Вопреки всему

Прошло несколько недель прежде, чем я смог освоиться в своем старом-новом доме. Во многом мне помог Генрих. Дворецкий любезно знакомил меня с новыми людьми поместья, не забывая напоминать, что я не очередной гость, а хозяин. Что ж, это было неловко, но необходимо — так Генрих пресекал в поместье какие-либо слухи или недопонимания, как было с мальчишкой-слугой, который перепутал меня с гостем. На удивление, новые работники оказались довольно приветливыми. Никто не бросал любопытные взгляды мне в спину, хотя я точно знал, что все уже осведомлены о моих истинных отношениях с хозяином поместья. Уж тем более, никто не сквернословил при мне, как делали прежние слуги, которым мое присутствие ни о чем не говорило. Даже садовник не прогонял меня из зимнего сада, как его предшественник, которому я, видите ли мешал, прогуливаясь с ребенком и помогая собирать яблоки для пирога. Фактически, я выполнял его работу, но он каждый раз недовольно бубнил себе под нос, несмотря на то, что я прекрасно это видел. Новый садовник не только любезно пустил в сад, но и показал деревья, высаженные за время моего отсутствия в оранжерее, рассказал о каждом из них и о его планах на сад на грядущую весну. Очень приятный старый человек. Стало понятно, почему Генрих отзывается о нем исключительно в позитивном ключе. Не только в составе прислуги, но и в охране произошли изменения. Я подозреваю, что это связано с Клаусом. Наши отношения стали более… более понимающими, пожалуй. Не знаю, попросил ли об этом Рейн или Клаус сам пришел к этому, но Эйзенманн стал смотреть на меня иначе. Нас нельзя было назвать друзьями, скорее — партнерами ввиду совместного врага. Подчиненные Эйзенманна, как и раньше, переняли поведение своего предводителя и стали относится ко мне нейтрально. К тому же, я лишь изредка видел знакомые лица среди охраны, было много новичков, не относящихся ко мне предвзято из-за моего предательства их босса в прошлом. Одного из таких приставили ко мне, о чем я собирался поговорить с Рейном позже. Я знал, что нуждаюсь в охране и не собирался этого более отрицать после произошедшего на приеме, но у меня уже был человек, которого я хочу видеть своим телохранителем… В общем, я был доволен новой обстановкой в доме. Атмосфера среди прислуги и охраны изменилась и я чувствовал себя, не побоюсь сказать этого, как дома. За время, проведенное здесь, пришлось многое переосмыслить, на многое посмотреть с иной стороны и понять, каким придурком я был, не замечая этого раньше. Через несколько дней после прибытия я начал находить странные вещи у себя в комнате. В смежной ванной комнате стоял гель с яблочной отдушкой и чья-то зубная щетка с открытой пенкой для бритья. На этом странности не закончились. Вскоре я нашел чей-то носок у себя в шкафу, явно не принадлежащий мне ввиду огромного размера. Начали закрадываться смутные подозрения, которые были развеяны лишь тогда, когда я нашел в рабочем столе документы Рейна. Стало понятно, что он жил в этой комнате во время моего отсутствия, что было, как минимум, странно, потому что тот даже во время наших ссор не покидал общую спальню, предпочитая спать вместе и агрессивно-недовольно дышать мне в затылок, но не уходить в гостевую комнату. Я не нашел в себе силы спросить напрямую Рейна, да и вряд ли бы он ответил, лишь отшутился бы или промолчал. Поэтому я задал вопрос Генриху. — Господин перешел спать в вашу комнату спустя месяц после вашего отбытия. — «Отбытие» — так Генрих называл мой побег. Старик чувствовал, что я стыжусь этой темы, и пытался избегать ее в разговоре со мной. — Я приказал прислуге ничего не трогать после вашего ухода, поэтому господин застал комнату в том состоянии, как вы ее оставили. Ох, я понимал, почему Генрих сделал акцент на последнем предложении. Перед уходом я взял все свои вещи, от обычной одежды до документов, и выкинул в большой мусорный бак за домом. Я специально оставил комнату полностью пустой в надежде, что Рейн осознает свою вину передо мной, почувствует, как это: был человек рядом и нет. И я сделал ему больно. В очередной раз. Не оставил ему ничего, что могло бы напоминать о моей присутствии в этом доме… В который раз понимаю, что пусть Рейн и не говорит, пусть не обвиняет, жертвой здесь был один лишь он. Рейнхольд Каттерфельд сильный. Всегда был и будет. Даже на грани смерти. Поэтому он ни за что не признается, как сильно его поразило мое решение начать новые отношения с Адамом. Лишь единственный раз он признался, что мой уход повлиял на него, но и слова не обронил, чтобы обвинить меня. А я виновен. Виновен и раскаиваюсь. Пытаюсь загладить свою вину каждый день, сидя у кровати Рейна, когда тот бодрствует или спит. Сейчас он слаб из-за количества лекарства, влитого в его тело доктором. Благо, спустя две недели он начинает понемногу расхаживаться. Ранее я ненавидел Рейна, винил во всех своих бедах, а в итоге сижу у его ног, пытаюсь доказать, что больше не сбегу. Сижу в чертовой комнате, в которою клялся даже не входить. Но вот он я, и вот я здесь. Чтобы не сходить с ума, я читал книги, когда Рейн спал. Вернулся к своему хобби минувших дней. Кабинет Рейна тоже не изменился, разве что бумаг стало поменьше ввиду меньшей загруженности. Все же сейчас он был официально безработным, пока место генерального директора компании занимал Тобиас. Большую часть времени я сидел здесь, погружался в мир цифр, пытаясь возобновить в памяти немного подзабытые термины из-за недостатка практики. Искал в сети новости из мира бухгалтерии, чтобы подогнать то, что упустил за четыре года, а упустил я многое. В остальное же время я был прикован к Рейну. Уже через неделю тот начал кричать на прислугу по пустякам и я понимал, в чем истинная причина: мужчине надоело сидеть в пределах спальни, не выходя. Он ненавидел свое бессилие. Рейнхольд Каттерфельд ни за что бы не попросил помочь тому сходить в душ или, что хуже, в уборную. Поэтому пришлось это делать мне. Дела пошли лучше, когда тот начал выходить на небольшие прогулки, конечно, если погода позволяла. Однако было одно место, в которое я так и не заглянул после приезда. Комната Эберхарда в дальнем конце коридора так и манила мой взор, заставляя лишний раз вспомнить о сыне. Я пообещал малышу разговор с отцом, но так и не исполнил свое обещание. Пошел второй месяц с того времени, как нас с сыном разлучили в Венеции. Мы не говорили с Рейном о нем, избегая этой темы, как огня. Мы оба безумно скучали по нашему мальчику. Оба желали вернуть его домой. Одно я знал точно: мистер Каттерфельд не посмел бы тронуть ребенка. Он мог сколько угодно угрожать, но детей он не трогал. Каким бы отвратительным человеком Тобиас ни был, я не могу сказать о нем ничего плохого, как об отце. Изабель и Миранда выросли без недостатка отцовской любви и я видел это в их общении