Вопреки всему

Через пару дней стало известно о скором прибытии мистера Каттерфельда. Питер сообщил, что его приезд затянулся из-за планирования каких-то неотложных дел и я разумно предположил, что должно быть эти дела связаны со свержением его племянника. Первоначально планировалось, что он прилетит вместе с Альваро. Увы, что-то не срослось. Вскоре Тобиас связался со мной лично и предупредил, что приедет ближе к Рождеству. Дни календаря сменялись так быстро, что я совершенно не заметил, как подкрались праздники. Только подумать, я встретился с Рейном в начале ноября, на День рождение Эберхарда, а уже приближался конец года! Я пробыл вместе с ним практически два месяца, а все вернулось к тому, как было до нашей тогдашней ссоры. Мы оба понимали наши чувства, принимая их и более не отрицая, вот только в этот раз я самолично принял решение не возвращаться к Рейну вновь. Больше никакого прощения, никаких ссор и лжи. Мы навсегда разойдемся и если тот будет желать видеть сына, я буду отправлять Эберхарда повидаться с отцом раз в месяц. Конечно, это лишь мечты, ведь неизвестно, как все будет уже завтра. Кто знает, придем ли мы к устраивающему обе стороны финалу? Кто знает, устроит ли Тобиаса и Рейна мир? Кто знает, не умрет ли кто-то из нас на тропе этой войны?.. Как долго я пробыл с Рейном, так же долго я не видел Эберхарда. Целых два месяца без ребенка! Наедине с собой я часто размышлял, как он там, как ему живется с Тобиасом, не в чем ли он не нуждается, продолжает ли учиться, а в остальное время предо мной был Рейн — взрослое подобие Эберхарда. Когда я был Рейном, тоска за ребенком приглушалась. Рейн заменял мне Эберхарда, а Эберхард Рейна — так было и будет всегда. Адам уведомил, что Эберхарда забрал мистер Каттерфельд, но где Тобиас спрятал ребенка? Малыш все еще в Мадриде или давным-давно уехал оттуда? Мистер Каттерфельд постоянно в разъездах, не мог же он тягать ребенка за собой все это время? Со слов Альваро Эберхард нужен, чтобы иметь рычаг воздействия на Рейна. Если все так, мой сын должен ежемгновенно находиться под серьезной охраной, в особенности после случившегося в Венеции. И я должен был бы вздохнуть с облегчением, вот только… я не верю, что Тобиас в своем уме стал бы держать Эберхарда при себе, как одну из своих пешек. Мужчина прекрасно знает, столь дорого мне это дитя. Он ни за что бы не поступил так со мной. Даже забудем обо мне, с Эберхардом! Тобиас не раз намекал на то, что собирается оставить Эберхарда в роли наследника даже после свержения Рейна. Сейчас мой малыш совсем еще ребенок и вряд ли понимает происходящее между взрослыми, но стоит ему вырасти, осознать, что его использовали, ожидая свержения собственного отца… Я пытаюсь воспитать из него доброго, незлопамятного ребенка, но смотря на его гены, вряд ли у меня это получится. Все, что я могу — дожить до того времени и сгладить углы, чтобы мой ребенок не начал мстить за своего любимого отца. На поколении Эберхарда война должна окончиться. Во всей этой неразберихе я больше всего хотел встретиться именно с Тобиасом. Не с Рейном, не с нашедшимся спустя десятилетия отцом и сводным братом, а с дядей бывшего мужа — кровным врагом человека, которого я люблю. Увы, никому из них не понять, как сильно я успел привязаться к мужчине. Никто не знает, что когда нуждаюсь в совете или ободрении, я думаю о нем в первую очередь. Мистер Каттерфельд приносит в мою жизнь стабильность и спокойствие одним своим видом. Мне всегда было достаточно лишь посмотреть издали на его лучезарную озорную улыбку, чтобы понять, что все хорошо, нет нужды для волнений. Мои чувства к Рейну полностью противоположны, нежели к его дяде. С Рейном меня словно насильно окунают в подростковый гормональный бунт из-за чего здравые мысли автоматически отходят на задний план. Я начинаю мыслить сердцем, пока разум отходит на задний план. С Тобиасом же я обретаю покой. Я часто сравнивал наши с ним беседы с семейным очагом. Пока жизнь с Рейном разогревала меня до несопоставимых с жизнью температур, мистер Каттерфельд работал моим извечным охладителем, не давая сгореть. Мне было так комфортно с ним, как не было ни с кем другим! Только с мистером Каттерфельдом я находил умиротворение и мог рассказать ему все, что меня гложило, хотя обычно предпочитал хранить все в себе. Возможно я просто все время ждал такого человека, которому смогу поведать о всем наболевшем… Я никогда ничего подобного не ощущал к мистеру Мартинесу. Да, Альваро стал для меня хорошим работодателем, дал несколько дельных советов относительно отношений с Адамом, но не более. Он никогда не заменит и не обгонит Тобиаса в моих глазах. Я боготворю Тобиаса Каттерфельда, это факт, но даже если я открою глаза, уверен, не увижу в нем того же, что видит Рейн. Возможно, в прошлом у Тобиаса с отцом Рейна и были какие-то проблемы, но меня они никак не коснулись. Я любил Тобиаса, как отца, и он относился ко мне, возможно, не как к полноценному сыну, но как к подопечному — любя и с уважением. Рейну никогда не понять, как сильно я нуждался в таком человеке все эти года. Ему не понять, как мне не хватало отца после побега из дома и как Тобиас влился на это место, словно был рожден, чтобы направлять меня в тяжелые минуты… «Постараюсь успеть к ужину, дорогой. Скажи Альваро пусть не приказывает готовить много. Я скоро не буду влезать в свои рубашки!» Я тихо рассмеялся, прижимая телефон к груди. Мучавшая по утрам бессонница снова не давала мне спать. Пока остальная часть дома была занята работой, а вторая высыпалась после вчерашней гулянки в честь Дня рождения Джес, я сидел на том же широком подоконнике гостиной, который так успел мне понравиться. Одноразовый телефон Оливера не понадобился, чтобы связаться с Тобиасом. Один из людей мистера Мартинеса, смутно знакомый на лицо со времен Мадрида, принес новенький телефон с номером мистера Каттерфельда. Я даже не стал спрашивать, почему тот это сделал и как узнал о