Лондон. Четырнадцать лет назад
Грейс, моя соседка, часто заставляла смотреть с ней фильмы. Ее парень и по совместительству наш второй сосед постоянно был занят, поэтому извечной жертвой становился я — единственный человек с нормированным графиком. Грейс успела заучить его, чтобы знать, когда меня можно эксплуатировать в ее коварных целях. Например, в просмотре фильмов. Большинство спросили бы: «Джером, почему ты так негативно относишься к этому?» Мое объяснение было бы максимально просто — Грейс смотрела только фильмы ужасов. Я не был из пугливых. В жизни, пожалуй, я боялся тех же вещей, что и миллионы других. Например, умереть молодым или же заболеть неизлечимой болезнью. У меня не было страха высоты, я смело мог кататься на больших суднах, тем более меня не приводило в ужас от одной лишь мысли о предстоящей сдаче анализов. Я не боялся больниц, но после просмотров нескольких фильмов вместе с Грейс у меня появились неприятные ощущения. Стоя на пороге психиатрического учреждения, я пытался не думать о той ленте, которую мы недавно посмотрели с Грейс. За все свои двадцать лет я бы ни за что не подумал, что в какой-то момент могу оказаться здесь, в дурдоме! Хотя нет, нельзя так говорить. Это частная больница, с хорошим персоналом и уходом, на вид ничем не отличается от того же хосписа для испорченных детей богачей. Если бы не существование одного из таких учреждений в пригороде Лондона, я не знаю, смог ли бы отдать Нолана в обычную психушку, с которой он наверняка сбежал бы, не получив должную терапию. О том, что Нолан болен, знал каждый пес на районе. Добропорядочный псина ни за что бы не сунулся к моему парню, боясь частых смен настроения. Однако дворовые беспризорные щенки так и липли к нему, в надежде, что сам великий Нолан Делан заметит их. Им нравилось безумие Нолана. Оно покоряло их своею таинственностью. Подростки, коих Нолан в большинстве собрал вокруг себя, любили романтизировать состояние своего предводителя. Вот только ничего прекрасного в этом не было. Нолан являлся не великим вожаком местной стаи беспризорников, не суровым боссом и лучшим бандитом на районе, он был всего лишь обычным больным человеком, который нуждался в помощи. Увы, это понимали немногие. Лишь я и Оливер — лучший друг Нолана, с которым они держались вместе с самого детства. С каждым годом Нолан становился все неуправляемее и неуправляемее. К двадцати пяти годам предсказать его действия, ход мыслей стало невозможно, а когда Оливер нашел того в луже крови с бритвой в руке… Это была полностью и неизбежно моя вина. Я пошел на поводке у чувств. Они затмили разум, действительность, и я забыл, что в первую очередь своим желанием расстаться сделаю больно не обычному, а больному человеку. Нужно было сотни раз подумать перед тем, как что-то делать в отношении Нолана… Его спокойная реакция после моего «Давай расстанемся, Нолан» была максимально подозрительной и, черт возьми, нужно было заметить это уже тогда! Возможно, если бы не я, если бы не мои слова, желание закончить отношения и начать новые, я бы не вызвал срыв у Нолана. Нолан Делан не был всемогущ. Нужно было понять, что даже самые стойкие, самые хладнокровные с виду люди, ранимы. Нужно было… но я не осознал. Наступил на грабли и теперь пытаюсь сделать все, что в моих силах, чтобы разобраться с последствиями. Все произошло быстро и собрано. Мы с Оливером выбрали день. Машина больничного учреждения приехала к дому Нолана. Оливер объяснил Нолану, что за люди перед ним и что они собираются сделать. Нолан выслушал, не проронил ни слова, все время смотря на меня. Неотрывно изучал очертания моего лица. Как всегда. Когда Оливер спросил, согласен ли тот на временную госпитализацию, Нолан, немного подумав, спросил: «Ты хочешь, чтобы я туда поехал, Джером? Это так необходимо?» Мне хотелось разрыдаться прямо там. Нолан был похож на ребенка, который доверчиво спрашивал родителя, какое решение стоит принять. Я по глазам видел, что он не хотел ехать и я так и хотел сказать, что ему можно остаться дома, что все будет хорошо, как вдруг взгляд зацепился за повязку на левой руке. Я знал что там. Огромный длинный порез вдоль предплечья. Десятки швов. Бритва и лужа крови на полу. Я не видел собственными глазами, но сознание само дорисовывало изнеможенный вид Нолана, когда Оливер нашел его полуживым. Нолан был старше меня на пять лет, но именно в тот момент, перед ответом, который определит всю его жизнь, я должен был стать взрослым. Мое второе самое важное решения после побега из дома. Я решал за человека, который сейчас