Вопреки всему

Яркий отблеск выпавшего за ночь снега слепил сквозь закрытые глаза. Погода после Рождества напоминала зимнюю сказку. Впервые за столько лет выпало подобное количество снега. Однако я проснулся далеко не от чрезмерной освещенности. Кто-то настойчиво звал меня. Звал и целовал. Я чувствовал, как чей-то язык медленно прокладывает влажную дорожку от моего уха прямо к ключице. Тянущее чувство зарождалось из самых низов, заставляя окончательно вынырнуть из сна в реальность. Открыв один глаз, я сморщился, пытаясь рассмотреть происходящее. Получилось не с первого раза. Рейн вздымился надо мной, исследуя мое тело, словно никогда не видел прежде. Утреннюю игривость в его глазах можно было рассмотреть невооруженным взглядом. — Доброе утро, — казалось, промурчал тот, утыкаясь носом чуть ниже моей ключицы в россыпь родинок. — Не могу не согласиться. Действительно доброе, — простонал я последнее предложение, хватаясь за простынь от нахлынувшего волной удовольствия. Мой халат оказался давным-давно раскрыт, а Рейн во всю хозяйничал с моим только начавшим вставать членом. Пока одна его рука пыталась оживить столь же сонный, как и я, орган, вторая пыталась нащупать что-то на тумбочке. Я удивился, увидев, что это смазка. — Только не говори, что отправил кого-то за ней. Я прекрасно знал ответ на этот вопрос, но решил все же озвучить, дабы подчеркнуть стыдливость ситуации. Вы бы никогда не заметили Рейнхольда Каттерфельда за покупкой смазки и презервативов. Куда больше, вы бы никогда не увидели его в аптеке, обычном круглосуточном магазине или супермаркете. Если он в чем-то нуждался, телохранители исполняли все просьбы. Покупка чертовой смазки с моей любимой яблочной отдушкой тоже входила в спектр прошений. — Не первый раз, котенок, — ухмыльнулся Рейн, подтверждая мои слова. Пару фрикций рукой Рейна и мой член стоял, как у подростка. Пока Рейн боролся со срыванием пластиковой обертки с новой пачки смазки, я решил немного пошалить. Настроение было подходящее, а главное, все можно будет списать на сонливость. Немного сползя вниз, я потянул за узел на халате мужчины. Рука скользнула под халат и прикоснулась к мужчине в самом чувствительном месте. — Какой ты через-чур активный, — отметил я, намекая на второй заход после ночи. Раньше, в Мюнхене, когда мы жили жизнью среднестатистической супружеской пары, секс у нас был лишь по выходным, что объяснялось далеко не возрастом Рейна, а его загруженностью. К счастью, там у моего мужа все было прекрасно, и даже сейчас, спустя четыре года, его интерес ко мне в этом плане никуда не исчез, пускай возраст мужчины стремился к пятидесятнику. Рейн был тверд настолько, что даже я мог позавидовать. Мужчина, наконец, справившись с оберткой, выдавил немного смазки на руку и запустил ее вниз. — А ты попробуй четыре года побыть монахом при живом-то муже, тогда и посмотрим. Рейн вогнал сразу два пальцы от чего я заерзал на простыне еще сильнее. Пальцы сжали подушку сильнее, пытаясь привыкнуть. После вчерашнего было немного больновато. Все же гель для душа не лучшее средство, но тогда бы у нас точно не хватило терпения послать кого-то за смазкой. Интересно, как бы отреагировал Эйзенманн, если бы босс послал того за презервативами? О, пожалуйста, я хочу увидеть это лицо когда-то! — Вообще ни с кем?.. Я имею в виду, мы ведь расстались на время. Я был… с другим мужчиной и ты об этом знал. Неужели ни разу не задумывался о ком-то? Хотя бы просто секс… Я решился переспать с Адамом, дабы избавиться от чувства неверности Рейну. Да, это было глупо, но, как говорится, клин клином вышибают. Рейн знал, что я состою в отношениях с другим мужчиной в Мадриде. Хотя бы из мести, он тоже мог бы с кем-то… Я бы понял и простил так же, как он простил мне измену с Адамом. Фактически мы не были вместе эти четыре года, но теперь, зная всю правду, я понимал, что то, чем я занимался с Адамом, имеет лишь одно описание — измена. Рейн имел полное право удовлетворять нужды… Конечно, было бы больно от осознания этого, но чем я лучше? Использовал Адама, чтобы удовлетворить свое эгоистичное чувство мести. Ужасно. Готовность услышать от Рейна твердое «да» на последний вопрос была максимальной. Зная злопамятность мужчины, почему-то я был уверен, что он хотя бы изредка спал с кем-то. Я не мог представить Рейна, самоудовлетворяющим себя. Эта картина слишком разнилась с его образом. Рейнхольду Каттерфельду не нужно заниматься такими вещами, когда вокруг крутится столько парней, жаждущих его внимания. Уверен, появляется все больше желающих отхватить любовника, который уже лет через десять-пятнадцать может сыграть в могилу. Если