моей проблеме. Очевидно, Альваро приказал одному со своих парней. Сам бы он не подошел… Скажем так, мы пассивно избегали друг друга. Пытались не показываться на глаза, но это сложно сделать, когда вы буквально живете под одной крышей, поэтому когда все же пересекались, то делали вид, что ничего не произошло. Питер лишь тихо посмеивался в стороне, называя себя дураком и коря, как раньше не заметил нашей схожести. «Вы сделали, что я просил?» Я решил напомнить Тобиасу, если вдруг тот забыл о моей небольшой просьбе во время прошлого звонка. «Я бы никогда не забыл о том, что ты просишь, дорогой.» Не успел я представить извечную ухмылку Тобиаса, как мне пришло еще одно сообщение с номером телефона. «Он ждет твоего звонка.» «Спасибо.» Осмотревшись вокруг и не заметив ни единой души, я с облегчением вздохнул. Можно звонить. Откинул светлую крашеную челку назад, я удобно поставил телефон на колени, чтобы в камере было хорошо видно лицо и нажал на кнопку вызова. Пару долгих гудков ожидания и я увидел быстро сменяющуюся картинку со второй стороны. Сначала был виден лишь потолок, потом светлый ежик на голове, а вскоре и огромные голубые глаза. — Папа! Я не мог не расплыться в улыбке после того, как увидел своего сына спустя столько времени. — Привет, малыш! — помахал я рукой и Эберхард сделал то же. Он попросил немного подождать, пока не найдет укромное место. Я следил за тем, как картинка быстро сменяется передо мной. Множество голосов слились в одну непонятную какофонию. Когда мир, наконец, перестал вертеться и на экране снова появилась улыбка сына я спросил: — Ты что, в школе? — Ну… — тот отвел глаза, скрутив губы в трубочку. — Эберхард! — Да, но ты не переживай, пап, меня не поймают с телефоном! Господи, дитя, я даже не подумал о том, что тебе могут сделать выговор! Единственное, о чем я переживаю, так это о том, какого черта ты все еще в школе? Я подумал, что Тобиас в шутку сказал, будто Эберхард ходит в школу, будто все стало так, как и было раньше! А как же безопасность? Если меня похитили прямо на улицах Венеции, то похитить ребенка из оживленного здания школы, раз плюнуть! Лучше бы Тобиас увез его из Мадрида. Я понимаю, что главный союзник мистер Каттерфельда — мой отец, но это не значит, что Мадрид, как и вся Испания, является безопасным местом для ребенка. Наоборот, после разговора с мистером Мартинесом, я начинаю думать, что Эберхарда там буквально взяли в заложники! Мне не нравится, что он там. Мне не нравится, что мой малыш вообще находится на таком расстоянии от меня. Мне вообще мало что нравится в сложившейся ситуации. Я попытался не выдать волнения, поэтому спокойно продолжил нашу с сыном беседу. — Как тебе живется с Тобиасом? — Мистером Каттерфельдом? — спросил тот, поднеся палец ко рту. — Но я живу с твоим боссом, пап. Сердце пропустило удар. — Мистером Мартинесом?.. — Да, правда, его сейчас нет дома. Он уехал по делам. Еще лучше! Мой сын, которого не признает Альваро, живет с ним под одной крышей. Что может быть лучше?! Стоп. Проблема ведь не в том, что они живут вместе. Какого черта Эберхард у мистера Мартинеса? Разве за ним не должен приглядывать Тобиас?.. — Он хорошо к тебе относится? Ты хорошо питаешься? Он не заставляет тебя ничего делать? — Па-ап! — протянул Эберхард, закатывая глаза. В голове всплыло лицо Рейна, который делает точно так же, когда я говорю чушь. — Дядя Мартинес хороший! Мы всегда с ним вместе завтракаем и ужинаем. Он забирает меня после школы вместе с таким большим дядей-охранником, а по выходных мы ходим по магазинам или играем в настольные игры. Он — хороший, пап! Я удивлен, как вечно занятый мужчина находит время на ребенка. Хотя, теперь отпадает вопрос с безопасностью. Если Эберхард постоянно с мистером Мартинесом, то вокруг него постоянно охрана отца. Ну, как охрана, я бы сказал скорее головорезы семьи Мартинес. Хотя имею ли я право наговаривать, если с детства мой ребенок жил в окружении таких же людей? Чем семья Каттерфельдов отличается от Мартинесов? По сути, ничем. Одно лишь не могу понять: почему мистер Мартинес пытается втереться в доверие в Эберхарду? Какой прок Альваро от любви ребенка? Думал, что Эберхард сможет изменить мое мнение о нем, если я вдруг не брошусь к нему в распростертые объятья семейного воссоединения? Глупая надежда. Я не бросился и даже после слов Эберхарда не собираюсь. — Ладно. Расскажи мне, как ты там, малыш. Услышав то, чего так долго ждал, Эберхард буквально задыхаясь начал рассказывать все, что с ним произошло за время моего отсутствия. Малыш начал с момента моего похищения, когда охрана резко потащила их обратно в Мадрид. Эберхард сказал, что Лаура очень расстроилась из-за того, что мы не смогли отпраздновать ее десятилетие, пусть, как всегда, не сказала ни слова против решения взрослых. Оказалось, что Эберхард несколько дней жил у Адама, пока мистер Мартинес не вернулся в Мадрид и не забрал его к себе. Тобиаса он видел лишь дважды: когда тот приехал спустя неделю после моего похищения и сказал Эберхарду, что меня не будет какое-то время, а второй раз был неделю назад, когда мистер Каттерфельд сообщил ребенку о том, что он скоро сможет со мной встретиться. — Ты ведь был у отца, папа? — спросил тот, состроив серьезное выражения лица. У него это стало лучше получаться с годами. Детские щечки начали спадать, а скулы заостряться. В моем сыне нет совершенно ничего от суррогатной матери. Как не печально, он весь в отца. — Был, — кивнул я, понимая, что не смогу утаить это от прозорливого детского ума. — Как он? У него все хорошо? Он хорошо питается? Отец не забыл меня? — обрадовавшись, завалил меня вопросами сын. — У твоего отца все прекрасно и он уж точно не забыл тебя, малыш. Ты ведь его сын, как он забудет о таком хорошем и воспитанном ребенке? «Прекрасно» насколько можно так сказать. Рейн здоров, не испытает нужду в денежных средствах, по-прежнему властен и азартен. В целом Эберхард не заметил бы различий в