Вопреки всему

Ужиться под одной крышей с Рейном оказалось проще, чем я предполагал. Главное по утрам долго спать, а по вечерам — рано засыпать. Только так у меня получалось не видеться с ним, ведь мужчина постоянно где-то пропадал. «Работает», — по старой привычке думалось мне, но потом я вспоминал, что сейчас Рейн официально безработный и работа у него, как такова, может заключаться только в одном — искать то, что поможет уничтожить дядю. Лондон. Я долго размышлял, почему именно этот город, а не скажем Париж или Цюрих, раз тот так не хотел возвращаться в Германию? Не думаю, что единственная причина в том, чтобы поднять из глубин моего сознания давно позабытые воспоминания. Рейнхольд Каттерфельд был тем, кто любил убивать одним расчетливым выстрелом двух зайцев. Если я первый, то что или кто второй? Я точно помнил, что он уже больше пяти лет перед моим побегом с Мюнхена не водил дела с англичанами, предпочитая близкий по духу круг немцев. Однако Рейн не разорвал эту связь, не зарекся на ней, а значит существует вероятность того, что здесь остались люди, готовые помочь ему. Люди вне компании, без запутанных деловых и родственных связей. Третьи лица, которым чуждо понятие подчинения Каттерфельдам и которым выгодно поставить Рейна на то место, которое он занимал ранее… Пускай Рейн и консервативен в традиционных вещах, он пытается идти в ногу с временем и развитием. За это черту его уважали деловые партнеры, которым было совершенно чуждо устарелое мировоззрение Тобиаса. Они не желали полностью возвращаться в старые времена и быть, как те старые, консервативные швейцарские банки — с гордо поднятой головой чтить историю, но уходить в убытки из-за боязни изменений. Рейн развивал компанию под своим видением, во многом отказавшись от изживших себя взглядов предыдущих руководителей, его отца и деда, и во многом преуспел. Компания Каттерфельдов под его руководством едва ли походила на ту, что была более двадцати лет назад, когда двадцатичетырехлетний Рейнхольд Каттерфельд после трагичной смерти родителей перенял завещанную часть акций. Как молодому подающему надежды человеку, ему дали возможность стать генеральным директором. Позже Рейн в своих нечастых рассказах о прошлом признался, что это была, скорее, не возможность, дана ему советом директором, а дань памяти его отцу, к которому акционеры успели привязаться за столько лет. Никто не ожидал, что тот юнец сможет преобразить компанию и сделать из нее одного из лидеров сферы. Никто не ожидал, что однажды заняв пост руководителя, Рейнхольд Каттерфельд останется на этом месте навсегда… Ну и, конечно же, никто не ожидал, что его вышвырнут из кресла директора, ведь хватка за пост руководителя у Рейна всегда была цепкой. Вот только ситуация в нелегальном бизнесе имела иную плоскость. Рейн был неопытен и с совершенно иным взглядом на будущее, нежели его партнеры и клиенты. Отец и дед воспитывали его, как истинного бизнесмена — со стремлением к большому кушу, но с минимальными потерями. Тут-то они и ошиблись. Рейн оказался прирожденным бизнесменом до мозга костей, поэтому и нелегальный бизнес представлял, как что-то на подобии второй компании. Мафия? Братки? Шестерки? Это все было не про него. Он не любил марать руки, а тем более грязнить свою репутацию. Путем тяжелых перемен в старой клиентуре и партнерах он смог добиться того, чего желал. Спустя десять лет мало кто ассоциировал слово «мафия» с Каттерфельдами, как раньше. С приходом двадцатичетырехлетнего мальчишки все кардинально изменилось. Появились недовольные. В основном — бывшие партнеры и клиенты, которых не устраивал новый порядок. Они хотели власть, устрашения в глазах окружения, а Рейн не мог им этого дать. Былые сообщники стали врагами и только спали и видели, когда Рейн уйдет или его сместят. Все они — подавляющая сила Тобиаса Каттерфельда — человека, которого все те люди ждали более двадцати лет, ведь только он мог поставить своего племянника на место и возобновить то, как было раньше. Былую темную империю Каттерфельдов. И они дождались. Тобиас победил в первой большой войне и вернул себе то, что всегда должно было принадлежать ему по его весьма нескромному мнению, а они с распростертыми объятьями встретили своего нового главу, мечтая возродить былую славу Каттерфельдов… Если здесь, в Британии, был человек, готовый помочь Рейну выступить в новой войне на его стороне, то он, должен был быть, по крайней мере, самоубийцей, которому нечего терять. Или же человеком, который жаждал отомстить… Как бы то ни было, выступать одной линией с Рейном против мистера Каттерфельда и его партнеров являлось не лучшей идеей. Если бы меня спросили, я бы так делать не стал, довольствуясь тем, что имею. Англичанин, который помогает Рейну вернуть былое. Человек, который должен быть достаточно силен не только для того, чтобы вернуть компанию, но и незаконный бизнес. Кто же ты? Что за человек? Какую выгоду из этого вынесешь?.. Раздумья сводили с ума в холодной одинокой лондонской квартире. Хотя, совсем уж одинокой ее нельзя назвать. В отличие от прежнего заточения в поместье Каттерфельдов, ко мне пускали людей. Дитер или Питер заносили еду трижды в день и оставались со мной аж до того