с отцом. Изабель обожала Тобиаса и, честно, я не представляю, как она отреагирует узнав, что я переметнулся на сторону врагов ее любимого папы. Надеюсь, она поймет меня. Все же именно она дважды мне советовала пересмотреть свое мнение о Рейне, намекая, что я не смогу его забыть. Мы были с ней одного возраста, но она явно оказалась мудрее меня. Мой ребенок в безопасности, пусть и в логове врага. Я лишь боюсь, как бы Эберхард не докопался до истины происходящего. Он умный мальчик, порой, даже чересчур умный, когда не нужно. Зная его, он может попытаться сбежать, чем, вероятнее всего, нарушит планы Рейна, какие бы они ни были. Мне ясно дали понять: Джером сиди дома и не высовывайся, что я и делал. Лишь молил Бога, чтобы Эберхард все также продолжал думать о происходящем, как о продолжении ссоры отцов. В то утро я проснулся излишне рано. Рейн еще спал, а я уже знал, что хотел сделать. Не скажу, что я боялся идти в комнату сына. Нет. Просто не желал вызвать воспоминания о последнем счастливом вечере в этом доме, превратившемся в самый настоящий кошмар. Вечер, когда я радостно пообещал сыну помириться с его отцом. Вечер, когда я застукал Рейна с Отто. Комната сына стала последним пристанищем мирных дней в каменном замке Каттерфельд перед тем, как они навсегда покинули его. Я провел рукой по детскому столу Эберхарда, стоявшему возле окна. Пыли не было. Прислуга хорошо выполняла свою работу, а значит они знали, что ранее здесь жил ребенок. Интересно, насколько много Генрих позволил знать персоналу? Знают ли они, что внезапно объявившийся потерянный хозяин поместья однажды похитил ребенка, жившего в стенах этой комнаты? А как подобное по-другому назвать? Это было именно похищение. Незаконное, к тому же, но в этом мире вполне приемлемое. Я удивлен, как новость о пропаже ребенка не осветили в СМИ? Как об этом не прознало любящее сплетни высшее общество Мюнхена? Рейн действительно постарался. Да, он проделал превосходную работу. И я говорю не только о пронырливых журналистах. Он пустил пыль в глаза своему дяде, будто окончательно опустил руки в желании вернуть нас с Эберхардом домой, а на самом деле точил меч, чтобы отрубить голову змее. Рейн превосходный стратег. Я знал это и раньше, но видеть воочию результаты его работы… меня пронимала гордость. Вот только, как жаль, что стратегия его победы потребовала столько времени, которого у нас больше никогда не будет. Пробежавшись глазами по книгам Эберхарда, я удивился, заметив, что все они были дошкольного возраста, некоторые из них и вовсе сказки. Подумать только, последний раз, когда мой сын был здесь, он был пятилетним ребенком, недостающим мне до пояса, а сейчас вымахал в девятилетнего юношу уже давно не читающего сказки. Эберхард сильно вырос за четыре года. Не только физически, но и психологически. Я начал замечать, как его решения приобретают иной вариант исполнения. Ранее, он мог скромно попросить о чем-то и повторял бы тот же запрос, пока я не согласился. Сейчас же он действует более хитро. Если я отказывался что-то покупать, те же комиксы, он скромно признавал поражение и шел к Дамиану. Гонсалес любил спорить с ребенком на что-то и каждый раз удивлялся, когда тот выигрывал спор, получая то, что желал. Мой малыш становился все хитрее и хитрее с каждым днем. Он и раньше был умным, несмотря на возраст, но теперь не показывал свой ум, а скрывал его, маскируя под холодность и недружелюбие к другим детям. Прямо, как Рейн. В Мадриде, смотря на Эберхарда в моменты своей слабости, меня пробивала дрожь от осознания его схожести с отцом. Чем старше, тем больше видна их схожесть характерами и внешностью. Страшно понимать, что я упустил уже два месяца его взросления. Страшно понимать, что Рейн пропустил более четырех лет… Я присел на кровать сына, взяв одну из книг со сказками. Пролистав страницы, я нашел тот завернутый корешок, который оставил в последний раз. «Гензель и Гретель». Жестокая сказка, которая прошла жесткий отбор Рейна прежде, чем я допустил ее к ушам сына. Гензель и Гретель тоже попали в ловушку, зайдя в Пряничный домик. Возможно, они ожидали увидеть там доброго волшебника, о котором наверняка мечтали, но точно не злую ведьму. Как иронично, что мы с Эберхардом попали в такую же ловушку. Я так же, как и брат с сестрой, желал увидеть в злой ведьме доброго человека, попался на уловку, и вот что мы имели — мой ребенок все еще в ловушке, а я мучаюсь от мыслей о собственной вине, сидя в его комнате. Жаль, что читая эту сказку своему ребенку, я не вдумался в суть повествования. Возможно, вынеси я нужную мораль, мы бы не оказались в столь сложной ситуации. — Я знал, что найду тебя здесь. За размышлениями я не заметил, как вошел Рейн. Придерживаясь за дверь, он внимательно смотрел на меня. — Тебе помочь? — спросил я, заметив, как тот кривится от каждого шага. Пусть, что бы он не говорил, пока рана затягивалась ему были противопоказаны лишние движения. Доктор и так сердился за то, что я позволил Рейну встать с кровати слишком рано. Знал бы он, что этого мужчину просто невозможно остановить, если он чего-то желает. Рейн хотел вернуться к обычной жизни — он плавно, но возвращался. Он хотел получить меня — получил. Хотел вернуть меня — вернул. Нет ничего невозможного для Рейнхольда Каттерфельда. — Нет, малыш, я сам. Рейн скривился, пытаясь сесть и, несмотря на его слова, я все же ухватился за его руку, помогая тому опереться, дабы сесть. Я знал, что ему неловко, когда ему помогаю даже я, далеко не чужой человек, и все же он раздражался даже от такого. Он ужасно ненавидел показывать слабость. В особенности передо мной — человеком, которому он желает показываться лишь в более сильных и твердых сторонах. — Ты принял таблетки? — спросил я, подняв вопросительно бровь. — Думаешь, Генрих пропустил бы прием? — ухмыльнулся тот. Его плечо коснулось моего, а рука умостилась на моей спине, нежно поглаживая. — Действительно, — едва заметная улыбка осенила мое лицо. Я завернул корешок на том же месте, надеясь однажды дочитать Эберхарду сказку и сообщить о хорошем конце. Добро всегда побеждает зло. Мой сын должен это знать, чтобы никогда не стать тьмой, ведь тьма всегда проигрывает. — Котенок, ты все еще не передумал насчет спальни? Мне слишком одиноко спать без тебя. Словно заевшая кассета. Как только Рейн чувствовал, что я хоть на йоту приспускаю щиты, он мгновенно атаковал. — Рейн, я говорил тебе: ты можешь прийти ко мне и спать со мной в моей комнате. Тем более, как я вижу, ты прекрасно ходишь. Больше не пройдет оправдание, что ты не сможешь прийти ко мне. — Оно и раньше не работало, — фыркнул тот, понимая, что я снова отбил удар. Однако я слишком хорошо знал Рейна. За первым ударом всегда шел второй. — Проблема в кровати, малыш? Давай закажем новую. — Проблема не в кровати, Рейн, — закатил я