поведении отца до и после. Не думаю, что вернись мы с Эберхардом сейчас к Рейну, мужчина начал бы относиться к сыну мягче. Даже если он исполнит условие не воспитывать из Эберхарда наследника Каттерфельдов, Рейн по-прежнему будет излишне строг. Родители научили его, что воспитываться ребенок должен в строгости и с четким осознанием дозволенных рамок, Рейн просто не знает, как это быть менее строгим и больше уделять внимания чувствам ребенка. С его слов для этой бреши нужен был я — тот, кто бы любил ребенка и не боялся показывать это. И черт возьми, он оказался прав! Пока мы жили в Мюнхене, Эберхард получал достаточно любви, заботы и внимания от меня, а Рейн уравновешивал это строгостью, чтобы не вырастить из Эберхарда очередное подобие тех богатеньких подростков, живущих на деньги родителей. Стоит признать, что за четыре года в Мадриде в отсутствии строгости Рейна и присутствии лишь моей любви Эберхард расслабился. Нет, он по-прежнему был старательным и воспитанным юношей, просто иногда случались… заскоки. Те же видеоигры и комиксы. Эберхард прекрасно знал, что я не одобряю, но продолжал играть втихую. За спиной Рейна он никогда бы не посмел пойти на обман. При Рейне вряд ли бы у него вообще рука потянулась к такому хобби… Даже сейчас Эберхард боялся не того, что отец может его наказать за выбор моей стороны, а возможности остаться в забытье для Рейна. Раньше малыш искренне желал любви отца и, не находя, всегда возвращался ко мне. Это устраивало пятилетку, но чем старше он становился, тем больше внимания жаждал к своей персоне. Я прекрасно понимал его потребность, ведь отчасти в этом моя вина. Когда мы жили в Мюнхене, я мог видеться с сыном лишь по утрам и вечерам, а иногда и вовсе не видится из-за загруженности. По приезде в Мадрид, пока я был занят самобичеванием и борьбой с депрессией, малыш оказался сам по себе. Конечно, его развлекал Дамиан, и за это я в долгу перед Гонсалесом, но Эберхарду не хватало его папы, а я был не в способности дать ему желаемое в том состоянии. Теперь же, как только все пришло в норму, отец Эберхарда похитил его папу и ребенок остался один. Снова. Какие мы с Рейном родители после этого?.. — Ты был все время у отца? Поэтому не звонил мне? У меня-то и телефона не было, не говоря уже о других возможностях связаться. — Да, я был с ним, но сейчас уже нет. — Вы снова поссорились? — Эберхард состроил недовольное лицо и я заметил, как задрожала камера в его руках. — Я думал, вы помирились! — Малыш, послушай, это проблемы взрослых, тебе не о чем переживать. — Но если бы вы помирились, все стало бы, как было! — Эберхард, ты хочешь, чтобы мы вернулись в Мюнхен? Ты готов навсегда бросить своих друзей в Мадриде и вернуться к отцу? — Пап, я всегда смогу переписываться с ними! — вскрикнул тот так, словно это было чертовки очевидно. Нынешняя молодежь не прекращала удивлять меня. Таким, как я, никогда не хватало простой переписки. — А как же Адам? Он ведь тебе нравился. — Но ведь мы вернемся к моему отцу. Отцу, папа. Я очень хочу! Отцу… Да, Адам был лишь хорошей заменой, но он никогда бы не стал полноценным родителем в глазах Эберхарда. Уж слишком мягок тот со своими детьми, тогда как Эберхарду нужна была строгость и четкость. Раньше я не понимал этого, но мой ребенок действительно нуждался в том, кто будет держать его в рамках. Вот только рамки Рейна всегда были излишне жестокими в моих глазах. — Послушай, сейчас сложная ситуация. Не могу обещать, что ты встретишься с отцом в ближайшее время, но я сделаю все, чтобы это случилось. Обещаю. Я приподнял мизинец и Эберхард сделал то же самое. Я подкрепил слова обещанием. Это не просто клятва, брошенная на ветер, лишь бы заткнуть ребенка. И Эберхард это знал. Рейн тоже жаждет встретить сына. Сложно не заметить тоску отца по ребенку. Я видел это по отчаянию в синих глазах, что появлялось из раза в раз, стоило упомянуть Эберхарда в разговоре. Я был глуп, считая, что Рейн видит в Эберхарде лишь наследника. Нет, в первую очередь он всегда смотрел на него, как на сына, которому предстоит многое совершить в жизни. Рейн делал все возможное, чтобы Эберхард вырос сильным и достойным молодым человек, который бы смог превозмочь все ненастья. Родители Рейна тоже понимали, что их сыну предстоит жить в опасном мире. Воспитание и рамки — не ограничение, это защита, которую ребенок должен уметь выстраивать перед собой, дабы избежать психологического давления и ранения. Мой сын слаб по моей вине. Эберхард не приспособлен к этому миру из-за того, что я отобрал его у единственного человека, что смог бы помочь ему выжить — у его отца. Теперь же мне и расплачиваться. Когда я увезу его отсюда, не придется думать о том, что его могут ранить. Он будет в безопасности, как только мы окажется за сотни километров от этой бессмысленной войны. На заднем фоне послышались детские голоса и Эберхард на мгновение развернулся, чтобы посмотреть. Прозвенел звонок. Пора на урок. — Иди. Тебе нужно учиться. — Но я хочу подольше с тобой поговорить! — возмущению сына не был предела. — Мы столько с тобой не виделись! Я так соскучился, пап! — Я скоро приеду к тебе. — Когда? — настойчиво спросил Эберхард, не веря. На его лице больше не сияла лучезарная детская улыбка, лишь недоверие. Он не верил в мои слова так же, как я сам в них не верил. — Скоро. — Ну па-ап! — Пока, малыш, — я помахал тому рукой и выдавил улыбку на прощание. Эберхард снова закатил глаза, сложил руки перед собой, но все же кивнул. Кажется, кто-то оказался недоволен. Это так напоминает мне Рейна! Особенно сейчас, когда тот стал более открыто показывать все свои чувства и эмоции. Разговор с сыном дал мне понять несколько вещей. Во-первых, Эберхард жив и здоров, что главное. Во-вторых, Тобиас настолько занят, что скинул ребенка на Альваро. Интересно, мистер Каттерфельд знает о моей связи с Мартинесами? Не в его стиле не ведать о чем-либо. А даже если он в курсе, почему передал Эберхарда мистеру