момента, пока я не поем. Отто приносил лекарства, ждал, пока я съем их при нем, а потом без умолку что-то говорил, пытаясь меня разговорить. А было раз приходил доктор Вагнер. Я надолго запомнил эту встречу, ведь она стала показательной… Это случилось на первое утро моего пребывания здесь. Я не выспался. Сон никак не шел. Ночь была долгой и мучительной. Я ворочался из стороны в сторону, пытаясь уснуть, но никак не получалось. Разум заполнили мысли, а тело разгорячилось от лихорадки, словно лежало не на кровати, а на накаленной сковороде. Всю ночь я слушал звуки квартиры: как Рейн ушел спать, как тот принимал душ, как отправился спать в свою комнату. Он, действительно, решил остаться здесь, со мной, словно ничего и не было. Словно я не заложник, а он не мой пленитель. Факт его присутствия заставил мое тело напрячься и не давал уснуть до самого рассвета. К этому времени я настолько изнурил себя, что, наконец, окунулся в дрем без сновидений, но буквально через пару часов дверь в мою комнату открыли без стука, не церемонясь разбудив меня. — Доброе утро, доктор Вагнер. Я устало потер глаза и поздоровался с доктором. На Рейна за его спиной я даже не взглянул, пытаясь забыть об окончании предыдущего вечера. Пока я пытался окончательно проснуться, Рейн что-то шепнул старику на ухо и испарился. Я лишь облегченно вздохнул, когда услышал, как входная дверь квартиры хлопнула. Рейн ушел. — Если его можно считать таковым, Джером. По язвительному тону и недовольному взгляду, я понял, что старик и сам не рад находиться здесь. Должно быть, перелет все же утомил его. — Я бы предложил вам чаю, но в тюрьме еду подают по часам. Я оперся на кровать, привстав. Не встречать же гостя лежа. Сил на то, чтобы встать, совершенно не было. — Мне сказали, что ты тут едва ли не на смертном одре, а ты вот, как язвишь! Значит, жить будешь. Доктор проследовал внутрь комнаты, поставив свой чемоданчик на прикроватную тумбочку. Мужчина нашел стул в соседней комнате и притащил того поближе к постели и мне. — Я, конечно, ожидал, что мы встретимся, но точно не здесь и не при таких обстоятельствах. — Осторожно сел мужчина, придерживаясь за спинку стула. Старость не щадила даже его. — Ну что, Джером, рассказывай. — А что говорить? — я откинул прилипшую ото сна челку назад и зевнул. Голова трещала по швам, ужасно хотелось спать и пить, но никак не разговаривать с этим человеком. Вот только доктор Вагнер, насколько хорошо я его помнил, был довольно напористым стариком. Проще раз ответить, чем после пасть жертвой его расспросов. — Вы оказались правы. Я не смог сбежать. Вот и все. — Мне бы хотелось ошибаться, но я слишком хорошо знаю породу Каттерфельдов. Ты еще не заметил, да? Это у них в крови. Пунктик на владение. Сначала этот пустоголовый мальчишка, Рейнхольд, притащил тебя, совсем еще несмышленое дитя, и запер в собственном доме, охраняя, как дракон, сокровище. Потом Тобиас, что буквально из одних цепей заковал тебя в другие. А как там поживает наш младший Каттерфельд? Помнишь, как он защищал тебя от собственного отца, когда тому было от силы лет пять? Все они — помешанные на обладании тем, что им дорого. Если бы ты послушал старика и возвратился к своему супругу в тот день, мы бы не были здесь. Рейнхольд бы простил тебе глупый заговор с его дядей и вы бы жили дальше не тужили. В глазах мужчины я увидел обвинительный блеск. Будто я — причина тому, что произошло. Будто я — тот, кто разрушил весь его мир. Однако он забыл один главный факт: я поступил так не из-за собственной выгоды или желаний, это лишь последствие действий моего бывшего мужа, его чертовой измены! — В чем моя вина? — удивился я такому отношению. Горло после сна драло и я невольно закашлялся. — В том, что я не захотел быть с человеком, который изменил мне? Что я сделал не так, что вы и все остальные так на меня смотрите?! Я никому не изменял, никого не предавал, я остался верен себе, в то время, как вы, доктор Вагнер, предали мистера Каттерфельда! Вы все — ужасные эгоисты и лицемеры. Думаете только о том, как бы было лучше себе, а не другим. Хоть когда-то задумались бы о моих чувствах, прежде чем обвинять! Я потянулся к стакану с водой возле кровати и выпил залпом. Раздражение подкатило вместе с тошнотой. Ужасное утро. — Вы представляете хоть малую часть того, что мне пришлось пережить, будучи с Рейном? Или вы хотите сказать, что не помните, как мне было плохо во время срыва? Не вы ли посоветовали ему привести в дом доктора Шмидт, которая вместо того, чтобы дать мне психологическую помощь, вбила в голову мысль, что Рейн — единственный, кто сможет мне помочь выбраться из депрессии? Хотите сказать, вы не знали о том, как и что она говорит на терапии? Или не помните того, как Рейн заставил вас соврать о моем бесплодии?! Старик промолчал, опустив глаза. Стыдно? Конечно, стыдно. Несколько лет назад он так гордо распинался о том, что Вагнеры занимают нейтральное положение, никому не обязаны, а сейчас предал свои же слова. Он такой же лицемер, как и Рейн. Пока его семья получает деньги от Каттерфельдов, ему все равно на чьей стороне быть: Тобиаса ли Рейна. Ему чужды понятия верности и нравственности. Как раньше я мог пресмыкаться перед столь жалким