глаза, прекрасно зная, что он это понимает, но будет настаивать, пока я не сдамся. — Нет, именно в ней, раз ты хочешь спать со мной. — Господи, Рейн! — сорвался я, на этот раз не выдержав. — Ты пообещал, что не будешь принуждать меня спать там. Держи свое слово! — Не помню, чтобы я обещал что-то такое. Он придрался к словам! Да, он прямо не говорил, что клянется, но контекст же был ясен! — Нет, Рейн. Никогда и ни за что я не лягу там. Скажи спасибо, что я вообще смог зайти в ту комнату, зная, что там… Я сглотнул и сжал кулаки. Рука Рейна скользнула к затылку нежно поглаживая оставшийся от раны шрам. Шрам, который доказывал, что я был готов побежать к тому, несмотря на опасность. Шрам, полученный из-за импульсивных действий. Шрам, полученный по велению сердца. Рейн ни за что не сознается, но он ценил его, как доказательство моей любви к нему. — Тебе пора отпустить прошлое. Мы ведь разъяснили, что это не было изменой в настоящем смысле. Я не желал этого, Джером. Я думал там был ты. Знаю, я, знаю, что не желал! Знаю, что он под влияние наркотиков принял Отто за меня! Но что мне сделать, если я на протяжении стольких лет видел в ночных кошмарах ту комнату и Рейна в ней с другим?! Я не хочу засыпать там и просыпаться, не в силах понять очередной ли это кошмар или реальность. Я не хочу сломаться еще раз. — Сказать «отпусти» просто, но я не могу. Не потому, что не хочу, Рейн, просто… это сложно сделать. Как только я набираюсь достаточно сил для этого, в голове всплывает тот вечер… Я просто не могу. Поверь, я пытаюсь, честно, но… Рука Рейна переместилась на мою талию, прижимая меня к себе. Моя отросшая челка упала на лицо, поэтому Рейн откинул ее назад, заставляя смотреть на себя. — Знаешь поговорку «клин клином вышибают»? Приди ко мне сегодня ночью и я обещаю, что тебе не приснятся кошмары. Достаточно лишь раз переступить через себя и дальше все пойдет проще. — Зачем вообще пересиливать себя, если мы просто можем обустроить иную комнату под нашу спальню? Здесь ведь столько свободных комнат только в этом крыле! Рейн отрицательно замотал головой. — Нет, Джером, это дело принципа. Ты можешь сколько угодно прятаться и бежать от страхов, но рано или поздно они настигнут тебя и ты будешь сражен. Так встреть их сейчас, когда ты силен, как никогда. — Ты думаешь я способен на это? Я не чувствую в себе силы. — У тебя ее предостаточно, котенок, просто низкая самооценка мешает принять этот факт, — его рука переместилась ко мне на макушку и невольно потрепала волосы. — К тому же у тебя есть я. Всегда есть, Джером, и всегда буду. Я тяжело вздохнул и положил голову на колени. Ничего я в себе не видел, это правда. Я чувствовал, что некоторые мои жизненные ориентиры поменяли траекторию, от чего я изменился, но… я не ощущал, что в моих силах сделать хоть что-то серьезное в данный момент. Рейн безусловно и, как всегда, прав: пора прекращать с этой навязчивой идеей. В конце концов это обычная спальня, в которой я спал более десяти лет без проблем. Да и мужчина всегда будет рядом, если вдруг кошмары вновь начнут мучать меня. Как Рейн сказал: он всегда рядом. Внезапно, Рейн отпустил меня и прокашлялся, будто сомневаясь стоит ли мне что-то рассказывать. Он смерил меня долгим любопытным взглядом, прежде чем промолвил: — Недавно Клаус дал мне неочевидный, но очень меткий совет. Я не знаю, как ты к этому отнесешься, но прежде чем отказаться, хотя бы выслушай. — Ты хочешь мне что-то предложить? — не понял я. Нечасто можно увидеть, как Рейн мямлит и топчется на месте. В его духе сказать собеседнику все прямо в лоб. — Да, — кивнул тот и зачесал отросшую за время болезни копну пшеничных волос назад. — Это бы решило кое-какие наши проблемы сейчас и в дальнейшей перспективе превосходнее решения я найти, пожалуй, никогда не смогу. К тому же, ты хотел, чтобы между нами больше не было лжи, а это сделает наши отношения, малыш, кристально прозрачными. — Ты обещал мне не врать. Кристально прозрачнее быть уже не может. — Конечно, я помню свою клятву, но это… расширит ее. Значительно. Я развернулся к Рейну и свел брови, будто спрашивая, что он имеет в виду. Мой прямолинейный мужчина только несколько раз в своей жизни шел обходным путем, прежде чем сказать что-то прямо. Например, перед предложением брака он привел сотни мелких наводящих преимуществ, чтобы я не смог отказаться. Сейчас он давит на то, что его предложение поможет стать нашим отношениях более доверительными. Давит на рану, которая гноится уже столько лет из-за потока лжи и недосказанностей с его стороны. — Не томи, Рейн. — Как ты знаешь, за время твоего отсутствия многое изменилось в составе моих людей. Я полностью убрал всех дядиных крыс и ищеек, но, как оказалось, их было больше, чем мы с Клаусом ожидали. Наши ряды значительно поубавились и мне пришлось нанять новых людей. В том числе это касается и нашего счетовода… Ах, так вот он к чему ведет. Предложение о работе. — Нет-нет-нет, Рейн, я знаю, к чему ты ведешь, и нет! — резко встал я, не в силах поверить, что он действительно собирается мне предложить работать на него. — Выслушай, Джером, это важно. Ты всегда говорил, что между нами стоял этот бизнес, но если ты войдешь в него, преград больше не будет. — Как все просто и легко, если тебя послушать! — вновь перебил я Рейна. — Мне всего лишь придется узнать, какие ты сделки и с какими ублюдками раньше заключал, и какие собираешься заключить! Когда ты берешься за бухгалтерию, не важно за какую, изначально ты обязан изучить предыдущую отчетность. В случае Рейна мне бы пришлось узнать, с кем, когда и на какую сумму он заключал сделки. Да, безусловно, это великая честь, оказанная самым Рейнхольд Каттерфельдом, оказанное им доверие, но он действительно думает мне будет легко узнать, с какими ублюдками он работает? Я уверен, что это те еще отморозки, раз идут к Рейну для того, чтобы купить оружие. Нелегальные группировки разных стран, правительственные организации, о которых не говорят, наркобароны, как мой отец, — и это не весь список! Не хочу знать, с кем еще он связан. Я хотел, чтобы наши отношения были избавлены от гнета лжи, но в данном вопросе я предпочел бы остаться слепым. — Джером, — Рейн ухватил меня за руку и взглядом приказал заткнуться и не истерить. — Я нигде не найду человека, вернее и честнее тебя. Твоя специализация отлично вписывается в нашу структуру, ты уже доказал свою квалификацию, работая под моим крылом в компании. Если ты будешь работать вместе со мной, это позволит всем нам вздохнуть с облегчением и не волноваться о том, что деньги уходят не туда, куда нужно. Я уверен, что ты с этим справишься. Никто в тебе не сомневается, котенок. Даже Клаус не против, раз предложил. Я дернулся, резко сбрасывая руку мужчины с себя. — Я все понимаю, Рейн. Возможно, ты видишь в этом лучший