повезет. Вот только видя состояние Рейна в его сорок восемь, не вижу причин беспокоится о его здоровье еще лет эдак двадцать точно. — У меня было достаточно шлюх в жизни, чтобы понять: с ними лучше не связываться. А сладкие мальчики, начавшие липнуть, как псы, учуяв мою свободу, меня не интересуют, — максимально серьезно произнес Рейн, не собираясь врать. Вдруг на его лице заиграла азартная ухмылка и тот заявил: — Хотя был один официант из второсортной забегаловки. Он готовил отвратительное кофе. Так хотелось его прижать там на кухне и… — Научить готовить… вкусный кофе? — я вздохнул посреди предложения, закусив губу. Рейн развел два пальца внутри, прекрасно зная, что я таю, когда он так делает. Резко расширяющиеся движения заставляли меня ерзать по кровати, как рыба выброшенная на берег. — Да, малыш, этот его отвратительный кофе… Рейн вынул пальцы и взяв за бедра, потащил меня вниз, зафиксировав ближе к себе. Он вошел на всю длину, полностью ложась на меня сверху. — Был поистине омерзителен, — закончил фразу мужчина, от чего я почувствовал, как тугой узел внутри начал пульсировать. Разговор о кофе возбудил меня еще сильнее. Тем официантом был я, но не моя вина, что кофе было ужасным. То ли дело в воде, то ли в дешевом сорте кофейных зерен, кто знает. Да и вообще Рейн пробовал его лишь однажды! Однако когда мужчина произносил своими сухими после сна губами словосочетание «омерзительное кофе» по телу разносился табун мурашек. Я был готов позорно кончить после нескольких движений, что и сделал. Сперма измазала мне весь живот. Некоторые капли попали на грудь. Я посмотрел на Рейна и увидел его победную ухмылку. Сгорая от стыда, я прикрыл лицо подушкой. — Я ведь говорил, что тот испанец никогда не доставит такое же удовольствие, как и я, — прошептал низкий голос над ухом и мягко отобрал подушку разделяющую нас. Рейн положил руку мне на грудь и прикоснулся к сперме. Прекратив двигаться во мне, давая небольшую передышку, тот принялся размазывать телесную жидкость по моей груди, задевая соски. Когда Рейн оттягивал их, мои ногти вцеплялись ему в спину, оставляя долгие неглубокие следы. Рейн все еще находился целиком во мне, совершенно не двигая тазом, но я успел почувствовать, как возбудился вновь, лишь от мысли о его нахождении во мне. Я не понимал, что творится с моим телом. Я никогда раньше не приходил к разрядке столь быстро, к тому же без использования рук. Стыдно. Чертовски стыдно! — Больше тебя никто не увидит таким, Джером. Забудь о том, чтобы еще кому-нибудь показывать такое выражения лица, — утробно прорычал Рейн, отводя мои руки от лица. — Я и не собирался. Он начал двигаться столь быстро и неожиданно, что из моих уст слетел слишком уж громкий стон. Боли или удовольствия — я не мог понять. После вчерашнего внутри немного опухло и я чувствовал жжение от каждого излишне сильного толчка. Однако боль заглушалась другой, более приятной и правильной. Рейн терзал мои губы поцелуями, которые больше походили на укусы какого-то зверя. — Больше не убегай, малыш. — Не убегу. Рейн мял мое тело так, как желал. В какой-то момент я словил себя на том, что и сам пытаюсь насадиться поглубже. Бесстыдно подмахиваю задом, хотя это было чертовски сложно, находясь под мужчиной. Казалось, Рейн прочел мои мысли. В следующее мгновение он вышел из меня и перевернул. Я не успел отдышаться, как почувствовал, что мужчина снова вошел. Загнал на полную так, что в глазах темнело то ли от удовольствия, то ли от утомления. Мои бедра были схвачены в плен его руками. Я не владел моментом, не мог даже прикоснуться к себе, чтобы окончить сладострастную муку. Рейн пресекал каждое поползновение моих рук вниз прямо, как вчера. Я чувствовал себя безвольным телом, созданным лишь для того, чтобы получаться нуждаемое тепло от мужчины. С одной стороны это было чертовски неправильно и даже пугающе, но я чувствовал себя превосходно. Вопреки здравому смыслу, я получал то, чего мне так не хватало все эти годы. Вопреки всему это мог дать только Рейн. Мужчина что-то шептал мне на ухо, но я был настолько погружен в зыбкий океан из собственных ощущений, что совершенно не слышал его. Мне казалось, что я оказался в какой-то другом месте, изолированным от всего. Теплом и желанном месте, где тебя любят и ты желанен. Где ты желаешь быть один на один с собой, хотя прекрасно знаешь, что лишь один единственный человек может тебя в него привести. Вознесение на небеса или греховное падение — я не знал, но был готов побывать везде, лишь бы мужчина по-прежнему был рядом и дарил это ощущение сказочной невесомости. Чего я желал раньше? Свободу? Она меркнет с тем, что я чувствовал