Смерть приходит внезапно. Сколько бы ты не ждал ее, будь ты смертельно болен и чувствуй, как жизненные силы исчерпывают себя, момент покидания духа из тела всегда наступает неожиданно. Ты не можешь предсказать состоится он секундой позже или раньше. Единственное, что ты знаешь без всяких сомнений — наступил необратимый конец.
Однако бывает и так, что после прощания с собственной жизнью, ты возвращаешься. Сердце бьется, как ранее. Перед глаза серый размытый мир обретает краски и очерченность. Дыхание медленно восстанавливается. Приходит осознание: ты жив. Все еще жив, хотя прекрасно запомнил последнюю мысль перед концом. Ты думал, что она будет последней в твоей жизни, но она стала лишь одной из многих и уже совсем скоро затеряется в рое других подобных мыслей.
То, что я не умер, удалось почувствовать только благодаря чьему-то настойчивому зову. Кто-то тряс мое тело, вслушивался в пульс на шее, дыхание… А после — тупая боль в затылке. Я почувствовал ее не сразу. Нужно было время, чтобы осознать, почему у меня нет сил открыть глаза и посмотреть на то, что случилось до фатального
взрыва.
— Джером! Ну наконец-то! — вскрикнул Мартин, помогая мне подняться и опереться на одну из стен.
Внешний вид мужчины оставлял желать лучшего. Ранее презентабельный и с иголочки одетый Мартин Хоффман был далек от того человека, которого я видел… сколько минут назад? Сколько прошло после того, как раздался взрыв, который оглушил нас?..
— Что произошло? — просил я первое, что смог. К удивлению, на языке появился неприятный вкус горечи. Возможно, от дыма, витавшего вокруг. Дыма, который не давал глубоко вдохнуть и насытиться необходимым кислородом, в котором отчаянно нуждался мозг после пробуждения.
— Ты помнишь взрыв? — спросил Мартин до чертиков мертвецким голосом.
— У меня не отшибло память, — категорически ответил я, но взволнованный взгляд Мартина, смотрящий в сторону моего затылка. заставлял задуматься о иных проблемах. — Помню, разумеется.
Заведя руку назад, я аккуратно коснулся волос. Они были в крови. Не сложно понять, от чего она. При падении я рассек голову, сильно ударившись об что-то. Мартину с виду повезло больше. На нем не оказалось ни единой царапины, а вот сажи на лице — хоть отбавляй. Весь испачканный, взволнованный и с растрепанной укладкой Мартин двоился у меня перед глазами.
— Кто-то забыл перекрыть газ, — предположил Мартин, аккуратно отводя мою руку от раны. Думаю, он боялся, как бы я не занес туда инфекцию. Ему виднее, ведь я не могу видеть, насколько сильно мне удалось рассечь голову. — Думаю, это случилось на кухне, а значит первый этаж пострадал больше всех…
— Или кто-то специально открыл его, — произнес я, вспоминая мистера Каттерфельда и его последнее предупреждение. Вот что он хотел сказать.
«Дам тебе последний совет, как человеку, который идет на верную смерть… Поспеши, если хочешь попрощаться.»
Несмотря на боль в голове от попыток вспомнить хоть что-то подозрительное из сегодняшнего вечера, я на удивление прекрасно помнил победную улыбку мистера Каттерфельда. Он не просто знал, что произойдет. Он также знал, что у меня не будет времени, чтобы выбраться. Черт возьми, он знал, что я иду на смерть, но даже не попытался остановить! И это после всего, что было в прошлом!
Я… я все еще хранил глупую надежду о недоразумении, но Тобиас Каттерфельд и правда оказался тем человеком, которого описывал мне Рейн. В нем нет ничего человеческого. Манипулятор! Лжец!..
Это он устроил взрыв. Наверняка его люди проникли на кухню и открыли газ. А, может, утечка была и вовсе не из кухни. Возможно, откуда-то…
— Я ходил к лестнице, — произнес Мартин, искоса поглядывая в ее сторону. Дым и странная дымка перед глазами не давала мне возможности увидеть хоть что-то дальше нескольких метров. — Когда я очнулся дыма было меньше, но я не смог разбудить тебя, а потом увидел эту рану… Я побоялся что-либо делать… А потом… потом я вспомнил о Миранде. Она была
снизу…
Мартину не нужно было объясняться. Он оставил мое бессознательное тело и пошел прямиком туда, откуда раздался взрыв, чтобы найти свою возлюбленную. Я бы поступил также, стой выбор между Мартином и Рейном. Естественное желание спасти любимого всегда превозмогает.
— Джером, лестницы нет. Совершенно. Пока мы очнулись она уже догорела… Я не смог рассмотреть хоть что-либо на первом этаже. Там везде… огонь.
Послышалось рыпение сверху. Я уловил взгляд Мартина. Мы думали об одном и том же.
Крыша.
— Ты пытался найти другой спуск на первый этаж?
Насколько я помнил, только огромная лестница в центре поместья была возможностью спустить или взобраться между этажами, но из побуждений пожарной безопасности, всегда должен иметься запасной спуск. Как раз на подобный случай, когда лестница оказалась разрушена.
— Я сразу рванул к тебе, как понял, что лестница сгорела. Ты начинал просыпаться, но слишком… долго. Джером, твоя рана на голове…
Я попытался встать. Все кружилось, и я не мог понять то ли от ядовитого дыма, все больше заполняющего наши легкие, то ли же из-за сотрясения, которое я явно заработал, так сильно ударившись и раскроив затылок.
— Нам нужно разделиться, — произнес я, как только Мартин помог мне подняться. Я держался за стену, пытаясь понять, смогу ли идти. — Где-то тут Рейн, Мартин. Я не смогу его бросить и пойти вместе с тобой искать выход. Просто не смогу.
— Но здесь опасно! Крыша уже горит, она в любой момент может упасть!
И я понимал опасения Мартина. Конечно, я все понимал, но… бросить здесь человека, которого люблю больше всей жизни? Дать ему сгореть? Позволить быть насмерть раздавленным той же крышей, которая может обвалиться в любую секунду? Отдать победу в руки Тобиасу?..
Ни за что.
— Мартин, вспомни о Миранде. Она была снизу. Оттуда раздался взрыв. Ты должен найти спуск вниз и отыскать ее, чтобы помочь, в случае чего. Ты этого хочешь, я же вижу. Я тоже желаю спасти дорогого человека.
Глаза Мартина блеснули, он сжал мое ослабевшее тело в крепких дружеских объятьях.
— Я вернусь за тобой. Я найду этот гребанный спуск, Миранду, и вернусь. Я обещаю.
Он кивнул мне и уже через несколько мгновений его фигура растворилась в дыму. Мартин ушел. Держась за стенку, я начал двигаться дальше, открывая дверь за дверью в поисках Рейна.
Поместье было огромным. Я видел, как Рейн ушел в северное крыло, однако здесь располагалось столько комнат, столько гостевых спален и кабинетов, что я невольно терял надежду найти Рейна в одном из них. Прошло несколько минут и шесть дверей спустя, как дым сгустился настолько, что я понимал: каждый вдох едкого дыма туманит разум все больше и больше. С трудом стянув с себя пиджак, я преподнес тот к лицу, пытаясь закрыться от дыма.
Я слышал чьи-то крики снизу. Женские крики. Женщина не кричала, она буквально вопила от отчаяния. Благодаря таким звукам ты понимаешь, что в чью-то жизнь пришла смерть. Постучалась внезапно и отняла самое драгоценное. Вряд ли собираясь на этот прием, один из многочисленных посещенных женщиной, она задумывалась о таком трагичном конце вечера. Вряд ли помогая дорогому человеку выбирать парадную одежду, она думала, что в этом он и встретит свой конец. Трагичная, ужасная ночь для многих, кто принял приглашение.
А имя виновника знал каждый присутствующий — Тобиас Каттерфельд. Человек, который желая убить племянника, не задумывался и вряд ли печалился о сопутствующем ущербе в виде других. Я не могу понять, как Тобиас дошел до этого. Как он посмел сделать это, зная, что в доме столько человек! А ведь только единицы поднялись наверх — туда, где, как я мог судить, было безопаснее всего.
