Чудом я дожил до тех лет, когда встретил Клауса… На самом деле после того случая с наркотиками, я влюбился в вашего мужа. Стыдно признаться, но когда он пытался заставить вас ревновать, пользуясь мной и даруя внимания, я ошибочно принял это за любовь. Поэтому я начал делать подлые вещи, настраивать против вас прислугу, охрану. Простите меня еще раз… В то время я задумывался, не стоит ли мне попытаться бороться с зависимостью ради него, но когда вы исчезли, интерес господина Каттерфельда ко мне растворился и я столкнулся с реальностью. В один день я принял слишком много. Передоз. Если бы меня не нашел Клаус, меня бы здесь не было… Отто посмотрел на меня исподтишка, будто ожидая, что я разозлюсь. — Позже я рассказал мистеру Каттерфельду, что в тот день подмешал ему наркотики, как мы переспали, какую цель я преследовал. Он приказал Клаусу меня наказать… Вы знаете, какой Клаус искусный, когда дело касается пыток, да? В моем отношении, он придумал пытку лучше некуда: он посадил меня на несколько месяцев в сушку… Это знаете как? Совсем без наркотиков, один в замкнутой комнате, без единой возможности выйти, с мыслями о дозе, которые тебя убивают… Один в комнате, наедине с собственными губительными мыслями… — Ломка была страшной, казалось, будто я умру, но рядом всегда был Клаус и… я как-то не заметил, как мы сблизились. Человек, что запер тебя был тем же, кто спас тебя от бесконечного одиночества и боли… Парень улыбнулся, немного покраснев. Я сильно мотнул головой, скидывая наваждение. Думать, что мы похожи… Нет, Отто не такой, как я. Он не может быть таким же. Мы слишком разные, как и наши истории. Это все чертов жар. — Клаус взял с меня обещание, что я никогда не буду больше принимать. Благодаря ему я прекрасно справлялся, но потом я пришел к вам в Мадриде и сорвался. Простите, его ненависть к вам сейчас только из-за меня… Он ничего вам не сделает, обещаю, я позабочусь об этом… Моя ошибка, мне же ее и исправлять. «Ты сделал больно одному дорогому мне человеку, кошак…» Один из кусочков пазла сложился. Я никак не мог понять, почему Клаус так сильно взъелся на меня. Раньше, когда он был ответственным за мою охрану, когда я еще имел авторитет в семье Каттерфельдов, он особо не возникал, пытаясь со мной уживаться. Однако сейчас, когда я увидел, как он больше не скрывает свою ненависть и презрение, осознал, что что-то не так. Я думал причиной тому служит то, что в глазах его босса я больше ничего не значу. Но, как оказалось, это из-за Отто… Все еще в голове не укладывается, что этот нервный парень может встречаться с Клаусом. Клаусом Эйзенманном — самым жестоким и непредсказуемым человеком, которого я только мог знать! — Зачем ты пришел ко мне тогда? Только не говори, что тебя замучила совесть. Четыре года прошло можно было и забыть. Что бы тебя так не мучило, оно не стоило того. — Это… — Отто метнул взгляд на дверь. Приблизившись ко мне, он тихо прошептал на ухо. — Это была личная просьба мистера Каттерффельда. Он не хотел, чтобы об этом узнал Клаус… Что?! Он решил что-то скрыть от своего любимого пса? Рейн? Тот, кто посвящал Эйзенманна каждую деталь своей жизни? Невозможно! — Поэтому я и говорю, что в отличие от Клауса, мистер Каттерфельд все еще лелеет надежды вернуть вас. — Он хочет вернуть то, что было до того, как я ушел… — осознание этого ворвалось в мое сознание столь внезапно, что я не сумел обдумать правильность и рациональность этой мысли. Мотнув головой, я категорически заявил: — Однако этому не суждено быть. — Почему?! — искренне удивился Отто и я невольно вздрогнул от его голоса. — Ой, извините, слишком громко, да? Я к тому, что… разве вы не любите его? Я повернул голову к парню, вопросительно подняв бровь. — С чего ты это взял? — Вы ведь не выстрелили. Я ошарашено посмотрел на Отто. Откуда, тот только узнал? Его же не было здесь! — Мне Клаус об этом рассказал, — объяснил парень, понял причину моего замешательства. — Он жаловался, что босс поступил слишком опрометчиво. — Это не любовь, — категорически ответил я. — Он… он — отец моего ребенка! Эберхард ни за что бы не простил мне смерть отца. — Значит, мистеру Каттерфельду придется приложить больше усилий, дабы добиться вашего расположения вновь. — Он не сможет этого сделать. Я ненавижу его. Я непроизвольно зевнул. Глаза слипались. Похоже, снотворное Отто Керна начало действовать. Насколько же сильным оно было, что меня начало вырубать буквально за пару минут?.. — Но меня ведь вы простили, — улыбнулся парень. Я почувствовал, как меня укрыли чем-то теплым. — Не простил… — Его тоже простите, — не слушая, продолжил Отто, мило щура носа. — Лишь дело времени. — Нет… — Засыпайте, мистер Эванс. Скоро все станет так, как было раньше. Так, как хочет мистер Каттерфельд.