Вопреки всему

Через несколько дней мое состояние относительно улучшилось. Возможно, благодаря таблеткам Отто, которые тот изрядно приносил каждые два часа, а возможно, из-за того, что этот парниша не подпускал ко мне никого, в том числе своего парня и моего бывшего мужа. Не знаю, как у него получилось исполнить мою небольшую просьбу, но за все проведенные взаперти дни, я видел лишь его темную макушку и сверкающую улыбку. Находясь один на один с Отто, мое мнение о младшем Керне кардинально изменилось. Все, как говорил Мартин, этот мальчишка просто… ребенок. Он и ведет себя по-детски, воспринимает каждое слово так доверчиво и наивно, что у меня просто сил нет злиться. Каждый раз, когда тот заводит свою шарманку о том, что Рейн не тронет меня и нужен бывшему мужу далеко не один лишь наследник, только тогда я не выдерживаю и срываюсь на этом ребенке. Отто так и не понял, что я более не желаю видеть Рейна рядом, не то что строить планы на совместное будущее. В остальное же время мне даже приятно с ним общаться. Первопричинно из-за того, что он единственный, кто из нас двоих знает, что там, наверху. Да, именно наверху. Как сказал Отто, мы находимся в каком-то частном домишке в пригороде Венеции, а именно — в подвале этого дома. Он признался, что и сам не знает, где именно это место и как отсюда доехать куда-либо. Эйзенманн привез его сюда, толком ничего не рассказывая и не показывая. Однако несколько деталей Отто все-таки успел подметить. Во-первых, дом находится недалеко от моря. Странный шум, который позже я опознал, как волны, только подтверждает слова парня. Во-вторых, охраны здесь столько, что мысль о побеге Отто считал неосуществимой. Парниша признался, что успел заметить почти всех приближенных людей Эйзенманна, а значит, сейчас здесь собрался весь шабаш… Одним словом, мне не сбежать. Никто не знает, где я и жив ли вообще. Тобиас ищет меня в Мюнхене, пока я все еще отсиживаюсь в погребе домишки на берегу Адриатического моря. Единственный человек, который мог бы помочь сбежать, слишком влюблен в моего тюремщика, чтобы меня отпустить. Должно быть, Рейн хорошо все спланировал. Этот дом в глуши с идеальным место для содержания пленника, куча вооруженной до зубов охраны, Эйзенманн собственной персоной и искусная игра в кошки мышки с Тобиасом. Рейн поставил на кон все, чтобы разыграть партию и выйти победителем. Он ведь просто забавляется, издевается над мистером Каттерфельдом. Когда Тобиас помог мне сбежать, он долго водил Рейна за нос, не давая тому понять, есть ли я в пределах Германии или смог сбежать. Теперь же точно такую же игру ведет и Рейн… Это отвратительно. Тобиас хотел мне помочь, спасти из того ада, запутать следы, а Рейн это делает лишь ради забавы. Ему доставляет от азарта, найдет ли его дядя наше убежище или нет! Мерзко. Какой же он мерзкий. Отвратительный. Поступать так с человеком, который мне дорог. Который искренне волнуется и ищет меня… — Пенни за ваши мысли, мистер Эванс. Отто щелкнул пальцами перед моим носом, заставляя возвратиться в реальность. Я даже не заметил, как тот вошел, хотя этот ужасно громкий скрип дверей не расслышать сложно. — Привет, — слабо улыбнулся я. Отто подставил поднос с едой и лекарствами сбоку от моей «кровати» и потянулся рукой к моему лбу. — Все еще держится небольшой жар, но нам удалось сбить критическую температуру. — Значит, все хорошо? — Я бы так не сказал. У вас все еще выделяется кровь при кашле? Я мельком посмотрел на плед, который дал мне Отто. Красные засохшие пятна на светлой ткани сложно не заметить. — Вы должны понимать, что это не… ненормально. И этот ваш странный кашель… Вам нужно в больницу. Я уже говорил Клаусу и мистеру Каттерфельду, что я не врач. Я был бы не прочь в больницу. Любую. В Италии, Германии, да где угодно! Как только мы выйдем из этого дома, у меня появится возможность сбежать. Я что угодно отдал бы за эту призрачную возможность. — Даже без температуры, у вас могут появиться другие осложнения. Вы находились столько времени в холодной