Тобиас ведь знал, что Рейн наверху. Тогда почему он, предположим, не взорвал второй этаж? Хотел, чтобы Рейн не мгновенно умер, взорвавшись, а мучился, погибая от ядовитого дыма и жара? Чтобы он мучился, пока сгорает сантиметр за сантиметром кожи? Насколько же нужно быть жестоким, чтобы совершить такое с собственным племянником?!
А ведь в этом доме была его дочь! Черт возьми, он дал приказ взорвать его, зная, что здесь Миранда! Как он может называться отцом и человеком после этого?..
В голове не укладывалось происходящее. Хотелось верить, что это лишь сон. Страшный кошмар без последствий. Но крики, доносящиеся снизу, и собственная рана на затылке, которая уже успела замарать кровью воротник белой рубашки, были хорошим доказательством реальности происходящего. Происходящее реально, но реальнее всего — возможность потерять Рейна.
Собравшись, я с новыми силами продолжил исследование комнат, надеясь в очередной из них найти мужчину. Вдруг я увидел что-то лежащее на полу. Я подумал об этом, как об одной из многочисленных обвалившихся с потолка досок от взрыва, но чем ближе я подходил, тем больше понимал, что это была не доска. Это был человек. Это был Клаус Эйзенманн.
Я упал на колени, пытаясь привести того в себя. Он потерял сознание, но видимых ран я не обнаружил. Его просто оглушила взрывная волна, прямо как Мартина. Я пытался растормошить его, кричал и, как только я занес руку, чтобы ударить его по лицу, меня скрутили. Клаус в секунду оказался на мне, а его локоть уперся в мое горло. В его глазах не было сознательности. Все движения были настолько органичны, настолько быстры и механичны, что в голове появилась мысль, будто это привычка Эйзенманна. Возможно, армейская.
— Эйзенманн! — шипя, позвал я того. Его локоть уперся так сильно, что я начал задыхаться. — Клаус!..
— Кошак?.. — слабо спросил тот. Кажется, тот сам был удивлен, увидев себя на мне, да еще и в такой позиции.
От его глупого прозвища, я слабо улыбнулся. Хоть что-то оставалось неизменным в этом кошмаре. Клаус слез с меня и молча осмотрел своим холодным взглядом все вокруг. Ему не нужно было что-то говорить, Клаус понял без слов, что случилось.
— Ты оказался прав…
Мужчина не мог сам поверить в то, что произнес. Я предупреждал его об опасности, но он лишь дал мне пустую надежду, заверил что все проверит, но в итоге решил проигнорировать мои слова. Как всегда. Он никогда не считал меня не то, что равным им, он не считал меня вообще тем, к кому можно прислушиваться. Это было чертовски глупо с его стороны и теперь он столкнулся с последствиями, которые явно шокировали его больше, чем моя дерзкая попытка ударить. Взрыв сбил с его лица спесь надменности и величия.
— Где Рейн? — спросил я, переходя сразу к делу.
Клаус кивнул в дверь позади него и я понял, что в то время, как прозвучал взрыв, Эйзенманн охранял двери. Возможно, Рейн остался наедине с собой после разговора с Тобиасом, чтобы подумать.
— Ты оставил его одного?! — моему удивлению не было предела. От собственного голоса в ушах зазвенело. Опершись на стену, я с трудом поднялся на ноги и посмотрел на Клауса с прежним презрением. — Наедине с мистером Каттерфельдом?!
— Тобиасом? — повел тот бровью. — Нет, конечно, я кажусь похожим на идиота?
— Тогда почему ты стоял за дверью? Я видел мистера Каттерфельда перед тем, как подняться сюда, перед взрывом. Он ведь говорил с Рейном перед этим, верно?!
— Перед взрывом с Тобиасом? Последним, с кем говорил босс, был твой отец, кошак. Поэтому я их и оставил. Мартинес ничего бы не сделал боссу, потому что боится еще больше пасть в твою немилость.
— Мой отец?..
С моим отцом? Рейн не разговаривал с Тобиасом? Ему нужен был Альваро Мартинес?.. Для чего?.. Рейн ведь не мог мне соврать в этот раз? Он обещал! Он дал чертову клятву, что больше никакой лжи!
— А с мистером Каттерфельдом он разговаривал? — спросил я, сжимая кулаки.
— Конечно. Перед тем, как встретиться с Мартинесом, босс разговаривал с Тобиасом. Но их разговор был коротким. Босс никогда не вытерпливал своего дядю больше пяти минут. Оно и понятно. Кто захочет оставаться с этим скользким ублюдком дольше? — Клаус сделал паузу, наконец, поднимаясь с пола. Мужчина стряхнул с себя пыль, посыпавшуюся с полотка и со сарказмом в голосе произнес: — Ах, прости, Джером, это ведь ты!
Снова этот тон. Клаусу не понадобилось долго времени, чтобы преодолеть шок, и снова стать заносчивым ублюдком… Однако его слова немного, но успокоили меня. Рейн не врал мне. Он говорил с Тобиасом, просто после почему-то ему понадобился мистер Мартинес. Вот главный вопрос —
почему?
— Это было в прошлом, Эйзенманн. Я не хочу, чтобы ты снова напоминал мне об этом. Я покончил со своей связью с Тобиасом, а также Мартинесами, — отрезал я, надеясь, что Эйзенманн никогда не вернется в этому разговору вновь. — Веди меня к Рейну.
Дверь открылась не сразу, как и прошлая, которую я пытался открыть до этого. Чем дальше я шел в сторону северного крыла, тем больше были разрушения. В некоторых местах виднелись дырки в полу из которых просочился огонь с первого этажа. Если бы не густой дым, можно было бы рассмотреть отсутствие дверей дальше. Взрывная волна или полностью выбросила их из петель, или привела к поломке. Множество дверей заело. В том числе и дверь в комнату, где находился Рейн.
Становилось понятно, что северное крыло пострадало более всего. Северное крыло, где находился Рейн. Говорить о взрыве, как о несчастном случае, было более невозможно. Это была попытка покушения на жизнь Рейнхольда Каттерфельда.
Эйзенманн с минуту пытался разобраться с ручкой, а после психанул, разбежался и выбил ее с плеча. Рейн был в сознании. Я не знал, оглушило его также, как и нас всех, но главное, что с виду тот был цел и здоров. Он был настолько увлечен тем, что разглядывал что-то в телефоне, что не сразу поднял взгляд на нас с Клаусом. Его лицо было бледно настолько, что будто не принадлежало живому человеку. Руки мелко подрагивали, а на лице был написан настоящий животный ужас. однако, несмотря на все это, он слабо улыбался, смотря на экран телефона.
Я впервые видел Рейнхольда Каттерфельда настолько…
потерянным.
Первым он увидел Эйзенманна и, кажется, выглядел так, будто знал, что Клаус придет по него, но когда увидел меня… Телефон выскользнул из его рук и упал на пол. Шок. Потрясение. Волнение. Рейн не мог сдвинуться ни на шаг. Он смотрел на меня, будто на призрака. Не говоря ни слова, я рванул к нему, и заключил мужчину в объятьях.
Он был жив. Сердце в его груди по-прежнему билось, пусть и чересчур быстро. Дыхание сбито, но присутствовало. Горячее тело аж никак не походило на мертвый хладнокровный труп. Я не мог поверить своему счастью. План мистера Каттерфельда провалился. Возможно, что-то пошло не так. Возможно, это просто удача. А, возможно, мы действительно оказались здесь в соответствии с планом Тобиаса, чтобы медленно умирать от огненного дыхания разрастающегося пожара, но Рейн был жив. Пока его сердце билось, еще можно было что-то изменить.
— Ты жив, — слетело с моих губ, вторя мыслям.
Рейн долго не мог произнести что-то в ответ. Он даже не прикасался ко мне. Не сжал в объятьях, как я его. Он словно завороженный смотрел на меня, не в силах оторвать взгляд.