сейчас. В Мадриде я постоянно ощущал себя на грани. Эмоционально вымотанным, я искал поддержку хоть в ком-то. Мистер Мартинес, Адам, Дамиан тот же Тобиас. Я закрывал глаза на причины их излишне близкого отношения, лишь бы получить побольше внимания с их стороны. Желал ощущать себя нужным кому-то, полезным. Эгоистично использовал каждого, глубоко наплевав на их планы на меня. А все почему? Потому что этого я лишился, уйдя от Рейна. То, чего мне так не хватало. Охватывающая тело и разум любовь, но в то же время иррациональное чувство власти. Проблема была не в Рейне. Проблема была во мне. Я считал неправильным всецело отдаваться в руки человеку, а Тобиас лишь уверил меня в этом. Он заверил, что жизнь с Рейном была ничем иным, как пленом, тогда как Рейн делал все для того, чтобы меня защитить. Мужчина понимал, что одна неосторожность, упущение, и его враги, в том числе и дядя, накинутся на меня. Рейну нужно было держать все под контролем и не удивительно, что за столько лет контроль стал его основной чертой. Рейнхольд Каттерфельд помешан на контроле и власти. Я знал это, когда вступил с ним в связь и мне безумно нравилось это, но Тобиас… этот человек поселил во мне паразита, который все время шептал на ушко о том, какой Рейн плохой. Непроизвольно я начал видеть в Рейне монстра. Начал бояться его. Поэтому Рейн так удивился, увидев животный страх в моих глазах при обычном прикосновении. Рейн даже представить не мог, что за несколько лет его дядя взрастит во мне не просто неприязнь, а настоящую ненависть. Тобиас постарался на славу в своем плане по переманиванию меня на свою сторону… но из его просчета ускользнула одна важная переменная — мои чувства к Рейну. Мистер Каттерфельд думал, что достаточно мне возненавидеть его племянника, как я тут же окончательно окажусь на его стороне. Но Рейн оказался прав: от любви до ненависти один шаг. И вот мы здесь. Я, который еще месяц назад искренне ненавидел Рейна, сейчас с удовольствием отдавался ему, ненавидя совершенно не человека, покрывающего мое тело поцелуями. На этот раз моя ненависть основана не на любви, а на желании отомстить. Ранее я думал, что месть — низкое чувство, ты лишь очерняешь себя, испытывая его, когда можно и нужно прощать. Однако я ошибался и более так не считаю. Жизнь дала мне ценный урок: правила, по которым я жил ранее меня же и погубили. Я был слишком доверчив, слишком раним и слишком зависим от посторонних людей. Больше я не собирался быть тем беззащитным Джеромом. У меня осталась прежняя цель — защитить Эберхарда, но появилась и новая — отомстить за все, что я потерял. За все, что потеряли мы. Я опомнился не сразу. Мы находились в ванной. Голова удобно устроилась на твердой груди мужчины. Я удобно умостился между ногами Рейна, пока тот прижав мое тело к себе, лениво кружа пену между нами. Мне казалось, что я нахожусь во сне. Слишком нереальном, чтобы быть правдой. — Что произошло в Мюнхене? — В каком смысле, малыш? Ты хочешь узнать, почему мы до сих пор не уехали домой? — спросил Рейн, сдувая пену с моего плеча. — Ты прекрасно знаешь, о чем я, — произнес я с укором, откинув голову на плечо Рейна. — Что случилось с тобой без меня? Ты стал другим. Руки мужчины прекратили свое движение по моему телу. Он на мгновение оцепенел, что не осталось мною незамеченным. — Не понимаю, о чем ты говоришь. Но он понимал. Понимал, потому что его слова были неискренними. За столько лет я понимал, что когда тот врет его голос становится на несколько тонов ниже, а прежние ласкательные «котенок» и «малыш» пропадают из речи. Если я не умел врать, то Рейн умел, но не мне. Я знал каждую его привычную фразу или движение, отличить ложь от того, что он должен был бы сказать, было несложно. Теперь я начал это видеть. Как жаль, что этого умения не было со мной раньше… — Ты стал мягче, — я взял того за ладонь, переплетя наши пальцы под водой. — Ты бы никогда не притащил меня после секса в ванную и уж тем более не лежал бы здесь вместе со мной. Ты никогда не нежился со мной, не говорил и уж тем более не помогал мне помыться после проведенной вместе ночи. Ты… никогда не был столь искренним со мной, как в последние недели. Ты можешь врать сколько угодно, но я вижу, что что-то произошло за время моего отсутствия. Что-то изменило тебя и я хочу услышать это от тебя. Рейн колебался. Мне не нужно было смотреть ему в глаза, чтобы ощущать его сомнения. Он ненавидел показывать слабость. Жестокое воспитание родителей требовало от него быть идеальным во всем, без намека на погрешности, и Рейн старался соответствовать, не показывая недостатки. Пожалуй, это одна из немногих черт характера, что