воде поздней осенью… Я удивлен, как вас не схватила судорога или не отморозились конечности. — Перед этим твой любимый заставил меня побегать. Я хорошо так разогрелся. — Мистер Эванс! Отто смущенно улыбнулся. Он как-то вскользь упомянул, что я первый, кому он рассказал об их отношениях. Я любил мелко дразнить парня. Это единственное, что доставляло мне радость в этой темной холодной темнице. Единственное, что давало не захлебнуться в собственной ненависти к Рейну. Сунув мне в руки тарелку, Отто настойчиво попросил меня все съесть, а сам взял плед и пошел к дверям, дабы закинуть в стирку и принести чистое. В последнее время становится все холодней и холодней по ночам. Температура опускается до нуля и я практически чувствую, как немеют конечности. Не знаю, как долго они собираются меня здесь держать, но я долго не продержусь. Только плед, который притащил как-то Отто, спасает меня от холодной смерти на этом матрасе. Хотя, грех жаловаться, будучи пленником. Мне предоставили чертовски прекрасные условия. Я не спал на холодном полу, кормили сытно и, что главное, вовремя, лечили. Здесь даже был туалет! Я не сразу заметил его, ведь он встроен в пол в самом отдаленном углу от матраса. Если закрыть глаза на холод, сырость и неподходящие условия для больного человека, здесь можно было бы долго продержаться. К тому же, мне не было скучно. Отто развлекал меня своим присутствием и рассказами о жизни. Сначала я пытался выгнать того, но Отто не уходил, да и я… я боялся остаться надолго один. Иногда я удивлялся тому, почему простил этого мальчишку. Он — тот, кого я так искренне ненавидел, а тут спокойно говорю с ним, общаюсь, смеюсь… Когда все пошло не так? После того, как он стал заботиться обо мне? После того, как он стал единственным человеком, которого заботило мое состояние здоровья? После того, как он приструнил своего любовничка и я больше не боялся озираться по сторонам в поиске Клауса Эйзенманна? А может после того, как тот принес мне плед?.. Возможно, я просто не умею долго держать обиду… Рейн не в счет. Моя ненависть к нему имеет особую форму. Это настолько сильное чувство отвращения, что оно не сможет просто взять и по щелчку пальцев раствориться, благодаря заботе и покаянию, как было в случае Отто. Сегодня снова суп. Не знаю, как им удалось притащить с собой повара, но блюдо было исключительно вкусным. А главное, что оно меня надолго согревало. Лишь одна горячая тарелка в руках приносила столько радости… Я грел руки об дно тарелки, пытаясь согреться. Мелкая дрожь прекращала бить мое тело и я постепенно нагревался. Я услышал шаги. Кто-то спускался в подвальное помещение. Должно быть, Отто вернулся с новым пледом. Что-то быстро. Я не успел даже взять ложку в руки. Дверь отворилась и я едва ли не разлил на себя горячую жидкость от неожиданности. Это был Рейн. Он посмотрел на меня всего секунду и перевел взгляд на охранника. Они что-то мельком друг другу сказали и двери за Рейном закрылись. Он снова делал это, хотя знал, как я ненавижу, когда тот, входя в комнату, запирал дверь. Рейн будто повторял: «Тебе не сбежать». Я сжал тарелку сильнее, когда тот начал подходить ко мне. Благо, тот остановился посередине и сел на стул, который ранее притащил Отто для себя. — Ешь. Снова приказ. Во рту мгновенно застрял ком. Есть перехотелось. Я показательно отставил тарелку в сторону, прощаясь с долгожданным теплом. Ничего, Отто принесет мне еще, если я захочу. У него есть связи с поваром, уж это я знаю. Однажды этот малец притащил печенья! Мужчина снисходительно посмотрел на то, как я поставил суп на пол, но промолчал. Удивительно. Раньше он бы заставил меня съесть все до последней капельки, при этом бы мы поссорились, помирились, снова поссорились, но в итоге я бы сделал так, как хотел он. Вот она — простая формула всех наших отношений. Как итог, я всегда делал то, чего желал Рейн. — Вижу, ты сблизился с Керном. Я слышал в его словах насмешку. Она просто пронзала каждое его слово, каждый взгляд, всего его. — Тебя это не