— Я думал, что уже никогда не увижу тебя, котенок, — прошептал тот и, обхватив мою голову, нежно прижав к своему плечу. Так, как не делал никогда прежде. — Я думал, ты умер. Я думал, что ты там, снизу… Я думал, что мы никогда… никогда не…
Слеза скатилась с моей щеки, и я быстро вытер ее своей уже далекой от белоснежности рубашкой. Я был не в силах выдержать того напряжения, которое возникло между нами. Глаза в глаза. Дыхание в дыхание. Прикосновение к прикосновению. Момент, который был намного интимнее всех проведенных ночей вместе.
— Я тут, с тобой, Рейн.
Словно в последний раз, я вцепился в его пиджак, сжимая тот, не в силах отпустить. Я физически нуждался в том, чтобы ощущать сердцебиение, дыхание этого человека, чтобы в безумие разворачивающихся событий не сойти с ума. Чтобы слыша непрекращающиеся крики снизу и снаружи поместья, я не впадал в граничащее с паникой отчаяние.
— Меня оглушило. Я пришел в себя, а потом понял, откуда раздавались крики и почему… Я оставил тебя там, снизу. Приказал быть там до моего прихода… Джером, ты не представляешь, как я перепугался от мысли, что тебя больше
нет.
Его рука крепче сжала мою голову и я невольно скривился от боли в затылке. Рейн нажимал очень близко к ране. Он прижимал крепко, но с долей неподдельной нежности. Так, как умеет только он.
— Мистер Мартинес пытался вывести меня из поместья силой. Он знал, что случится. Я убежал, потому не мог допустить и мысли, чтобы оставить тебя здесь, а потом я встретил мистера Каттерфельда и он сказал… Сказал мне поспешить, если я хочу попрощаться.
Я поднял взгляд на Рейна и заглянул тому в голубые омуты. Далеко не такие, как у Тобиаса. Я мог сравнивать их сотни раз, говорить, что в глазах Рейна куда меньше тепла, чем у мистера Каттерфельда, но все оказалось ложью. Сейчас его глаза, как никогда прежде, излучали далеко не чувство обычной банальной теплоты и заботы. Это чувство было намного глубже, намного сильнее и печальнее. Это была любовь. Я замечал, как мелко дрожат его зрачки, когда он рассказывал о том, как мог потерять меня.
Пока я тягался с Мартином и Клаусом, этот мужчина успел похоронить меня и попрощаться. Не представляю и не хочу представлять, как было ему больно осознать, что меня больше нет. Вот почему Рейн был так шокирован моим приходом. Так удивлен, что мое тело оказалось живее всех живых. Я все еще живу, а Рейн все еще дышит — этого было достаточно для нас двоих, несмотря на окруживший нас хаос.
— Что это такое? — спросил тот, когда почувствовал на своей руке липкую массу. Света в доме, что очевидно, не было, но благодаря освещению некоторых уцелевших после взрыва фонарей с улицы Рейн смог рассмотреть кровь на своей руке. Мою кровь.
— Я поранился головой, когда нас с Мартином оглушило.
Рейн отпустил меня и обошел, чтобы посмотреть на рану. Он больше не касался, лишь смотрел, но это было достаточно для того, чтобы он тяжело вздохнул. Так, как делал это, будучи чем-то очень недовольным. Возвращался мой прежний Рейн. Он начинал брать ситуацию под контроль. Это радовало.
— У тебя может быть сотрясение, — взволнованно произнес тот, хотя я и сам догадывался.
Прошло минут десять с тех пор, как я очнулся, а голова так и не прекращала кружиться. Перед глазами все будто плясало размеренный вальс. В ушах звенело, а вскоре после моей встречи с Клаусом появилась тошнота. Я не был уж так не знаком с базовой анатомией, чтобы не распознать банальные симптомы сотрясения. Однако сейчас нельзя было показывать слабость. Точно не когда, все рушится в буквальном смысле слова.
— Это пустяки, — уверил я Рейна, сжав его ладони своими.
— Клаус, — обратился тот к Эйзенманну, который все время стоял у двери, учтиво давая нам возможность поговорить. — Найди выход. Нам нужно выбираться отсюда до того, как крыша обвалится.
В этот момент крыша, будто зная, что мы о ней говорим, с определенным звуком заскрипела, и я невольно пригнулся.
До реконструкции этот дом был одним из многих старых английских замков. Каменные стены даже сейчас стояли крепче некуда, не боясь огня. Однако крыша, которая несколько раз подвергалась реконструкции, состояла все из того же дерева и железных балок, поддерживающих ее. Как долго продержится хрупкое дерево — я не знал так же, как сколько нам осталось до того, как она обрушить на нас вместе с потолком.
— Лестница сгорела, — сообщил я, вспомнив о чем разговаривал с Мартином. — Мартин проверял, от нее ничего не осталось.
Клаус подошел к разбитому окну и посмотрел вниз. Я уже знал, что он скажет. Это провальная идея. Еще во время приема, до взрыва, когда я бродил по залу, осматриваясь, не смог не отметить высокие потолки помещения. Первый этаж был метров четыре в высоту, если не более, что было идеальной высотой для больших залов, в которых проводят приемы с внушительным количеством гостей. Спускаться с более, чем четырех метров по скользким от снега и льда каменным стенами, являлось самоубийством. Когда я перелазил с четвертого этажа на пятый, желая убежать от Рейна с лондонской квартиры, расстояние между этажами было не больше двух метров, но здесь — иной случай.
— Не вариант, слишком высоко. Мы сломаем головы об асфальт, — вторил Клаус моим мыслям. — Нужно искать запасной спуск вниз. Возможно, кухонный лифт подойдет, если будет достаточно большим, чтобы вместить человека.
Тем временем дым начал пробираться из-под щели двери. Рейн снял из себя пиджак и, вымочив тот в воду из-под разбитой вазы с цветами, прижал ткань к проему между дверью и полом.
Пока мы все застыли, раздумывая над тем, как выбраться со второго этажа, послышался скрежет. Знакомый звук, который каждый из нас знал, чему принадлежит.
Крыша.
Я не помню тот момент, как потолок посыпался прямо там, где стояли мы с Рейном. Единственное, что я смог рассмотреть, это грудь мужчины, прижимающую меня к себе и отталкивающую нас в сторону окна. А дальше была лишь боль и тишина…
Я почувствовал острую боль в стороне левой части грудной клетки. Она была настолько внезапна и болезненная, что я вскрикнул. Словно, что-то вонзилось в меня, но это не могло быть возможно, ведь сверху надо мной был Рейн. Если бы что-то смогло уколоть меня, оно бы изначально прошло сквозь Рейна, чтобы достать до меня…
Как только меня посетила эта мысль, я услышал сдавленный стон сверху. Я пытался всмотреться в глаза Рейна, но мужчина сильно сжал веки. Все его лицо корчилось от безумной боли. Не такой, как у меня, а намного, намного-намного сильнее и разрушительнее.
Было темно, я не мог ничего рассмотреть, но я почувствовал это на подсознательном уровне. Дыхание Рейна сбилось. Он пыхтел надо мной.
— Рейн?..
Спросил я в темноту, но ничего не услышал, кроме сдавленного стона, а после почувствовал, как моя рубашка начинает неприятно прилипать к телу, будто что-то жидкое смочило ее. Я опустил взгляд, опустил вниз руки и предо мной открылась картина, которую еще пару минут назад лицезрел Рейн. Кровь на моих руках. Не моя кровь. Это была его кровь. Кровь человека, который прикрыл меня от падающей крыши, чтобы спасти от неминучей смерти.
— Рейн? — позвал я того на этот раз более уверенно, но он продолжал упорно молчать, хотя я точно знал, что он был в сознании. Все его тело было напряжено. Руки, которые стояли по обе стороны от меня. Торс, по которому стекала кровь. Даже болезненные стоны.
Однако ответил мне далеко не Рейн, а Клаус. Он стоял у окна и это спасло его. Не стало нашей общей братской могилой.
— Сиди смирно и не пытайся шевелиться. Я сейчас попытаюсь убрать то, что упало на вас.
Я быстро закивал, не до конца понимая, что Клаус не увидит это. Эйзенманн начал разбирать завал над нами. От одной мысли о том, что нас придавило, было не по себе, а от осознания, что Рейн подозрительно тихо себя ведет, становилось еще страшнее. Его молчание, несмотря на столь тесную близость, заставляло меня мелко подрагивать от неприятного предчувствия. Настолько неприятного, что приводило меня в ужас от мысли, что на самом деле произошло. В глубине души я продолжал отрицать, но кровь на мне и привалившее нас нечто не давали возможности убежать в собственные мечты.