не мог здраво размышлять. И я решил. Я присел перед Ноланом, пока тот сидел на кровати, взял его руки и заверил, что так ему будет лучше. Он спокойно сел в машину. Мы с Оливером поехали провожать, но по прибытию нас не впустили внутрь. Нолан тихо тащился за медбратами, несколько раз оборачиваясь в нашу сторону, пока его ввели внутрь его нового «дома». Я выдавил из себя вынужденную улыбку и помахал рукой, хотя в тот момент мне хотелось кричать о невозможности что-либо исправить. Мой Нолан, которого я когда-то любил, был болен и я не был врачом, дабы помочь. Безвыходность в доле с виной заставляли чувствовать себя отвратно. Хотелось забыться в чьих-то объятьях и я прекрасно знал в чьих. — Это нужно было сделать. Оливер, опершись об каменную изгородь, зажег сигарету и сделал первую затяжку. Нас не впустили внутрь учреждения без должных пропусков, поэтому мы могли лишь наблюдать издали, как Нолана уводят в неизвестность. — Мы ничего не могли сделать. Психам место в психушке, — Оливер пожал плечами, будто говорил самую очевидную в мире истину. — Не называй его психом! — сорвался я, вцепившись в шиворот толстовки Оливера. Тот не повел даже бровью, спокойно продолжил курить сигарету. — А как? Поехавший? Умалишенный? Психопат? Очнись, Эванс, и взгляни, наконец, на мир без розовых очков. Я отпустил воротник Оливера и оперся на противоположный столб спиной. Все еще не верилось, что человек, идущий за медбратами сейчас был никто иной, как Нолан. Мой Нолан, с которым я был целых два года. Сложно потерять человека, которого любишь, но еще сложнее потерять того, кого любил. Вся боль скатывается в подавляющее чувство вины. Я не в силах справиться с нею сейчас, когда знаю, что именно мои изменившиеся чувства стали причиной его срыва. Моя любовь к другому человеку… — Как ты можешь так говорить о том, кто столько сделал для тебя?.. — спросил я, пытаясь сорвать всю злость на другом, хотя единственным, кто был виноват — я. — Я уважаю Нолана, как босса, Эванс, но как человек, тот был отстой. Гребаная болезнь, понимаешь? — Оливер сделал еще одну затяжку и выпустили дым прямо в меня, от чего я невольно закашлялся. Никогда не любил сигаретный дым. — Он был таким с детства, но после твоего появления симптомы обострились. — Я и так знаю, что виноват, Оливер, не нужно напоминать еще раз. Я вздохнул и окинув тропинку ко входу в больницу взглядом. Не заметив Нолана, я вздохнул в облегчением. Вот все и закончилось. Здесь о Нолане позаботятся, как и обещал господин Каттерфельд. Его идея с больницей оказалась самой адекватной с тех, что я предлагал сделать с Ноланом. Если бы не его помощь, не его поддержка, я бы вряд ли набрался сил пойти на столь радикальный шаг. Лишь его поддержка заставляет меня все еще стоять на ногах, а не рыдать у ног Нолана, вымаливая прощение. — Что будет с ребятами Нолана? Единственное, к чему Нолан проявлял внимание помимо меня — это его люди. Как ни парадоксально, не умея общаться, Нолан по-настоящему заботился о беднягах. Большинство из них были или сиротами, или же выходцами из неблагополучных семей нашего района. Они сами приходили к Нолану за помощью и он ни разу никому не отказал. Нолан натаскивал их драться, воровать, продавать травку. Нолан учил их выживать, учил тому, что знал сам, и дети, даже после того, как вырастали, оставались рядом с ним. Я задавался вопросом: что станет с ребятами без Нолана? Что они будут делать без того, кто их объединял? Как отреагирует сам Нолан, который был столь привязан к ним?.. — Половина уйдет, вторая останется вместе со мной. Некоторые из тех, что уйдут, снова приползут ко мне, прося взять обратно. Эти слабаки, которых Нолан прикармливал, не умеют жить за пределами банды. Их учили быть стайными животными, а никак не одинокими волками. Придут назад, вот увидишь. — Хочешь заменить Нолана? — Нет. То, чем он руководил — потопающий корабль. Не хочу стать одним из утопленников. Еще год-два и он пойдет ко дну, а я на его место построю что-то новое, свое собственное. Никогда бы не подумал, что у Оливера Гранта, человека, который всегда стоял за спиной Нолана, будучи молчаливым наблюдателем, есть амбиции. Коварный хитрец, который всю жизнь предпочитал скрываться в тени, наконец, решил явить себя миру. — Используя людей Нолана? Не кажется, что это слишком? Звучит, как предательство. — Эх, Эванс, что ты знаешь о предательстве? Оливер снова затянулся, но на этот раз выпустил дым в сторону. — Если бы я хотел предать Нолана, он бы давно валялся в подворотне с ножевым. Не думается мне, что такой вид