Вопреки всему

Утром следующего дня мы не разговаривали. Я — потому что предпочитал витать в собственных мыслях, не думая о том, что впервые выспался за время плена, а он — боясь спугнуть меня. Рейн ничего не делал. Он спокойно спал, также спокойно проснулся, поприветствовал меня и еще спокойнее спросил, что я буду на завтрак. Совершенно обычное утро, казалось бы, если бы это было лет пять назад. До боли знакомое утро, от которого у меня скребли кошки на душе. Прошло еще несколько таких же утр, прежде чем я осознал: Рейнхольд Каттерфельд все еще любит меня. Как всегда, он не выражает это прямым текстом, вы бы никогда не дождались от него заветных «я тебя люблю», сказанных всерьез, а не в шутку. Это сотни мелких и до мурашек по телу знакомых вещей, которые он делает для меня. Только для меня, заставляя чувствовать себя особенным. Даже это чертовое «Доброе утро, котенок» не изменило тона спустя года. Такое же ласково приветственное, от которого мне не хотелось, как большинству, поддаться утреннему депрессивному настроению. Хотелось лишь неразумно улыбаться. Я до следов от ногтей сжимал кулаки, чтобы не сделать этого. Не выдать себя. Устоять. Не поддаться. Чем дольше я остаюсь здесь, один на один рядом с Рейном, тем больше понимаю, что мое состояние похоже на стокгольмский синдром. Дошло до того, что я оправдываю его действия, пытаюсь найти в них скрытый смысл! Как раньше: я находил оправдание, пускай и неправдивое, но принимал его, и в итоге прощал Рейна. Это безумно. Глупо. Иррационально!.. Однако я не могу остановиться. Приходится насильно занимать мысли другими вещами. Я упорно закрываю глаза на все его касания, поцелуи и слова, продолжая размышлять о побеге. Господи, если я не сбегу, он ведь никогда не отпустит меня! Это видно по его глазам. Он одержим мной. Любовь, что одержимость, когда дело касается самого Рейнхольда Каттерфельда. Он ни разу не упускает момента напомнить мне о невозможности побега. Каждый раз, когда я пытаюсь игнорировать его или подолгу смотрю сквозь окно, он подкрадывается, заключает в объятьях и говорит, что отсюда нет выхода. «Ты не сбежишь, котенок.» Это ловушка. Тюрьма. Не только физическая, но и моральная. Люди, которые раньше посещали меня, больше не приходят. Больше нет Отто, дающего лекарства. Я выздоровел и в этом нет нужды. Больше нет Дитера и Питера, которые приносили мне еду и отвлекали от мрачных мыслей. Рейн самостоятельно приносит еду и проверяет, съел ли я все до последней крошки. Мужчина стал проводить со мной целый день, иногда и вовсе не выходя из дома. Он говорил, что закончил почти все дела в Лондоне и теперь свободен, но… На самом деле он просто хотел заставить меня привыкнуть к нему. И, что печальнее всего, у Рейна это прекрасно получилось. Я привык. Черт возьми, я ненавижу себя за это, но я привык! Привык к его «Доброе утро» и «Спокойной ночи». Привык к приветственным поцелуям с утра в лоб и уже не отталкиваю их. Привык к еде и его настойчиво-ласковой просьбе накрыть на стол. Привык ужинать с ним и изредка разговаривать о том о сем. Привык так же, как и раньше, спорить по мелочам и сдаваться после одного лишь его серьезного взгляда. Привык к его касаниям. Привык к тому, что он сжимает мое тело в постели, согревая холодными зимними ночами. Привык даже к легкому сопению над ухом… Все, от чего я так пытался отвыкнуть, аморально используя в этом Адама и наши отношения, снова при мне. Я снова привык. Подсел, как на наркотик… И если я не уберусь отсюда в ближайшее время, не смогу слезть с иглы больше никогда. Это не любовь. Я не люблю его. Мое сердце лишь сжимается от страха за будущее, что нам всем уготовано. Одержимость Рейна мной и идеей возвратить потерянную власть погубит нас всех. Это самый очевидный конец. Никаких хэппи-эндов, никаких «сойдет», лишь трагично известный всем конец — смерть. Печальнее всего, что этому не будет конца. Я его не люблю, но такая вещь, как «привычка»… Если меня вынудят, доведут, я вернусь к Рейну. Он хочет уничтожить своего дядю, теперь это не просто нелюбовь, это самая настоящая ненависть за то, что он у него отобрал. Рейн жаждет крови, а я не могу позволить ему этого. Если станет вопрос жизни и смерти, я… я буду готов отдать себя за жизнь Тобиаса. А это щемящее сердце чувство… точно не любовь. Нет. Больше всего я желаю мира. Если нужно будет снова вернуться к Рейну ради мистера Каттерфельда, пускай будет так. Мне не будет сложно жить с ним. Рейн никогда не причинит мне боли свыше той, что я уже пережил. Я не смогу полюбить его так же, как раньше, но… Да, если нужно будет, я смогу разыграть глубокие чувства перед Рейном. В моей памяти все еще живы те дни, когда я был без ума от него. Это не будет сложно. Я поставлю ему условие, что он никогда не тронет Тобиаса и не сделает Эберхарда наследником той кровавой династии, а я взамен добровольно вернусь к нему и приму все, что он мне даст, отдам все, что пожелает, даже самого себя. Рейн согласится, я уверен. Он все еще считает меня частью Каттерфельдов, а, как