Клаус довольно быстро разобрал нас. Как только свет хлынул к нам с Рейном, я опустил свой взгляд вниз, а там… Огромный железный прут торчал у Рейна из левого бока. То самое металлическое нечто, что впилось в меня, создавая небольшую кровоточащую рану. Я хорошо видел кровь. Много крови. Вся она была на мне, ведь я находился под Рейном. Она стекал прямо по железяке ко мне. Я был буквально омыт кровью своего любимого, и осознание этого заставило мое тело крупно вздрогать.
— Все хорошо, — прошипел сквозь зубы Рейн. Это было первое, что он сказал с с момента обвала крыши. Слова, произнесенные с большим трудом сквозь плотно сжатые губы.
— Ничего хорошего! Ты ранен! У тебя… тебя…
Я просто не мог озвучить это. Рейн был буквально нахромлен на огромную железяку. А все почему? Потому что этот влюбленный глупец бросился спасать меня! Если бы он стоял на том же месте, где и раньше, ближе к Клаусу, вероятнее всего, он бы был в безопасности, как и Эйзенманн, но… Но Рейн выбрал меня! Черт возьми, он бросился под падающий горящий потолок ради меня!
Дрожь била все мое тело.
— Это я должен быть на твоем месте. Это я…
— Не говори… чушь, — вздохнул Рейн, превозмогая боль.
Наконец, Эйзенманн разобрал все остатки. Он помог Рейну аккуратно переместиться под окно, пытаясь не задеть прут. Я в тот же миг подполз ближе к Рейну и приподнял его рубашку, чтобы посмотреть на рану ближе. Меня затошнило сильнее прежнего. Я никогда не видел близко ранений, не считая пулевого ранения Дамиана. Это было… ужасно. Не просто ужасно, на это было больно смотреть, а ведь Рейн это еще и чувствовал. Ощущал каждым дюймом своего тела инородный предмет, который с обоих сторон пронзил его тело.
Клаус сорвал с себя рубашку и впихнул ее мне в руки с предельно понятным приказом:
— Прижимай к ране.
— Но там же прут! Нужно вынуть его!
— Нельзя, — категорично запретил Клаус, мотая головой. — Начнется кровотечение.
— Но ведь… ведь… мы ведь не оставим его
внутри?
Клаус посмотрел на меня, как на идиота.
— Еще как оставим.
Эйзенманн присел к нам и еще раз посмотрел на рану снисходительным взглядом. Когда-то на протяжении нескольких лет Эйзенманн работал наемником в армии. Надежда на то, что Клаус не первый раз видит такую рану и может знать что делать, внезапно осенила меня. Мужчина притронулся к пруту там, где он выходил сзади, со стороны спины, и недовольно цокнул языком.
— Вы поступили очень опрометчиво, босс, — отчитал Клаус Рейна, но тот лишь скривился, когда Эйзенманн прикоснулся к железяке. — Я вам говорил, что этот мальчишка однажды погубит вас.
— Все не так плохо, — на одном дыхании произнес Рейн, поглядывая на свою рану.
— Да. Как минимум, железяка не зацепила важные органы, — присмотрелся Клаус, а после добавил: — Как мне кажется.
Я не знал достаточно анатомию, но если человека насквозь пробивал инородный предмет, беспоследственно это не оставалось бы.
— Мне нужно найти помощь. Я уверен, что скорая вот-вот приедет, взрыв был достаточно сильным, чтобы его услышали в городе. Нужно дать знать, что здесь есть человек в тяжелом состоянии. Транспортировка в вашем состоянии, босс, может быть тяжелой. Вам нельзя делать лишних движений.
— Ты не можешь пойти! Там огонь! — пытался вразумить я Эйзенманна.
— Огонь — меньшее, что я боюсь, — спокойно произнес Клаус. На его лице не было ни нотки страха, тогда как на моем читался самый настоящий ужас. — Сиди здесь и не дай ему отключиться. Ты должен сберечь его, Джером.
Не «кошак», а «Джером». Без прежней снисходительности, словно он доверял мне очень важное дело. Доверил то, что человеку в моем паническом состоянии нельзя.
— Н-но что если крыша упадет? — я чувствовал, как начинаю заикаться. То ли от ушибленной головы, то ли от стресса. В потолке сизела дыра и было прекрасно видно полыхающую крышу. На нас свалился лишь потолок, но что будет, если вскоре упадет и она?.. — Она ведь горит!
— Оставайтесь у окна. Там безопасно.
Эйзенманн показал мне, как правильно прижимать рану, не задевая кровавый прут. Подняв из пола тряпку, похожую на остатки шторы, которая осталась после того, как ее посекло стеклом от окон после взрыва, Клаус вымочил ее в все ту же воду из-под вазы и, прижав к своему носу и рту, направился к выходу. Напоследок Клаус кивнул мне, напоминая о том, что он сказал, и закрыл дверь. Мне пришлось на миг оторваться от Рейна, чтобы залепить щель под дверью тряпкой, дабы дым не пробрался к нам.
Я быстро вернулся к Рейну и упал на колени перед ним. Руки прижали ткань к ране. Крови бежало столь много, что белая рубашка превратилась в алую прямо на глазах. Я не мог более смотреть на рану, поэтому перевел взгляд на Рейна и встретился с его взглядом. Все это время он смотрел на меня. Смотрел и слабо улыбался.
— Малыш.
Мою руку на ране била крупная дрожь, от чего Рейн невольно застонал.
— Нет-нет-нет, Рейн, ничего не говори. Ты не должен терять силы, пока не приедет скорая. Она уже едет! Эйзенманн сказал, что она уже в пути!
— Котенок…
— Не… не называй меня так. Только не сейчас.
Я знал, что он хочет сказать. Что он
должен сказать, но не мог позволить ему, ведь это бы выбило из меня последнюю надежду. Лишило бы того, за что я столь отчаянно цеплялся во время происходящей катастрофы.
— Ты должен будешь сохранить жизнь нашему сыну.
Произнес он и я сдавленно выдохнул. Комок подступил к горлу, а на глаза навернулись слезы. Я держался из последних сил.
— Не говори этого! У тебя был план, ты обещал мне, что скоро мы все будем вместе! Не смей говорить, что соврал мне! Снова!
— Все пошло немного… не по плану.
— Молчи… Я умоляю тебя: не говори такие вещи. Все идет согласно твоему плану, ты просто врешь. Ты врешь. Ты всегда врешь…
Я почувствовал, как слезы ручейком скатились с моих щек. Взор затуманился, но я быстро вытер слезы одной рукой, чтобы лучше видеть Рейна. Смотреть в его глаза, в которых блеск исчезает с каждой секундой. Жизненные силы ускользают из него так же быстро, как и кровь струиться по чертовой железяке.
— Официальных документов о разводе не существует, — сдавленно произнес тот. Его рука дрожащая так же, как и моя, перенеслась с пола на мою щеку. — Мы не разведены в глазах общественности. Все мое перейдет тебе по наследству. Мои люди будут тебе повиноваться, а Эйзенманн поможет тебе их переубедить… Тебе нужно взять над ними верх, чтобы суметь защитить Эберхарда от моего дяди… Мою долю в компании я передал Эберхарду, но ты назначен его попечителем в случае чего… ты станешь опекуном нашего сына… Ты вырастишь из него достойного человека.
В тот момент мне было плевать на развод, плевать на бумаги, компании, людей Рейна, деньги и мнение общественности. Единственное, что я желал, — чтобы этот глупец, завещающий мне все ради чего жил, продолжил жить. Пускай ведет себя, как ублюдок. Пускай не слушает мое мнение. Пускай врет сколько хочет. Пускай делает мне больно… Лишь бы он оставался в этом мире.
— Ты не умираешь, — заверил я скорее себя, нежели его.
— Я был в шаге от того, чтобы закончить эту войну, Джером… Просто я не ожидал, что дядя когда-то решится на такой шаг. Он опередил меня.