расправы в стиле Нолана. Вряд ли бы он убил своего друга, к тому же кузена. — Предательство не всегда значит смерть. — Каждую провинность можно исправить, если человек жив, но когда тот мертв — нет. Простая логика, не так ли, Эванс? Он ухмыльнулся и его узкий разрез глаз стал еще уже. Оливер стал похож на скользкого змея, набитого у него на руке. Спокойный в большинство времени, но ты никогда не знаешь, что может заставить его впиться в твою плоть ядом в следующую секунду. Пускай Оливер это не видит, но в нем тоже присутствует нотка безумия, как и у кузена. Очевидно, это у них семейное. Мы еще немного постояли, пока Оливер докуривал вторую сигарету, не проронив ни слова. Пришло время уходить. — Тебя подвезти? — спросил Оливер, кивнул на свою тачку и я было согласился, как вдруг вдали заметил идущего ко мне человека в черном. — Нет, спасибо. Попрощавшись, мы пошли в разные стороны. Оливер не спеша побрел в поисках машины на парковке, а я едва ли не бегом мчался к тому, о ком думал даже провожая бывшего парня в психушку. Вот оно это иррациональное чувство нуждаемости в другом человеке, несмотря на ироничность ситуации. Я оказался бессилен против него. Запыхавшись, я подбежал к мужчине, но остановился перед тем, как сделать последний шаг навстречу. Он заметил мое замешательство и сам заключил меня в ненавязчивые объятья. Я уже знал, что он не любит показывать чувства на людях, но такие невинные объятья, когда я действительно нуждался, он счел позволительными в данной ситуации. Утыкаясь в его шею, почувствовав, наконец, долгожданный запах яблок, я смог осознать, что он в действительности передо мной. Что это не очередной сон. Он пролетел сотни километров из своей Германии ко мне. За мной. Для меня. Мы молча сели в машину, которая стояла рядом на обочине. Небольшая перегородка заднего салона отделила нас от водителя и телохранителя, которые сидели спереди. Мужчина, как всегда, был в окружении охраны. С каждым днем, проведенным с ним, мне кажется, что тот руководствует далеко не небольшой компанией за границей. Слишком уж много он уделяет внимания своей охране… — Спасибо, мистер Каттерфельд, — поблагодарил я мужчину и он скривился от формального обращения. Он несколько раз просил называть его по имени, мы ведь далеко не в деловых отношениях, однако я не мог избавиться от привычки. Мужчина был старше на четырнадцать лет. Он старше не просто на пять лет, как Нолан, а почти на четырнадцать! Это выводили из колеи. Имею в виду — внимание взрослого состоявшего мужчины — вот, что заставляло нервничать и смущаться. — Ты знаешь, почему я это сделал. О да, он сделал это не для меня, а для себя. С тех пор, как мужчина узнал, что я так и не порвал с Ноланом, он десятки раз просил меня решить проблему. Думаю, если бы я не решился на днях, он бы сам взялся за это. С течением времени я начинаю все лучше и лучше понимать мистера Каттерфельда… Рейнхольда, как и истинный смысл его слов. — И все же, спасибо вам. Я улыбнулся мужчине и заметил, как на его лице проскочила толика неуверенности. Еще мгновение — и я был прижат к двери машине. Он отвел мои руки за голову, а сам терзал мои губы настойчивыми поцелуями. Я отвечал ему также страстно, как он сам, изредка отвлекаясь на перегородку. Не хотелось бы, чтобы нас застукали. Естественно, охранники знали о подоплеке наших отношений, но я все еще смущался перед посторонними. Мужчину оторвался от моих губ, напоследок немного прикусив нижнюю. Я горел от желания повторить. От желания прижать его в ответ и продолжить начатое у себя дома. Вот только мой затхлый старый таунхаус с протекающей крышей и четырьмя соседями в придачу явно не подходящее место для такого мужчины, как Рейнхольд Каттерфельд. — Больше никаких преград, Джером. — Никаких. — Ты только мой. — Только ваш, — вторил я прямо тому к губы. — Я больше не потерплю лжи и тем более парней на стороне. — Мне нужны лишь вы. Я люблю вас. Я посмотрел в его голубые глаза, ожидая увидеть там смятение, растерянность от моего первого признания, но там была лишь уверенность. Он не ответил: «Я тебе тоже.» Ничего не донеслось из его уст. Ладонь мужчины отпустила мои руки и перенеслась на затылок. Он ласково погладил его и надавил, когда приблизился. Мужчина целомудренно поцеловал меня в лоб, от чего я впервые испытал чувство ни на что ранее не похожее. Не страсть, не вожделение, а… желанность. Словно я был самым драгоценным подарком судьбы для него. Я видел это в его действиях, на дне его голубых, словно чистая морская гладь, глазах. Он чувствовал ко мне то же, что и я