Мартинесу? Не думаю, что мистер Каттерфельд, зная обо мне буквально все, не предскажет мое негативное отношение к отцу… В-третьих, тоска Эберхарда по отцу спустя четыре года разлуки не испарилась ни на йоту. Мой малыш по-прежнему мечтал вернуться к отцу и, если бы не я, не моя обида на Рейна, уже сбежал бы к нему повидаться. Я не давал Эберхарду пустых обещаний. Правда, я постараюсь сделать все, чтобы тот встретился с Рейном. Очевидно, не сейчас, а когда закончится активная фаза войны с использованием моего ребенка, как одной из пешек. Для этого мне нужен Тобиас. Нужно поговорить с ним о будущих планах, ведь я совершенно не ведаю, что он собирается сделать. В коротком телефонном звонке я успел предупредить Тобиаса лично о предателях. Керны, сын которых оказался на стороне Рейна. Вагнеры, которые переметнулись от Тобиаса, стоило лишь тем услышать запах крупной добычи. Даже Фернандесы, которые раньше никак не были связаны делами с Каттерфельдами. Предательство со всех сторон. Я даже представить не могу, что придумает Тобиас, дабы преодолеть эти невзгоды. Его единственный туз в рукаве — мой сын. Рейн не посмеет сделать ход, пока ребенок у Тобиаса… Хотя, если тот знает, что я здесь и что точно не позволю использовать Эберхарда, как наживку, то может он и рискнет предпринять что-то серьезное. Тогда счет идет на минуты… Оливер и Джес к вечеру отошли от вчерашнего гуляния и готовили новое. Рождественский ужин. Большинство жителей этого дома не имели семей. Сироты, отверженные родителями малолетние наркоманы, бандиты. Им не было с кем праздновать, поэтому хозяева дома любезно накрывали стол для всех желающих. Подготовка шла полным ходом. Никто не остался без дела, помогая Джес с готовкой или украшая дом. Клянусь, я видел, как кто-то из головорезов Мартинес помогал местным наркобарыгам тащить небольшую рождественскую елку прямо в подвал! Каждый, даже головорезы Мартинесов, с виду ничего не смыслящие в готовке, помогали на кухне. Один из них, смотря на то, как я чищу картофель, отобрал ее у меня из рук и молча продолжил делать это сам. Его лицо было отдаленно знакомым и я не удержался от вопроса, кто же он такой. Как оказалось, мы правда виделись и не раз. Этот угрюмый мужчина со шрамом на виске оказался старшим братом Дамиана. Старший Гонсалес, правая рука моего отца в их незаконных делах. Главный головорез, который учил меня, как правильно чистить картофель. Рождество становилось все чудесатее и чудесатее. Я заметил заинтересованные взгляды старшего Гонсалеса, как только он переступил порог дома, сопровождая моего отца. Кажется, тот знает правду о моем родстве с его боссом, поэтому и присматривается. Не в смысле, что оценивает мои качества, как будущего наследника. Вовсе нет. По тому, как старший Гонсалес режет картошку, мне показалось, что он представляет на ее месте мою голову. Прекрасно, кто еще знает о том, кто я на самом деле? Как быстро правда всплывет? Успею ли я с сыном уехать до того момента, как в Мадриде случится переворот власти из-за нелегитимности будущего наследника?.. У меня было достаточно времени, чтобы обдумать то, что я желаю от будущего, на что готов пойти и что готов потерять ради него. Поэтому когда мистер Каттерфельд, наконец, соизволил появиться, а ужин к тому времени все еще был в процессе готовки, я потянул мужчину в укромное место, дабы поговорить. Под таким местом я подразумевал библиотеку. Оливер смеялся, говоря, что я превратил его кабинет в проходной двор, но я видел, что ему льстило присутствие таких людей в его доме. От меня не осталось скрытым то, что он уже начал обрабатывать Альваро с Мэтью. Логично, что сотрудничество с Мартинесами взамен на предоставленную услугу мне, будет самой выгодной сделкой для Оливера Гранта. — Итак, дорогой, я слушаю. Как тебе жилось у Рейна? — спросил Тобиас, сложив руки на небольшом начинающем расти на старость животике. Я вспомнил его слова о том, что он скоро не влезет в свои рубашки. Возможно, оно и так. В последнее время тот начал быстро набирать вес. Я бы даже сказал, что ему идет. Излишняя худоба никогда его не красила. Как и его племянника. После нашей разлуки Рейн скинул добрый десяток килограмм. и эти еще более заострившиеся скулы… Клянусь, однажды я добровольно порежусь об них. — Сначала меня держали в каком-то старом подвале в Венеции, если вам интересно, где я был. Потом я заболел и Рейн решил перевести меня в Лондон, чтобы не стало хуже. Благодаря ему я сейчас не лежу в больнице под аппаратом искусственного дыхания. Улыбка мужчины не на мгновение не переменилась, но я умел заметить проскользнувший опасный огонек в его глазах. Волнуется, что меня держали взаперти столько времени? Из-за моей болезни? Возможно. — Он тебя не обижал? — В каком смысле?.. — немного удивился я вопросу. — А, нет-нет, мы с Рейном пришли к компромиссу, если можно так сказать. Компромисс в любви. Под конец мы безмолвно пришли к тому, что оба храним давние чувства и они по-прежнему столь же сильны, как и в первую встречу. Вот только одно дело любить кого-то, а совсем другое — вновь вступить в отношения. Я уже не тот беззаботный двадцатилетний Джером, который был готов пойти с едва ли знакомым человеком на край света из-за бушующей страсти. Теперь лишь ее одной недостаточно, когда на кону стоит что-то более важное — жизнь моего драгоценного ребенка. — Компромиссу? Вновь на долю секунды полуулыбка-полуухмылка мистера Каттерфельда исчезла. Так мимолетно и едва ли заметно, что если бы я не смотрел прямо тому в лицо, ни за что бы не заметил. Кажется, я знаю, в чем дело. — Не волнуйтесь, мистер Каттерфельд. Если я здесь, значит, на вашей стороне. Вы ведь прекрасно знаете, что я не брошу вас. Я в огромном долгу перед вами. Мужчина вздохнул и тихо рассмеялся. Мои слова успокоили его. Я оказался прав. Тобиас просто переживал, как бы я не спелся с Рейном за это время. — Ах, дорогой, я не переживаю об этом! — быстро замахал тот рукой, отметая