известно, что важнее для Рейнхольда Каттерфельда в этом мире? Правильно, семья. На чаше весов, между мной и властью, Рейн выберет меня. Однако это решение, к которому я пришел с большими душевными терзаниями, я предпочел оставить, как запасной план. Я все еще не теряю надежды на то, что Тобиас сможет поставить Рейна на место и вырвать меня из этого ада. Я верю… Но после того, как узнал о том, что против Тобиаса восстали его же былые союзники, моя вера начала таять, как мороженое на летнем солнце. Я лишь причиняю мистеру Каттерфельду проблемы. Нужно пытаться выбраться отсюда своими силами. Бежать. Чем дальше, тем лучше. Убегать, пока привязанность не затмила мой взор и я не начал мыслить, как влюбленный мальчишка. У меня есть то, ради чего нужно бороться. Мой ребенок ни за что не должен попасть в руки своего отца. Если вдруг так случится, лишь мой запасной план сработает, но я не хочу… я не хочу снова быть с Рейном! Отношения с Рейнхольдом Каттерфельдом противоречат моим принципам. Они ломают меня изнутри. Двадцатилетний Джером был сломлен, пожив в Мюнхене, но снова ожил в Мадриде. Без Рейна я вспомнил, что такое свобода, расправил крылья, и стал тем, кем всегда был — живым независимым человеком. Однако сейчас я уже начинаю чувствовать, как присутствие Рейна давит на меня. Он душит меня своей любовью, своим желанием, своим авторитетом. И, что печальнее всего, мне это нравится. Я мазохист в этом смысле. Мне до безумия нравится, когда кто-то берет все обязательства за меня на себя. Это глупо, ведь я желаю свободы, но в тоже время не нести никакой ответственности. Хах, это настолько смешно, что хочется упасть на колени и рыдать от собственной беспомощности. Я знал, что так будет. Лондон, эта квартира, разговоры, Рейн. Черт, я боялся того, что именно сейчас происходит. Я начал принимать за должное свое заключение. Еще немного и мысли о побеге покинут меня. Еще несколько его напоминаний, что выхода из этого места нет, и я, серьезно, брошу эту затею… Прошло две недели заключения в лондонской квартире, а я так и не смог найти выхода. Ни малейшего намека на то, что бы помогло сбежать. Я теряю надежду в то, что это возможно… Утром я, как всегда, проснулся раньше мужчины. Его правая рука лежала под моей головой, а левая — на груди. Полуобъятъя казались такими слабыми, но я знал, что это лишь иллюзия. Одно мое движение — и я окажусь прижат к Рейну. Поэтому я не двигался. Казалось, даже не дышал, лишь бы вновь не ощутить жар его тела. Вместо этого я смотрел сквозь окно этой тусклой комнаты. Декабрьский Лондон был исключительно прекрасен, а ранний снег был настолько же печален и одинок, что мне хотелось выйти и обнять его. Я задыхался в закрытом пространстве. Ранее большая квартира теперь, казалось, давит на меня своими серыми стенами. В такие утра, как сегодняшние, я вспоминал, почему у меня тогда развилась боязнь оказаться запертым. Однако сейчас моя клаустрофобия совершенно не проявлялась. Ведь тогда я боялся быть запертым один на один с собой, а мужчина рядом развеивал весь страх своим присутствием. Парадоксально, верно? Человек, который меня запер, стал спасительным кругом от панических атак. Я боялся его за то, что он сделал со мной, но мой страх перед ним был ничем по сравнению с возможностью оказаться один на один. — Не спишь? — спросил Рейн сиплым от сна голосом. Молчание послужило ему ответом. Почему-то с самого утра настроение было ни к черту. Хотелось развернуться и выдать что-то едкое, обидное, но я лишь продолжал молча пялиться в окно, не проронив ни слова. — Тебе нужно спать больше. Ты ведь любил спать до обеда, что тебе сейчас мешает? Бубнит с самого утра — ничего нового. Сонный Рейн всегда был таким, но то, что он в открытую выражал нежность, стало для меня в новинку. — Иди ко мне, котенок, полежим еще полчаса, а потом будем вставать. У нас сегодня наполненный событиями день. Рейн потянул меня за плечо и в одно мгновение я оказался прижат лицом к его груди. Я не сопротивлялся, не отталкивал и не пытался убежать от его ласки. Я бы мог сказать, что сопротивление в этом случае бесполезно, но на самом деле я был не против. Он приручил меня. Снова. Мне всегда казалось странным его сравнения меня с домашним животным, я бы больше сказал, что я, как тепличный цветок. Тянусь к теплу, и раз почувствовав его с одной стороны, буду постоянно разворачиваться туда, ожидая его же. — У «нас»? — все же спросил я, не понимая к чему тот клонит. — Нам нужно съездить в одно место. Уверяю, ты будешь удивлен. Его рука коснулась моих волос, нежно поглаживая. Кажется, со времен нашего воссоединения он стал больше касаться их. Понравилась моя новая прическа? Все говорят, что мне идет осветление, хотя мне до сих пор непривычно видеть себя в зеркале. — И ты выпустишь меня отсюда?.. То есть позволишь мне выйти на улицу? — мало верил я его словам. — Я ведь говорил, пребывание здесь нужно ради твоей же безопасности. — Безопасности? — вздохнул я, не удержавшись от саркастического тона. — Мне казалось, что