подобием человека?! — Не хочу об этом говорить, — устало вздохнул я, потерев виски. Утро, и правда, не задалось. — Давайте займемся тем, ради чего вы сюда приехали. Уличение во лжи сильно повлияло на старика. Он умолк и лишь тихо проводил обследование. Каким бы алчным и мерзким человеком Вагнер не был, он все еще оставался хорошим доктором, а для того, чтобы сбежать, мне нужно первоначально поправить здоровье. Далеко без лекарств я не сбегу. Спрятав инструменты, старик уселся обратно на стул и начал что-то записывать у себя в блокноте. Я молча наблюдал за ним, натягивая назад спальную рубашку. Благо, в «я предоставлю тебе все, что нужно» Рейна входило и то, что касается одежды. Еще вчера вечером я заметил в шкафу несколько пар нижнего белья, носков, брюк, свитеров, пижаму и даже один костюм. Последний меня изрядно удивил, ведь, по-видимому, меня отсюда не собирались выпускать в ближайшее время. — Это острая форма бронхита, — подытожил доктор, поправляя очки, — что объясняет кровь при кашле, высокую температуру и общую слабость. Я бы посоветовал твоему мужу сводить тебя на рентген, чтобы удостовериться в том, что нет осложнений… но, очевидно, что тебя отсюда не выпустят. Судя по тому, что в последнее время крови выделяется намного меньше, кашель стал реже, а температура сбивается и не поднимается выше тридцати восьми, тот паренек назначил правильное лечение, исходя из симптомов, пусть и поставил неправильный диагноз. Ты идешь на поправку, Джером. Думаю, еще неделю — максимум полторы и будешь, как огурчик. Я даже не стал интересоваться, как и у кого тот узнал о деталях моей болезни, не спрашивая у меня. Отто так хотел направить ко мне настоящего врача и когда получил, прожужжал ему все уши. Прекрасно, что еще знает доктор Вагнер? — Должно быть ты подхватил вирус в Венеции. Большое столпотворение людей в разгар сезона вирусов — лучший период для поездок, Джером. А бонусом ко всему стало твое купание в море. Нет, я конечно, ничего не имею против, чтобы поплавать, но не ночью, не в грязной венецианской воде и уж точно не в конце осени. Все еще удивляюсь, как ты не отморозил себе что-то. Это чудо, что ты отделался обычным бронхитом! Что и стоило доказать, доктор знает все от «а» до «я». Мужчина взял у меня кровь для анализов и уже собирался уходить, поняв, что я не в лучшем настроении, однако я остановил его. Было то, что мне нужно узнать. Кое-что, что не давало мне покоя. Оно вгрызлось в мое подсознание и не позволяло рационально мыслить, а в будущем — принимать правильные решение. — Что вы знаете о мистере Мартинеса? — Старшем? Альваро Мартинесе? — мужчина натянул свои толстые очки на переносицу, переспрашивая. — Расскажите мне о нем. Мужчина сжал свой портфель. Занервничал. — С чего это ты заинтересовался этим человеком? Это деловой партнер Тобиаса. Больше тебе не нужно знать. Это опасно для тебя, Джером. Слушайся супруга и не строй заговоры за его спиной. Откинь мысли о том, чтобы вернуться обратно в Испанию. Ты нужен здесь, подле мужа. Так будет лучше нам всем. Чертов эгоист! Как я мог быть таким слепым все время? Все они, что доктор Вагнер, что Питер, что Дитер, использовали меня. Я являлся буфером между ними и их боссом. Благодаря мне Рейн смягчался и становился менее вспыльчивым. Можно даже сказать послушным, когда это касалось охраны. А теперь Рейн снова стал тем, кем был всегда до моего появления в его жизни. Без меня все они столкнулись с жестокой реальностью и теперь хотят вернуть все, как было. Вот только незадача: я не хочу. Не желаю быть ни буфером, ни смягчителем, ни кем-либо еще между ними. Я не вернусь к Рейну. Об этом даже речи не может идти. После того, что произошло? Начать заново? Пф, если хотел чистый лист, ему не стоило запирать меня. Не стоило врать мне тогда и уж точно не пытаться подселить в мой разум еще больше лжи и сомнений. — Со слов моего бывшего мужа Альваро Мартинес — мой отец. Я хочу узнать от вас, возможно ли это? Вы в мире Каттерфельдов дольше любого из нас, вы точно должны знать, существует ли вероятность того, что это правда? Сумка с грохотом упала на пол. Я невольно вздрогнул от громкого звука, давящего на голову. — Что ты сказал?.. Этого не может быть… Мужчина подбежал ко мне и взял за плечи, немного встряхнув. — Что именно сказал тебе супруг? — Мне больно… — прошипел я, пытаясь убрать руки мужчины из себя. — Что он сказал, Джером?! — Дословно не помню, но смысл был ясен, — скинул я, наконец, руки старика. — Это ведь невозможно? У мистера Мартинеса уже есть сын — Мэтью. Это какой-то заговор? Они пытаются рассорить меня с мистером Мартинесом и мистером Каттерфельдом? Кто еще в этом замешан? Керны, Вагнеры, кто?.. Дверь открылась быстрее, чем я успел договорить. — Мистер Вагнер, вы закончили обследование? — настойчиво спросил Дитер, сверля того взглядом. Доктор сглотнул и, кажется, в мгновение ока он постарел еще на десяток лет. Вся его прежняя легкость и игривость испарилась на глазах. — Да, — тихо произнес тот и подобрав упавший чемодан, направился к выходу, но замедлился возле двери. — Можно я кое-что скажу? Дитер внимательно посмотрел на старика, будто говоря, что одно неправильное слово — и тот покойник. — Джером, ты не