не изменилась спустя время. Даже о том, что Тобиас убил его родителей, Рейн соизволил рассказать лишь через четырнадцать лет с нашей встречи, когда мы, казалось, знали друг о друге все. Это ли не показатель? — Поговори со мной, Рейн. Пожалуйста. Я услышал тяжелый вздох позади себя. Мужчина опустил голову вниз, утыкаясь лбом чуть ниже моего затылка. Ему было проще рассказывать, не смотря мне в глаза. Такой сильный и независимый Рейнхольд Каттерфельд никому не мог показать истинного себя. Ни своей семье и тем более ни подчиненным, которые видят в нем авторитет. Но вот сейчас, когда никто его не видел и не слышал, когда рядом был один лишь я и то без возможности заглянуть ему в глаза, он решился. Решился, потому что я нуждался в правде. Мне нужно было знать, что произошло с ним, чтобы двигаться дальше по одной тропе. — Не сказать, чтобы что-то серьезное произошло, Джером, — задумчиво произнес Рейн. Он нашел мою вторую ладонь и сам сжал ее. — Скорее переосмыслил какие-то вещи. Знаешь, котенок, так бывает: когда теряешь что-то важное, начинаешь задумываться, не ты ли виноват в потере. — Ты не виноват, — резко развернулся я, не в силах вытерпеть этого тона. Благо, размер ванной позволял свободно умещаться нам двоим и беспрепятственно двигаться. Я уселся тому на колени и взял руками его лицо. Небритый с утра Рейн был таким домашним, это заставляло меня ощущать уют, несмотря на напряженность ситуации. — Виноват лишь твой дядя. Мистер Каттерфельд… он втерся мне в доверие, понял, в чем я нуждаюсь и стал мне больше, чем отец. Вини меня за то, что я поддался его речам, желая ощутить родительское тепло. Ты ни в чем не виновен, Рейн. Я заглянул тому в глаза цвета холодного океана. Там плескалась нежность, когда он смотрел на мое лицо. Не знаю почему, но меня одолевала печаль, смотря в эти глаза. С годами они становятся мудрее и грустнее. Хотелось вернуть в них прежний блеск, который я видел больше десятилетия назад. Эта бесконечная война утомила Рейна. Ему нужен перерыв, а лучше — финальное окончание борьбы. — Нет, виноват. Мне нужно было понять раньше: моя холодность ранит тебя. Мои слова иногда были… слишком резкими. Я забывал какой ты у меня ранимый. Возможно, Джером, я просто старый дурак, но я видел в тебе что-то… что-то такое, знаешь, что можно взрастить. Возможно, из-за твоей принадлежности к Мартинесам. У тебя превосходные гены в этом плане: ты еще двадцатилетним мальчишкой был умен не по годам, и всегда довольствуешься рациональным подходом подобно отцу. Я думал, что чем жестче буду к тебе относиться, тем закаленнее ты станешь. Однако я забылся. Ты был моим любовником, а не партнером по бизнесу. Мои драгоценным котенком, а не воспитанником или преемником. С тобой нельзя так, как с остальными. — Видел во мне что-то? — усмехнулся я, явно не понимая о чем речь. — Это абсурд. У меня амбиций меньше, чем у новорожденного. Неудивительно, что ты разочаровался. — Я не разочаровался, малыш, — категорически возразил тот. Его руки переместились на мою талию, заставляя немного подвинуться ближе. — Амбиции — это всего лишь стремление, а я видел в тебе потенциал. Ты и сам не видишь этого до сих пор, зато это видит твое окружение. Скажи, как много раз тебе сказали, что ты изменился? Как много раз ты ловил себя на мысли, что мыслишь иначе, чем прежде? Пожалуй, Рейн прав в том, что я пересмотрел некоторые взгляды на жизнь. Раньше мне резко претила мысль о том, что Рейн причастен к незаконной продаже оружия, но сейчас эта мысль не просто подутихла, она умерла в зачатке. С годами пришло осознание, что если бы этим не занимался он, занимались бы другие. Это обычная работа, а жизни людей не уберечь. Все мы смертны. Единственное, в чем можно винить Рейна, так это в связи с теми людьми. Террористами. Хочет он или не хочет, но ему придется отказаться от связи с ними ради будущего нашего ребенка. Даже незаконные дела можно вести с правильной моральной составляющей. И я помогу Рейну в этом, как только мы вернем себе все, что отнял у нас его дядя. Я уже понял, что у меня никогда не получится отговорить Рейна от его стремления к чему-то нелегальному. Ему требуется присутствие какого-то огонька, азарта в жизни, без этого никак. Однако в моих силах помочь Рейну делать все правильно. Отказаться от связи с действительно опасными людьми, найти партнеров более достойных, возможно, отчасти легализировать бизнес… Куча идей и, если Рейн позволит, я с удовольствием приложу все усилия к их реализации. У меня нет амбиций, но если я чего-то хочу, то постараюсь добиться этого всеми возможными способами. Возможно, это Рейн и имел в виду, говоря о