к нему. Мне не нужно было с истерикой добиваться у мужчины трех заветных слов, ведь все было написано у него в сердце. Мне посчастливилось стать тем, кому он приоткрыл его, дабы суметь прочесть. Две недели. Мы были знакомы не более пятнадцати дней, но я был готов сделать ради мужчин все, что бы тот не пожелал. За это столь короткое время я перевернул свою серую повседневность с ног на голову. Пару поцелуев, пару взглядов — и я уже бежал к едва знакомому иностранцу, не в силах разорвать это притяжение. Я погряз в этом чувстве, не замечая того, как медленно человек передо мной, расчищает путь к своей цели… Рейнхольд Каттерфельд, когда сильно желал что-то получить, не заморачивался о моральной составляющей. Медленно давя на меня, он избавился от соперника моими же руками. Ему было все равно каким способом — убить или посадить в психушку. Вот только тогда, будучи невинным мальчиком, окрыленным столь сильными чувствами, что изрядно одаривал меня мужчина, я не осознавал, что человек передо мной способен на многое. Не только на психологическое уничтожение, но и на физическое. Если бы тогда я принял неверное решение, спустя пару дней Нолана бы нашли в подворотне, а всю вину свалили на местных бандитов. Как жаль, что понадобились года, прежде чем я понял правила мира, в котором жил Рейн, и рациональность принятых им решений, посмотрел под его углом. Сколько же неправильно принятых мною решений от незнания навлекли бед?.. «Не судите, и не будете судимы». Прежде чем окунуться в мир Рейна, прежде чем судить его решения, нужно было понять этот чертов мир. Ложь. Отчаяние. Несправедливость. Бесправность. Хаос. Тьма. Мне понадобилось слишком много времени, чтобы разбить призму лжи, через которую я смотрел все это время, и взглянуть на все собственными глазами. Прежде чем судить Рейна, я должен был узнать получше… Теперь же мне не оставалось ничего, как принять правила этого мира. Отныне я стал его игроком и лишь мне решать, стану ли я очередной пешкой или королем.***
Оливер, как и обещал, поселил нас в одной из комнат дома. Спальня оказалась точно такой же, как я ее запомнил. Несколько одноместных кроватей и, что главное, тишина, неподвластная иным комнатам дома. Эта комната была той, в которой я останавливался, когда Нолан приводил меня в этот дом. Мы сдвигали одноместные кровати и спали вместе, позабыв о почти что двух десятках других жителей за тонкими стенами. Дом Нолана состоял из трех этажей. Он напоминал не типичный лондонский таунхаус или загородную усадьбу, а скорее американский дом — такой же большой и вместительный. Огромная кухня-столовая на первом этаже, небольшое помещение под библиотеку на втором, а все остальные комнаты являлись спальнями для ребят. Ранее жителями этого дома были сироты, потерявшие семьи, или же сбежавшие из приюта дети, которых Нолан пригрел под крылом, или же просто ребята, желающие подзаработать по-черному. В целом, неплохие парни, вот только от них не осталось и следа. Теперь этим местом правили настоящие головорезы, как и подобает характеру их босса — Оливера Гранта. «Парень, тебе лучше не связываться с Грантом. С того времени, как ты уехал, много чего изменилось.» Стоило лишь увидеть во что превратил детище Нолана, стал понятен истинный смысл предупреждения мистера Мао. Оливер превратил приют для обездоленных людей в наркопритон. В подвалах выращивали дурь, а в комнатах жили те, кто защищает это место или же те, кто батрачит в подвалах на плантациях за определенную цену. Подростки, как один из тех выскочек, что встретил нас у входа, были курьерами, закладчиками. Оливер позволял им жить в доме за работу, изредка обогащая карманными средствами. В этом доме больше не было Нолана, который делал это место что чистилищем для потерянных душ. Теперь это был ад, из которого, как и со всего нелегального, выбраться невозможно. «Значит, если я окажу услугу, семья Мартинес станет моим должником?» Теперь становилось понятным, почему в глазах Оливера загорелся азартный блеск, стоило лишь упомянуть семью Мартинес. Лучшие поставщики и производители наркотиков, пожалуй, во всей западной Европе. Испанская семья, которая уже более двух десятилетий пребывает на пике своих способностей и не собирается иди ко дну в ближайшее время. Мелкому дилеру из лондонского закоулка даже не снилось однажды быть замеченным Мартинесами и тем более оказать им услугу. Эх, Оливер, он не знает, что по сути у меня нет никакой власти, кроме собственного имени. Остается лишь надеяться, что в итоге я смогу уговорить Альваро выполнить условия