касается. — Почему же это? — притворно удивился тот. — Он ведь тот, из-за которого мы расстались по твоему мнению. Мне интересно, почему ты подпустил его так близко к себе, хотя по прежнему смотришь на меня так? Так? Скажи спасибо, что вообще смотрю, ублюдок. — В отличие от тебя, он искренне раскаивается в содеянном, — поверить не могу, что заступаюсь за парнишку. На что только не пойдешь, дабы посильнее задеть Рейнхольда Каттерфельда. — Я все еще не понимаю в чем именно, но это дело времени. Как только мистер Каттерфельд найдет меня, мы вместе выясним, что ты задумал на этот раз. Рейн закинул ногу на ногу и уставился на меня. Сидя на матрасе снизу, я видел, какое превосходство он чувствует, смотря на меня сверху вниз. Если бы не чертова болезнь, я бы ни за что не сидел в таком положении. — Разве Отто не рассказывал тебе, как все было? — Та история с наркотиками? — я свел бровь. — Ты серьезно надеялся, что я поверю? Не знаю, как и почему ты заставил этого мальчишку врать, но я не поверю в эту ложь никогда. Это даже звучит глупо! Тебя опоили в собственном доме, где десятки охранников, а на каждом углу стоит камера? Каттерфельд, ты такой наивный, если думаешь, что я проглочу это. Да. Я видел, как тот сжал кулаки. Его это задело. Мне было приятно видеть его уязвленным. В его непробиваемой стене была трещина. Если я буду продолжать упорно бить в нее, рано или поздно он сдастся. — Я не могу понять одно, Джером: почему ты мне не веришь? — А ты когда-то говорил мне правду? Все, что я слышал от тебя — сплошная ложь. Приступ кашля снова застал меня совершенно не вовремя. Я прислонил горловину кофты ко рту, чтобы не показывать свою слабость. Рейн учтиво подождал, пока я закончу, и продолжил: — Я никогда не врал тебе, — произнес тот совершенно серьезно, косясь на несколько проступивших с обратной стороны пятен крови на одежде. — Значит, о продаже оружия четыре года умалчивал не ты? Строил передо мной святошу, а я ведь повелся… — я сбросил с себя наваждение, стряхнув головой. — Ах, подожди, о моей способности иметь собственных детей, должно быть, соврал тоже не ты? Рейн на мгновение замер. Он явно не ожидал, что я знаю об этом. Если бы не Адам, я бы так никогда и не узнал об этой его лжи. Она бы до самой моей смерти оставалась затерянной под десятками слоев из лжи. Я бы даже в самом страшном кошмаре не предположил, что Рейн мог соврать мне о таком! — Как ты?.. — Как я узнал? Это ли так важно? Твоя реакция сейчас лишь подтвердила то, что твои слова — ложь. Ты, Каттерфельд, врал мне постоянно и врешь прямо в эту секунду. Я ни за что не поверю в то, что ты пытаешься вбить мне в голову на этот раз. Прошли те времена, когда влюбленный наивный Джером Эванс верил каждому слову Рейнхольда Каттерфельда. Теперь Джером, а если быть точнее — Итан Нотинберг, сам по себе. Он принимает решения самостоятельно. Никакой Рейнхольд Каттерфельд не сможет помешать ему вновь. — Если ты поменял свое мнение об Отто, поменяешь и обо мне, — произнес Рейн безмятежно, игнорируя мои предыдущие слова. — Рано или поздно ты увидишь, как был неправ. Я лишь надеюсь, что твой самообман не причинит тебе боль. Рейн поменял позу, поставив локти на колени, скрыв половину лица за руками. Теперь я не мог рассмотреть, какое выражение он показывает. Притворяется или действительно что-то чувствует. — Не поменяется, — отрицательно кивнул я головой. Он вздохнул, опустив лицо на ладони. — Однако ты не выстрелил, — констатировал Рейн, поднимая на меня свой взгляд. — Ты не убил меня, а это что-то да значит. — Это значит лишь одно: я не хочу стать убийцей отца моего ребенка. Рейн замолчал. Он долго что-то обдумывал, смотря на мой матрас, и я решил взять инициативу в свои руки. Руководясь гордостью, Рейн никогда не предложит альтернативу. Лишь я могу это сделать. Так было всегда. Он продолжал настаивать на проигрышном, но придуманным им, варианте, как упертый ребенок, отстаивая свое, а я приходил тому на помощь и подсказывал второй, более разумный и практичный. В этом Рейн