должен в это лезть. Верь своему супругу. Он всегда делает так, как лучше для тебя. Дай ему то, что он хочет и живи так, как жил в Мюнхене — тихо и спокойно. Будь учтивым и покорным. В любви одна формула: когда счастлив человек рядом с тобой, счастлив и ты. Доктор немного склонил голову и вышел. Дитер внимательно проследил за тем, как Питер направил доктора дальше, а сам снисходительно посмотрел на меня. Прежде он никогда не был так враждебен ко мне. До моего побега мы с Дитером прекрасно ладили. Иногда даже разговаривали, когда речь касалась воспитания детей. А сейчас… Я действительно начинал бояться его. Дитер больше не смотрел на меня так, как раньше. И ведь не он один… Что же случилось в Мюнхене во время моего отсутствия?.. — Ты ходишь по краю, Джером. Больше не задавай такие вопросы. — Ты подслушивал?! Телохранитель даже бровью не повел. «Кстати говоря, отсюда невозможно сбежать… Предупреждаю на тот случай, если попытаешься. Везде стоят камеры. Можешь не искать их — не найдешь…» Глупый вопрос. Они ведь везде поставили камеры, прослушка у них точно должна быть. Как и в случае с аэропортом. Не удивлюсь, если даже на моей одежде она есть. — Доктор прав в одном: тебе не стоит лезть туда, куда не нужно. Все будет так, как скажет босс. Если приспособишься — будешь счастлив, а если нет… что ж, станешь расходным материалом. — Я нужен вам, — поспешил возразить я. — Не знаю почему, какие бы цели не преследовали, вы не избавитесь от меня. Сам сказал, что я необычная пешка в вашей игре. Меня нельзя просто так выбросить. Дитер промолчал. Я действительно нужен им. Они ничего мне не сделают. Нет нужды бояться, пока я здесь… Нужно просто сбежать, пока я не утратил свою ценность. Ситуация имеет свойство меняться, пока еще есть шанс. — Ты изменился. — Ты не первый, кто это говорит. С того утра прошло уже четыре ночи. Наступил первый день зимы и десятый со встречи с Рейном. За это долгое время мне удалось узнать многое, но в то же время ничего подтвержденного и стопроцентно правдивого. Верил ли я в то, что сказал мне Рейн относительно моего «отца»? Нет. Верил ли я в то, что Рейн не изменял мне? Нет. Верил ли я в то, что он все еще любит меня?.. Не знаю… Однако этот фактор никак бы не поменял мое мнение о нем. Единственное, что я знаю наверняка — он хочет забрать у меня сына и отомстить Тобиасу. Зачем ему я в этом плане — остается загадкой. Я уже привык к мысли, что Рейн вернулся в мою жизнь. Невольно я сравнивал это с тем, как было в Мюнхене. Он продолжал также рано вставать и возвращаться домой лишь к вечеру. Если бы все было как раньше, то по утрам я бы ездил вместе с ним на работу, мы бы не виделись до самого вечера и встречались бы лишь за ужином и в постели. Такой была наша прежняя жизнь. А сейчас я намеренно избегаю мужчину, прикрываясь собственной болезнью, которая, к сожалению или к счастью, уже начала отступать. Кровь в кашле больше не появлялась, как и температуры. Как сказал доктор Вагнер, я шел на поправку. Пора начинать думать о побеге. Эта мысль угнетала меня, ведь казалась до безумия безнадежной. На лестничной площадке была лишь одна дверь в эту квартиру и подсобку для уборщиков, но пару дней назад я стал замечать, что это не так. На этом этаже была еще одна квартира, не такая большая, как эта, но тоже приличная. Вход в нее, насколько я мог предположить, был или с третьего этажа или замаскирован под вход в кладовую возле лестницы. Меня не выпускали отсюда, поэтому я не мог удостовериться в предположениях, но одно я знал точно — такая квартира действительно существовала и жила в ней охрана. Во-первых, это бы объяснялось тем, что телохранители постоянно тут. Дитер, Питер и еще несколько телохранителей неизменно дежурили за входной дверью. Я следил за этим из дверного глазка. Во-вторых, соотношение квартиры, в которой я нахожусь, до общих размеров этажа здания чересчур мало. Должно было быть еще одно помещение на четвертом этаже, помимо этой квартиры. В-третьих, по ночам я отчетливо слышал звуки у себя за стенкой. Благо здание было старым, а стены достаточно тонкими, чтобы я мог распознать, что это звуки именно через стенку от меня, а не от соседей снизу или сверху. Говоря о соседях. Иногда я задумывался, может стоит попросить у них о помощи? Но как с ними связаться? Постучать по полу или потолку? Охрана следит за каждым моим шагом через камеры. Как Рейн и предупредил, я не смог найти ни одну спрятанную камеру, а значит, даже предположить, где здесь находится слепая зона, не могу. Тем более, за все это время я не слышал ни единого звука снизу или сверху, что могло бы значит, что там кто-то живет. Если знать пунктик Рейна на безопасности, он бы не позволил себе жить в таком здании по один бок с другими людьми. Он презирал саму мысль жить в квартирах, этих муравейниках, а если он здесь даже ночует, значит чувствует себя в безопасности. Могу лишь сделать вывод, что мужчина позаботился о том, чтобы соседей, кроме телохранителей за стеной, у нас не было. Ко всему прочему, это был четвертый этаж. Как, черт возьми, можно спуститься с такой высоты?! Ладно, здесь есть пожарная лестница. Ее хорошо видно с окна, но опять же, то окно с которого можно забраться на пожарную