ты держишь меня здесь, чтобы я не сбежал. Мужчина прядка за прядкой убирал челку с моего лица, смотря мне в глаза. Он был спокоен, несмотря на ряд моих издевок. С каждым днем рядом со мной ураган эмоций, бушующий со времен моего отсутствия, стал понемногу утихать. Больше Рейн не взрывался от одного моего обидного слова, брошенного в его сторону. Его стало сложнее задеть. — Как только ты прекратишь убегать от меня, эта вынужденная мера не понадобится. Тебе всего лишь нужно поверить мне, котенок. Я понимаю, что ты не желаешь принимать правду, она пугает тебя, но нужно это сделать… — Я никогда не поверю, что Альваро Мартинес — мой отец, — не дослушав до конца, перебил я, прекрасно зная, о чем хочет поговорить мужчина. Мы проходили это, пожалуй, уже в сотый раз. — Но ты ведь уже поверил в то, что я не по собственной прихоти изменил тебе. — Я не… «Я не поверил», — хотелось бы сказать мне, но это далеко от истины. Чувства Рейна пылают также ярко, как и четыре года назад до судьбоносной ссоры. Он не мог изменить мне с другим человеком, если все еще смотрит на меня такими глазами… Моя голова теряется в догадках, что же тогда произошло четыре года назад. Я не до конца верю, что дело в наркотиках, но все факты тому на лицо. Отто, как оказалось, и правда бывший наркоман. Парень до одури влюблен в Клауса, и точно не мог бы быть любовником Рейна. А сам Рейн простил меня за то, что я лишил его всего, предал. Если я заслужил прощения такого жестокого человека, как он, что же это, если не любовь? Однако, как бы то ни было, мое понимание этого, никак не изменит то, что между нами сейчас. Я не верю в то, что мистер Каттерфельд заставил Отто переспать с Рейном и разрушить наш брак. Тобиас бы ни за что так не поступил. В итоге остается смотреть лишь на имеющиеся факты — Рейн переспал с Отто, какие бы причины и чувства его не одолевали. Измена есть измена и боль от нее, когда я смотрю на мужчину, никуда не делась. Пускай даже я вернусь к Рейну, она всегда будет лежать непреодолимой пропастью между нами. Как и то, что убежав от Рейна, я вступил в отношения с другим мужчиной. Мы оба наворотили дел. Нет пути назад. — Это прекрасное начало, — похвалил мужчина, поцеловал меня в лоб. Как и сказал, он не выпускал меня из объятий еще ровно полчаса. Вскоре замок на дверях, которые Рейн продолжал запирать на ночь, чтобы я не ушел, щелкнул. Кто-то из телохранителей, как обычно, оставил пакеты из едой на столе и открыл нам двери. Пока Рейн был в душе, я накрыл на стол, и сел ждать. Иногда мне казалось, что я стал слишком послушным. Поначалу я пытался вести себя тихо, не возражать, ведь не знал, что нужен ему. Меня одолевал страх, и пускай иногда на эмоциях и под влиянием жара я переходил границы, но все же пытался держаться в рамках. Сейчас же страха не было, но появилось давно позабытое смирение. Мысль «Рейн знает лучше» снова воскресла в моей голове и, увы, не собиралась оттуда уходить. Я без вопросов и лишних причитаний исполнял то, что он хотел. Что тут жаловаться, с вероятностью в девяносто девять и девять процентов то, что говорит Рейн, до невозможности уместно и правильно. Мне было комфортно, когда все обязательства брал на себя Рейн, пускай это было заведомо неправильно. Не произнося ни слова, мы позавтракали. Пока Рейн собирался, я помыл посуду и ждал того на диване в гостиной. Несмотря на то, что я должен был, наконец, выйти из этого ада, у меня до сих пор было, на удивление. плохое настроение. Может из-за снега, что сразу же таял, как только касался земли, а может из-за того, что сюрприз Рейна мог оказаться вовсе не сюрпризом… У меня было плохое предчувствие. Сегодня я впервые за много дней увидел других людей вблизи и то, это были телохранители. Мы ехали двумя машинами. В первой сидел я, Рейн и Эйзенманн с водителем спереди. Во второй разместилась целая толпа охраны, которая, как я понял, теперь была приставлена к Рейну в каждом его, даже малейшем, путешествии. Мы ехали непомерно долго. Часа два, если не больше. В любой другой ситуации я бы начал сходить с ума от нахождения в закрытом пространстве с Рейном так близко и так долго, но благодаря недавней практике, меня это совершенно не волновало. Намного больше меня беспокоило место нашего прибытия и почему столько охраны. Рейн загадочно посматривал на меня, призывно хлопая по сидению сесть к нему ближе. Мне оставалось лишь отворачиваться и игнорировать его. Мы заехали в небольшую деревню. Здесь было холоднее в отличие от Лондона, и снег лишь наслаивался друг на друга, создавая белую дымку вокруг. Снег и старые небольшие кирпичные здания. Однажды я жил в таком же богом забытом уголке в пригороде Уэльса… Проехав еще немного машина остановилась перед одним из домов. Я продолжал сидеть в салоне, не понимая, что мы забыли в этой глуши, но Рейн лишь легко похлопал меня по спине, призывая выйти из машины. Зыбкий холод вперемешку со снегом ударили мне в лицо, и я натянул шарф повыше. Отвратительно прекрасная погода. Мы с Рейном и еще несколькими