Никто не ожидал. Тот Тобиас, которого знал я, любил азарт так же сильно, как и Рейн. Их семейная черта. Нотка постоянной напряженности в их отношениях нравилась им обоим. Им обоим до безумия приходилось по душе их противостояние, пускай оба не признавали. Они давали друг другу стимул к движению, к развитию. Пока не появился я. У Рейна появилась слабость и Тобиас был бы не Тобиасом, если бы ею не воспользовался. Однако я уверен: мистер Каттерфельд никогда бы не убил того, кто приносил толику развлечения в его жизнь. Он по-своему, но любил Рейна, пускай и не как племянника, но как внука его любимой матушки.
Что изменилось? Неужели Тобиас устал дальше вести войну? Не собирался проигрывать, поэтому предпринял столь радикальный шаг по устранению противника? Я до сих пор не могу поверить, что мистер Каттерфельд отдал этот приказ. В эту ночь он умылся в крови не только собственного племянника, но и всех тех людей снизу. Вряд ли Миранда когда-либо простит отца за то, что поставил под угрозу ее жизнь и Мартина. Тобиас поплатится не только полной потерей репутации, но и отношениями с последними родными людьми.
— Эта война не закончится никогда… — слетело с моих губ. — Я отомщу за тебя. Я убью его!
Рейн слабо рассмеялся. Он преподнес вторую руку в моей щеке. Мужчина стирал пальцами дорожки слез, оставляя алые разводы от крови на моем лице. Моей и его.
— Я рад, что ты готов окропить руки кровью ради меня, — улыбнулся Рейн в последний раз и закрыл глаза. — Позаботься о нашем сыне… и о себе…
— Рейн?..
Его руки упали на его же бессознательное тело. Он больше не держал мое лицо в своих ладонях. Он больше не смотрел на меня измученным, но любящим взглядом. Он больше не нес чуши о наследстве. Он больше не…
— Господи, нет, Рейн! Пожалуйста, открой свои глаза, прошу!
Мои руки отпустили тряпку на его ране и принялись сотрясать Рейна. Я пытался разбудить его, но не мог. Черт возьми, он совершенно не желал приходить в себя!
— Умоляю!..
Мои руки оказались на его идеально выбритых щеках так же, как совсем недавно его на моих. Я отчаянно взглядывал в его лицо, желая, чтобы эти голубые глаза открылись благодаря моим мольбам.
— Открой свои глаза…
Рейн обещал исполнять все, что бы я не пожелал, и я первый раз просил его о чем-то настолько искренне. Однако он не слушал меня. Он не слышал меня и возможно никогда более не услышит.
Я держал его безвольное тело, истекающее кровью в своих руках, и ласково колыхал в своих объятьях. Соленые капельки падали с моих глаз прямо на тело Рейна, пока вокруг все кружилось перед моим взором. Если бы не это, я бы заметил, как позади нас упал еще один участок потолка. Если бы не нарастающий звенящий звук в ушах, я бы услышал вой приближающейся сирены.
Однако я был не в состоянии. Я был далек от этого мира, предпочтя уйти вместе с ним, чем терпеть боль от неминучего расставания. Я так и сделал. Не выдержав больше его молчания, мое тело и разум отключились. Голова больше не раскалывалась. Неглубокая рана от прута в районе груди больше не болела вместе с разбитым вдребезги сердцем.
Никаких страданий. Никакого горя. Никакой боли. Ничего. Лишь обволакивающая тело приятная тьма, что заставляла позабыть об этом трагичном вечере.
***
Сознание нахлынуло внезапно. Оно огорошило меня, как непредвиденный синоптиками тропический ливень. Также неожиданно и также сильно. Ощущение реальности пришло не сразу. Я лежал на чем-то твердом, но в то же время мягком. «Словно кушетка», — подумалось мне. Специфический запах лекарств витал в воздухе, вызывая тошноту. Глаза были закрыты, но все кружилось. Так, словно ты на корабле в шторм с морской болезнью.
Я чувствовал, как кто-то касался моей головы, затылка. Совершенно не нежно и ласково, как делал Рейн. Холодные прикосновение, бесчувственное. В месте, где кто-то касался, отчетливо не прекращало пульсировать. Внезапно прикосновение пропало, а после снова появилось и в тот же миг всю мою голову пронзила резкая боль.
Дернувшись в сторону от причиняющего боль нечто, я попытался подняться. Глаза не могли открыться из-за яркого света. Сознание словно пребывало в тумане. Вдруг свет вокруг приглушился и я смог рассмотреть находящееся перед собой. Напротив меня сидел человек. Доктор. Ярко белый халат и синие латексные перчатки, запятнанные в что-то красное.
Кровь.
— Как себя чувствуете? — смог я расслышать вопрос доктора сквозь звон в ушах. Или же это было шипение, как от неработающего старого телевизора?.. Я не мог понять.
— Плохо, — честно ответил я и понял, что доктор поставил вопрос уже давно, а я смог собраться с мыслями лишь секунд через десять. — Это больница?.. Что случилось? Я ничего не…
Взгляд опустился вниз и я увидел кровь на руках.
Не мою кровь. Голова заболела от попыток что-то вспомнить. Настолько сильно, что буквально выбивала воздух у меня их легких. Пуще прежнего начало тошнить. Доктор заметил мое колебания и достав из-под стола несколько больших салфеток, взял мои ладони к себе и медленно начал стирать кровь.
— Вас доставили в больницу около часа назад, — произнес доктор и я, наконец, сумел поднять на него взгляд. Доктор, мягко говоря, выходил за свои границы. В прямом смысле. Перед глазами двоилось и я, как новорожденный, не мог сфокусировать взгляд на чем-то одном. — После взрыва. Помните взрыв?
Взрыв?.. Пожалуй, да. Я смутно припоминал Мартина. Пожар. Дым. Небольшая потасовка с Эйзенманном, а после…
«Ты должен будешь сохранить жизнь нашему сыну.»
«Все пошло немного… не по плану.»
Рейн.
Я крепко ухватился за мягкую обивку кушетки и перенес весь вес на руки. Ноги касались пола, но я не чувствовал в них достаточно силы, чтобы встать и пойти, не то, что побежать… Однако я не мог здесь просто лежать и прохлаждаться, когда Рейн… когда он…
— К вам должны были доставить мужчину!.. — я пытался собраться с мыслями, но получалось с трудом. Туман в голове начинал проходить. Воспоминания возникали перед глазами с каждой секундой, составляя общую картину, но голова по-прежнему раскалывалась так, что силилась лопнуть в один прекрасный момент. Это мешало мыслить, составлять предложения. — Его зовут Рейнхольд Каттерфельд… Светлые волос. Сорок восемь лет… У него была рана… Его пробило прутом…
Доктор о чем-то задумался. Он отложил державшую в руке ватку на палочке с чем-то едким на запах. Я понял, что боль, заставившая меня проснуться была как раз от этого. Он обрабатывал мою рану на затылке и после того, как вытер кровь из моих рук, хотел вернуться к ее обработке.
— А-а, тот немец, — протянул мужчина.
— Он жив? — сорвалось у меня с губ, прежде, чем мужчина сказал, что хотел.
— Вам не нужно о нем переживать. По тому, что я вижу на рентгене, у вас ушиб мозга средней степени. Если сейчас не позаботиться об этом, у вас может произойти кровоизлияние в мозг или развиться внутримозговая гематома. Вам уже выделили палату…
Я не стал дослушивать доктора. Кое-как поднявшись, я ухватился за стенку и медленно начал идти к двери на выход.
— Куда вы? Вам нельзя!
Голос доктора раздавался эхом в голове, однако я продолжил идти дальше, не обращая на него внимания. Как я и думал, мы оказались в приемной. Свет здесь был неприлично ярким и я, опустив глаза в пол, направился туда, где столпилось большое количество людей — к стойке ресепшна.
Я пытался пройти к медсестрам, сидящим за столом, пытался растолкать толпу, но слабое тело постоянно выталкивали наружу. Шум толпы, чей-то плач, рыдания, крики — я слышал все это так, будто этот дурдом происходил у меня в голове.
Кто-то проходящий мимо заметил то, как я еле держусь на ногах, и подошел ко мне. Я почувствовал, как меня взяли под локоть, придерживая сзади. У меня не было сил на сопротивление.