Оливера… Хотя я все еще не уверен в мистере Мартинесе. В плане, он ведь мой отец, но я не чувствую с ним родства. Совершенно. Он как добрый дядюшка, который приезжает на праздники и дарит подарочки. У тебя сложилось о нем приятное впечатление, но не более. Альваро Мартинес больше денег чтит лишь семью. Хоть я знаю эту истину, сотню раз повторяемую лично мужчиной и Тобиасом, я все равно не уверен, что меня примут. Хочу ли я вообще быть принятым им? В семью Мартинес? Пускай даже, если забыть о том, чем является семья Мартинес и об их грязных деньгах, хочу ли я вернуться к отцу? Рейн говорил, что из-за него умерла моя настоящая мать, Эстер Каррингтон… Рейн бы не стал врать мне о таком, верно? «Я никогда не врал тебе.» После нашего разговора, после времени, проведенного с ним вместе, после его искренней мольбы остаться с ним я склонен верить в то, что он говорит. Черт возьми, я уже не понимаю, где граница лжи и правды! Я потерялся! Погряз в этой трясине без возможности выбраться! Даже сейчас, находясь уже второй день у Оливера, я ни на мгновение не перестаю думать о Рейне. Губы хранят его поцелуй, а память умоляющий взгляд остаться. «Очнись, я прошу тебя, пока ты не наделал глупостей!» Мне кажется, что каждое мое решение неправильное и я все больше и больше погружаюсь в неизбежные последствия… «Черт, малыш, да ты ведь ломаешь жизнь нам обоим! Ты ведь любишь меня, ты сам признался! Почему ты не хочешь быть просто счастливым?» Я, честно, не знаю, Рейн. Все, что между нами, оно кажется настолько неправильным с моральной стороны вопроса. Ты — враг моего отца. Ты хочешь убить дорогого мне человека. Ты хочешь мести, которая отнимет у меня важную часть моей жизни. Ты хочешь, чтобы я был с тобой, зная о том, что ты убил мужчину, которого я считаю своим отцом. Ты хочешь вернуть меня, несмотря на то, что переспал с другим, да и я не лучше, завел отношения с другим мужчиной, был принят его семьей… Как нам, зная все это, быть вместе? Я хочу быть с тобой, больше всего хочу вернуться в то время, когда Эберхард только родился и мы были так счастливы появлению ребенка, но… Слишком поздно. Время ушло. Мы по разные стороны баррикад. Меньшее, что я могу сделать для нас, как прощальный подарок, это уйти с поля битвы и забрать ребенка подальше, чтобы ты мог воевать со своим дядей, не боясь причинить вред мне или Эберхарду. Это меньшее, что я могу сделать тебе, зная о твоих чувствах, которые по прежнему столь же крепки. Меньше, что я могу сделать, в память о нас… — Где мы?.. — прохрипел Дамиан, наконец, очнувшись спустя два дня. В тот же вечер, как мы оказались у Оливера, Дамиана прооперировали прямо в подвалах. Я не удивился, увидев у Оливера прямо возле ростков с коноплей собственную операционную. Конечно, она не была оборудована так хорошо, как и в больнице, но все нужное имелось, в том числе и лекарства. Доктор вытащил пулю и зашил рану, приказав внимательно следить, чтобы не пошло заражение. Дамиан родился в рубашке, ведь пуля не задела ничего, лишь сломала парочку ребер. Мы с Питером вздохнули с облегчением, когда доктор объявил, что угроза миновала. Дамиан покривился от яркого света из-за окна и я поспешил зашторить его. Принеся еще одно одеяло из собственной кровати, я укрыл им Гонсалеса. Его трясло. Поднималась температура. Нужны антибиотики. Джес пообещала купить все, что нужно, но принесет она их лишь после смены, а до того времени Дамиану придется подождать. — В гостях у моего знакомого. Ты ничего не помнишь? — Последнее, что я помню — подворотня, наш разговор, а после только обрывки. — Доктор позаботился о тебе. Через месяц будешь, как новенький. Дамиан попытался привстать, но не смог, поэтому я помог ему. Подложив подушки тому под спину и принеся стакан воды, я устроился у себя на кровати, что находилась в метре от Гонсалеса. — Как себя сейчас чувствуешь? Позвать доктора? — Не нужно, нормально, — кивнул тот, залпом опустошив стакан воды. — Отлично, тогда ты не будешь против ответить на мои вопросы. Целых два дня я провел у койки Дамиана далеко не из-за волнения. Нет, конечно, я переживал за раненного друга, но больше этого я хотел узнать, кто черт возьми, такой Мэтью Мартинес?! Я размышлял о его личности еще с того момента, как Питер признался, что работает на Мэтью, а не на моего отца. Что-то здесь не складывается. Мэтью. Его забота обо мне. Ненормальная привязанность, которую я предпочел спихнуть на излишние волнения за пациента. Знал ли Мэтью о том, что я — настоящий сын Мартинеса? Если бы знал, то вряд ли бы таскался за мной, верно же? Незаконный