лестницу не открывается. Выбить его? Да я буду дольше пытаться вылезти через окно, чтобы не пораниться об разбитое стекло, чем охрана явится в мою квартиру. Если бы не было камер, у меня еще была бы призрачная возможность сбежать, но так… Оставалось лишь ждать подходящего момента. На часах было девять вечера, когда входная дверь открылась. Я прекрасно знал, что это Рейн. Как и в предыдущие дни, я притворился, что уснул, накрывшись одеялом до макушки. Я слышал шаги Рейна. Как тот идет по длинному коридору на кухню. Отдаленно мне показалось, что что-то шуршит. Будто какой-то пакет. Потом звук открывающегося холодильника и снова шаги. Приближающиеся шаги. Я затаил дыхание. — Джером. Я молчу. Упорно притворяюсь, что сплю, лишь бы не видеться с ним, не говорить, не слушать опять эту ложь. — Я знаю, что ты не спишь. Он подошел к моей кровати и бесцеремонно скинул с меня одеяло. Я уставился на него ненавидящим взглядом. Ему снова что-то нужно от меня. Четыре дня жили тихо-мирно и я уже было подумал, что возможно, чисто теоретически, ему надоело мое присутствие и попытки вернуть все, как было. Увы, не надоело. Рейн только начинал наслаждаться. — Пошли поужинаем. Снова не вопрос, а приказ. Не «не хочешь ли поесть?», а «иди ешь». — Я ужинал, — буркнул я в ответ, пытаясь вновь накрыться одеялом, но его ладонь предупреждающе сжалась на ткани. — Я специально приказал охране не давать тебе ужин, чтобы поесть вместе. — Я не голодный, — предпринял я еще одну попытку отказаться. — Тебе нужно есть. Пошли. Спорить с Рейном — себе дороже. Всеми силами показывая насколько недовольный, я встал и проследовал за ним на кухню. На столешнице барной стойки стояло несколько пакетов, но один из них наиболее привлек мое внимание. Я подбежал и осмотрел его еще раз. Зрение не подводило меня, на пакете и правда был нарисован хорошо знакомый мне пингвин. — Ты не будешь это есть, — констатировал я, смотря на лежащую внутри еду. — Почему это? — Его темно-русые брови взлетели кверху, будто он действительно не знал ответа. — Ты всегда отказывался есть в моем кафе. Как ты его называл? Второсортной помойкой? Славноизвестный пингвин на пакете являлся логотипом кафе, в котором я работал официантом в Лондоне. Кафе, в котором готовили исключительно вкусные блинчики утром и поразительно сочные стейки по вечерам, но до ужаса невкусное кофе. Рейн лишь несколько раз заходил туда, чтобы забрать меня после работы и я до сих пор прекрасно помнил его презрительный взгляд. Да, это не фешенебельный пятизвездочный ресторан с мишленом, но если бы кто-то хотя бы негативно заикнулся о стейках шеф-повара Мао, я был готов драться до смерти. Даже с Рейном. — Котенок, ты сам говорил, что там исключительно вкусные стейки. — И ты решил воспользоваться моим советом четырнадцать лет спустя? — вопросительно поднял я бровь, недоверчиво скрестив перед собой руки. — Я оценил твои старания удивить меня, но ты ошибся. Все это вызывает лишь ностальгию по прошлому в Лондоне, которое ты у меня отнял, а не о нас с тобой. Победно подняв голову, я хотел уйти, оставив за собой последнее слово, но мужчина остановил меня. — Малыш, разложи еду на стол. — Рейн кивнул в сторону пакетов, снимая пиджак. Он повесил его на один из стульев и начал отстегивать запонки. — Я в душ. Даже если я хотел возмутиться, он не дал возможности. Просто развернулся и ушел, а уже через минуту я услышал доносящийся звук воды. Тяжело вздохнув, я принялся рыться в пакетах. На самом деле, здесь не было чему удивляться. Во время проживания в Лондоне приходилось часто заказывать еду на вынос, когда ко мне приезжал Рейн. Мужчина любил заявиться без предупреждения, голодным и злым от перелетов. Так как он был категорически против фастфуда, пришлось сойтись на том, что мы заказывали еду из «вполне подходящих» со слов Рейна заведений питания, которые выбирал он. Сколько бы раз я не предлагал заказать из моего кафе, он отказывался. Не знаю, что за муха его укусила сделать это сейчас, но… будет забавно посмотреть, как тот будет это есть! Из трех пакетов лишь один был мне знаком. Два остальных оказались заказами из других заведений, с коими я знаком не был. Я готов поставить сто евро на то, что у всех них не менее четырех звезд, а доставка сюда будет стоить, как треть всего заказа. Два огромных стейка, несколько салатов и гарнир. Я боролся с собственной гордостью накрывая стол на двоих, зная, что этим вторым будет никто, как Рейнхольд Каттерфельд, но ничего не мог с собой сделать. Кто я здесь, чтобы не выполнить его приказ? Я — всего лишь заложник, полезный козырь, как он сам меня назвал. Я не имею права голоса. Говорят делать — делаю. Я ненавижу то, что должен быть покорным, но… но я нужен своему сыну. Нельзя чересчур сильно злить Рейна, чтобы тот приставил ко мне еще больше охраны. Нужно выбраться отсюда, как можно скорее, позабыв о гордости и собственных чувствах. Ради Эберхарда. Однако, черт возьми, кто бы знал, как сложно сдерживаться, когда Рейн постоянно на расстоянии протянутой руки, а то и меньше! Наружу так и рвались неподобающие, колющие фразочки. Я вздрогнул, когда рука мужчины опустилась на мое плечо. Мужчина вернулся из душа, чего я совершенно не заметил за представлениями