мои слова. — Единственное, о чем я волнуюсь, как бы мой племянник не поселил тебе в голову лживые идеи о совместном будущем и счастливом воссоединении. Я так пытался выбить их из тебя, не хотелось бы слова проходить через твое подавленное состояние. «Он — манипулятор. Он манипулирует не только тобой, близкими, но и своим окружениями. Мой дядя умеет находить слабости и пользоваться ими по полной.» Нет-нет-нет… Почему я об этом вспомнил? Тобиас не это имел в виду. Под «выбиванием идей» он имел в виду поддержку, которую оказал мне тогда. Мистер Каттерфельд всегда говорил заумными метафорами и сравнениями. Это просто его стиль!.. Очевидно, в чем-то мистер Каттерфельд прав. Недолгое присутствие Рейна в моей жизни все же возымели эффект. Я начинал сомневаться в том, в чем раньше бы никогда не посмел. Под таким углом, Рейн — вот, кто искусный манипулятор. — Расскажи мне, кого ты там видел, дорогой? Что они тебе говорили? Тобиас откинулся на спинку мягкого дивана и кивнул мне. — Ну, я даже не знаю, с кого начать, — ответил я честно, неловко посмеиваясь. Стоило Тобиасу завести разговор и я почувствовал, как тело само по себе расслабилось. О той напряженности, как при разговоре с отцом, не было и речи. — Там был Клаус Эйзенманн. Мы немного разговаривали, но из того, что он успел сказать, я понял, что тот не желает меня видеть и с радостью отправил бы назад, если бы не Рейн. Дитер и Питер стали левой рукой Рейна вместо Викинга, вы знали? Хотя я не знаю, как теперь, раз Питер оказался на нашей стороне… Еще там был Отто. Отто Керн. — И что тебе сказал этот наркоша? — с неподдельным отвращением произнес Тобиас, скривившись. — Ничего особенного. То, что раскаивается. То, что готов сделать, что-угодно лишь бы я простил его. Отто осознал вину за то, что разрушил мою жизнь с Рейном и всячески пытался загладить ее. — Ты простил его? Это шлюху? — Тобиас удивленно приподнял бровь, явно не ожидая такого поворота событий. — Да, и здесь что-то странное, мистер Каттерфельд. Я не могу понять. Я верю в то, что сказал Отто о наркотиках, которые он подсыпал Рейну… — И ты думаешь, это сделал я? — Тобиас поднял подборок вверх, подперев рукой, и посмотрел на меня прищурено. — Приказал какому-то мальчишке переспать с Рейнхольдом? Взамен на что? На деньги за очередную дозу? «Мой отец приказал мне сделать это… Понимаете, у меня… у меня зависимость. Была, сейчас нет. От наркотиков… Отец забрал все деньги и я не мог купить дозу, пришлось согласиться помочь ему, чтобы он вернул мне карточку и я смог купить…» «С тобой игрались, малыш. Мой дядя умеет искусно промывать мозги. Ты думаешь, кто заставил Отто лечь под меня? Думаешь так просто заставить человека, пускай даже наркомана, переспать с другим? Думаешь, так просто заставить Отто думать, что он любит меня, хотя это не было правдой?» Да нет, это какой-то чушь. Тобиас прав и речи Рейна в действительности повлияли на угол моего суждения! — Вы правы, это глупо, — согласился я, мотнув головой, чтобы отогнать эти заведомо иррациональные мысли. Я спятил размышлять о таком всерьез?.. — Но если Отто прав насчет зачинщика, вдруг кто-то третий, иной враг, о котором мы не знаем, приказал Бену Керну подговорить сына лечь под Рейна? Мистер Каттерфельд я уверен в невиновности Отто… Я долго размышлял об этом, но не пришел к единому выводу. Детали никак не сходились. Зачем-то кому-то еще разлучать меня с Рейном, ведь главной целью измены было именно наше конечное расставание, не та ли? Я теряюсь в догадках, ведь единственная теория, которая идеально складывается в одно целое, это теория Рейна. Будто Тобиас подговорил Бена Керна, чтобы тот подложил Отто. Сам Бен Керн посадил Отто на короткий поводок с помощью денег, пригрозив блокировок карточкой в случае, если тот не ляжет под Рейна. А после я увидел измену собственными глазами и прибежал прямо в ловушку мистера Каттерфельда, который изначально хотел мои акции… Это вариант истории Рейна и после того, что произошло между нами в квартире, после нашего непомерно стремительного сближения, я был склонен верить в нее, если бы… если бы главным виновником не был Тобиас. Я боюсь того, что это может оказаться правдой больше всего на свете. Человек, который дал тебе шанс на новую жизнью, был тем же человеком, что разрушил прошлую, от которой пришлось убегать. Справедливо ли такая судьба? Нет. Слишком жестоко для меня, столь ненавистному судьбе. — Третий? Джером, не забивай себе голову. Не думай об этом, — снова отмахнулся Тобиас, запрокинул ногу на ногу. Он выглядел расслабленным и я, как и раньше, хотел тоже ощутить легкость лишь от успокаивающих слов мистера Каттерфельда. Увы, в этот раз я не мог. Что-то, поселившееся глубоко внутри, не давало мне отпустить волнения. — Отто лжет. Он всегда был таким. С виду невинный и добренький, но в душе лживый и алчный. Даже эти его отношения с Эйзенманном, очевидно, построены на выгоде. Он не способен любить. Наркоманы, как таковые, стремятся лишь к одном — дозе, и ради нее с легкостью пойдут на ложь и обман. Хах, ему даже рехаб не помог! Откуда мистер Каттерфельд знает об отношениях Отто и Клауса? Отто однажды упомянул, что я первый, кто помимо Рейна и самой парочки, знает об этом. Откуда Тобиас знает о рехабе?.. — Откуда вы так много знаете об Отто? — Конечно же, благодаря его отцу. Мы с Беном… — внезапно мужчина заткнулся. Впервые за столько лет нашего знакомства он остановился. — Когда-то давно, очень-очень давно, дорогой, мы дружили. Конечно, я знаю о его семье немного больше, чем обычные смертные, как и о его непутевом сыне. Я сглотнул. Дыхание сперло. Сердце остановилось. — Мистер Каттерфельд, пожалуйста, ответьте: это вы с помощью старшего Керна подсунули Отто под Рейна? — спросил я на одном дыхании, не в силах поверить, что действительно поддался на речи Рейна и спросил эту чушь. — Это ведь не вы, правда?.. Все внутри сжалось от ожидания ответа, который не последовал сразу. Не последовал