исход, но, просто задумайся: мы убьем друг друга, если будем вести один бизнес! — Почему? — спросил тот, искренне не понимая этот просто безумно банальный факт. — Ты действительно спрашиваешь «почему»? Рейн, ты помнишь из-за чего мы поссорились перед… перед всем этим? Ты заключил сделку с террористами! Ты продал им оружие. Тем, кто убивает женщин. Детей, Рейн. Детей. Ладно, это дела Рейна, я смирился с его бизнесом. Пусть продает оружие кому-угодно, но только не тем, по чьей вине умирают невинные люди. Пусть сотрудничает с такими, как мой отец. С теми, у кого хотя бы имеются базовые понятия чести и границы позволенного, но не с террористами, убивающими мирное население в странах третьего мира! Я могу принять этот кровавый бизнес, участие Рейна в нем, но только не его сотрудничество с этими людьми. А ведь своим предложением о работе он, по сути, предлагает мне именно это. Я буду не просто знать, что он подписал очередной контракт с ними, но еще и буду пособничать, помогая разобраться со всеми счетами и выводом денег! Я так не могу. — Малыш, ты снова меня не дослушал, — покачал тот головой и устало закатил глаза. Прекрасно, он раздражен. Я тоже. — Знание о моих клиентах — еще одно преимущество данного решения. Ты будешь знать, с кем я заключаю сделки, и будешь в силах остановить меня, если я не увижу границ. Хах? Намекает, что одно мое слово может остановить его от сделки с ужасными людьми? А в прошлый раз это сработало? Да чтобы Рейнхольд Каттерфельд слушался меня?! Скорее с неба начнут падать свиньи, чем случиться подобное! — А тебя когда-либо останавливало то, что я тебе говорил? Ты когда-либо слушал меня?! — психанул я, отходя все дальше от мужчины. — Я пообещал прислушиваться к тебе, и я буду это делать, чтобы сохранить наш брак. Его рука отпустила меня, давая время подумать. Я подошел к окну и сел на широкий подоконник, застеленный пледом, на котором любил засыпать Эберхард. Ладно, нужно думать рационально, Джером. Без эмоций. Ты уже принял тот факт, что Рейн не откажется от этой работы, и ты точно знал об этом возвращаясь к нему. Если не он, кто-то другой будет заниматься ею. Это всего лишь бизнес, если не переступать некоторые границы. Да, Рейн был прав, это обычная работа, как и все другие. Мне понадобилось четыре года, чтобы прийти к этому выводу. К тому же я никогда не учитывал того факта, что Рейн был не в праве отказаться от подобного бизнеса. Это то же, что семейная реликвия, передающаяся из поколение в поколение. Пора принять, что он не откажется от оружейной деятельности и уж тем более ради меня. В его стиле заставить меня остаться рядом любыми способами и дальше беспрепятственно вести бизнес. Он прав: эта часть его жизни всегда стояла между нами. Я не желал понимать Рейна, а Рейн в свою очередь решил не запариваться над тем, чтобы донести до меня свои мысли на этот счет. Промолчал и решил утаить — как всегда делал, когда понимал, что я что-то не смогу принять. Сейчас он дает мне шанс покончить с этой преградой. Вот она — прямая дорога, по которой мы пойдем вместе, шагая плечо о плечо. Он протягивает мне руку, а я воспринимаю его предложение в штыки. У Рейна чертовски хорошее терпение, раз он еще не ушел с этой комнаты, бросив затею что-то мне доказать. Впервые он дает мне время осмыслить сказанное, а не пытается насильно заставить меня принять новую реальность. Рейн изменил подход, и я должен сделать то же. Работа будет сложной. Все же появится много нюансов, с которыми я раньше не сталкивался. Думаю, Рейн это учел, но все равно предложил, а значит он готов дать мне время для того, чтобы освоится, а возможно даже привлечет помощника… Хорошо, с поставленными задачами я смогу справиться. Это не главная проблема, а вот наши взаимоотношения — да. Мы все еще женаты. Не зря существует правило, что супруги не должны работать вместе. Работа пробивает корни в личную жизнь, пускает яд и отравляет отношения. Этот бизнес пускал яд, даже когда я не был его частью, но сейчас… Не знаю. Естественно, отвергать это предложения — невыгодно для всех нас. Если я займусь всеми счетами, это значительно уменьшит проблем. Не придется искать лояльного человека, разбирающегося в бухгалтерии и готового хранить молчание. Рейну не придется врать, где он был и с кем. Теперь я буду знать каждый его шаг и решение точно так же, как и он мои. Это обоюдная монета. Рейн обличает себя передо мной, и я был бы последним глупцом, чтобы от этого отказаться. Я не заметил, как Рейн тихо подкрался ко мне. Аккуратно отодвинув штору, он прислонился ко мне, обволакивая руками мою талию. Его подбородок устроился у меня на плече. — Я не собираюсь вести двойную бухгалтерию даже для своего мужа, Рейн. Мужчина тихо рассмеялся мне на ухо, потираясь носом об мою шею. Он уже знал, что я согласился. — У нас нет двойной бухгалтерии. Конечно, ведь сам по себе этот бизнес — уже нелегальщина. — Мы будем вместе решать, с кем заключать сделки, а с кем нет. Больше никаких террористов. И еще я собираюсь действовать тебе на нервы в два разы больше. — Ты делаешь это прямо сейчас, — ухмыльнулся тот, целуя меня за ухо, прямо в одну из родинок. — Но ты выглядишь довольным. — Я не сказал, что мне это не нравится. Я развернулся к мужчине и закинул руку на плечи, обнимая того за шею. Рейн приблизился, становясь у моих разведенных ног. Озорной огонек поселился в его глазах, и я знал: если бы не ранение, он бы уже набросился на меня. Я бы запротестовал, что это комната ребенка, он бы закинул меня на плечо и потащил в сторону нашей спальни, где бы небрежно швырнул в сторону постели. Одежда бы полетела первой. В спешке Рейн бы, как всегда зацепил что-то на тумбочке и оно бы свалилось на пол, возможно, даже разбилось, но нам было бы плевать, пока мы вдоволь не насладились бы друг другом… Слюна подступила к горлу и я сглотнул. — Тогда ты мазохист, — произнес я, понизив голос. — Нет, я просто люблю, когда мой котенок ворчит по утрам, — голос Рейна тоже притих, а в голубом океане начали плескаться теплые оттенки. Я потянулся за поцелуем и нежно коснулся его губ своими. Поцелуй со вкусом только что принятых Рейном антибиотиков. Фу, ужасно! Я скривился и Рейн тихо рассмеялся. Мне так нравился его смех. Более не скрываемый за рамками безразличия, Рейн выпустил эмоции, которых мне столь не хватало в отношении с ним. Мысль об этом заставила меня слезть с подоконника и сильнее прижаться к мужчине, чтобы вновь слиться с ним в поцелуе. Его руки мгновенно и так естественно оказались у меня на талии, притягивая, но не с той же силой, что обычно. Рана не позволяла мужчине расходиться. — Это «да»? — поинтересовался Рейн, пока его рука медленно сползала по моей пояснице вниз, намереваясь залезть под пижамные штаны. Он желал узнать мой ответ на его предложение. — А сам как думаешь? — томно спросил