не изменился за четыре года, пока мы не виделись… — Отпусти меня и мистер Каттерфельд ничего с тобой не сделает, — предложил я совершенно спокойно, без намерения вывести того, без упрека в голосе и обиды. Максимально деловое предложение без тяжелых последствий для обоих. — Я обещаю, что мы забудем об этом инциденте с заключением, как только я окажусь снова в Мадриде с мистером Каттерфельдом. Если так хочешь, можем обговорить вопрос денег и Эберхарда. Я могу вернуть тебе все то, что ты дал мне во время развода и позволить видеться с Эберхардом раз в неделю, как делают все обычные разведенные пары. Насчет акций… Думаю, я смогу прийти к консенсусу в этом вопросе с мистером Каттерфельдом. — Как ты можешь после всего, что рассказал тебе я, верить моему дяде?! — взорвался тот, пропустив мимо ушей все мои слова о перемирии. — Это он подложил Отто мне. Именно мой дядя — корень зла. Он разрушил наш мир, малыш! — Он спас меня от тебя! Рейн поднялся. Он намеревался подойти ко мне, но я выставил руки перед собой, как в прошлый раз, и он остановился. В этот раз — остановился. — От чего спас? Что я сделал не так? Скажи мне, Джером. Действительно? Он спрашивает, что сделал не так?! — Ты даже не раскаиваешься! Ты просто не видишь проблему! Мужчина приблизился еще ближе, практически стоя у края матраса. Я сжался, понимая, что он, как и в прошлый раз, будет касаться меня. Отвратительное чувство предвкушения неизбежного… — Я ни в чем не виноват. Это все мой дядя, да пойми же ты уже, наконец! Его рука потянулась ко мне, но в то же момент дверь скрипнула и мы оба уставились на входящего. Это был Отто. Он нес новое одеяло, намного больше и по виду теплее предыдущего. Оно настолько белоснежное, что не вяжется с образом этой темницы. — Поди прочь! — рявкнул Рейн на парня от чего тот крупно вздрогнул, но не сдвинулся с места. — Я принес мистеру Эвансу новое покрывало. Ему нельзя перемерзать в его состоянии. Отто подошел прямо к нам и Рейну пришлось отойти. Мальчишка аккуратно положил одеяло возле меня и прикоснулся рукой к моему лбу. Удостоверившись в том, что все нормально, он мельком улыбнулся мне. Я заметил, как дрожат его руки. Он боялся. Парниша развернулся, чтобы уйти, но я и сам не заметил, как рукой уцепился в его рукав. Я не хотел, чтобы тот уходил. Если он покинет меня сейчас, я снова останусь с Рейном один на один. Я так не хочу находиться рядом с ним, не то что говорить! У нас с Рейном не получается даже просто находиться в одной комнате, не заведя ссору. Отто желал что-то сказать, но Рейн посмотрел тем самым нетерпящим неповиновения взглядом. Мальчишка кивнул мне, будто извиняясь, и ушел прочь, не забыв забрать остывший за это время суп. По глазам Отто я прочел, что тот не хочет проблем для Эйзенманна… Напоследок Отто взглянул на меня, а после на Рейна, и кивнул. Я прекрасно знал, что он хотел сказать, но это невозможно. Младший Керн спал и видел, как все станет так, как было до того, как в нашу с Рейном жизнь вмешался он. Вот только Отто не берет в расчет то, что я не могу находиться с этим человеком в одном помещении, не то что разговаривать или касаться. Каждое прикосновение, каждый взгляд Рейна вызывает во мне такую бурю из воспоминаний. Далеко не приятных. Это не ностальгия по утраченным счастливым дням, а самый настоящий ад. Ложь. Сплошная ложь. Он сам — подделка и никогда не был настоящим рядом со мной. Рейн вернулся на свой стул и по-деловому сложил руки на коленях. Он с минуты сверлил меня взглядом, ничего не говоря, а после вдохнул поглубже и пошел на второй заход. — Давай начнем разговор сначала. За время, пока Отто был с нами, Рейн успокоился, но я прекрасно видел, что это лишь вид. Его руки, сильно сжимающие колени, и вены, что уже успели проступить на руках, тому доказательство. Мужчина был взбешен. Брось искру — и мы оба сгорим. — Очевидно, ты еще не понял, в какой ситуации находишься. Я не хотел прибегать к шантажу, но другого выхода из этой ситуации не вижу, — тот сделал небольшую паузу, оценивая мою