и через минуту, когда меня буквально начало разрывать от волнения. Поверхности ладоней покрылись липким потом, а по телу пробежался неприятный озноб. То ли предчувствие, то ли последствие взгляда, которым меня прожигал Тобиас. Никогда не видел мужчину таким настороженным и… нет, это не была враждебность. Это не могла быть она! — Дорогой, у нас проблемы с доверием? — спросил тот осторожно, подперев голову рукой. Я услышал в его голосе разочарование, что пробрало меня до самых костей. Мужчина сидел максимально расслабленно, закинув ногу на ногу. Ничего в его позе не выражало ни капли сомнения или слабости. Он был хозяином положения, тогда как я впервые в его присутствии почувствовал себя не в безопасности. Словно сработал инстинкт самосохранения, вопя о том, что нужно бежать, но разум отчаянно боролся с этим, ведь он оставался единственным, кто понимал, что это не может быть правдой. — Нет… Я просто… Не важно. Все хорошо. Простите. Куда пропала вся моя сила? Почему я с легкостью мог выстоять перед Альваро Мартинесом, главным испанским наркобароном, но перед Тобиасом Каттерфельдом трусился словно новорожденный агнец? Что было такого в этом человеке, раз я отступал, даже не попытавшись вступить в бой? Почему я склонял голову? Нет, почему я желал склонить ее?.. Мистер Каттерфельд кивнул, удовлетворившись моим ответом. В ответ я с трудом смог выдавить неловкую улыбку. В голове, словно заевшая старая пленка, продолжали крутиться слова Рейна: «Он — манипулятор». «Он — манипулятор». «Он — манипулятор». «Он — манипулятор». — Как Эберхард? Уже говорил с ним? — спросил тот без прежней толики разочарования. Мужчина сменил тему и я вздохнул, почувствовав, как напряжение отступает… Это все Рейн! Он виноват в том, что я сейчас так себя чувствую. Поселил во мне семя недоверия! Заставил сомневаться во всем и даже собственной адекватности! — Говорил. Вы оставили его в Мадриде? С мистером Мартинесом? — Почему нет? — Морщины на лбе мужчины взлетели вверх, напуская на его лицо удивление. — Ребенку полезно общаться с дедушкой, не так ли, дорогой? — Мистер Мартинес не дедушка моему сыну, — пожалуй, излишне резко ответил я, что не осталось скрытым от Тобиаса. — Это с какой стороны посмотреть. — Ни с какой, — вздохнул я, устало потерев переносицу. Пришло время поговорить о том, зачем я привел Тобиаса сюда, и закончить этот разговор, пока моя внезапно возникшая паранойя не съела меня окончательно. — Послушайте, мистер Каттерфельд, я хотел об этом с вами поговорить. Я хочу уехать. В этот раз навсегда и подальше от Мадрида. Я смогу организовать все сам. От вас лишь требуется сделать все так, чтобы мой отец никогда не узнал, где я. Это моя единственная и последняя просьба. Тобиас всегда исполнял мои просьбы, никогда не отказываясь, поэтому и в этот раз я был уверен, что тот ответит согласием. Вот только затянувшееся молчание послужило мне внятным ответом. — Я не в силах исполнить это. В этот раз не получится, дорогой. Мужчина пожал плеча, мол никак нет. — Почему?! — Мне нужно держать Эберхарда при себе, пока я решаю дела с племянником. Что-то не так. Тобиас сегодня какой-то не такой. Он делает и говорит точно противоположные вещи, которые я от него ожидаю. Он изменился?.. Нет, изменился здесь только я. Я стал по-другому ощущать и воспринимать слова Тобиаса. Это одновременно пугало и шокировало. Я более не слышал в них игривости и любезности. Я начал находить в них то, что говорил Рейн — угрозу. Раньше я бы воспринял все так: «Тобиас знает лучше. Он старше и мудрее. Если он решил подобным образом, значит так лучше для меня». Однако сейчас я чувствовал лишь то, как внутри упорно прорастало семя, посаженное Рейном. Все тело сжалось, словно в ожидании рывка хищника. «Как ты можешь после всего, что рассказал тебе я верить моему дяде?! Это он подложил Отто мне. Именно мой дядя — корень зла. Он разрушил наш мир, малыш.» «Он — манипулятор…» Я до боли сжал кулаки, в попытке отогнать отчаянное лицо Рейна, пытавшегося доказать мне злую участь своего дяди в нашей жизни. Попытавшись вспомнить хоть один добрый образ Тобиаса, я ужаснулся не в силах представить его, хотя такое точно было когда-то! Почему я не могу вспомнить лица, когда он успокаивал меня после расставания с Рейном? Почему не могу найти в памяти его улыбку, когда он дарил мне подарки или поддерживал во время болезни?! — Что вы собираетесь делать? — собравшись, наконец, спросил я. Руки по-прежнему сжимались в кулаки, пронзая собственными ногтями плоть на ладонях. — У вас есть какой-то план? Тобиас расслаблено сидел на диване, немного откинув голову в сторону, рассматривая стеллажи с книгами. — Естественно, есть. Альваро говорил мне о том, чтобы сделать это с самого начала, но я, дурак, не решался, и смотри во что все превратилось? — рассмеялся мужчина, держась за живот. Тот снова пребывал в обманчиво хорошем настроении, тогда как меня обкатывал холодный пот всего от одной мысли, ведь Мартинес однажды говорил и мне, что нужно было сделать с Рейном, дабы покончить с этой войной. «Я еще тогда говорил Тобиасу, что нужно покончить с его племянником, дабы не навлекать на себя беду в будущем. Но он как уперся, мол все же это его племянник, внук его любимой мамочки, бла-бла-бла. Зря он так, если есть враг, нужно искоренить его под корень, а не просто подрезать крылышки.» — Вы хотите убить Рейна? — тихо выдавил из себя я, надеясь, что ошибся. Тобиас ни за что не поступил бы подобным образом! Рейн — его семья!.. — Завтра вечером мой драгоценный племянник будет присутствовать на встрече в одном из загородных домов Лондона. Соберутся все предатели: Фернандесы, Керны, Вагнеры. Мы положим конец. Одним выстрелом — всех зайцев. Близится конец, дорогой. В мгновение осознания тело оцепенело. То, как хладнокровно говорил мужчина о смерти этих людей, заставляло меня многое переосмыслить. Пускай даже остальных, чужих пускать под нож, но не собственного племянника! Это