потенциале. — Достаточно, — кратко кивнул я, соглашаясь с мужчиной. — Ты становишься зрелее. Совсем скоро мой котенок перерастет в тигра. — Говоришь так, будто подобрал меня, чтобы взрастить, как экзотичное домашнее животное. Рассмеялся я и услышал утробный смех Рейна. Мне захотелось обнять его, что я и сделал, поддавшись порыву. — Повторюсь, я не разочаровался. Просто бросил попытки помочь тебе чего-то добиться. Я боялся, что стоит мне еще немного надавить и ты снова уйдешь в себя, закроешься и я больше никогда не смогу достать тебя из скорлупы. Я боялся однажды сломить тебя, превратить в человека, которого не знаю. Мне было не по себе от одного лишь осознания этого… — Его щека совсем ненавязчиво потерялась об мое плечо, а губы оставили легкий поцелуй. — Малыш, тебе нужно было окрепнуть самостоятельно, с годами и без моей помощи. Как не печально, в этом тебе помог мой дядя. Своей выходкой он заставил тебя повзрослеть быстрее. — Это звучит смешно, Рейн. Повзрослеть? Я достаточно зрел, мне тридцать четыре. — Я говорю об эмоциональной зрелости, — поднял тот на меня взгляд. Мне нравилось, что даже в разговоре о гложущих его душу вещах, он был спокоен. Ни капли неуверия. С таким Рейном я всегда обретал душевный покой. — Для того, чтобы укрепить ее, ты нуждался в прохождении множества испытаний. Прямо, как в книжных романах: главный герой приходит в счастливому финалу лишь сумев одолеть все препятствия на своем пути, тем самым закалив себя. Ты должен был сам найти и пройти этот путь, без моего вмешательства. Понимаешь о чем я, котенок? — Кажется, да, — кивнул я, хотя, на самом деле, мало что вынес из разговора. — Но я все еще не вижу, как моя зрелость относится к твоему рассказу. На мгновение на лице Рейна проскользнула ухмылка. Ему не удалось перевести тему из себя на меня. Я заметил то, как он искусно отворачивает мое внимание в иное направление еще в самом начале. Хорошая попытка, Рейн, но отныне мы играем по моим правилам. — Первые недели, когда Клаус каждый день возвращался с новостью о том, что не смог найти тебя, я злился. Очень злился за то, что ты сделал. Его руки спустились мне на бедра, заставляя прижать к нему сильнее. — Ты ненавидел меня? — тихо спросил я, искренне ожидая ответа. Мне было бы неприятно услышать о его негативных чувствах ко мне, но я заслужил. Заслужил, поэтому и просил озвучить Рейна все то, что с ним произошло. Его боль должна стать и моей, чтобы я смог разделить ее с ним, преодолеть и идти дальше. — Это чувство не являлось ненавистью, — задумался Рейн. Кажется, он никогда не думал обо мне, как о ненавистном человеке. В отличие от меня. Были времена, когда сквозь свою ненависть я не видел ни крохи света. Она была настолько велика и беспросветна, что вряд ли бы тогдашний Джером поверил, что в мгновение ока она может поменять краски и превратиться в позабытое родное чувство — любовь. — Я ненавижу своего дядю, но не тебя, малыш. Злость, раздражение, разочарования — да, это я чувствовал, узнав, что ты бросил меня и предал, отняв все. Рейн запустил руку в мои мокрые волосы, перебирая прядки. Все время он смотрел лишь в мои глаза. Я едва ли мог сдерживаться, чтобы не отвести взгляд, боясь навсегда утонуть в их тепле с толикой нежности и раскаяния. — Я не мог найти причины твоему поступку. Думал, что виной всему тот поцелуй на годовщине благотворительного фонда. Я начал винить себя уже тогда, что использовал столь жалкие трюки. Я хотел заставить тебя ревновать, таская везде мальчишку Керна, но снова не правильно оценил твои силы. Пока я мечтал о твоем скором возвращении, ты упивался болью измены в одиночестве. Я хотел немного надавить, чтобы ты взорвался, накричал на меня, как делал раньше, когда мы только встретились, но… но после того, как ты узнал про мой нелегальный бизнес, после того срыва, ты изменился, стал более ранимым, закрытым. Я осознавал свою вину в этом и хотел исправить, хотел вернуть прежнего Джерома и понадеялся, что спустя пять лет с того ужасного времени ты снова стал собой, но увы… Это был мой просчет. В этот раз я не перебивал мужчину. Мне хотелось, чтобы вечно молчаливый Рейн, наконец, высказался. Это было нужно в первую очередь не мне, а ему самому. — Позже Отто рассказал, что произошло в тот день. День, когда я впервые привел Керна в наш дом. Пока я пытался инсценировать измену, она давно произошла у тебя на глазах. Еще немного позднее Клаус принес видеозапись из больницы с дня твоего побега. Ваш разговор с доктором Вагнером… заставил меня посмотреть на ситуацию с твоей стороны. Ты брыкался, как раненый зверь, истекающий кровью, пытаясь убежать. Мне было… ужасно смотреть на тебя