я, понимая, что это утро не получится окончить обычными поцелуями и невинными объятиями. Вряд ли на завтрак я получу секс в связи с состоянием Рейна, но ведь мы можем помочь друг другу избавиться от явно нескрываемого пижамными штанами возбуждения. Это так напоминает мне о минувших днях! — Предпочту принять это за согласие, малыш. Рука Рейна нырнула под пижаму и сжала мою ягодицу. От его холодных рук по всему телу пробежалась стая мурашек, разносящих застоявшееся в одной точке напряжение. Я прогнулся в спине, когда его палец прошелся по копчику заставляя тело крупно вздрогнуть. Он знал, как довести меня до грани одними лишь словами и легкими прикосновениями. Я никогда не был излишне чувствительным, но одни лишь его пальцы заставляли мое тело сходить с ума. — Но ты можешь закрепить свое согласие поцелуем, — томно прошептал Рейн. Я зарылся пятерней ему в волосы и резко притянул к себе, становясь на носочки. Страстный поцелуй, который мы точно продолжим чем-то более серьезным, как только выйдем за пределы детской. Жесткий поцелуй до опухших губ, заключающий сделку с Рейном, лучше любых бумажек и печатей. И вот я снова не смог отказать Рейнхольду Каттерфельду. И вот снова после ссоры я предпочел отдаться ему, нежели продолжить бросаться словами в порыве спора. И вот снова мы в этом доме, целуемся за шторами, тогда как Генрих ищет нас по всему дому, дабы позвать господ к завтраку. И вот снова я таю под умелыми касаниями Рейна, позабыв о всех проблемах, желая лишь одного — прикасаться к нему еще хоть секундой дольше. «Я собираюсь вернуть все, что отобрал у меня дядя. Тебя, Джером, тоже.» Рейн добился того, чего желал. Я снова полностью в его власти. Снова и в этот раз навсегда.

***

Наступило время ужина. Генрих любезно сообщил о нем, застав меня вместе с Клаусом. После бурного утра, когда нас с Рейном никто не смог найти, потому что мы закрылись в одной из дальних гостевых спален для весьма приятного занятия, Рейн радостно послал меня к Клаусу, чтобы я начинал перенимать бразды правления. В смысле, начинать рыться в старой бухгалтерии, чтобы, как можно скорее, заняться основной работой. Кажется, его совершенно не волновало, что после нашей утренней шалости я был выжат, как лимон, и совершенно не был готов к тому, чтобы приступить к работе в тот же день. Однако я это сделал. Точнее, не мог не сделать, потому что Эйзенманн нашел меня сам и потащил помогать ему искать отчетности за прошлые года. Большая ее часть находилась в сейфе в кабинете Рейна, но к обеду я заметил, что кое-каких документов не хватает, поэтому Клаус согласился поискать вместе со мной в остальной кипе документов. По крайней мере, Клаус был единственным, кого подпускали настолько близко к доходам, чтобы он мог знать, куда задевались некоторые бумаги, ведь вероятность найти старые бумаги на столе Рейна в одиночку близилась к нулю. Дворецкий пришел как раз тогда, когда я орал на Эйзенманна в виду некомпетентности моего предшественника. Как и ожидалось, бумаг мы не смогли найти не на столе, не в шкафу с документами и нигде за пределами кабинета, убив весь день на поиски пары бумажек по поместью. В голове просто не укладывалась мысль, что эти документы можно потерять! Клаус, который вначале начал защищать того человека, в конце стушевался и умолк, осознав, что я прав. Что удивительно, между прочим, ведь раньше он никогда не признавал мою правоту. Я ликовал: моя первая победа над самим Клаусом Эйзенманном! Сообщив Генриху, что я приду с минуты на минуты, я продолжил складывать бумаги, раскиданные по кабинету Рейна в процессе поиска. Клаус не покидал попытки найти что-то и пересматривал кипы документов, которые мы уже проверили, повторно. — Это бесполезно, — мотнул я головой, падая на диван от усталости. Этот день чертовски вымотал меня. Не нужно было идти на поводу у Рейна и заниматься сексом с утра. Что забавно, мы ведь даже не дошли до конца в виду его ранения, но я все равно чувствовал, словно по мне пробежалось стадо лошадей. К тому же сверху навалилась эта работа… Ладно, не буду жаловаться: мне она безумно нравится. Сама атмосфера погруженности в цифры и отчеты. Это помогало отвлечься от насущных проблем за пределами поместья. Помогало забыть о том, что детская пустая, а Тобиас все еще держит моего сына в плену. Пожалуй, Рейн взял в расчет и этот фактор, предлагая работу. Клаус даже бровью не повел в ответ на мои слова, продолжая просматривать бумагу за бумагой. Ранее мы уже отмели с ним возможность, что документы могли остаться в компании. Эйзенманн объяснил, что когда туда пришел Тобиас, Рейн полностью ушел из нее, оставшись лишь владельцем акций. Сухость и краткость его ответа дали сделать мне вывод, что с делами компании он не договаривает. Но теперь это не проблема, ведь теперь я имею доступ ко всему. Не хочет говорить — не нужно, сам узнаю. Соответственно, все хранившиеся важные бумаги и сервера с данными были вычищены и перевезены в поместье. Рейн полностью расстался с компанией, которой отдал более двадцати лет своей жизни. — Эйзенманн, прекращай, — устало попросил я, прикрыв глаза, смотря на напрасные попытки найти утраченное. — Ты и сам знаешь, что этот ваш прошлый казначей накосячил. Этих бумаг здесь нет. Он забрал их, когда уходил, а, может, их никогда и не существовало. Мокнув Клауса в грязь, я, что ожидаемо, получил в ответ гневное выражение. Шрам на лице мужчины растянулся и, кажется, немного покраснел от злости. Ему понадобилось некоторое время, чтобы успокоиться и не сорваться на мне. Да, это еще одна привилегия, коей я был наделен в виду новой работы. Рейн оторвет Клаусу голову, если услышит, как тот на меня кричит, ведь он с таким трудом заставил меня здесь батрачить. Я заимел неприкосновенность, что не могло не радовать! — Этот человек работал на босса много лет, еще до твоего прихода в это поместье, кошак, — уклончиво ответил Клаус и я понял, что тот просто не желает признавать, что один из его людей — предатель. Очередная крыса в их рядах. Эйзенманну сложно привыкнуть, что каждый второй среди них был врагом. Среди тех, кем он руководил и кому доверял. Тот же Питер. Он несколько лет служил Каттерфельдам, а оказался внедренным человеком Мартинес. Структура их организации, как законной, так и преступной, полностью прогнила и требовала ребрендинга. Увы, Рейну и Клаусу понадобился такой сильный толчок, как поражения, чтобы прийти в этому выводу и приступить к изменениям. — Помнишь твоего прошлого заместителя? — спросил я у Клауса, пытаясь вспомнить имя прошлого человека, что приходился левой рукой Рейна. — Тот мужчина, которого вы звали между собой Викинг. Он тоже долго служил Рейну, но верен никогда ему не был, ведь так? Клаус остановился, положив руки на стопку из бумаги. Ему не понравилось, к чему я клоню. — Я знаю, к чему ты клонишь, Эванс, но