наследник скорее пристрелил бы настоящего, чем позволил тому жить. Уж тем более, если бы тот знал мою настоящую личность, не послал би Питера спасать меня! Кто же ты такой, Мэтью Мартинес? Какую роль играешь в этой игре?.. — Кто такой Мэтью? — Дамиан уже было хотел ответить, но я сразу предупредил того. — Давай без лжи. Когда Питер вскользь упомянул о том, что я сын Мартинеса, ты даже бровью не повел. Ты знал. Знал до всего произошедшего в Венеции, не так ли? Не думаю, что ты узнал от кого-то из парней Мартинеса или от него самого, а значит вывод напрашивается сам — от Мэтью, вы ведь хорошие друзья, не так ли? Я тонко подвел Дамиана к главному вопросу. — Дамиан, как давно Мэтью осведомлен о моей личности? Дамиан сглотнул. Я загнал его в тупик. — Ладно. Как скажешь, Джером, — вздохнул тот, потирая рукой сухие от долгого сна глаза. Кажется, тот не собирался слишком сильно упираться моему допросу. — Когда мне дали задание присмотреть за человеком Тобиаса Каттерфельда, я не догадывался о том, кого мне поручат. Уж тем более не думал, что у него окажутся проблемы с головой и тем более, что Мэтью согласится быть его врачом. У Мэтью всегда был странный сдвиг на всей этого психологической мути. А после он увидел тебя впервые и… Остановившись, Гонсалес попросил налить еще воды. Я подал ему второй стакан и тот продолжил. — Пожалуй, стоит сказать, что я знаком с Мэтью с того момента, как Мартинес притянул его в Мадрид. Я видел, как ему тяжело дается быть наследником, но как тот упорно работает над собой. Мы дружили около года, когда он впервые сорвался. Ему было тяжело, только-только состоялась его помолвка с женщиной, которую он ненавидел, Мэтью вдрабадан напился прямо на помолвке и выложил мне все, как было: почему приехал в Мадрид, что он ненастоящий что вся эта отец-сын тема — муть последняя. Мэтью рассказал о своей жизни до Мартинесов, о жизни в приюте, своих приемных семьях и о брате, который впервые полюбил его сильнее всех остальных, по-настоящему. Мэтью рассказал, как жалеет о том, что причинил ему боль своим необдуманным детским поступком… А потом появился ты, Джером. Дамиан внимательно посмотрел мне в глаза. — Мэтью сразу узнал тебя, вот только ты совершенно не узнал его, своего старшего сводного брата, — Гонсалес сделал вполне понятный акцент на последних словах. Я сжал ладонями простынь постели. — Он помнил, как обидел тебя, поэтому хотел загладить вину хоть так, спустя столько лет. Он не говорил мне, что случилось между вами в прошлом, лишь то, что ты сбежал из дома по его вине. Джером, ты хотел знать, кто такой Мэтью, я тебе сказал. Без утаек. Без утаек… Иногда мне казалось, что лучше услышать всю правду, чтобы видеть картину в целом, а иногда хотелось слышать недосказанность, дабы не осознавать весь ужас происходящего. Сейчас я был в смятении, ведь не знал, что лучше: знать все или выкинуть из головы тот факт, что человек, который был подле меня несколько лет к ряду, оказался сводным братом, из-за любви к которому моя жизнь пошла прахом. Сэмюель Эванс. Мой Сэм. Мэтью… Теперь история приобретала краски. Возможно, спустя годы Мэтью понял свою ошибку, осознал, что отверг меня слишком резко, хотя был старше и умнее, а сейчас желает все исправить. Не в силах стать для меня опорой в детстве, он решил сделать это в настоящем, вот только забыл спросить, нужна ли мне эта опора сейчас. От человека, который смотрел на меня, как на грязь на подошве всего лишь из-за одного несчастного поцелуя, я не хотел принимать ничего! А ведь только подумать: человек, которого я когда-то считал своим братом, занял мое настоящее место, о котором я не ведал более тридцати лет. — Мэтью знал, что я сын Мартинеса, — вновь произнес я скорее для себя, убеждаясь в собственной правоте. — Как давно он знал? Дамиан ненадолго задумался. — Должно быть, с самого начала. Он говорил, что когда жил в Уэльсе с родителями к ним в дом пришел Мартинес в поисках сына. Тогда-то они и познакомились. Они искали тебя по всей Британии, а ты, какой умный, сменил имя! Они не смогли разыскать тебя, а наследник нужен был срочно, ведь в Мадриде могла начаться самая настоящая война за смену власти. Мартинес предложил Мэтью занять это место и тот согласился. Мэтью знал. Это объясняет его истерическое поведение, когда я решил устроиться на работу к Альваро. Черт возьми, это объясняет даже то, как он резко негативно отреагировал на приглашение Альваро на рождественский ужин, когда я впервые познакомился с мистером Мартинесом. Он не хотел, чтобы мы знакомились и тем более