— Вы ведь тот с раной на голове, — обратился ко мне какой-то молодой парень. По виду его формы — медбрат, возможно, фельдшер. Я пытался сфокусировать взгляд на его лице, но оно на удивление не хотело слаживаться в один пазл. Словно мое зрение после удара головой ухудшилось в несколько раз. — Вы должны быть в приемной!
— Помогите мне найти одного человека, — обратился я к парню, как только он отпустил мои локти и позволил развернуться. Без крепкой поддержки меня снова начало водить из стороны в сторону. — Его должны были доставить вместе со мной. У него…
— Прут? — спросил парень, слово знал, о чем я. Он заметил мой удивленный взгляд и объяснил: — Вас доставили вместе. Я был в машине скорой помощи. Сначала вынесли того мужчину, а потом и вас. Как мне сказали, спасатели нашли вас вместе без сознания.
— Где он?
— Думаю, в реанимации. Его сразу направили в хирургию, — прикинул парень, поведя темными бровями. Он заметил, как я осмотрелся в поисках карты здания, и ухватился за мое предплечье, чтобы я не ушел. — Нет-нет, вам туда нельзя. Во-первых, вы ничем не сможете помочь, пока его оперируют. Во-вторых, у вас на лицо сотрясение или ушиб мозга. По хорошему вас должны были уже отправить в палату и передать лечащему врачу.
— Пожалуйста… Мне нужно к нему.
— Вы не услышали? Это бесполезно. Вас не пустят в операционную. Будете сидеть под ней? Операция может затянуться на часы, а в вашем состоянии это может быть опасно. Знаете, что нужно делать при травме головы? Отдыхать. Отдых, отдых и еще раз отдых. Никакого стресса и уж тем более скитаний по больнице, — затараторил парень, но я все пропустил мимо ушей.
— Это важно.
Парень вздохнул. Если бы перед глазами не кружилось в ранее невиданном танце, я бы заметил, как тот закатил глаза. Взяв меня под руку и приказав опереться на него, медбрат повел меня к лифту. Несколько этажей вниз и мы оказались в хирургии. Я снова заметил такую же толпу людей. Такая же паника. Такое же ощущаемое физически отчаяние и страх.
— В том взрыве многие пострадали. У нас сегодня аншлаг. Нет ни одной свободной скорой на обычные вызовы. Даже меня вызвали на смену помогать, а я тут с вами таскаюсь.
Я смутно помнил сам взрыв, как и весь вечер, однако мне хорошо запомнились женские крики с первого этажа. Они были настолько пронзительными, что мне казалось, я слышу их даже сейчас, несмотря на шум в ушах.
— А много… умерло?
— Двое. Пока что — двое. Их нашли еще в поместье. Одно тело разорвало взрывом и личность до сих пор не установили, а второй сгорел заживо. Повезло, что взрыв произошел в северной части здания. Южная, где находились гости, почти не пострадала. Большинство ран — это небольшие ожоги или порезы от вылетевшего стекла. А вот персонал, что был на кухне… Так, нам нельзя об этом говорить. Нам нужен позитивный настрой, чтобы выздороветь!
Тобиас… Эти две души на его карме. Это его вина в том, что произошло. Лишь он и никто другой… Не хотелось думать о других возможных жертвах. Молодой медбрат сказал «пока что», а значит среди привезенных в больницу людей были люди с тяжелыми ранами. Такие, как Рейн. Люди, которые в любой момент могут пополнить трагическую двоицу…
Не хотелось думать об этом. Не хотелось даже представлять.
Позвав из толпы кого-то, парень спросил что-то насчет операционной, где находится Рейн, и ему кивнули в сторону северного крыла хирургии. Мы направились туда. Всю дорогу медбрат не переставал приседать мне на уши из-за того, как я безрассудно поступаю в своем состоянии, которое, по его словам, на лицо плачевное. Однако он не понимал меня. Не понимал, потому что никогда не держал на руках любимого человека, истекающего кровью. Не понимал, почему я так стремлюсь хотя бы просто посидеть рядом, ведь эти моменты могут стать последними в моей памяти о нем. Я, черт возьми, должен быть рядом с ним, если старушка смерть придет по его душу!
Смерть могла разделить нас навсегда в любой момент. Я столько лет желал оказаться, как можно дальше от Рейна, скрыться от него, убежать, но правдой было то, что я пытался спрятаться не от мужчины, а от моей любви к нему. И только сейчас, когда мы стояли на пороге неизбежного, столкнувшись с вероятностью больше никогда не ощутить, как это находиться в объятьях друг друга, я осознавал, как же глупо поступал. Постоянные побеги, ссоры, недоверие… Нужно было просто жить и любить. Просто быть счастливым, как и предлагал мне Рейн, а я, глупец, не слушал. Правильно говорят: начинаешь ценить, когда потеряешь.
Тобиас виноват в том, что разлучил нас. Подложил Отто, строил козни, настраивал меня против Рейна, делал из него монстра в моих глазах, тогда как монстром всегда был один лишь он. Я не могу по-другому назвать человека, который убил и ранил стольких людей. Взорвал здание, где находился не просто его племянник со всеми его врагами, но и его собственная дочь! Это не человек! Он самый настоящий монстр, который заслуживает лишь одной кончины — смерть в мучениях, которые испытал каждый из тех, кто погиб или еще погибнет от последствий взрыва.
Медбрат выдал мне халат и бахилы перед тем, как мы вошли в зону стерильных помещений. Чем ближе мы приближались к операционным, тем меньше людей замечали. Вскоре вокруг не осталось совершенно никого. Никого, кроме одного человека, который сидел на небольшой скамье в прихожей прямо перед операционной, в которой находился Рейн. Клаус Эйзенманн.
Он опустил лицо на руки, совершенно абстрагировавшись от окружения. Даже не заметил меня с медбратом. Тихо сообщив парню, что обо мне позаботится тот мужчина на скамье, я еще раз поблагодарил и побрел прямиком к Эйзенманну. Когда я присел к Клаусу, он даже не спросил, кто пришел. Ему и не нужно было.
— Сколько он уже там? — спросил я, прикрывая глаза. Голова оперлась на прохладную стенку. Мне стало немного лучше. Здесь было столь тихо. Звук толпы более не давил на голову.
— Около трех часов.
— Врач что-то говорил?
— Нет, босса сразу повезли в операционную. Да мне и не сказали бы. Эти ублюдки-бюрократы ни за что бы не сообщили мне, постороннему, что с ним. Будь я хоть Матерью Терезой, пока не предоставлю документы о родстве, будут молчать, как рыбы. Чертовы англичане, — выругался Эйзенманн и я бесшумно улыбнулся. Пожалуй, впервые с того времени, как начался этот кошмар.
Я открыл глаза и заметил на себе неудовлетворительный взгляд Клауса.
— Ты весь трясешься, как замерзший котенок, — отметил тот, не позабыв своего излюбленного саркастического тона.
— А ты бледный, как смерть.
— Не бледнее тебя, кошак.
Наш короткий разговор отвлек меня от горящей вывески «занято» над входом в операционную. Клаус умел разрядить обстановку. Даже эту нависшую смертельную атмосферу. Но он не мог обмануть меня, отшутившись. Я видел, что и Клаусу досталось. Правая рука самого Рейнхольда Каттерфельда сидел в одном лишь потрепанном пиджаке и штанах, тогда как грязный голый торс бросался в глаза любому прохожему. Халат, свисающий с плеч мужчины ничего не прикрывал. Я вспомнил, как тот без запинки снял рубашку, чтобы помочь остановить кровотечение Рейна.
Я сглотнул от наплывших воспоминаний. С глаз посыпались крупицы слез. Я был неспособен их остановить, но и на лишние эмоциональный растраты сил не осталось. Они просто скатывались вниз, падая на белоснежную больничную плитку, совершенно не вызывая во мне чувств.
— Что-то случилось? — спросил я у Клауса, отметив его хорошо замаскированный потерянный вид. — Ты выглядишь хуже обычного, Эйзенманн.