это разные вещи. — Эвансом Клаус звал меня только, когда был раздражен. Возможно он думал, что это злит меня, но меня бы больше расстроило, назови он меня Мартинесом. — Викинг был одним из нас и понес должное наказание, как и следовало, но прошлый казначей… Все меняется, когда дело касается денег. Если выяснится, что он действительно воровал деньги у босса, наказание, что досталось Викингу, покажется ему цветочками. Жилки на скулах мужчины опасно забегали, и я осознал, что Клаус не врал. Если мы с ним обнаружим доказательства кражи, этот человек умрет и, как мне подсказывает интуиция, Эйзенманн сам совершит приговор. Так, как умеет только он — жестоко и беспощадно. Мужчина отодвинул стопку на край стола и устремил свой взгляд на меня, опасно прищурив глаза. — Запомни, кошак: верность — понятие двоякое. Викинг предал нас, но вот казначей, может и был верен нам, но крал у нас из-под носа. Это хуже, чем предательство, ведь от таких скользких людей, которые рассматривая свою верность, как что-то, из чего можно получить выгоду, не ожидаешь ничего хорошо. Как Тобиас Каттерфельд, понимаешь? Скользкие ублюдки, умеющие скрывать эмоции и играть в долгие игры, — самые отвратительные. Возможно, ситуации моего предшественника и Тобиаса разные, но я понимал, что общего нашел в них Клаус. Эти люди, какими бы они не скрывались внутри, воспринимали понятие верности, как ресурс, который можно использовать в своих целях. Казначей — для получения денег, мистер Каттерфельд — для победы в войне. Однако в случае Тобиас это в разы ужаснее, ведь он сыграл не на своей верности, а на моей. Использовал мое безграничное доверие к Рейну, очернил его и заставил предать. Заставил забыть, устрашиться и оттолкнуть человека, который долгих четыре года делал все ради моего возвращения. — Помнишь, о чем я сказал в больнице? — спросил тот еще сильнее прищурив глаза. Мне стало не по себе от его маниакальной улыбки на грани безумства. — Я хочу, чтобы ты не забывал и не был шокирован, раз теперь ты с нами. Я убью Тобиаса Каттерфельда, Джером. Я расчленю его и преподнесу Отто и боссу на блюдечке. Он будет долго и мучительно страдать, пока не сдохнет той же собачьей смертью, которую заслуживает. Я сглотнул. Клаус не шутил и не нагнетал. Я помнил, какой он на самом деле, и то, что он смягчился по отношению ко мне, не меняет его истинную натуру. Клаус Эйзенманн по-прежнему остался хладнокровным ублюдком, но… но я не буду останавливать его, если тот решит покончить с Тобиасом. Как я уже решил — это более не касается меня. Все, что от меня требуется — выполнять новую работу и дожидаться, когда Рейн вернет ребенка в наш дом. Один раз я поступил так, как считал правильным, и в итоге потерпел поражение, доставив дорогому мне человеку проблем. Мною легко управлять, пора это признать, и позволить Рейну выполнять свою работу, не мешая своим присутствием. — Мы с Рейном пришли к согласию: я не участвую в делах с его дядей. Если решите убить его — ваше право. Брови Клауса на мгновение взлетели вверх от удивления. — Мне стоит продолжить выяснять наличие хищения средств? — спросил я, решив перейти к насущным делам. Не очень-то хотелось обсуждать с Клаусом чью-либо смерть. Уж лучше не знать, какая у них там ситуация на фронте с мистером Каттерфельдом. Рейн пообещал вернуть ребенка, и я полностью ему доверяю. Он вернет Эберхарда. В этом я уверен, как ни в чем. — Я ожидаю от тебя результата в скором времени. Прекрасно, кроме восстановления потерянных частей в документации и отчетности, придется еще и заниматься поиском улик. Что ж, в конце концов это тоже часть моей новой должности. — Этот человек получит должное наказание? — спросил я невзначай. — Можешь не сомневаться, кошак. Все ублюдки, идущие против моего хозяина, получают по заслугам. — Ты готов убить кого-угодно ради Рейна? — вырвалось у меня изо рта прежде, чем я осознал, что говорю. — Даже тебя, кошак. В особенности тебя, — ухмыльнулся тот, находя мой вопрос банальным. Конечно, же он убил бы в первую очередь меня. Прикажи Рейн, Эйзенманн с удовольствием оголил бы лезвие ножа. — Мы еще не забыли твой поступок в прошлом. Никто не забыл и тебе долго придется восстанавливать свой кредит доверия. Босс дал шанс этой работой отбелить свое имя в глазах наших людей. Не налажай. Как будто, меня волнует их мнение. Никто из них не знает, чем я руководствовался, сбегая тогда от Рейна вместе с акциями и ребенком. Никто даже представить не может, что мне пришлось пережить! — А Отто? Его ты тоже готов убить ради своего хозяина? — спросил я раздраженно. Клаус замер. Он ничего не ответил, но и взгляд не отвел, продолжая пилить меня им и оценивать. Я ненавидел, когда так делали! — Не переходи черту, Эванс. Я простил тебя за то, что Отто сорвался однажды, виной чему стали твои слова, но не забывайся: мы не друзья. Конечно же, Эйзенманн не забыл. Вряд ли он что-либо забывает. Он действительно монстр и, если бы я не жил в окружении ему подобным, мне бы было отвратительно с ним находиться. Но в одном он прав: Отто снова прибег к наркотикам из-за того, что я на него сорвался. Да, это полностью моя вина, и я уже извинился за нее, как и понес наказание. Никогда не смогу забыть, что именно Клаус Эйзенманн посадил меня в тот холодный, сырой венецианский подвал на долгую неделю. Мы не друзья и никогда ими не будем. — Босс уже заждался тебя. Иди, кошак, и будь послушным мальчиком перед ним. Не разочаровывай его вновь. Я заставил себя заткнуть и смолчать на издевку, завидев, как вздулись вены Клауса на руках, сжавших стол. Закрыв после себя дверь, я окончил разговор, решив не испытывать судьбу. Спорить с Эйзенманном не в настроении себе дороже. Я взял курс вниз, прямо в столовую. Там меня уже ожидал Рейн. Довольный, как черт, он не скрывал своего прекрасного настроения даже перед слугами, которые трудились, накрывая нам стол. Я присел по правую сторону от мужчины и немного развернулся в его сторону. Пускай, как бы я не сопротивлялся насчет ночевки в нашей с Рейном прошлой комнате, сесть за стол у меня получилось проще. Конечно, первый раз перед глазами все еще виднелась картина того вечера, как Отто сидел на моем месте, но эти воспоминания быстро развеялись, в чем немалая заслуга Рейна. Раньше тот ненавидел разговоры за едой и предпочитал подождать с этим до десерта, но видя мое состояние, заговаривал меня на какие-угодно темы, лишь бы я не вспоминал то, чего не должен был. Возможно, такая же тактика должна подойти в случае и с нашей спальней, Рейн отвлечет меня и я расслаблюсь, но я… я еще не готов. Морально — нет. Разговорчивость Рейна поражала меня. Я не привык так часто и столь долго слышать его голос. Нет-нет, это отнюдь не плохо, даже хорошо, ведь теперь меня посвящают во все планы и проблемы, а слышать его баритон, тихо размышляющий о