телохранителями направились к неизвестному дому. На вид он был, как и десятки других в этом поселке. Такой же маленький и уютный. Обычно в таких домах живут большие семьи, которым места едва ли хватает на всех. Но вопреки моим убеждениям здесь жила лишь одна пожилая леди. Лет семидесяти на вид, с совершенно седыми, как отблеск луны, волосами и темными ясными глазами. Она открыла нам дверь и с осторожностью спросила: — Кто вы такие? Ответил, ей, что удивительно, Эйзенманн, выйдя вперед нашей небольшой толпы. — Миссис Каррингтон, не узнаете меня? — рассмеялся Клаус старушке прямо в лицо. — При нашей последней встрече вы едва ли не взашей выгнали меня из вашего дома. А где старик? У меня до сих пор болит колено после того, как он бросил в меня полено. Я, пораженно моргая глазами, не понимал, о чем говорит Эйзенманн. Рейн лишь состроил официально-деловое выражение лица и молча продолжал стоять за мной, будто боясь, что я сбегу. Мне все это не нравилось. Старушка выглядела перепуганной, а Клаус над ней откровенно издевался. Настоящий мужчина никогда бы не посмел так обращаться с женщиной преклонного возраста. Это возмутительно! — Том умер несколько лет назад, — женщина сняла очки с головы и надела. Прищурив глаза, рассматривая Клауса, она вдруг оступилась и потянулась к дверной ручке, чтобы закрыть двери прямо у нас под носом, однако Рейн среагировал быстрее, придержав рукой. — Чего вы хотите?! Я сказала все в прошлый раз! Я не имею дел к той распутной женщине! — Миссис Каррингтон, мы не причиним вам вреда, — спокойно сказал Рейн. Мне казалось или тот даже приветственно улыбнулся старушке? Что происходит?.. Женщина недоверчиво посмотрела на того, но все же немного приоткрыла дверь. Да, обаяние этого мужчины даже меня когда-то свело с ума. — Меня зовут Рейнхольд Каттерфельд, — мужчина немного склонил голову, от чего мне стало еще больше неловко. Господи, кто она такая, что он ведет себя с ней так?! — Мы здесь лишь для того, чтобы познакомить вас с внуком. Рейн настойчиво пихнул меня вперед прямо к открытой двери миссис Каррингтон. Старушка охнула. — Эван?.. Я почувствовал, как небольшая морщинистая ладошка схватила мою руку, и потянула на себя. Хватка была настолько сильной, что я невольно нагнулся. Вторая рука поднеслась к моему лицу, но так и не коснулась его, очерчивая воображаемые черты моего лица. — Не может быть… Вы ведь сказали, что мой внук мертв. Старушка метнула взгляд на Эйзенманна. — Какая разница? — закатил глаза Клаус, походя ближе к нам. — Вы и тот старик отказались от него. Была бы моя воля, я бы вовсе сюда не перся, но наш неверующий Фома не хочет принимать правду. — П-простите? — женщина подняла брови, переспрашивая, что тот имел в виду. — Да жив ваш внук, жив. Вот он, смотрите, — Клаус легко вырвал меня из ее рук и встряхнул. — Жив-живехонек. Недавно приболел, но сейчас здоров, как конь на продажу. Как только Эйзенманн отпустил меня, я попятился назад, упершись спиной в Рейна. До меня смутно начинало доходить, почему он перекрыл своим телом дорожку назад. — Что мы здесь забыли? — тихо спросил я того, прикрывая рот рукой. — Зачем ты?.. — Кхем-кхем! — Рейн, как и Эйзенманн взял меня за плечи. — Миссис Каррингтон, позвольте вас познакомить. Этот молодой человек — Джером Эван Эванс. Джером, эту пожилую леди зовут Мэри Каррингтон. Госпожа Каррингтон приходится тебе бабушкой по материнской линии. Это цирк нескольких актеров переходит всевозможные границы. — Мою бабушку зовут Кэролайн Эванс, а женщина, которая приходилась матерью моей матери умерла до моего рождения. — Ох, простите его, миссис Каррингтон, Джером только недавно узнал правду о своей настоящей семье. Вы ведь знаете, что он вырос в приемной семье? Ему сложно воспринимать новую реальность. Меня даже не слушали! А чего я вообще ожидал? Это ведь все постановка с заведомо известным сценарием и ролями актеров. — Ох, Эван… — глаза старушки сверкнули влажным блеском. Я был готов поверить, что это настоящие слезы. если бы не знал правду. — На улице непогодится. Прошу, проходите. Я вжался сильнее в спину Рейна, но тот лишь слегка ущипнул меня за руку, чтобы я не вел себя по-детски, и потащил внутрь дома. Как я и представлял, дом оказался мал, но уютен и скромен. Внутрь пустили только меня, Рейна и Клауса, остальная же свора охраны осталась снаружи, распределившись по территории. Старушка разместила нас в гостиной, любезно предложив чай. Я склонялся к тому, что не хочу, но Рейн своим упрекающим взглядом явно дал понять, что еще как хочу и что мы тут надолго. — Почему мы здесь? — все же спросил я, когда миссис Каррингтон скрылась на кухне. — Ты не веришь мне о Мартинесе. — Рейн задумчиво постучал пальцами по колену. — Я долго думал, как бы убедить тебя и не нашел лучше способа, чем познакомить с твоей бабушкой. Благо, ее дом находится в приемлемом расстоянии от Лондона. Она расскажет тебе о твоей родной семьей. Точнее, о матери — Эстер Каррингтон. Вот оно, плохое предчувствие. Рейн не бросил попыток убедить меня в своей