И это было правдой. Пускай я был не в состоянии мыслить трезво из-за травмы головы, но не заметить его ужасный вид было невозможно. «Ужасный» в плане на Клаусе не было лица. Совершенно. Я не думаю, что он аж настолько переживает за своего босса, чтобы до отметин на ладонях сжимать кулаки.
Клаус долго не решался что-либо ответить. Он более не смотрел на меня, лишь на противоположную к нам серую стену больничного коридора.
— Отто сильно обожгло.
Отто? Не верится, что к одной трагедии с Рейном, к нам прибавилась еще и вторая… А как много еще людей пострадало, которых я знал? Не лежит ли так же, как Рейн, под ножом хирурга Мартин или Миранда? Или же Дамиан, если он не успел выбраться из поместья и пошел искать меня?.. Этот трагичный день навсегда отпечатается в наших жизнях. В жизни каждого.
— Я убью его. На каждом месте, где у Отто будет шрам, я пропалю ему кожу раскаленным металлом. Он будет умирать долго и мучительно, и мне плевать, что думаешь об этом ты или босс. Я убью его.
Не было сложно догадаться, о ком говорит Эйзенманн. Главный виновник трагедии. Тобиас Каттерфельд.
— Я не буду тебя останавливать.
Клаус удивленно на меня уставился. Его светлые брови взлетели кверху. Я никогда не видел такого выражения лица у этого человека. За все четырнадцать лет знакомства.
— Наш маленький котенок босса всегда был против насилия. В любом виде. Неужели наше сиятельство изменило свое мнение и снизошло к нам, черни?
— Не язви, — буркнул я и перевел взгляд на полоток. Единственный участок белого, который не переливался у меня красками перед глазами. — Мистер Каттерфельд заслуживает все то, что ты ему приготовишь. Отомсти за ожоги Отто. Отомсти за… за Рейна…
Я умолк. Не было ни единого желания вспоминать о том, как я держал в руках бессознательное тело мужчины, однако эти воспоминания так и накатывали. Я стирал ладонями слезы, чтобы Клаус не заметил их. Мне было сложно вспоминать или как-либо упоминать Рейна. Больно, потому что мыслями я все еще был там, в комнате на втором этаже, один на один с ослабевшим телом мужчины, истекающем кровью. Руки все еще чувствовали тяжесть его тела, липкость его крови, запах гари от пожара…
Мы долго сидели молча. Никто не решался что-либо сказать. Я не хотел тревожить мужчины, который явно сейчас пребывал мыслями с Отто, а Клаус не трогал меня, потому что заметил мою отстраненность в связи с ранением. Должно быть, люди на скорой помощи, которые увозили нас, сообщили ему о моей травме. Однако сам Клаус ничего не говорил, позволив мне посидеть в тишине с закрытыми глазами хоть немного. Подальше от суеты приемной и воплей таких же пострадавших, как мы.
— Как вы это пропустили? — решился спросить я, когда слезы прекратили течь просто потому, что могли. — Мы слышали запах газа с Мартином уже на ступеньках. Как никто не заметил его?
— Почему же не заметил? Заметил. Люди Тобиаса вырубили наших на первом этаже. Поэтому никто не сказал о подозрительном запахе.
— И ты ничего не заподозрил, когда они не вышли на связь? Вы ведь связывались с ними?
Клаус уставился на меня. Очевидно, я снова сморозил глупость в его глазах. Однако сегодня был особенный день: Эйзенманн смиловался и соизволил рассказать.
— Мы связываемся раз в пять минут. Пяти минут достаточно, чтобы вырубить наших людей и распустить газ по всей кухне. Ты ведь знаешь, что больше всего пострадала северная часть поместья — там, где был босс? Так вот кухня занимает большую часть северного крыла, а прямо над ней располагалась комната, где был босс.
Я смутно начал припоминать, что никто из охранников не бросился спасать меня, когда Дамиан против силы повел меня на выход. Никто. Неужели уже тогда их вырубили? Подгадали момент за несколько минут до взрыва, чтобы вывести меня, но я смог оторваться от Гонсалеса и испортил их планы. Смешно. Мой отец и сводный брат пытались спасти меня, тогда как Тобиас, человек, которому я когда-то доверял больше всех, отправил на верную смерть.
Он просто смотрел, как я иду наверх. Черт возьми, он просто отпустил меня на верную погибель!..
— Но как они узнали, что Рейн будет в комнате именно над кухней, в северном крыле?
— Босс консервативен в том, что выбирает, — произнес Клаус и недвухсмысленно взглянул на меня. Намек был понят, пускай и не сразу. Эйзенманн только что тонко намекнул, что Рейн каждый раз выбирает меня, потому что я для него привычен. Возможно, раньше бы меня задели эти слова, но не сейчас, когда пару часов назад Рейн бросился под обвал, дабы спасти меня. Да, пускай я его привычка, но ради нее он рискнул всем. Это… многое значит для меня. — Места встреч это тоже касается. Ему нравился тот кабинет для переговоров и он часто им пользовался. Дело привычки.
Клаус подождал, когда смысл слов дойдет до меня. У меня и правда была какая-то заторможенность. Даже я ее заметил.
— В охране босса мы придерживались двух случаев: или его охраняю один я, что было достаточно, или же двое наших людей. В этот вечер с ним остался я для большей надежности. Второй этаж не использовался, поэтому я не видел смысла ставить туда кого-то из людей. Никого не было там, кто бы мог сообщить о запахе. Поэтому я оставался в неведении о ситуации до самого ее конца.
Да, мистер Каттерфельд разыграл эту партию на удивление идеально. Без сучка и без задоринки. Рейн оказался при смерти и кто знает, сможет ли пережить эту ночь. Наследник Каттерфельд, наш ребенок, все еще у Тобиаса. А я все еще жив, что бы значило, что мистер Мартинес не бросит Тобиаса из-за гибели сына. Даже если Тобиас знает, что Рейн передал мне все свое имущество, не думаю, что мистер Каттерфельд боится меня. Кто я, чтобы меня вообще бояться? Пускай у меня появляться деньги, власть в моих руках будет призрачной без связей. Все союзники Рейна разбежаться по норам, а некоторые примкнут к Тобиасу, как те же Фернандесы. Скользкие людишки, который ищут лишь выгоду.
Если Рейн не очнется… нас ожидает поражение. Полное и бесповоротное. Я не смогу занять его место. Просто… не смогу.
Это понимал и Эйзенманн. Кто как не второй по важности в Каттерфельдов знал, что всему придет неминуемый крах без Рейнхольда Каттерфельда? Что бы не видел во мне Рейн, каким бы нераскрытыми качествами не наделил меня, я не смогу справиться с людьми Рейна и его деньгами. Вряд ли я даже смогу вернуть сына! Тобиас наверняка будет использовать того в качестве заложника! Пускай, в борьбе против Тобиаса ко мне присоединится тот же Эйзенманн, Фернандесы и Вагнеры. Что мы все сможет сделать без того, кто нас объединит? Смогу ли я это сделать? Конечно нет!
Вот почему нам всем Рейнхольд Каттерфельд нужен живым. Клаусу для того, чтобы отомстить за причиненный вред Отто. Вагнерам и Фернандесам для преисполнения богатствами. А мне… мне он просто нужен живым и здоровым. Без него я не смогу сделать ничего. Без него я не смогу посмотреть сыну в глаза и сказать, что соврал о скором возвращении нашей семьи. Без него я не смогу больше искренне улыбаться. Без него я не смогу жить, зная, что все еще хожу по земле благодаря его жертве.
Без него… Да кто я без него? Никому не нужный парень, который получил деньги благодаря постели? Охмурил, соблазнил и заставил жениться бедного Рейнхольда Каттерфельда и для красивой картинки поплакал на похоронах, а уже на следующий день уехал восвояси на жаркие острова. Вот кто я для всех остальных — постельный мальчик, которому удалось сорвать куш. Ах, погодите, я ведь еще и сын Мартинеса! Возможно кому-то и придется со мной считаться, но это будет лишь всеобщая показуха. Никто в здравом смысле не пойдем за мной без Рейна.
Я никто без него — вот правда.