нашем будущем, в котором присутствую и я, что услада для слуха. Меня поражает лишь то, что за четырнадцать лет знакомства с Рейнхольдом Каттерфельдом я все еще могу открыть в нем что-то новое, ранее неизведанное. И это не только его теплый тихий голос, рассказывающий мне о чем-то без стеснений и постоянной напряженности выдать что-то лишнее, непредназначенное моим ушам. Это и его постоянные касания, которые встречают меня так внезапно и так горячо, что я вздрагиваю каждый раз, когда он прикасается ко мне на людях. Это и его порывы прижать меня к себе, которые он больше не желает держать в узде. Одновременно открываю для себя новые границы: он показывает, какими могут быть наши отношения в будущем. Подобное ново для нас обоих, но так же необычно, как и безумно приятно. Казалось, после того, что нам удосужилось пройти, мы знаем друг друга вдоль и поперек. Будто ничего не осталось сокрыто. Но вот мы здесь, и я, подперев подбородок, внимательно слушаю рассказ Рейна об одной из его самых крупных сделок с итальянцами. Вслушиваюсь, как баритон тихо разносится по комнате, а кончик его тапочек блуждает у меня под широкими брюками. Совершенно не настойчиво, не призывающее к еще одному уединению в спальне. Просто для того, чтобы чувствовать меня рядом. Более недостаточно просто видеть, он хочет чувствовать. И я готов быть рядом постоянно, лишь бы доказать, что больше никуда от него не денусь. — Ты водишь дела с итальянцами? — спросил я, услышав о неапольском партнере, присутствующем в рассказе Рейна. Сделав глоток яблочного сока, только что долитого Генрихом, я с толикой любопытства посмотрел на Рейна. Мне было тридцать четыре, но дворецкий этого дома все еще воспринимал меня двадцатилетним мальчишкой, пьянеющим от одного лишь бокала. В этом поместье я мог получить один лишь бокал, и то по праздникам. Смешно! — Котенок, если ты думаешь, что мои связи заканчиваются немцами и испанцами, то глубоко ошибаешься. Вот! Он увильнул от ответа, как только может Рейнхольд Каттерфельд. Без имен и стран. Перевел мой вопрос на меня же. Умно! Но я теперь тоже умею играть по его правилам. — Ты познакомишь меня с теми, с кем планируешь заключать сделки в будущем, или я буду все время сидеть дома и чахнуть над отчетами? Скажем, с теми же итальянцами? — спросил я, выразительно приподняв бровь. Рейн не ответил сразу, ведь в тот момент появился юный паренек-слуга, который ошибочно принял меня за гостя. Он поставил передо мной десерт и, смущенно улыбнувшись, поклонился. — Спасибо. Мальчишка еще больше покрылся красными пятнами и, спрятавшись за длинной челкой, убежал в сторону кухни. Забавный слуга. — Это что такое было, малыш? Обольщаешь новый персонал? Я не услышал в голове Рейна опасных ноток, что значит, он не ревновал меня к этому мальцу. Да что уж там, я не помню, когда Рейнхольд Каттерфельд вообще испытывал подобное едкое чувство, кроме как к Нолану Делану, моему первому парню! Конечно, я бы тоже не тратил лишние эмоции на отвратительную ревность, если еще несколько часов назад твой любимый покрывал твое тело поцелуями, прижимался к горячему телу и шептал слова любви на ухо… Хотя, если так вспомнить, Рейн особо ничего не говорил об Адаме. Я осознаю, что это ранило его, но я вижу: он не готов говорить об этом, поэтому я тоже молчу, всеми силами показывая, что я с ним. Сейчас в наших отношениях правит идиллия и здесь нет места ревности, в отличие от бизнеса. Бизнес Каттерфельдов всегда таится где-то между Рейном и мной, поджидая момента слабости. — Не увиливай от ответа, Рейн. Будешь знакомить или нет? Рейн, не смотря на меня, отрезал последний кусочек мяса, надел тот на кончик вилки и преподнес ко рту. По тому, как расправились в это время его плечи, я осознал, что мы перешли из фазы личных отношений на деловые. Более мы не на семейном ужине. Нет Рейна и Джерома. Имеет место быть лишь Рейнхольд Каттерфельд и Джером Эванс. Начальник и подчиненный. Хотя, вряд ли я могу назвать себя подчиненным. Скорее партнер. Я не собираюсь прогибаться под Рейна в работе. Более — нет. — Исходя из того, захочешь ли ты с ними вообще знакомиться. Если думаешь, что все мои партнеры такие же понимающие и принимающие, как твой отец, ты ошибаешься, малыш. — Хочешь сказать, они не знают о наших с тобой отношениях? Они не принимают таких, как мы? Гомофобы? Странно, в высшем обществе я еще ни разу не встречал никого из них. Каждый второй здесь имеет свой грешок за душой. Когда я работал главой отдела в компании под руководством Рейна, все наши партнеры прекрасно знали, кем я прихожусь Рейну и совершенно не глумились. Это закон простой деловой этики. Даже если ты не терпишь меньшинств — воздержись от высказываний, если хочешь заключить выгодный контракт. Я думал, также работает и в черном бизнесе. — Что? Ох, Джером, последнее, что их не волнует, это с кем ты спишь! — тихо рассмеялся Рейн и вся спесь напускной деловитости в мгновение слетела с его лица. — Я к тому, что не всем понравится, что ты — сын Мартинеса… Скажем так, твой отец в своем роде монополист. Он не дает никому занять даже малую нишу на рынке, будь ты хоть его врагом, хоть союзником. Не всем это приходится по душе, а особенно тем, кто желал бы выйти на испанский рынок. — Хочешь сказать они невзлюбят меня из-за отца? — Наверняка знать не может никто, Джером. — Рейн отложил вилку с ножом и подцепил пальцами дно стакана. Ему тоже был подан сок в виду ранения. Хотя я не мог не заметить его тоскливый взгляд, который он бросает на сервант с коньяком каждый раз, когда заходит к себе в кабинет. Увы, доктор категорически запретил пить во время приема лекарств. Антибиотики не дружат со спиртным. — Отношения в бизнесе сложнее политических распрей. Никогда не знаешь, какую именно сторону займет тот или иной игрок. Может, благодаря твоей связи с Мартинесом, они наоборот начнут относиться к тебе проще, как одному из своих. Рейн сделал еще один глоток, чтобы смочить горло, и покрутил стакан с остатками сока, будто это бокал с драгоценным спиртным. — К примеру, я могу точно сказать, что старые консерваторы с особой любезностью относятся к детям голубых кровей. Они могут с распростертыми объятьями принять тебя, как сына Мартинеса, или же отвергнуть в виду того, что твоя мать не из знати или наших кругов. Я не знаю точно, поэтому и не хочу, чтобы ты разочаровывался. Удивительно, что все еще существуют люди, смотрящие на количество аристократических корней в роду, а не на человека. — Значит это не однозначное «нет»? — ухмыльнулся я. Рейн устало закатил глаза и вздохнул. Отставив стакан, он наклонился ко мне и накрыл мою ладонь своей. — Я обещал прислушиваться к тебе и сейчас я вижу, что ты желаешь встретиться с теми людьми, чтобы узнать, с кем стоит заключать в дальнейшем контракты, а с кем — нет, ведь так? Я не могу тебе этого