лжи, только на этот раз превзошел все грани позволенного! — Ты всерьез нанял эту пожилую леди, чтобы они сыграла роль моей бабушки? Ты серьезно, Каттерфельд?! Нет, ты серьезно?! Меня разрывала злость. Впервые настолько сильная с момента приезда в Лондон. Отвращение, от того, что он поступил так, внезапно окатило меня и я просто не мог физически находиться с ним в одной комнате. Врать мне о том, что мистер Мартинес является моим отцом — одно дело, но подговорить старушку сыграть мою семью… Господи, сыграть семью! У меня есть семья. Эвансы. У меня есть и всегда были настоящие родители. У них есть их имена, есть адрес. У меня, черт возьми, есть бабушки и дедушки, с которыми я прекрасно общался. Не может быть так, что я семнадцать лет жил и не ведал о том, что приемный. Такого не бывает. Все говорили, что я похож на свою мать, Сильву Эванс. Господи, даже группы крови моих родителей совпадают с моей! Поэтому я так уверен, что это чушь. Невозможно просто взять и отменить мою прежнюю жизнь, мое детство, мою семью — это было, это есть и это будет со мной всегда, ведь я, черт возьми, Джером Эванс, и никакого отношения к Мартинесам или Каррингтонам не имею! — Что бы ты там себе не думал, Мэри Каррингтон, действительно, является твоей бабушкой. Мне грустно осознавать, что ее муж — твой дедушка, погиб, так и не увидев, каким вырос его внук. Отчасти это моя вина, ведь я не рассказал тебе правду раньше… Но ты не имеешь права говорить, что я вру, котенок. Точно не в данный момент перед этой милой женщиной. У меня перехватило дыхание. — Я тебе не верю! — прочеканил я каждое слово тому в лицо. — Хах, — вздохнул Рейн, потирая переносицу пальцами. — Джером, ты не выйдешь отсюда, пока не поговоришь с этой женщиной. Тебе нужно ее выслушать от и до. — Это ничего не поменяет. — Увидим. Эйзенманн тихо рассмеялся сбоку, но Рейн злобно зыркнул на него и тот поспешно заткнулся. Вскоре пришла миссис Каррингтон, если это была ее настоящая фамилия, и принесла нам чаю с угощениями. — Ты так похож на свою мать… Старушка элегантно держала в руках чашку, но была намного больше занята разглядыванием моего лица. Я раздраженно фыркнул. Как там Рейн сказал? Эстер Каррингтон? Я никогда не знал этой женщины и в лицо не видел. Говорит, что я похож? Пускай. Это не поменяет мое мнение. — Миссис Каррингтон, расскажите нам побольше о своей дочери, — вмешался Рейн. — Эвану бы хотелось узнать побольше о матери. — Ох, моя милая Эстер… Старушка отвела взгляд, предпочитая смотреть в камин, но лишь бы не на нас. Я вспомнил, как эта милая женщина на пороге дома кричала, что не имеет дел с «распутной женщиной», а тут говорит «милая Эстер» с таким жалобным взглядом… Оскар ей! — Моя Эстер была хорошей девочкой. Мы с Томом всегда заботились о ее благочестии, растили ее в атмосфере набожности и традиций, как и положено Каррингтонам и нашему обществу… Возможно, так на нее повлияла старшая школа. Я точно не помню, но когда ей было шестнадцать, моя дочь… она сбилась с праведного пути. Тогда были такие времена, понимаете? Нечестивая музыка, вечеринки, парни. Моя девочка не устояла и поддалась лукавому. Наше с Томом воспитание оказалось недостаточным… Миссис Каррингтон так и не подняла взгляд. Ее бледные щеки немного порозовели. Стыд окропил ее разум. — Но Эстер была умной. Пожалуй, даже чрезмерно. После окончания школы, она поступила в университет. Мы с Томом были искренне рады за нее, подумали уже, что она одумалась, но на втором курсе к нам пришло известие от Эстер — она уезжает. Учеба по обмену в Мадрид. Это была Испания! М-мы думали она одумалась, а оказалось, она хотела сбежать… — И тогда она встретила большого и ужасного мужчину, который ее соблазнил. Бла-бла-бла, — не удержался от вставки Эйзенманн. Старушка осудительно посмотрела на Клауса, но того, казалось, это лишь забавляет. Пускай, эта женщина и искусная актриса, но уважение к ее возрасту должно присутствовать в любом джентльмене. Эйзенманн отвратителен. Чертов психопат без понятия приличий. — Мне печально осознавать, но вы правы. Стыдно признаться, что моя дочь оказалась той еще… той еще распутницей. Моя Эстер… не знаю, какими мыслями она руководствовалась… — женщина отставила чашку чая и начала теребить подол старого платья. — Она соблазнила женатого мужчину. Не просто соблазнила и поддалась греху, но и забеременела. Плод ее греха… Эйзенманн не удержался и рассмеялся. Должно быть, его действительно забавляла манера речи старушки. Мне было привычно, ведь в моей семье Эвансов разговаривали в подобной манере. Рейна это тоже не впечатляло, ведь он был выходцем из религиозно-культурной семьи. Хах, точно, Каттерфельды ведь когда-то были из знати, конечно же, у них будут такие же исключительные манеры, как и у этой миссис Каррингтон. Вот тебе и причина, почему Рейн себя ведет, как напыщенный индюк. Показывает свое кровное благородство! — Мы не знали, что произошло в Испании. Намного позже мы узнали эту историю уже после рождения ребенка. Точнее, тебя, Эван, — старушка слабо