ведь Рейн! Рейн! Он ведь… ведь… Рейн умрет?.. — Зачем тогда вам Эберхард, если собираетесь закончить все завтра? — Если ничего не удастся, у меня все еще останется козырь. Ребенок — хороший рычаг воздействия на любого любящего отца. Мужчина рассмеялся, видя перед глазами скорую победу, пока во мне мучительно умирала каждая частичка веры. «Вы говорите, что Тобиас Каттерфельд хороший человек, так что же хорошего он сделал для этих людей? Что он сделал для обычных людей, без власти и денег, которых можно было бы использовать?.. Вот видите? Ничего. Вас тоже использовали, Джером. Вы ничем не отличаетесь от всех тех, кого бросили и оставили ни с чем.» Меня использовали?.. Как найти в себе силы признаться в собственном заблуждении и ответить уверенное «да»? Как можно это произнести, если человеком, который был вам столь дорог разрушил твою, возможно, и не самую счастливую, но спокойную жизнь с любимым? Как такое вообще можно признать, не разрушив себя изнутри?! Однако… правда была неподдельно жестокой. И Рейн меня об этом предупреждал. Человек, сидящий в метре от меня, воспользовался мною самым мерзким способом — сыграл партию на моих чувствах… Господи, это все Тобиас Каттерфельд! Это всегда был он! Человек, который знал, что я нуждаюсь в отце и который прекрасно сыграл роль. Человек, который больше всех желал отобрать все у своего брата и племянника и у которого это получилось с моей косвенной помощью. Человек, который держал меня при себе не из-за привязанности, не из-за того, что считал названым сыном, а потому что показывал Рейну, что любовь всей его жизни и ребенок в заложниках. Он показывал чертово превосходство! Мадрид стал моей клеткой, тогда как я наивно предполагал, что он был чистым листом. Это не было свободой. Если бы мистер Каттерфельд желал ее мне, не привез бы в Мадрид, где каждая дворовая собака докладывала о моих с сыном передвижениях. Если бы это была настоящая свобода, Тобиас бы сделал так, что я никогда не встретился ни с ним, ни с Рейном и уже тем более ни с Мартинесом. А так… Мужчина клялся, что я обрету свободу, а я обрел лишь золотую клетку. В этом они с Рейном так похожи! Тобиас Каттерфельд был опытным игроком, но скорое приближение победы ослепило его и тот, забывшись, немного приспустил маску, показав истинное лицо. А возможно ему не за чем скрывать правду и дальше. Как он и сказал, все близится к концу. Фатальному и необратимому. «Я лишь надеюсь, что правда от осознания не причинит тебе непоправимой боли.» Рейн… Мой любимый Рейн. Ты оказался прав в каждом своем слове. Ты не врал мне и искренне признался во всем еще в первую встречу в Венеции. Ты не бросил идею вернуть меня, несмотря на предательство. Ты возвратил меня к себе и всеми способами пытался добиться расположения вновь. Ты любил и не прекращаешь любить меня, несмотря на боль, что я тебя причинил. Ты всегда был рядом и умолял меня остаться, но я… Рейн, прости, что я был слишком доверчив, глуп и наивен. Мне нужно было понять еще тогда, когда узнал об истинном мире, в котором ты живешь, что такие качества губительны. Я виноват в том, что повелся на неискренние речи Тобиаса. Я виноват, что твоя компания, в которую ты вложил столько пота и крови, была предательски у тебя отобрана. Я виноват, что разлучил тебя с сыном, которого ты так любил. Я виноват в том, что мы потеряли эти четыре года. Лишь я один виноват в том, что тебе пришлось пройти… — Что-то не так? — спросил мистер Каттерфельд, заметив мое отсутствующее состояние. — Все хорошо. Пойду помогу с ужином, если я больше вам не нужен. — Нет-нет, иди, — махнул тот рукой и я устремился к двери, как вдруг на выходе услышал останавливающий возглас. Сердце упало в пятки. — Слышал, Альваро попросил хозяйку приготовить крем-суп из крабов. Сомневаюсь, что она сможет его приготовить, но на всякий случай присмотри, чтобы Альваро не попросил налить туда больше вина, чем нужно. Убедительного кивка было достаточно, чтобы, наконец, уйти. Как только оказался за пределами комнаты, я смог дышать. Осознание заставляло меня вдыхать спасительный воздух через раз, затрудняя доступ кислорода к мозгу для размышления над дальнейшими действиями. Одно я знал точно: здесь нельзя оставаться. Я сделал неправильный выбор. Изначально оказался не на той стороне. Рейн любезно предлагал мне вернуться к нему, одуматься, но я был слеп. Слеп, потому что любил Тобиаса. Любил ту его оболочку, которую он показывал лишь мне — добрую и бесконечно ласковую. Это моя болезнь: когда чувствую любовь, я слепну вне зависимости, от кого она подарена. Рейн попал в точку, называя меня котенком. Я тянусь к любви и все равно, причиняет она мне боль или нет, настоящая она или напускная… Спустившись на первый этаж, я сообщил Питеру, что отойду на задний двор, чтобы позвонить Эберхарду, ведь здесь слишком шумно. Он, ничего не заподозрив, посоветовал мне показать тому наш праздничный стол по видео-звонку, чтобы малой позавидовал. Укол совести за то, что ребенок сейчас праздновал Рождество в гордом одиночестве, тут же настиг меня. Я вновь выдавил подобие улыбки и помчался к выходу. К вечеру начался мелкий снег, поэтому никого из жителей дома здесь не было. Даже курильщики нашли место, дабы затянуться подальше от снега. Я поблагодарил всех богов за возможность, которую они мне предоставили, и рванул в первый же знакомый переулок. Район, который я знал от и до. Интересно, Тобиас представлял, что я могу сбежать от него? Думал ли он, что я когда-то осознаю его ложь? Наверное, нет, поэтому и чувствовал себя столь уверенным со мной сегодня. Ко мне впервые не была приставлена охрана. Он спустил меня с поводка, не ожидая подвоха. Увы, сегодня Тобиас Каттерфельд, пожалуй, впервые в жизни просчитался. Он недооценил глубину моих чувств к Рейну, наивно предположив, что четырех лет достаточно, дабы я смог позабыть. В довесок настойчиво пытался свести меня с Адамом, чтобы окончательно убить мою любовь. Какой гениальный