такого, зная, что я тому виной. Его руки прижали меня к его тело еще сильнее. Мне было сложно дышать, немного неудобно вот так сидеть, однако я был не в силах заставить тело отодвинуться. Не в праве это сделать после всей причиненной Рейну боли. Он нуждался во мне и я был готов отдать всего себя, как заверения, что вся боль осталась в прошлом. — Повторюсь: твоей вины нет. В тебе говорили наркотики, — ласково произнес я, пытаясь уверить Рейна в его невиновности. — Моя вина в нашей ссоре. Сама подоплека ссоры, понимаешь, малыш? Я был ужасным мужем. Я ни разу не слушал тебя, когда ты чего-то искренне просил. Ты всего лишь волновался из-за связи с теми людьми, считал их опасными для нашей семьи, а я воспринял все в штыки, не попытался объяснить свою точку зрения нормально. Не успокоил в своих объятьях. Был слишком груб и строг. Заставлял соответствовать своим стандартам. Это неприемлемо. — Тебя таким воспитали, не извиняйся. — Я не хочу скидывать все на свое воспитания, — мотнул тот головой, не соглашаясь с моими словами. — Это моя вина и я понес наказания, когда ты ушел. Я переосмыслил много чего по отношению к тебе, Джером, и клянусь, что буду пытаться стать лучшим мужем, чем прежде. Я ни за что не позволю тебе уйти в следующий раз по моей вине. Никаких следующих раз уже и не будет. Я могу это сказать Рейну, но вряд ли он поверит в то, что я не попытаюсь снова сбежать. Я столько раз пытался уйти, бросить его одного… Я упивался в собственной боли, но не видел, что она разрушает не одного лишь меня. Так было всегда. Я был эгоистом. — Рейн, я не хочу, чтобы ты изменялся. Ты это ты, и я полюбил такого тебя, даже несмотря на недостатки. Но мои слова не достигли Рейна. Не подкрепленные чем-то другим, они не имели никакого веса в его понимании. — Если ты вновь хочешь быть со мной, прошу лишь о двух вещах: прислушивайся к моему мнению и никогда не лги. Ничего сложно, Рейн, ведь так? Мужчина приблизился и коснулся немного припухшими от прежних поцелуев губами к моим, закрепляя клятву. — Тогда и ты не убегай снова. — Обещаю. Весь оставшийся день до вечернего мероприятия мы пробыли в постели. Я рассказал Рейну о вчерашнем звонке Эберхарду и мы попытались позвонить ему вновь, но абонент оказался вне зоны действия. Мистер Каттерфельд оборвал нашу последнюю связь с сыном. Я очень расстроился по этому поводу, но Рейн заверил, что скоро мы все будем вместе. Мужчина вел себя так уверенно, пока у меня внутри с приближением вечера только продолжала нарастать тревога. Иррациональное чувство приближающейся опасности. Я никогда не доверял неподдающимся логике предчувствиям, но на этот раз оно буквально вопило. Орало так, что затмевало остальные мысли. Я чувствовал: что-то не так. Тобиас был столь уверен в том, что жизнь Рейна сегодня прекратится, тогда как сам Рейн заверял, что нет места излишним волнениям. Я терялся между тем, кто окажется прав, не в силах заглушить это чертово предчувствие старой доброй логикой. В обед на улице снова разыгралась метель. Смотря из окна, я заметил, как сотни людей застряли в пробках, возвращаясь из бесчисленного количества семейных ужинов и торжеств в честь Рождества. Меня одолела грусть. Это первое Рождество, которое я не отпраздновал. Думаю, Рейн тоже заметил мою печаль, которая после невозможности дозвониться к сыну, стремилась пробить всевозможный минимум. Тот хотел как-то возвратить мое прежнее утрешнее настроение и не придумал ничего лучше, чем заказать еду к нам. Устроить праздничный ужин, чтобы хоть как-то развеселить меня. Я был поражен. Не только ужином, а самим фактом его проведения. Рейн пытался сделать мне приятно. Как всегда, он не сказал ни слова, не просил благодарности, а просто тихо спросил, все ли в порядке, и заставил съесть все до последней крохи. У меня не было сил на разговоры и тот не требовал от меня открывать рот. Я поражен тем, что ранее неловкая тишина сейчас стала комфортной. Не знаю, как это объяснить, но то, в какую сторону изменился мужчина… Я будто полюбил его вновь. Чувства остались прежними, но приобрели новые краски, новую форму. Не сказать, что раньше я так уж не любил холодность мужчины. Да, мне она не нравилась, но таким был Рейнхольд Каттерфельд. Я бы не смог изменить мужчину на четырнадцать лет старше меня, будучи двадцатилетним юнцом. Пришлось принять его отверженность и полюбить таким, как он был. Был ли у меня вообще выбор, когда сердце пускалось в пляс, стоило лишь завидеть мужчину?.. Однако его новая версия, менее щепетильная и более открытая, нравилась мне сильнее прежней. Такое чувство, что все время я искал именно этого Рейна в человеке, носящем имя