сближались. Вывод очевиден: Мэтью не желал, чтобы Альваро узнал о том, что я его сын. Вот только почему? Мэтью настолько сильно не хотел отдавать мне роль наследника? Не проще было бы устранить меня, чтобы такое не произошло? Или же вина за то, что произошло в юности, не позволяет ему избавиться от меня? До сих пор считает меня своим младшим братишкой? Это было бы слишком сентиментально для наследника наркоимперии! — Только не злись, — прошипел Дамиан, попытавшись привстать. На этот раз я ему не помог. — Злиться? Нет, Дамиан, я в бешенстве! Я вскочил и направился к окну. Открыв створки, я вдохнул свежий воздух. Снег таял, соприкасаясь с моим лицом. Я впервые не отвергал холод. Мне хотелось остаться так навсегда, лишь бы забыть о том, что только что услышал. Лишь бы потушить пожар из обиды и злости внутри себя. — Ты знал, что больше всего я ненавижу тайны, Гонсалес. В прошлом Рейн причинил мне слишком много боли, скрывая важную часть своей жизни, а теперь и ты. Вы оба скрывали от меня. Ладно, я понимаю Мэтью, мы расстались не самым лучшим образом, но ты-то, Дамиан, почему молчал? Считал, что у меня есть достаточно амбиций, дабы сместить Мэтью? Боялся, что я украду то, что заведомо мое? В такие моменты хотелось курить. Если бы я был под влиянием этой плохой привычки, сейчас бы скурил половину пачки, лишь бы хоть немного успокоить бурю внутри себя. — Ты в кое-чем заблуждаешься, Джером. Именно ты, никто другой, а ты, однажды сказал мне, что некоторые вещи лучше не произносить вслух, — Дамиан раздраженно откинул темную прядку волос назад, чтобы не мешали. — Да и смысл мне рассказывать? Ты сам сказал, это лишь прошлое. За него не стоит цепляться. — Не перекручивай мои слова! — Джером, ты хотел начать новую жизнь в Мадриде. Построить с Эберхардом новую семью, пускай даже с Кармона. Он тебе не подходил, но среди других ублюдков, что крутились возле тебя и которых мне приходилось разгонять по приказу Мэтью, он — лучший вариант! Неужели ты хотел стать наследником? Да к черту это наследование! Неужели ты хотел узнать, что твой настоящий отец — Мартинес? Стало бы тебе лучше, узнай, что ты тридцать лет жил, не ведая о том, что Эвансы — не твоя семья?! Дамиан начинал раздражаться. Он понял, что я виню его в совершенно понятных вещах, поэтому начал защищаться. Так, как умел — шел в атаку. — Хотел правды? И что бы она тебе дала? Нет, вот действительно! Представь, что я тебе рассказал все сразу, как только мне поручили с тобой нянчиться. Помнишь ли ты, Джером, в каком состоянии был, когда приехал в Мадрид? Да даже малой боялся подходить к тебе, дабы лишний раз не расстраивать! Мы пылинки с тебя сдували. Ты представляешь, я впервые в жизни прятал лезвие и острые предметы, дабы не дай бог!.. И ты говоришь, что в таком состоянии я должен был сказать тебе, что твой психолог — сводный брат, который сильно обидел тебя в прошлом? Ты серьезно считаешь меня настолько безрассудным?! Мужчина резко замолчал, оборвав гневную тираду. Откинув покрывало и приподняв футболку, он аккуратно отклеил бинты, желая посмотреть на рану. Несколько аккуратных швов. Заражения не было. Тот вздохнул с облегчением и принялся искать по ящичкам прикроватной тумбочки болеутоляющие средства. Дамиан не обращал на меня внимания, решив, что расспрос окончен. Жаль было его разочаровывать. Не окончен. — Ты поэтому защищал меня? Потому что Мэтью приказал? — Да, Джером. Да! — Дамиан закинул в себя несколько таблеток, даже не читая инструкции и запил остатками воды в стакане. — Мэтью — мой босс. Я слушаюсь его. Я верен только ему. Он не просто мой друг. Пойми, я — его человек. Для людей вроде меня, подобранных с улицы, верность значит все. Мужчина тяжело вздохнул и посмотрел на меня так, как не смотрел никогда. Без прежней полуулыбки-полуухмылки. Без сарказма плескавшегося в его поведении и глазах. — Изначально я был против тебя. Если бы не желание Мэтью, я бы убил тебя, как только узнал, что ты — настоящий сын Мартинеса. Я сглотнул. — Почему? — Действительно спрашиваешь «почему»? — усмехнулся тот. — Ты — наследник Мартинес. Лишь дело времени, когда бы старший Мартинес это узнал. — Для этого есть Мэтью. Я не хочу быть наследником. — Тебя никто не будет спрашивать хочешь или нет! — огрызнулся тот, от чего я невольно вздрогнул. — Для нас важна кровь. По твоим жилам течет кровь Мартинес, мы все будет выполнять твои приказы, какими они ни были. Даже если ты пустоголовый сопляк. В этом вся трагедия! Как только эти старые алчные псы узнают, что Мэтью — никто, сразу же переметнутся к тебе, желая