запретить, зато могу дать совет, так как пробыл в окружении этих людей с юношества. И мой совет — нет, Джером, лучше туда не идти. — Почему? Ты сам сказал, что неизвестно, как они отреагирует на меня. К тому же, когда меня волновало мнение остальных? — Всегда, Джером, всегда. Мужчина сжал мою руку и словил мой взгляд своим. — Тебе там не место. Это не твой круг общения. Ты знаком лишь со мной и Мартинесом, людьми того круга, поэтому ошибочно интерпретируешь наше положительное отношение к тебе на их. Нет, так не будет. Мы с твоим отцом любим тебя и ценим, а те люди и пальцем не поведут ради тебя, пока не докажешь свою ценность, свой авторитет. — Намекаешь, что у меня нет авторитета? Что в их глазах я лишь твоя постельная игрушка? О да, это слово всегда действовало на Рейна особенным образом. Он всегда стремился выразить свое почтение и уважение, называя «партнером» или же «супругом», будто подчеркивая мою важность в его жизни. Я был глуп, принимая эту за обычную вежливость и воспитанность, сейчас же я вижу все под иным углом. Однако это лишь мое субъективное мнение. Для остальных я идеально вписываюсь под определение «постельная игрушка». Люди в мире Рейна не верят в любовь. Они просто не понимают, как я смог столь долго задержаться подле Рейна и даже заставил его вернуть меня после ухода. Скорее они поверят в то, что я действительно вытворяю в постели неимоверные вещи, нежели привлек Рейна иными качествами. Хотя я даже сейчас не ведаю, чем привлек этого человека. В моем случае все понятно, кто бы не влюбился в такого, как Рейн? Тем более, что он от пяток до макушки в моем вкусе. Что можно было взять с меня? Человека без образования с посредственной внешностью и без денег в кармане? Очевидно, я не подходил Рейну тогда. Категорически не подходил. И только бог знает, почему его взор упал на меня — юного, наивного и еще не познавшего себя юнца. Парня, который оказался потерянным ребенком рода Мартинес… В такие моменты начинаешь верить в провидение высших сил. — Ты сам знаешь, что никогда таким ни был, но остальные вольны думать, как пожелают. — Я откровенно не понимаю, Рейн. Ты говоришь, что хочешь видеть меня в этом бизнесе, но сейчас буквально советуешь туда не лезть! — Ты все правильно понял. Там не твое место. Твое место здесь, со мной. Будь рядом со мной, направляй меня в моих делах, но не суйся на поле битвы — это моя прерогатива. Ну вот, он снова решил запереть меня в этом доме и печальнее всего, что я прекрасно знаю причину, которая состоит далеко не в моем защите. Причину, которой поспособствовали мои действия. — Я думал, мы прояснили этот момент, но кажется, мне стоит прояснить его еще раз. — Я положил свою вторую руку на ладонь Рейна и посмотрел тому прямо в глаза. — Я не сбегу от тебя. Как обещал мне ты, слово дал и я. Пока мы оба держим его, ничего не произойдет. Помни об этом. — И все же ты не прислушаешься к моему совету? — Нет. — Что ж, сам увидишь. Это место не для тебя. Рейн отдернул руки и позвал слугу, чтобы тот принес десерт. Настроение мужчины изменилось. Конечно, ему не понравилось то, что я решил пойти против его слов. Когда Рейну вообще нравилось мое самовольство? Но я должен был это сделать. Мне необходимо влиться в общество Рейна, дабы понять не только то, с какими людьми лучше не сотрудничать в виду их антиморального бизнеса, но и в первую очередь, дабы понять самого мужчину. Рейн столько лет живет и дышит нелегальной деятельностью. Это, безусловно, повлияло на его характер, решения и, что немаловажно, наши отношения. Слуга принес десерт. Два небольших кусочка фирменного блюда нашего шеф-повара — торт с вишневой пропиткой. Помню, Эберхард постоянно воротился от него, так как не переносил вкус вишни, предпочитая яблоки. Мы с Рейном каждый раз умилялись, видя, как малыш кривит носом, но ест. Рейн приучил нашего сына не быть привередливым к еде и Эберхард честно пытался, но брокколи и торт с вишней убивали все его потуги. Хотя в отличие от брокколи, торт он все же ел через силу. Отрезав небольшой кусочек, я не успел преподнести его ко рту, как Рейн заговорил: — Через две недели будет собрание. Ты ведь хотел всех увидеть. Это прекрасная возможность. — Но будет ли уместно идти туда, пока ты болен? — Тебе не показалось утром, что я вполне хорошо себя чувствую, чтобы заниматься кое-какой активностью, малыш? Я смутился. Пускай, Рейну было тяжело ходить, все же он прекрасно себя чувствовал во время нашей шалости. Да и не похоже, что активность принесла ему дискомфорт. Пускай, спустя две недели он не выздоровеет полностью, но пережить званый вечер сможет. — Ты сможешь увидеться с отцом. Он ведь неоднократно звонил тебе после возвращения домой, верно? — Мы едем в Мадрид?! — едва ли не подавился я куском исключительно превосходного вишневого торта. Рейн кивнул. — Изначально я планировал уехать на два дня, но так как ты поедешь со мной, думаю, мы можем задержаться там на день. Повидаешься с отцом и Эберхардом. На этот раз я все-таки подавился. Пришлось запить принесенной вовремя слугой водой. — Эберхардом?! — переспросил я, как только кашель перестал душить горло. — Его ведь забрал мистер Каттерфельд! — После того, как я забрал тебя в Венеции, Эберхард был у Мартинеса. — Я знаю это! Но ведь отец теперь на нашей стороне, почему мистер Каттерфельд не забрал Эберхарда до того, как мистер Мартинес предал его? Не верю, что мистер Каттерфельд не продумал этот момент! — Думаешь, Мартинес позволил бы? — Что?.. — Только потому, что все это время наш сын был вместе с твоим отцом я не волновался о том, что с ним может что-то произойти. Мартинес никогда бы не позволил забрать ребенка, которого его любимый сын считает своим. Не верится… Мистер Мартинес столько раз пытался меня разубедить в том, что Эберхард — мой сын, а в итоге не отдал его Тобиасу. Я до конца не мог поверить в слова отца о том, что он на стороне Рейна, но… но теперь я верю. Он правда с нами. Он со мной. — Но тогда получается, что у мистера Каттерфельда больше нет влияния на тебя. Без Эберхарда и моего отца вся власть в его руках рассыпется… А ведь я так и не передал ему те акции. Они все еще мои. Он не сможет победить на следующем собрании директоров без меня, а значит… значит… — сглотнул я, не зная, какие слова правильно выразят то, что крутилось у меня в голове. Я боялся озвучить это, ведь подобное не могло быть правдой. Просто не могло. — Мы победили?.. Рейн на мгновение задержал на мне нечитаемый взгляд. В тот момент мне стоило взглянуть в его глаза не сквозь призму призрачной надежды. Стоило заметить, что пролетела мгновенная недосказанность, которую Рейн сомневался, стоило ли озвучить. Стоило это заметить, но тогда я упустил момент, окрыленный чувством долгожданного завершения войны. — Не будем говорить о победе, когда последний шаг не сделан.