Не хочу, чтобы на этом наша жизнь окончилась. Не хочу, чтобы
нас больше не стало. Мы с ним потеряли слишком много времени. Я и не думал, что шанс больше никогда не посмотреть в эти голубые глаза, увидеть в них ласку или упрек, будет граничить с максимумом.
— Как думаешь, будет ли все хорошо?
Спросил бы я когда-то такое у Эйзенманна в здравом уме? Никогда бы. Вот только у меня не было никого, кто бы знал меня и понимал, что значит для меня Рейн, кто смог бы ответить на этот вопрос. Лишь человек, которого я в тайне сравнивал с психопатом. Человек, который так же, как и я, сидел у разбитого корыта, не зная, что делать и как быть дальше.
— Босс сильный. Он справится, кошак.
— А Отто?
— Он… — на моей памяти впервые запнулся Клаус. Вечно сильный и презирающий всех вокруг, сейчас он казался таким же обычным маленьким человеком, как и я. — Он выживет. Отто не может меня бросить. Я достану его из того света, если понадобится, и Отто это знает. Он никогда не убежит от меня, как босс позволил сделать это тебе. Запру и заколочу двери, если придется. Я не настолько мягкосердечный, как босс.
Судя по голосу Клауса, по ненависти с которой он говорит, вспоминая о ранении своего любовника, Отто получил серьезные увечья. Я знал не много о том, что делают в больнице с пострадавшими в пожарах. Ожоги очень болят, но больше физической боли, они доставляют душевную. Предстать с отвратительными шрамами перед другими, перед своим любимым человек… Я начинал понимать, чего боится Эйзенманн. Боится, что мальчишка не выдержит осуждения большинства и снова вернется к употреблению наркотиков, чтобы забыться. Отто рассказывал мне, что именно Клаус помог ему слезть с иглы, будет очень жалко, если Эйзенманн в этот раз не сможет удержать мальчишку от повторной ошибки.
Мы пялились в пустынный коридор хирургии, изредка бросая друг другу фразы, которые никогда бы не сказали друг другу, будь мы обычными Джеромом Эвансом и Клаусом Эйзенманном. В ту долгую ночь, находясь под операционной Рейна, мы сказали друг другу больше слов, чем за все время знакомства. Человек, который в моих глазах виднелся самым настоящим ублюдком, оказался таким же, как и все мы. У Эйзенманна были некоторые проблемы с восприятием общения, но он искренне и неподдельно волновался об Отто, пускай его волнение было больше похоже на злость.
Клаус Эйзенманн оказался обычным человеком без сверхсил. После той ночи я прекратил его бояться раз и навсегда. Пускай, мы больше никогда не говорили друг с другом столь откровенно, нам удалось найти тонкую нить понимая, которая связала нас прочной связью на будущее. Одна единственная ночь и проведенный час у операционной, оказались достаточными, чтобы страх, который я чувствовал на протяжении четырнадцати лет, слыша имя Клауса Эйзенманна, напрочь исчез.
Как только я увидел тень, идущую в нашу сторону со стороны операционной, я мгновенно позабыл о боли и слабости. Я потянулся, дабы встать и побежать к доктору, но Эйзенманн усадил меня.
— Босс отрубит мне голову, если узнает, что я позволил тебе грохнуться в обморок, пока тот не видел. Дважды, кошак.
Я кивнул и Клаус позвал доктора прямо к нам.
— С кем я могу разговаривать? Родственники?
Клаус злобно цыкнул себе под нос и бросил в меня взгляд «я же говорил».
— Меня зовут Джером Эванс. Я… я — муж потерпевшего.
Я попытался протянуть руку доктору, но тот лишь недовольно закивал головой увидев, что мою руку трясет.
— И, как я вижу, сами являетесь потерпевшим, — заявил доктор, прекрасно зная, что прав. Не только по моему состоянию, но и по одежде. Вся в саже, местами прогоревшая до дыр. С нарядом Эйзенманна была та же беда, но обгорел он больше. Не удивлюсь, если под больничным халатом мужчина скрывает собственные ожоги, пытаясь никому не показывать свои слабости. — Вас не должно быть здесь.
Я посмотрел на доктора умоляющим взглядом и он сжалился.
— Но так как других родственников я не вижу, сделаем исключение.
Руки вцепились в скамью. Глаза пытались сконцентрироваться на докторе, но выходило с трудом.
— Как он? Он ведь…
жив?
— Вашему мужу повезло, мистер Эванс, — сообщил доктор без капли пренебрежения или отвращения. Я мысленно вздохнул с тем, что этот старый, с виду строгий доктор, ко всему прочему, не оказался еще и гомофобом. — Рана не задела жизненно важных органов. Прут прошел мимо почек и печени. Была задета толстая кишка, но это лучше, чем те же почки. Мы изъяли инородный предмет без проблем, а в данный момент остальные доктора зашивают рану.
Я понимал, что доктор рассказывает все медленно и до того просто, чтобы понял даже мой ушибленный мозг.
— Значит, он будет жить?..
— Его состояние тяжелое. Мы еще не знаем, какие осложнения могут возникнуть у пациента в скором времени. Вы должны понимать, что это лишь начало. Мы сделали все, что было в наших силах. Остается лишь дождаться, когда пациент очнется. Пусть я и сказал, что не были задеты важные органы, сами понимаете, проблемы с пищеварительным трактом тоже не детские шутки. Вам нужно набраться терпения и ждать.
Рейн ждал меня четыре года. Что, я не подожду его каких несколько часов или дней?.. Главное, что он в порядке. Главное, что его сердце по-прежнему бьется, а в легкие поступает воздух.
— Идите в свою палату и отдыхайте. Вам нужны силы, — продолжил доктор. Он кивнул, будто заверяя, что все плохое осталось позади.
— Я останусь тут, пока его не вывезут. Хочу увидеть его.
Доктор переглянулся с Эйзенманном. Кажется, те были на одной волне.
— Зачем эта жертвенность, Джером? — укорительно произнес Клаус впервые с момента появления хирурга. Доктор пребывал в замешательстве от того, что Эйзенманн говорил на немецком, которого врач, очевидно, не знал. — Что ты сделаешь сидя тут, в шаге от того, чтобы свалиться в обморок? Иди. Тебе нужно отдохнуть.
— Но…
— С доктором я разберусь. Я посижу здесь и прослежу, чтобы с боссом обращались соответственно его статусу. Не хватало еще ему увидеть, как ты помрачнел за последнюю ночь.
Я повернул голову и краем глаза заметил того самого медбрата, стоящего вдали и махающего мне. Он вернулся за мной? Что ж, возможно, Клаус прав. Он позаботится о Рейне так, как я не смогу в своем полуобморочном состоянии.
Поблагодарив доктора и попрощавшись с Эйзенманном, я, едва ли переставляя ноги, побрел в сторону медбрата. Он, как и раньше, подхватил меня под локоть, и без вопросов повел в выделенную мне палату. Как только голова коснулась подушки, а в вену воткнулась игла с чем-то седативным, сонливость в мгновение нагрянула ко мне в гости, но это не помешало тому, чтобы даже перед тем, как окончательно уснуть, я думал об одном особенном человеке. О Рейне.
Он спас меня. Этого никак не отменить. Никак не закрыть глаза на то, что теперь мы разделяем одну жизнь, которую он спас. Я его вечный должник. Теперь не только из-за чувств я остаюсь рядом с ним, отныне это переросло в вопрос исполнения долга. Рейн даже на смертном одре цеплялся за меня, поэтому я никогда впредь не посмею бросить его. Словно предсмертное желание, которое только я могу исполнить.
И вот снова, даже в самом конце, я не услышал от него «люблю», но его поступок прямо-таки вопил об ней. Каждый ли сможет уберечь жизнь другому человеку, позабыв о собственной безопасности, превозмогая чувство самосохранения? Пожалуй, нет. Это лишь доказывает, что Рейн всегда любил меня. С нашей первой встречи дождливой осенней ночью. И я, пожалуй, буду также всегда любить его. Чтобы не случилось. Сколько бы не пришлось прождать, пока тот очнется. Какие бы осложнения не пророчил доктор.
Вопреки ранению, граничащему со смертью. Вопреки смерти, я останусь с ним. Вопреки всему.
КОНЕЦ III ЧАСТИ