тортур, которые я бы с радостью опробовал на мужчине. Я попытался откинуть ладонь, но лишь навлек на себя еще больше. Рейн прижался ко мне сзади, зарывшись головой в волосы. Тело в миг оцепенело. — Не могу поверить, что это не мираж. Его шепот пронесся у меня в волосах, от чего даже те, казалось, встали дыбом. — Отпусти меня или я подсыплю в твою еду цианид, Каттерфельд. Его руки еще сильнее сжались на мне. Он провел холодным носом по задней стороне шеи, прекрасно зная, что это мое самое чувствительное место. По затылку в мгновение пробежался разряд тока, а разум охватила паника. Самая настоящая животная паника, будто я находился за миг до того, как быть съеденным огромным неудовлетворенным хищником. — Не трогай меня своими грязными руками! — прошипел я, ударил того локтем. Мужчина, наконец, отступил. — Я очень скучал по тебе, котенок, и хочу провести с тобой время без ссор. Это были долгие четыре года разлуки и теперь мы вместе. Перестань упрямиться. — Хах, упрямиться?! — мое терпение, как бы я не пытался его сдерживать, лопнуло, не оставив после себя и следа. — Ты издеваешься? Мне отвратительно от каждого твоего касания. Если хочешь спокойно поговорить, хотя бы не трогай меня! Он отошел от меня и показательно поднял руки, сдаваясь. Поправив халат, тот сел за свободное место и кивнул мне сделать то же. Мне понадобилось немного времени, дабы выйти из оцепенения, и я сел напротив. Если я и хотел есть, после его действий отпал всякий аппетит. Все мое более-менее прекрасное настроение пошло ни к черту, а он сидел возле меня и делал вид, будто не видит, как противен мне… Однако стоило моему носу учуять ничуть не изменившийся за годы запах знакомого стейка, я вмиг забыл все обиды. Решив побыстрее разобраться с едой и уйти, я принялся быстро есть, заглатывая огромными кусками. — Малыш, такими темпами ты заработаешь несварение, — тихо рассмеялся тот себе под нос, аккуратно отрезая ножом кусочек мяса. Его чертовые манеры, как для второсортной еды, были идеальны. Я пропустил мимо ушей замечание и лишь быстрее начал есть, едва ли не давясь едой. Рейн налил себе заблаговременно приготовленный коньяк в бокал, а я давился апельсиновым соком. Почему давился? Потому что этот ублюдок прекрасно знал, что я обожаю его и будто говоря «я знаю тебя лучше любого, лучше тебя самого» принес мне его, поставив прямо под нос! — Давай поговорим, Джером, — расслабленно произнес тот, отпивая алкоголь. Его глаза, немного расфокусированные от спиртного, неотрывно смотрели на то, как я доедаю свой стейк. — Последний раз, когда ты сказал это предложение, мне пришлось выслушивать какой-то нелепый бред. Не хочу. Ты позвал меня поесть — я ем, чего ты еще хочешь? Рейн ухмыльнулся, приняв правила игры. — Хорошо, давай не будем говорить о работе. Я хочу послушать, как тебе жилось в Мадриде. — Твои информаторы не все ли тебе рассказывали? — саркастически спросил я, прекрасно зная, что за мной следили. Все то время, пока я боялся выходить из дома, я был прав: Рейн всегда знал где я и с кем. Моя паранойя не была напрасной. — Не удивлюсь, если ты знаешь, сколько раз я ел в день. — У тебя всегда было ненормированное питание без меня. Я подавился соком. Черт, он не мог знать даже такое! На пальцах можно сосчитать сколько людей было у меня в доме! Я знаю, что это блеф, и он просто сказал это, исходя из моих прошлых предпочтений, но, черт тебя дери, Каттерфельд! Хорошо. Я ведь тоже не лыком шит. За десять лет жизни с мужчиной прекрасно научился отвечать на такие мелкие подначки, просто немного позабыл. Нужна практика, чтобы вспомнить азы. — А твой информатор рассказывал, какие долгие и страстные ночи я проводил со своим мужчиной? — довольно ухмыльнулся я, прекрасно зная, что это мой козырь, ведь… Рейн все еще желал меня вернуть. Его брала злость всякий раз, когда я упоминал об Адаме. Играться на чувствах другого человека — плохо, и я бы не стал такое делать, но это был Рейн. Его хотелось ударить побольнее. Еще немного и на бокале бы появились небольшие трещинки. Мужчина в мгновение переменился на лице. Взгляд снова стал четким и собранным. Да, это было именно то выражение лица, которое я так желал. Ему было больно… Так же, как мне, надеюсь. Я долго хотел этой мести, что и не мечтал увидеть воочию. — Уверен что они были такие же страстные, как и наши? — спросил тот без прежней ухмылки. Его настроение, что на протяжении всех дней пребывания в Лондоне пребывало на высоте, впервые пошатнулось вниз. — Если ты забыл, малыш, я могу тебе напомнить. — Нет, спасибо, воздержусь. В отличие от некоторых, я храню верность человеку, которого люблю. — Ах, все дело в верности? Мужчина встал из-за стола и подошел ко мне вплотную. Нас разделяло лишь расстояние в несколько сантиметров и его огромный пушистый махровый халат, который местами касался моей пижамы. — Если ты видишь во мне такого большого и ужасного, то у меня просто нет другого выхода, как стать им, — Рейн смотрел на меня сверху вниз. — Знаешь, что делают плохие мальчики, Джером? Они нарушают правила. Я потупил взгляд, но рука сразу же оказалась на моем затылке жадно сжимая волосы. Я прекрасно знал, что значит этот жест: он заставляет меня смотреть ему в