сделать послушной марионеткой. Я не могу это позволить. Я верен Мэтью и никогда не склоню перед тобой голову. Никогда. Никогда не склонит голову? А он спрашивал меня, хочу ли я его подчинения?! — Никто не узнает, что я — его сын. Я поговорю с мистером Мартинесом об этом и откажусь, если он предложит мне занять место наследника. Я осознаю, что не подхожу на это место, и не собираюсь отнимать его у достойного… Не волнуйся, Мэтью останется у руля, а я уйду, как только представится возможность. — Слабо верится. Дамиан развернулся, не желая больше разговаривать. Я пялился тому в спину, но не найдя ни единого отклика, захлопнул двери и ушел. Вот так мы и расставили все точки над «і». Я был наивен, предполагая, что есть лишь две стороны — Рейна и Тобиаса. Нет, на самом их намного больше. Сейчас мы с Дамианом стояли по разные стороны баррикад, несмотря на то, что оба топили за победу Тобиаса Каттерфельда, которому помогает Альваро. Однако я был врагом Дамиана лишь из-за своей крови, которую не выбирал. Лишь из-за того, что претендую на место, которое никогда и в мыслях не желал занять. Никогда прежде Гонсалес не относился ко мне враждебно. Раньше я не чувствовал страха, находясь рядом с ним, но сейчас лишь от одного его взгляда по коже проносились мурашки. Он не шутил. Если бы не Мэтью, Дамиан убил бы меня. Для него человеческая жизнь ничего не значит, прямо как для Рейна… И это не их вина. Да, теперь я понимаю, что не они выбрали так думать. Во всем виноват этот мир, что заставил их эгоистично желать лишь одного — выжить. Они боролись лишь за свои жизни. Так их воспитали. Так их приучили. У меня нет иного варианта, кроме как сделать тот же выбор. Рейн был прав, говоря, что в таком мире важна лишь семья. Люди, которых ты пытаешься защитить ценой собственной жизни — вот кого он подразумевал под «семьей». Исключение из правил. А остальные — лишь средство для их защиты. Во всем этом есть логика. Жаль, что раньше я этого не замечал, называя Рейна монстром. Нет, он не чудовище. Он просто вырос там, где нельзя расти детям. Этот мир — ужасен. Мой Эберхард не должен воспитываться в нем. Я спустился на первый этаж. В такую рань здесь не было никого, кроме Джес, которая делала завтрак на всю ораву жителей, напевая мотив популярной песни. Кто-то из местных подростков сделал из широкого подоконника гостиной ложе, настелив множество покрывал. Я забрался туда, смотря как за окном медленно падает снег. Злость улетучилась и, как всегда после ярких эмоций, осталось лишь опустошение. Не хотелось совершенно ничего. Я пытался вспомнить, зачем пришел сюда, какую цель преследую, но в голове — пустота. Я окончательно запутался. Лишь чувство ошибочного выбора барахлило, как старое радио на фоне. Услышав, как кто-то подкрался сзади, я обернулся. Это был Питер. Он с утра где-то пропадал и я никак не мог того найти. — Мне сообщили, что ты меня ищешь, дорогуша? — Спелся с местными? — выдавил я из себя легкую улыбку. — Ну, они оказались неплохими ребятами. — Надеюсь, ты не куришь вместе с ними. Питер скривился, показывая, как он относится к травке. Прекрасно, не придется откачивать. Одного телохранителя я уже лишился. После ранения Дамиан еще не скоро отойдет, а вот после нашего разговора и вскрытия всей правды, не думаю, что захочет охранять меня. Вряд ли мои отношения с Дамианом Гонсалесом когда-либо вновь станут прежними. Мы навсегда утратили дружбу. Если она вообще была, раз Дамиан оставался со мной лишь из-за приказа Мэтью… Кажется, мы все плавно подходим к точки кипения и я лишь жду, когда произойдет главный кульминационный момент. Момент, который, наверняка, полностью уничтожит меня, не оставив и пепла. — Сможешь достать номер мистера Каттерфельда? — спросил я, теребя в кармане телефон, подогнанный вчера Оливером. Одноразовый, как я и просил. — Зачем? — Нам нужно сообщить наше месторасположение. Мы не сможем оставаться у Оливера слишком долго. Как только Дамиан встанет на ноги, придется искать другое место. До этого времени я хочу покинуть страну. Чем скорее, тем лучше. — Нет-нет, ты не понял, — замотал головой Питер. Он подошел еще ближе, чтобы никто из пришедших на запах еды не подслушал наш разговор. Хотя вряд ли те смогут это сделать. С Питером я разговариваю исключительно на немецком, а с Дамианом — на испанском. Никто в этом доме не говорит на других языках, кроме английского. — Зачем звонить? Я уже связался с Мартинесами. Они в пути. К вечеру будут. Уже? Они летят сюда? Ко мне?.. — Мэтью летит сюда? — не веря, переспросил я. — Твой отец тоже, дорогуша.