улыбнулась. — Когда Эстер вернулась в Англию в положении, Том хотел отречься от нашей девочки, но я настояла на том, чтобы позаботиться о нашем внуке после его рождения. Ты был невинной душой, нас бы никогда не простили на том свете… Ты родился здесь, в нашем небольшом городке, Эстер в мгновение ока переменилась. Всю беременность, она лишь недовольно поглядывала на живот, но стоило тебе открыть свои глазки, и она позабыла о том, что ее тяготило. Она познала радость материнства и Том отменил свое решение. Мы жили, как одна дружная семья… Женщина на мгновение задержала дыхание. — Это случилось через полгода. Эстер пропала вместе с ребенком. Однажды уйдя на прогулку, она больше не вернулась. — Одинокая слеза скатилась с морщинистой щеки старушки. — Мы подумали, что ее вновь попутали бесы, что она не выдержала и бросилась в прежний омут разврата, вот только не понимали, почему забрала маленького Эвана… Прошло еще шесть месяцев, мы с Томом вернулись к прежней жизни без Эстер. Как вдруг к нам в дом пришел мужчина с годовалым ребенком на руках… Эван, это был твой отец. — Помните, как он представился? — спросил, наконец, Рейн, будто только и ждал этого момента. — Прошло более тридцати лет с того времени, простите, — отрицательно замотала головой старушка. — Но я помню, как он выглядел. Он был очень высок, но крайне худощав. Я помню, что он был в деловом костюме и с множеством людей за ним… С виду крайне опасная личность. Как только моя Эстер только связалась с таким… Старушка тихо продолжила пить свой чай. За все это время она лишь несколько раз взглянула на меня, предпочитая смотреть на Рейна, Клауса, камин и стены, но только не на меня. Она смотрела на мое лицо, на ее Эвана, но не на меня. — Что сказал тот мужчина? — продолжил расспрос Рейн. — Он рассказал о смерти нашей дочери и том, где был наш внук все это время… Как оказалось, враги этого человека убили нашу Эстер, а ребенка похитили, чтобы запросить выкуп. Тот человек, это сущий дьявол во плоти! Он рассказывал нам с Томом, что сделал с теми людьми. Бог учил прощать и я была готова простить тех, кто сотворил такое с моей девочкой, но тот мужчина… не простил. Он хладнокровно разделался с убийцами… Это грех. Большой грех. Женщина сделала паузу и отставила пустую чашку, будто закончила рассказ. Вот только в этой истории я не понимал одного. То, что женщина умалчивает, не смотря мне в глаза. Плешь в их выдумке? — Куда делся тот ребенок? — впервые обратился я к миссис Каррингтон. — Мужчина ведь пришел к вам с ним. Он забрал его обратно? Вы его не приютили? — Это… — старушка силилась что-то сказать, но не могла. — Кошак, а что здесь непонятного? — надменно спросил у меня Клаус, словно я задал исключительно глупый вопрос. — Твоя бабуля со старцем отказались от маленького тебя. Мартинес пришел к ним, чтобы отдать тебя на их попечение, а они отказались от собственного внука. Вот Мартинес ничего лучше и не придумал, как сплавить свое незаконнорожденное чадо в приют. А там тебя уже подобрали эти Эвансы и усыновили. Все до безумия просто! — И вы отказались от ребенка? — вспыхнул я, раздраженный словами Эйзенманна. — Вы ведь только что говорили о «чистой невинной душе» младенца, а потом просто взяли и отказались?! — Ох, Эван, ты не понимаешь… Вся деревня и так судачила о том, что Эстер понесла от иностранца, к тому же этот опасный мужчина… Мы с Томом просто боялись. Кто мы? Всего лишь бедные старики. Что сможем дать ребенку? Как сможем защитить?.. — Знаете что, миссис Каррингтон? Это все оправдания. Фактом остается лишь то, что вы бросили того ребенка на произвол судьбы. Он не был нужен никому: ни своему отцу, ни родной семье. Мне искренне жаль то дитя… если бы оно действительно существовало. — Ох, Эван… — старушка закрыла лицо морщинистыми ладошками. Эван. Чертовое имя, которое досталось мне от родителей! При рождении родители дали мне два имени — Эван и Джером. Почему-то с самого детства мне нравилось второе, но отец с матерью упорно продолжали обращаться ко мне, как к Эвану. Когда я сбежал несовершеннолетним в Лондон, боялся, как бы родители не подали в розыск. Поэтому, не без помощи и связей друзей, я смог немного изменить свое имя. Эван Джером Эванс стал Джеромом Эваном Эвансом. Ничего кардинального для окружающих, но очень важное изменение для меня. Словно чистый лист после побега с Уэльса. Имя Джером стало моим первым и единственным. Оно обозначало начало моей самостоятельной вольной жизни, но сейчас эта женщина и Рейн затягивают меня в прошлое болото под названием «Эван». — Не зовите меня Эваном! Я ненавижу это имя. Меня зовут Джером. Джером Эванс. До свидания! Я порывался встать, но Рейн схватил меня за руку и, казалось, пригвоздил к дивану. — Миссис Каррингтон, не были бы вы столь любезны показать нам фотографии Эстер. Может быть, это убедит Эвана в правдивости. Женщина стерла подступившие слезы и мне стало неловко из-за того, что мои слова довели ее. Хорошо. Прекрасно. Разберемся с этим быстро. Посмотрим на эти фото и окончим представление. Вскоре