реакцию. — Мой дядя получит тебя только отдав нашего сына. — Он ни за что так не поступит. Мистер Каттерфельд прекрасно знает, что я лучше умру, нежели причиню вред своему сыну. — Нашему сыну. — Моему. Искра. Пожар уже не потушить. — Господи, что он вбил в твою голову?! — не выдержал Рейн. — Эберхард — наш сын. Ты действительно думаешь, что я причиню ему вред? Он — мой ребенок, моя кровь, очнись! — Физически — нет, но вот какое психологической воздействие ты на него окажешь, это вопрос. Яркий пример тому — я. Своим воспитанием ты убьешь его. Ты сам говорил, что слишком жесток для детей, Каттерфлеьд, — мельком напомнил я тому его же слова, когда тот пытался уговорить меня завести ребенка. Вернул сторицей его же слова. — Эберхард никогда тебя не увидит, я этого не допущу. Если бы стул был сделан из обычного дряхлого дерева, Рейн бы уже давно сокрушил его своей рукой. — Это не тебе решать. Если дядя откажет, Мартинес вернет мне сына. — Хах, мистер Мартинес никогда так не поступит, — едва ли не рассмеялся я, смотря на его судорожные попытки выиграть в нашем небольшом бою. Кто же знал, что у Рейна с самого начала был козырь? — Поступит, когда узнает, что его сын у меня. Усмешка появилась на лице мужчины. Руки отпустили стул и легко легли на колени. Он расслабился. Рейн почувствовал себя победителем. Мне стало не по себе. — Ты схватил Мэтью? — сглотнул я, пытаясь совладать с плохим предчувствием. Он просто не мог его похитить. Мэтью — наследник Мартинесов. В отличие от одного Дамиана, приставленного ко мне, где-то с десятка головорезов семьи Мартинес крутится вокруг Мэтью ежеминутно, защищая того даже от простого дуновения ветра. Я точно помню, как говорил с Мэтью утром того дня, как меня похитили. Мэтью звонил поздравить Эберхарда с Днем рождения и заодно поговорить со мной. Он звучал весело и я думал, что, должно быть, он наконец-то уладил все разногласия с невестой. Мэтью точно был в Мадриде. Он упоминал, что должен приехать на ковер к своему отцу и отчитаться за новоиспеченный проект. Мэтью должен был прийти к Альваро. Не в Венеции, в Мадриде. Мэтью у Рейна? Невозможно. — Младшего Мартинеса? Рейн закатил глаза. Я заметил, как победная улыбка засверкала ярче прежнего. Даже его острые скулы непривычно расслабились. — Так ты еще не знаешь. Рейн встал и присел на корточки возле моего матраса. — Спешу тебя разочаровать, малыш, Мэтью Мартинес — искусная подделка. Лишь замена, которая, к чуду, оказалась удачным вложением старого Мартинеса. Искусная подделка? Замена? Вложение?.. — Я не совсем понимаю… Рейн положил руку мне на колено, от чего я вздрогнул. — Что здесь понимать, малыш? Его рука переместилась мне на грудь, проводя по ней. Я чувствовал его прикосновения так, словно нас не разделяла испачканная кровью ткань свитера. — Ты — настоящий сын Альваро Мартинеса, всегда им был и будешь. Ты, котенок, подлинный товар, тогда как на полке стоит лишь искусно созданная подделка. Ты — мой козырь. Джером, ты самая ценная вещь для всех нас. Наше тайное сокровище. Что он говорит?.. Я не понимаю… — Чушь. Его рука переместилась на мою шею, придерживая меня за затылок. По телу пробежало сотни мурашек, словно электрические заряды. — Правда ли? — с насмешкой спросил тот, заставляя меня смотреть прямо ему в глаза и не разворачивать голову. — Ты жил среди Мартинесов четыре года. Скажи мне, котенок, хорошо ли относился Мартинес к тебе? Да? А когда он начал это делать? Не после того, как узнал твою историю с семьей? Джером, я поражаюсь, что ты все еще такой же наивный, как и был при нашей первой встрече. Это мне и нравится в тебе, пускай иногда и переходит границы. Ты остаешься невинным и светлым, вовсе не запятнанный нашим миром. Когда его вторая рука потянулась к моей щеке, я отбросил ее, не в силах больше терпеть. Найдя в себе силы, я отпихнул мужчину, отползая в дальний угол комнат — как можно дальше от Рейна. От его прикосновений. От его лживых слов. — Это ложь. — Не веришь мне? — Я услышал смешок. — Я поражен тому, что ты все