Рейнхольд Каттерфельд, в то время, как сам Рейн искал именно этого нового Джерома в Джероме Эвансе. Забавно осознавать, что нам потребовалось столько времени, чтобы обрести нужных друг в друге людей. Я был в детском восторге от того, что Рейн открыл себя. Он позволял мне видеть всего себя даже в минуты слабости и я… я ценил это. Не мог не дорожить этим после того, что произошло по моей вине. Я стал ценить мужчину больше. Его чувства ко мне, самого его, наши отношения… Не думаю, что смогу вновь убежать от него. Не думаю, что брошу его или предам. Не думаю, что в здравом уме смогу лишить себя удовольствия быть рядом. К черту Тобиаса! К черту Альваро с его ненужным наследством Мартинесов! Плевать на обязательства и сложившуюся напряженную ситуацию! Единственное, в чем я всегда нуждался был он — мой Рейн. Жаль, я потерял так много времени, чтобы понять это… По пути к месту встречи меня всего буквально трясло. Вжавшись в руку Рейна, я пытался сосредоточиться на его тепле, его словах о благополучном исходе, но шестое чувство все еще осязало опасность. Заставляло сердце биться чаще, а по коже реками течь холодный пот. Мне было страшно. Впервые так страшно не за свою жизнь, нет, за жизнь мужчины рядом со мной. — Да что такое, котенок? — психанул Рейн более не в силах выдержать мое поведение. — Я ведь сказал: все будет хорошо. — Ничего не будет. — Как всегда пессимистично, Джером, — закатил тот глаза. — Клаус увеличил количество охраны, как ты и просил. Каждая из приглашенных семей приводит собственных телохранителей. Вместе с нами будет постоянно ходить, как минимум, два-три человека. Мой дядя не сможет ничего сделать. Там будет слишком много людей. — Еще не поздно все отменить? Глупый вопрос. Повернуть вспять уже нельзя, но надежда умирает последней, верно? — Нет, малыш. Я ведь организатор. Рейн одним движением посадил меня к себе на колени, не боясь помять наши костюмы. Я быстро взглянул в сторону передних сидений и вздохнул, когда увидел опущенную перегородку. Нас никто не видит и не слышит. Да, пожалуй, я слишком напряжен. Рейн прав: нужно успокоиться. — Зачем ты вообще организовал этот вечер? — вздохнул я от безысходности. Я прислонился к мужчине, пытаясь хоть немного расслабиться, и он похлопал меня по спине, словно ребенка. Из головы не выходит взгляд Эйзенманна, когда мы садились в машину с охраной. Клаус смотрел на меня как-то многозначительно, задумчиво. Я бы хотел поговорить с ним, спросить, выяснил ли тот что-то, но не хочу раскрывать Рейну, что просил что-то от Клауса дополнительно. Тот и так думает, что я излишне паранойю из-за этого вечера, но если узнает, что лично обращался к Эйзенманну, которого на дух не переношу, за просьбой… В лучшем случае меня бы оставили дома, в худшем привели врача для обследования. Больше никаких докторов! Ни доктора Вагнера, ни чертового Мэтью! — Джером, мне нужно поговорить с моим дядей и Мартинесом. Нам нужно вести конструктивный разговор, чтобы избежать ненужные потери с обеих сторон. Конструктивный разговор? Серьезно?! — Мне казалось, ты хочешь полностью уничтожить своего дядю… — Хочу, но это не должно касаться его людей. Все они, его союзники, стоит мне лишь избавиться от дяди, перебегут ко мне… Даже не так, — Рейн мотнул головой, отметая предыдущую мысль. — Джером, мне нужны эти люди. Без них я не смогу вернуть власть, которой раньше руководствовался. Должны вернуться все, кто предал меня. Я уже говорил: никаких сторон. Не будет больше нейтральных. Все семьи — должны стать под мое единоличное руководство, как и было при моем деде до войны между братьями Каттерфельд. — Но ведь они предатели! Ты хочешь вернуть их несмотря на то, что они бросили тебя?! Рейн ухмыльнулся. — Не ожидал, что именно ты, малыш, будешь говорить мне об этом. Раньше бы ты умолял меня помиловать тех людей и подумать об их семьях. — Мне плевать на их семьи. — Я склонился к Рейну и прислонил свой лоб к его. — Мне важна лишь наша семья. Ты, я и Эберхард. Раздался тихий смешок Рейна. Он мне не верил. Не верил, потому что раньше я никогда не заботился о нас. Я старался услужить всем, сколько бы не говорил, что мне плевать на их мнение. Я защищал других в то время, как забыл о самом ценном, самом близком и самом родном. Это неправильно. Как жаль, что мне понадобилось слишком много времени, чтобы начать жить для своей семьи, а не для всего мира. Когда в корне поменялось мое мировоззрение? Когда я переехал в Мадрид? Нет. Когда я в конце-концов начал новую жизнь, увидел новых людей? Нет. Когда я узнал, что Тобиас далеко не тем, кем кажется? Возможно. Когда я узнал о предательстве близкого человека? Уже ближе. Когда