миссис Каррингтон принесла два фотоальбома. Не знаю, кто потянул ее за язык, но она начала показывать все с самого начала, практически, со свадьбы с так званым Томом Каррингтоном, рассказывая о каждом моменте их жизни. То, что фотографии оказались не подделкой заставили меня засомневаться… Или же возможно подделать фото? Черно-белые с явным лицом миссис Каррингтон, но моложе? Технологии не стоят на месте. Рейн явно отдал немалую сумму за столь качественный фотошоп. Первый альбом заканчивался беременностью женщины, а второй начинался с рождением Эстер. — Она была очень красивым ребенком и выросла в еще прекраснейшую девушку. Вот, смотрите, это она в старшей школе. А вот этот снимок сделан на ее восемнадцатилетие… — Смотри, Джером, — шепнул Рейн мне на ухо, пока старушка что-то рассказывала о школьных годах ее дочери Клаусу. — Я встретил тебя приблизительно в том же возрасте. Ты — точная мужская копия этой девушки. Смотри: тот же разрез глаз, тот же цвет волос, светлая кожа, черты лица, даже россыпь родинок по телу. Скажи мне, котенок, может ли быть человек настолько похож на тебя? — А здесь ей двадцать, — продолжила женщина. — Она вернулась обратно в Англию на шестом месяце беременности… Здесь мы празднуем ее двадцатиоднолетие и буквально через неделю родился ты, Эван, вот фотография из больницы. А вот эта сделана, когда тебе было несколько месяцев. Я задержал взгляд на младенце… Нет, мы не похожи. Как вообще можно определить этот ли ребенок я? Это ведь нереально! Пухлый щекастый комочек, которых миллионы. Без явных черт и отличий. — Все еще не веришь? — рука мужчины оплела мою талию, как только женщина скрылась в соседней комнате, относя фотоальбомы назад, а Клаус пошел заносить сервиз на кухню. — Что мне сделать, Джером, чтобы ты поверил? Хочешь, мы сделаем ДНК-тест? Одно твое слово и сюда сразу приедет группа медиков. — У тебя уже есть готовый результат, верно же? — устало вздохнул я. — Тогда что мне сделать, котенок? Отвести тебя к твоим приемным родителям? Это будет сложно, учитывая то, что я не планировал выезжать за пределы Лондона, но не невозможно. Эвансы расскажут тебе все, что ты хочешь. Я ведь не смогу подговорить и их, Джером? — Нет! — пожалуй, излишне резко ответил я. — Не нужно… Ты хочешь, чтобы я поверил? Я поверил. Хочешь, чтобы я считал эту женщину моей бабушкой? Хорошо. Мистера Мартинеса — отцом? Прекрасно! Я сделаю все, что ты хочешь, но ноги моей не будет в Уэльсе. — Нет-нет, малыш, — Рейн переместил руку из талии на мой затылок, нежно поглаживая. — Я хочу твоего доверия, а не согласия. — Между нами никогда не будет прежнего доверия. — Ты не даешь мне даже возможности доказать хоть что-то. Я отвернулся, но он резко схватил волосы на затылке и заставил развернуться. Практически не больно, скорее, предупреждающе. — Прошу, Джером, дай мне шанс. Поверь мне. Его хватка ослабла, но никуда не делась. — Мне сложно тебе поверить после всего. Я сглотнул, неотрывно смотря в его голубые глаза. Несмотря на выпитый недавно чай, в горле было сухо, как в пустыне. — Один шанс. Его палец коснулся моих сухих губ и я невольно приоткрыл их. — Последний, — невольно согласился я, ведомый его прикосновениями и накаленным зрительным контактом. Как только женщина вернулась, рука Рейна исчезла так же быстро, как и появилась. Я отогнал от себя наваждение и вежливо улыбнувшись старушке, спросил, где находится уборная. Она мило улыбнулась мне и подсказала идти на второй этаж, ведь на первом он не работает. Не смотря на Рейна, я двинулся к круглой лестнице. Поднявшись, я пошел вдоль длинного коридора, в поисках той самой двери, о которой говорила миссис Каррингтон, но вдруг остановился. Впереди виднелся стационарный телефон. Сердце пропустило удар и я невольно осмотрелся, нет ли никого поблизости. Рейн разговаривал с женщиной, Клаус возвращался к ним как раз, когда я уходил. Все они там, внизу, а я здесь один на один с телефоном… Моя рука мелко подрагивала, когда я набирал знакомые цифры. Единственный стационарный номер, который я знал практически идеально. Я возрадовался, когда услышал гудки. Значит, телефон был рабочим и, как минимум, оплаченный за пользования на этот месяц… — Добрый день, — произнес незнакомый голос. — Это приемная «D&C»? — спросил я на испанском, который благодаря одному особенному человеку все же освоил. — Извините, вы ошиблись. Сердце больно кольнула неуверенность в собственных действиях, но я не растерялся. Я всегда путал последние цифры. Еще раз. — Это приемная «D&C»? — Простите?.. Еще один раз. — Это приемная «D&C»?.. — Нет, это… Еще раз… — Это приемная «D&C»? Трубку сбросили… Еще раз. Еще последний раз… — Это приемная «D&C»? — Да, добрый день. — Боже! — вскрикнул я, от радости подскочив, не ожидая подтверждения. — Меня зовут Итан Нотинберг, я секретарь Альваро Мартинеса. Свяжите меня с Адамом Кармона. Это срочно! — Подождите минутку. Минута длилась непростительно долго. Если Рейн или Эйзенманн заметит долгое отсутствие, мне конец… — Итан?.. — услышал