глаза. Рейн хотел ощутить свое превосходство надо мной прямо здесь и сейчас. Ему это нужно было, так как больше он не чувствовал мою принадлежность ему. За несколько дней мнимого присутствия в моей жизни он подумал, что я снова его, однако это было не так. Я с удовольствием напомнил об этом Рейну. Предпочту играться с огнем, нежели быть пай-мальчиком. Особенно, когда меня заставляют быть таковым для Рейнхольда Каттерфельда. — Верность? Любовь? К кому-то другому? Забудь, котенок. Ты принадлежишь мне. Все твое — мое. Твоя любовь — моя. Твоя верность, мысли и тело — мои. Прими это, как принимал раньше, и я с удовольствием отдам взамен всего себя. — Я не твоя вещь и никогда не принадлежал тебе. — В этом ты прав — ты не моя игрушка, но твоя принадлежность мне неоспорима. Его вторая рука легла на мою шею, легко поглаживая ее. Боль и наслаждение. Всегда на грани. — Кто бы не был тот мужчина, я прощаю тебе. Я знаю, какие чувства одолевали тебя в тот момент, когда ты ушел от меня. Ты не можешь жить без тепла других людей. Я прощаю тебя, потому что ты не отдал сердце тому мужчине, а лишь использовал его… Другие своими действиями причинили моему котенку боль, но больше такого не случится. Ты — всегда был моим слабым местом и в этот раз, я сделаю так, что никто не посмеет его тронуть. В его глазах промелькнул опасный блеск. Я сглотнул и он нежно пошлепал меня по щеке, отстраняясь. — Вставай. Мое тело подчинилось и я по привычке направился в свою комнату, но меня схватили за руку прежде, чем я успел ускользнуть. — Нет-нет, — он потянул меня назад, прислоняя спиной к себе. — Мы идем спать ко мне. Вместе. Я замер. Дыхание сперло. Тело остановило движение, а сердце перестало биться. В мгновение все внутри упало. — Я не буду спать с тобой. Ни за что! — я дернулся с прежде небывалой силой, но меня и на этот раз остановили. Чертовое ослабевшее тело! — Клаус говорит верные вещи. Ты стал еще строптивее, чем был, когда мы встретились. Я слишком мягок. Что ж, еще не поздно все изменить. Он взял меня под руку и потащил в сторону своей комнаты. — Нет-нет-нет! Пожалуйста! Я не хочу! Однако меня никто не слушал. Меня небрежно швырнули в сторону постели, а двери замкнули. Единственная дверь в этом доме, которая запирается на ключ. Рейн показал мне его, присел и показательно швырнул тот в проем под дверями, чтобы он оказался в прихожей. Мы оказались заперты. Один на один. Никто не спасет меня. Все телохранители беспрекословно слушаются босса. Всем плевать на Джерома Эванса. Всем все равно на то, что хочет сделать этот мужчина… Я отполз на край кровати и прижался к ее спинке. Паника начинала подкатывать волнами. Я словно вернулся в то время, когда Рейн запер меня в поместье наедине с собой. Клаустрофобия, отступившая в Мадриде, подкатила к горлу, заставляя сглатывать подступающую слюну. Воздух заканчивался. «Что ж, теперь боссу придется предпринять другую тактику.» Эйзенманн ведь предупреждал меня! Он тонко намекал, что еще немного и я исчерпаю весь кредит доверия. Я переступил черту, прекрасно осознавая, что Рейн — непредсказуемый человек, когда дело касается эмоций. Он может промолчать, а может и вспылить. Как старая бомба: лишь судьба определяет сдетонирует она или нет. Моя — сдетонировала. — Давай поговорим! Ты ведь хотел поговорить, я готов! — У меня больше нет настроения разговаривать. Мужчина снял свой халат и повесил в шкаф. Я задержал дыхание, тело начала бить мелкая дрожь. Оставшись в одних трусах, мужчина, подобно зверю, медленно проследовал к кровати и… лег. — Выдыхай, котенок, — тот быстро щелкнул меня под носу, от чего я едва ли не упал с кровати. — Ложись рядом, тебе нужно выспаться. Ты уже которую ночь не можешь уснуть. Это беспокоит. — Ты не?.. — Что «не»? Не буду брать тебя силой? — закатил тот глаза, удобно устраиваясь на кровати. — Я все еще не могу понять: как мой дядя и Мартинес вбили тебе в голову то, что я могу обидеть тебя? Мы десять лет были вместе, скажи, малыш, я принуждал тебя хотя бы однажды? — Нет, но… — Тогда чего ты пугаешься? — поднял тот вопросительно бровь. — Да, я разозлился, но когда ты боялся моей злости? Казалось, ты был единственным, который не боялся сказать мне все прямо. Даже после болезни ты не боялся меня. Ты никогда не испытывал этот первобытный страх рядом со мной, Джером. Заставь себя задуматься вот о чем: если раньше этого никогда не было, то почему же появилось сейчас? Почему же?.. — С тобой игрались, малыш. Мой дядя умеет искусно промывать мозги. Ты думаешь, кто заставил Отто лечь под меня? Думаешь так просто заставить человека, пускай даже наркомана, переспать с другим? Думаешь так просто заставить Отто думать, что он любит меня, хотя это не было правдой? Думаешь так просто манипулировать половиной совета директоров, чтобы ранее преданные люди стали жадными к деньгам и власти тварями? Это нереально сложно, Джером, но под силу моему дяде. Он — манипулятор. Он манипулирует не только тобой, близкими, но и своим окружением. Мой дядя умеет находить слабости и пользоваться ими по полной. Нет, я больше не могу слушать этот бред о Тобиасе. Единственным, кто растоптал мою жизнь был ты, Рейн! Не Тобиас. Мистер Каттерфельд любезно подобрал меня и