я вновь оказался в объятьях человека, которому причинил боль собственными метаниями? Да, пожалуй, именно тогда. — А как же Мартинес, котенок? После того, как все закончится, я не буду запрещать тебе общаться с ним, ведь он — твой отец. Твоя семья. — Я не считал его своим отцом, Рейн, — излишне резко ответил я. — Прошу, никогда больше не говори о нем в таком ключе. У меня один отец — Дэниел Эванс. Несмотря на то, что он использовал меня для получения денег от государства, несмотря на то, что бросил меня, стоило узнать о моей ориентации, он воспитал из меня того, кем я стал. Мартинес не приложил руку ни к моему воспитанию, ни к взрослению, ни к чему в моей жизни! Он отказался от меня, плевать, какими причинами руководствовался! — Хорошо, малыш, хорошо, — Рейн успокаивающе погладил меня по спине и я понял, что я чересчур сильно вспылил об одной лишь мысли о Мартинесе. Дыхание сбилось и я даже дышал через раз от злости. Одно упоминание об Альваро вывело меня из себя. — Я больше никогда об этом не заговорю, но хочу, чтобы ты знал, Джером. Отец есть отец. Он — твоя семья. Я не стану препятствовать, если ты захочешь общения с ним, но не позволю ему забрать тебя у нас с Эберхардом. Можешь даже не мечтать о том, что будешь занимать место наследника Мартинес. Я ни за что не отпущу тебя, когда ты только-только вернулся ко мне. — Я и не собирался. — Я рад, что мы сразу решили этот вопрос, котенок. Я не хочу, чтобы ты этим занимался. Я улыбнулся. Тема сошла с верного направления и, заговорившись, я немного подуспокоился. — Разговор с моим дядей должен состояться сегодня. У меня есть план, Джером, и сегодняшний вечер — одна из его важнейших частей. Мне лестно, что ты вернулся ко мне сам в этот момент. Это значительно облегчит переговоры. Рейн хочет переговорить с Тобиасом прямо сейчас? Вряд ли они будут обговаривать временное перемирие… О чем вообще Рейн планирует говорить? Что они могут друг другу сказать после всего произошедшего? Рейн хочет что-то предложить? Запудрить мозги, чтобы ударить в неожиданный момент? Что вообще я знал о плане Рейна? Ранее мне думалось, что он желает обменять меня на Эберхарда, но позже я понял, что он планирует как-то обхитрить Тобиаса и вернуться меня и сына вместе. Теперь же я на стороне Рейна. Увы, он не сможет меня разменять, как ранее планировал. Моя ценность упала. Ранее Альваро мог надавить на Тобиаса, заставив того вернуть меня, своего сына, из плена Рейна. Однако теперь, когда я самостоятельно ушел назад к Рейну, Мартинес поймет, что я больше не желаю видеть его. Думаю, понимание этого должно было прийти еще во время нашего с ним последнего разговора. Не может быть никакой связи, если один из нас ее не желает. — План, — кивнул я Рейну, как только слез с того. Наш разговор окончательно привел меня в чувство. — Каков твой план, Рейн? Я хочу узнать все в подробностях. Рейн замолчал за целую минуту, смотря в окно. Я не хотел поторопить того, дать время все обдумать, но молчание затягивалось и мне начинало казаться, что тот и вовсе не собирается отвечать. Машина остановила свой ход, проехав еще немного по старой брусчатке. — Нам пора, Джером. — Ты не ответил на вопрос. Рейн посмотрел на меня долгим взглядом, будто не в силах решиться, а в итоге произнес лишь: — Я обещаю рассказать после этого вечера. — Ты пообещал, Рейн. И помни: никакой лжи. Ты клялся. Тот кивнул и, первым выйдя из машины, подал мне руку. Я ухватился за нее и еще раз смерил Рейна взглядом, говорящим: «Мы договорились?». Рейн лишь кивнул и, натянув маску полного безразличия, повел меня в сторону поместья. Мужчина снова стал холодным и недосягаемым Рейнхольдом Каттерфельдом для большинства обывателей. Жестокий мужчина с холодным нравом — вот кем он был для тех людей, которые находились сейчас внутри. Но его крепко обхватившая мое предплечье рука напоминала, что для меня он готов быть тем, кем я желаю. Жестоким или нежным. Страстным или медлительным. Любящим или доводящим до грани. Лишь для меня одного. На мгновение я остановился у входа в дом. Рейн не подгонял меня, прекрасно зная, что мне нужно самостоятельно справиться с чувством волнения, все больше одолевающим меня изнутри с каждым шагом. Мужчина сам признал тот факт, что эта ночь — важная часть его плана. Эта ночь также важна и для Тобиаса, который планировал окончить жизнь Рейна уже через несколько часов. Эта ночь, это место… заставляло меня трепетать от предвкушения чего-то ужасающего и неприятного. Словно я стоял на краю обрыва за секунду до того, как кто-то столкнет меня вниз. Здесь и сегодня все должно найти свой конец. Вопрос лишь в том: кто станет победителем?