еще в неведении. Я думал, Мартинес расскажет тебе, устроит радостное воссоединение. Неужели мой дядя тоже не знает об этом? Мартинес не сказал ему? Тогда это все меняет. Хах, кто бы мог подумать! Улыбка появилась на его лице. Та самая, которую я терпеть не мог. Улыбка азарта. В мгновение он приблизился ко мне настолько близко, что я не успел оттолкнуть. Всего миг — и я почувствовал его губы на своих. Я попытался оттолкнуть Рейна, бился ему об грудь, но тот уцепился в меня, обнимая за спину и не позволяя вырваться. Его язык проник в мой рот. Его слюна смешалась с моей кровью превращая наш поцелуй в кровавый. Рейна невозможно было оттолкнуть. Даже раньше, когда тот хотел — он получал. Между прошлым и настоящим было лишь одно значительное различие: во все те разы я самостоятельно позволял ему творить, что вздумается, а сейчас просто не имел силы оттолкнуть. Чертова болезнь, что все еще сковывала мое тело, отобрала все силы. Я мог лишь всеми силами показывать, как отвратителен мне этот поцелуй и ждать, когда он закончится. Однако он не прекращался. Казалось, словно это длится вечность. Его руки на мне. Его губы на мне. Он сам на мне… Эти чертовые воспоминания прошлого так и кружили голову. Столь знакомый поцелуй. Такие знакомые руки. Любимые губы… Это мука. Нестерпимая мука, что продолжалась так долго, пока моя болезнь не дала о себе знать. Воздуха стало не хватать и я закашлялся. Рейн, наконец, отлип от меня, довольный тем, что получил. — Я ненавижу тебя… — прохрипел я, отойдя от приступа. — Это лучше, чем если бы ты совсем ничего не чувствовал ко мне, — отмахнулся тот. — Любовь так похожа на ненависть, тебе так не кажется, котенок? Не зря говорят, что от одного ко второму всего один шаг. Тебе осталось лишь переступить его, а я помогу. — Господи, Каттерфельд, о какой любви может идти речь после измены?! — Измены, которая была подстроена? Котенок, когда все это закончится, ты скажешь мне спасибо за то, что я сейчас делаю. — Не называй меня так! Прекрати! Между нами ничего нет! Я тебя не люблю! — вскрикнул я, опираясь руками на пол. Перед глазами все снова поплыло. — Ни за что не вернусь к тебе! Лучше умереть!.. И у меня есть любимый человек! Рейн снова закатил глаза. Его забавляла моя несвязная нервная речь. Я не мог собраться с мыслями, когда все еще чувствовал его на себе. Его прикосновение, его касания — они, как яд, остаются на моем теле, медленно впитываясь и разрушая меня изнутри. Яд, от которого я смог найти противоядие в виде Адама. Адама, который был за сотни километров от меня… — Этот твой Адам Кармона? Я вздрогнул от того, что он уже успел разузнать, кто Адам такой. — Ты его не любишь, — констатировал Рейн, будто это заведомо известный факт. — Он мне нравится. — Ты уже начинаешь снижать планку от «любви» к обычному «нравится». Неужели у вас с ним было тоже, что и у тебя со мной? Те же чувства? То же притяжение и страсть? — Рейн прищурил свои глаза, прекрасно осознавая, что попал в точку. — Ты все еще не смог меня забыть, Джером. Под его взглядом я не мог врать. Никогда. — Даже если я к нему ничего не чувствую, то, что между нами с тобой, навсегда умерло, — я предпочел не вдумываться во все то, что он сказал. — Мы разведены, Каттерфельд. Прекрати мучить и себя, и меня попытками склеить разбитую вазу. Это конец. Отпусти меня. Рейн вновь присел прямо передо мной. Он потянулся за одеялом, лежавшим в метре от нас, и укрыл меня, похлопав по нему напоследок. Вдруг я осознал, что ранее был категорически неправ. Рейн изменился. Сильно изменился. Он всегда действовал по заранее обдуманному, сотни раз обговоренному и очерченному плану, сейчас же он пересекал эти рамки, не боясь выражать эмоции. Он впервые позволял себе улыбаться при мне, не заботясь, увижу ли я его истинные эмоции и мысли. Тот предохранитель, который автоматически вырубал все его эмоции в определенный момент, сломался. Для Рейнхольда Каттерфельда больше не существовало рамок. — Я собираюсь вернуть все, что отобрал у меня дядя. Тебя, Джером, тоже.