я недоверчивый голос мужчина на том конце. — Адам! — пожалуй, излишне громко позвал я мужчину на эмоциях. — Я… я так рад тебя слышать! — Итан?.. Это правда ты? Где ты? Что происходит?! Голос Адама был крайне взволнован, но он был в Мадриде, у себя в офисе, а значит… значит он жив и здоров. Это главное. — Послушай, у меня мало времени, — постарался собраться я. — Передай мистеру Мартинесу, что я в Лондоне и… — Это ведь твой бывший муж, да? — перебил меня мужчина и я практически чувствовал за сотни километров его переживания. — Поэтому ты ходил с телохранителем. Если бы раньше я знал, насколько все серьезно, ни за что бы не упрекал тебя за это… — Адам, прошу, у меня действительно нет времени. Я в Лондоне. Пусть ищет меня в квартире, что принадлежит моему бывшему мужу. Я не знаю, смогу ли сбежать, но если получится… я снова наберу на этот номер, договорились? Пусть передаст эти слова Тобиасу Каттерфельду, ты запомнил, Адам? Тобиас Каттерфельд. — Да, Итан… — Я через сотни километров слышал неуверенность в голосе Адама. — Тот человек что-то с тобой сделал? Мне нужно знать, в порядке ли ты. Я схожу с ума в неизвестности! — Адам. Со мной все в порядке, лучше скажи, как мой сын? Что с ним? — Это из-за Эберхарда тот ублюдок похитил тебя? — не слушался мужчина, вызывая во мне все большую бурю эмоций. Сейчас нельзя поддаваться им. — Я не знаю, кто твой бывший, но это незаконно, Итан. Рабство отменили в тысяча восемьсот двадцатом году… Мне хотелось слушать его успокаивающий голос вечно, но в любой момент сюда мог подняться кто-то и тогда бы мой единственный шанс передать информацию будет безвозвратно утерян. Мы сегодня же улетим из Лондона и меня точно никогда не найдут. — Адам. — Да-да, твоего сына забрал друг Мартинеса, этот, про которого ты говорил, — Каттерфельд. Я вздохнул с облегчением. Значит, Эберхард в надежных руках. Это все, что я хотел знать. Мой сын в безопасности. — Еще передай мистеру Мартинесу, что у них крыса, — я пытался судорожно вспомнить, что стоит сказать, но в голове все мысли путались. — Пусть скажет мистеру Каттерфельду быть осторожным со своим окружением. — Итан, послушай, я чувствую, что нужно сказать это сейчас… — вздохнул Адам. Кажется тот был явно чем-то расстроен. — У тебя всегда были тайны и я знаю, что не рассказывая мне все, ты защищал меня и девочек, но… Помнишь, ты рассказал мне о твоей семье? Я все же не послушался тебя и начал копать. Еще до нашей поездки в Венецию, я понял, что никакого Итана Нотинберга не существует. Сердце кольнуло. Вот Адам и узнал правду. Мистер Мартинес ведь просил меня держать его подальше от этого, но… я не смог. Теперь он окажется втянутым в это по моей вине. Если я уверен, что Рейн ничего не сделает мне, то вот в случае с Адамом эта уверенность тает на глазах. Он запросто может убить того лишь за то, что я спал с ним. Вряд ли Рейна остановят наличия двух детей на попечении мужчины.       — Адам… — Нет, Итан, мы не будем выяснять это сейчас. Просто слушай. Я узнал твое настоящее имя и поехал к твоим родителям. Сильва и Дэниел приняли меня, скажем, не очень хорошо, узнав, что я — твой парень, но зато я выяснил кое-что. Я сначала не поверил, но ты мне много недосказывал, врал, однако вряд ли бы соврал и об этом, ведь, как мне казалось, тебя искренне обидели Эвансы, поэтому… мне все же стоит тебя спросить. Итан, ты знал, что ты приемный ребенок Эвансов? Ноги подкосились. Сердце, казалось, пропустило несколько ударов. — Итан, ты еще здесь? Ты меня слышишь?.. Нет-нет-нет… Нет! Не может быть. Невозможно. Рейн не мог сказать мне правду. Он ведь врет. Всегда мне врал! Он всегда… «Почему ты отрицаешь правду?» «Я не могу понять одно, Джером: почему ты мне не веришь?» «Я никогда не врал тебе.» «Ты — настоящий сын Альваро Мартинеса, всегда им был и будешь.» «Как бы ты отреагировал, узнав, что твой отец такой же, как я, как те, кого ты так ненавидишь? Что бы ты сделал, если бы узнал, что он отказался от тебя еще до твоего рождения? Ты знаешь, что твоя мать умерла по его вине? Да, именно враги Мартинеса убили ее.» «Раньше ты верил моим словам.» — Ты уверен? — сглотнул я, чувствуя, как тело пробирает нервная дрожь. — Адам, ты точно в этом уверен? — Ты не знал?.. — Прости, Адам, но мне пора. Прощай, — произнес я и повесил трубку. Не помню, как я добрался к гостиной, что говорила та милая старая леди и как мы ехали обратно. В голове все перемешалось в один большой клубок нитей. Я не был в силах развязать их, чтобы составить цельную картину. Каттерфельды, Мартинесы, я… Все было настолько связано, что казалось, моя встреча с Рейном в Лондоне четырнадцать лет назад, страсть и любовь между нами, была преодолена еще задолго до нашего рождения. Не будет конца и края этой войне. Никто не выйдет из нее победителем. Каждый что-то потеряет, каждый будет несчастен и недоволен своей участью. Месть, деньги, семья — не важно, кто что ставит на кон, ведь в итоге никто не получит желаемое… Все предопределено. Судьба сделала свой ход и, увы, не в мою пользу.