помог. Да, возможно извлекая из этого выгоду, но он заботился обо мне так, как не делал никогда никто другой. Он мне словно отец! — Мистер Каттерфельд не такой! Ты не представляешь, как много он сделал для меня! — Что именно? Думаешь, ты был бы ему так же дорог, будучи неотесанным официантом из закоулка Лондона? Нет, ты стал ценен лишь когда оказался у меня в постели. Мой глупый котенок, ты повзрослел и стал сильнее, но не потерял прежней наивности. Очаровательно, но, увы, губительно, в нашем мире. Будучи простым официантом меня бы просто не нашел такой человек, как Тобиас. Откуда Рейну знать, что мистер Каттерфельд бы также не относился ко мне, не состоя я в отношениях с его племянником? Я верю Тобиасу куда больше, чем Рейну. Он хороший человек. Намного лучше своего племянника. — Тебе пора повзрослеть, Джером. Прими то, кем являешься. Ты сам сказал, что не игрушка, так докажи. Я вижу твои амбиции, хладнокровие и рассудительность. Это прекрасные качества и я искренне не желаю, чтобы Мартинес заметил их… Ты бы стал прекрасным наследником Мартинесов, но у тебя другая роль в этой жизни. Осознай, кем ты должен быть, Джером. Пришло время. Рейн потрепал мои волосы. — Ложись спать, котенок. Обещаю, сегодня ты выспишься. Сомневаюсь, что это возможно, если рядом будет он. Очень сомневаюсь, но… я правда не спал нормально уже сколько дней к ряду. Заснуть в этой квартире, когда тебя будит буквально каждый шорох и стук, невероятно сложно. Рейн потянулся к выключателю возле кровати и свет в спальне погас. Я отвернулся спиной к мужчине и лег максимально далеко, как только возможно. Услышав смешок Рейна, я стянул одно единственное одеяло и натянул на себя. Пару мгновений ничего не происходило, а потом последовала реакция. Мужчина придвинулся ко мне и залез под одеяло, прижимаясь. — Отодвинься. — Я помню, что раньше ты спал под двумя одеялами, но второго мы до утра взять не сможем, так что я пришел тебя греть. Действительно, благодаря кому же мы не сможем это сделать? По-видимому, это я закрыл дверь и выкинул ключи в коридор. Какой я плохой! — Как пришел, так и уйдешь, — снова пихнул я Рейна локтем. Скоро у него под ребрами будет огромный синяк. — Не язви. Ладно, — слишком уж просто согласился тот и я сразу же понял в чем речь. Он отобрал мое одеяло! — Да позови ты уже кого-то из охраны, пусть выпустят меня и я пойду к себе спать! — вспылил я. — Нет. С сегодняшнего дня можешь забыть о той комнате. Ты будешь спать со мной, хочешь ты того или нет. Это твое наказание. — Но!.. — Никаких «но», Джером. Хочешь согреться — иди ко мне. Это мое последнее слово. Ложись спать. Я вздохнул и лег. Скрутившись и обняв себя руками. К черту Рейна. Ненавижу его. Он всегда так поступает. Даже в таких мелких спорах в прямом и переносном смысле перетягивает на себя одеяло, а мне приходится лишь подстраиваться. Я так больше не хочу. Если нужно мерзнуть, буду мерзнуть. Идти к нему в руки, прижиматься к нему и тем более ластиться за теплом, как было раньше, я больше не собираюсь. Я давным-давно осознал, какую цену должен заплатить за его тепло. Она слишком велика… — Господи, Джером, почему ты такой?.. Психанул Рейн и без проблем притянул меня руками к себе, укрыв одеялом и обняв. Я попытался отползти, но он крепко прижал меня, не забыв на этот раз зафиксировать мои руки, чтобы я не бился локтями. Прекрасно, теперь мне не выбраться. Я вздохнул и устало закрыл глаза, пытаясь эмоционально отгородиться от того, что чувствую. Я попытался представить на месте Рейна другого мужчину. Адама. Будто это не Рейн сейчас обнимает меня. Однако… Адам никогда не делал это так грубо. Он бы не посмел так небрежно сгрести меня в объятья, причиняя боль. Но Рейна не волновала моя боль. Его не волновали мои чувства. Он хотел видеть меня возле себя и сделает все, чтобы воплотить это в реальность. Целеустремленный ублюдок без понятия чужих рамок. Тепло. Да, я знал теплоту Рейна также хорошо, как знал, где восходит солнце. Его тепло пахло кислыми зелеными яблоками, что так не любят дети, но от которых я просто без ума. Я уже почти позабыл этот запах, но вот он снова передо мной. Вновь такой живой в моем разуме, будто не было этих четырех лет. Будто все мои чувства, вся моя ненависть — ничтожна перед этим чертовым запахом геля для душа… В поместье Каттерфельдов всегда пахло яблоками. Сад около дома кишел фруктовыми деревьями этого сорта, от чего казалось, что все поместье, каждый человек в нем пропахся ими. Дом для меня пах ничем иным, как этими кислыми зелеными яблоками. И я так чертовски хотел домой! Подошло бы любое место, где бы не было ссор, распрей, бизнеса. Лишь тепло, Эберхард и этот чертов запах. Я ведь не прошу многого. Как долго еще мне нужно преодолеть, чтобы обрести счастье? Не лживое, которым одарил меня Рейн, скрывая темную часть своей жизни, а кристально чистое счастье? — Отпусти меня. Рейн понимал, что я говорю далеко не о физическом контакте. — Не могу. — Я хочу домой… — Я тоже хочу к сыну, Джером, я тоже… Я прошу совершенно немногого. Я не стремлюсь к власти и богатству. Всего лишь человеческого счастья. Однако судьба всегда была жестока ко мне. Кто знает, сколько еще сюрпризов она приберегла для меня напоследок?