план, Тобиас! Вы в корне уничтожили мою жизнь, заставили меня считать вас самым близким человеком и манипулировали, как безвольной куклой. Вы посчитали, что завтра все закончится и больше не будет смысла держать передо мной маску, но именно это поможет мне разрушить все ваши планы. Я спасу тебя, Рейн. Как десятки раз до этого ты спасал меня, в этот раз я позабочусь о тебе. Легкий снег превратился в метель, коей никогда прежде не видели улицы старого города. Я бежал, задыхаясь снегом, в одной кофте. Я не думал о холоде или последствиях обморожения в несвойственную Лондону минусовую температуру. Единственное, чем были заняты мои мысли — Рейнхольд Каттерфельд. Нашу любовь всегда была совокупностью льда и огня, страсти и отчаяния, любви и ненависти. Даже сейчас, пока мое тело находилось в холоде, сердце горело доколе невиданным пламенем. Я не мог потушить пожар, да и не хотел. Я нуждался в этом тепле больше, чем когда-либо, ведь… ведь если я не смогу найти, если не смогу отыскать Рейна к завтрашнему вечеру больше никогда его не увижу. Это стало еще одним просчетом мистера Каттерфельда. Я никогда не позволил бы Рейну умереть. Даже когда моя ненависть к нему пребывала на пике, я не смог выстрелить, когда пистолет оказался у меня в руках. Что говорить о сейчас, когда я вновь чувствовал непреодолимое желание быть с этим человеком? Все остальное меркло с желанием находиться рядом, защитить, пускай даже ценой собственной жизни. Кем бы я был без него? Я мог годами жить на расстоянии, не говоря друг другу ни слова, но мне было достаточно, что где-то там он жив. Потерять его? Никогда. Я должен исполнить обещание данное сыну. Эберхард увидится с отцом. Если сейчас я не смогу спасти Рейна, то кем буду? Тем, кто врет собственному ребенку? Нет уж, я сделаю все, чтобы не стать лжецом. Ни за что не желаю уподобиться Тобиасу Каттерфельду! Вокруг ни души из-за непогоды и лишь пестрящие яркими огоньками гирлянд витрины провожали меня на пути к знакомой квартире. Место, которое я панически боялся по приезду в Лондон, стало тем, где я желал оказаться больше всего. Иронично, не так ли?.. С несколькими недолгими остановками за полчаса я добрался к нужному зданию. Снег немного поутих и вокруг начали появляться люди. К этому времени Питер должен был позвать меня на ужин и обнаружить мою пропажу. Интересно, он поймет, что я ушел по собственной воле или решит, что меня снова похитили? Бедный, он совершенно не знает, что тем, кто разрушил мою жизнь был Тобиас Каттерфельд. Питер совершенно ничего не смыслит в ситуации и я завидую его незнанию. Хотелось бы и мне никогда не узнавать. Предательство родного человека пожирает изнутри с каждым мгновением принятия… Заметив издали двух знакомых телохранителей у входа в здание, одним из которых был никто иной, как Дитер, я на мгновение остановился. Один из мужчин курил, а Дитер, который не переносил запах сигаретного дыма, стоял в стороне. Оба о чем-то неспешно переговаривались, хотя, как всегда, больше говорил второй человек, нежели молчун Дитер. Решив воспользоваться их отвлеченностью, я, как можно ближе, подошел ко входу в здание и резко рванул вперед. — Джером?.. — услышал я неверящий возглас Дитера, однако ни на секунду не остановился. Я хотел как можно быстрее оказаться рядом с Рейном. Я чертовски нуждался в том, чтобы увидеть мужчину. Чтобы рассказать о том, что его планируют убить. Чтобы поведать о том, что чувствую на самом деле. Чтобы заверить, что я на его стороне. Меня никто не мог остановиться на пути к цели. Даже два огромных громилы с армейской выдержкой. Уставшее после бега тело сопротивлялось против подъема по ступенькам, но я превозмог собственную усталость и заставил тело двигаться вперед. Первый этаж, второй, третий… Наконец, я выбежал на финишную прямую, прямиком к концу пути, однако там стояло последнее испытание. Цербер, охраняющий врата. Цепной пес Рейна. Клаус Эйзенманн собственной персоной. Не успел он сказать что-то, как обычно, язвительное, я отпихнул мужчину и попытался открыть дверь, но та была запертой. Я принялся стучать. Очень громко стучать. А после и вовсе бить рукой об поверхность двери. — Рейн! — я пытался докричаться, но тишина была мне ответом. — Рейн! Рейн!.. — Эй, кошак, ты творишь? Где ты был? — Эйзенманн потянул меня за шиворот назад, отводя от дверей. В голове пролетела шальная мысль: а что если я не успел? Что если Рейна здесь нет, а я не смогу найти его? Не успею предупредить и тот… Я резко развернулся и схватил Эйзенманна за воротник, прижав к стене. Клаус не успел среагировать и на мгновение растерялся, позволив мне это. — Где он, Эйзенманн?! — Тебе лучше отпустить меня иначе… — опасно прошипел Клаус. — Я предельно ясно у тебя спросил, Клаус: где Рейн? Где он, черт возьми?! Не успел Эйзенманн возразить, как замок щелкнул и дверь отворилась. — Что здесь происходит? — спросил хозяин квартиры сиплым ото сна голосом, открывая двери. Из проема показалась темно-русая макушка, а вскоре я увидел синие сонные глаза. Глаза, которые выражали удивление, неверие и к концу надежду. Я бросился к тому в объятья, прекрасно зная, что не буду отвергнут. Даже если когда-то у меня и промелькивала мысль о том, что я больше не имею права после стольких отказов возвращаться к Рейну, что он попросту не примет меня, это все оказалось пустыми опасениями. Меня приняли. Меня заключили в столь же сильных объятьях, прижав к телу, что есть мочи. Меня заставили чувствовать себя желанным. Меня любили. Дитер и еще один мужчина-телохранитель, которые бежали за мной, наконец, нагнали меня. Они стояли с точно такими же ничего непонимающими происходящее лицами, как и Эйзенманн. Однако мне было плевать, что они подумают и скажут. Я был там, где всегда желал, и с тем, к кому всю жизнь стремился. — Ты вернулся? — Вернулся. Никому из нас не нужно было заканчивать фразу вслух. Мы оба знали, что ее концовкой было «навсегда». Вернулся навсегда. Вопреки всему.