Вопреки всему

Шестое чувство наперекор отказывалось верить в скорый конец. Слишком уж легко далась нам победа. Конечно, я ни в коем случае не преуменьшал нанесенный ущерб, то же ранение Рейна, когда он буквально оказался на грани смерти, но все же… Никто не умер. Никто никого не потерял. Эта война окончилась без потерь, если не считать безвозвратно потерянного времени, денежных средств и десятков ран на сердце. Победа звучит сладко, но я хорошо запомнил взгляд Рейна в тот вечер. Его слова о том, что не стоит говорить о конце, пока не сделан последний шаг. Он обещал говорить обо всем, чтобы между нами никогда вновь не возникало недосказанностей, поэтому я склонен верить в то, что он не умолчал бы о чем-то важном, а действительно не знает, от чего и сомнения. Вот только вопрос: не знает о чем? Что заставило его с подобным волнением смотреть на меня? Что заставило его тихий теплый океан в глазах взбушеваться? В тот момент я не нашел там спокойной гавани впервые с возвращения к жизни в Мюнхене. Я долго размышлял о словах Рейна, но так и не нашел причины беспокойству. Все время с того рокового взрыва я думал, что Эберхард — единственное, что продолжает эту лишенную всякого смысла войну. Думал, что Тобиас забрал его, как только Мартинес объявил о переходе на сторону Рейна. Думал, что Рейн знает, как вернуть нашего мальчика домой, однако… Однако теперь я не уверен на этот счет. Рейн держится гордо и сильно, как и всегда напустив на свою персону излишнюю важность, но контролирует ли он ситуацию? Если наш сын все это время был у Мартинесов, то почему, черт возьми, он не вернул его к нам?! Почему не сообщил мне, что Эберхард в безопасности, почему не дал мне связаться с сыном?! Отказываюсь параноить, но даже мистер Мартинес, звонящий мне едва ли не каждый вечер, ни разу не обмолвился об Эберхарде. Ни разу, хотя прекрасно знал, как я волнуюсь о своем малыше! Шестое чувство подсказывало мне, что Рейн с мистером Мартинесом заодно играют в молчанку. Оно прямо-таки вопило после того, как Рейн сказал, что наш сын весь месяц, пока мы прохлаждались в Мюнхене, находился подле Альваро! « — Вы должны понимать, что я не стану общаться с вами, если вы будете на стороне мистера Каттерфельда. Не после того, как он попытался убить моего мужа и держит в плену моего ребенка. — Мы с младшим Каттерфельдом договорились. Больше ты можешь не волноваться о нашей с Тобиасом связи.» Договорились, отец? О чем же таком вы с Рейном договорились? Я глупо предпочел закрыть глаза на ту фразу, уповая на мысль, что Альваро и Рейн пришли к перемирию ради меня, но мир не крутится вокруг меня. Большие шишки не строят планы, исходя из моих чувств. Это было не ради меня, как они это сначала преподнесли, не ради восстановления связей семей Мартинес и Каттерфельд после победы над Тобиасом. Нет, они заключили контракт и одному лишь богу известно, какими были условия сделки с обеих сторон! Однако я не параноил. Пытался, получалось с трудом, но заставлял себя не думать о заговоре и новой порции лжи. Не после всего, что случилось. Не после того, как эти оба поклялись говорить лишь правду. В этот раз я решил поступить так, как советовал Рейн, когда я в чем-то сомневаюсь относительно наших отношений. В данный момент я сомневался в том, выполняет ли тот свою клятву, ведь без нее я вряд ли смогу остаться подле Рейна. Не переживу еще одной лжи. Решение спросить прямо было лучшим вариантом из имеющегося ничего. Вот только я никак не находил подходящего момента. После того вечера Рейн занялся скопившейся за время недомогания работой. Он часами сидел в кабинете, не вылезая из документов. Да и я был не лучше. Мы с Эйзенманном безуспешно пытались найти потерянные прошлым казначеем документы, но пока что я нашел лишь способ и место, куда тот сумел вывести денежные средства. На самом деле их не так просто было заметить. Этот человек был действительно очень умен. Из каждой сделки Рейна он брал не какой-то там процент, а сотые доли этого процента, которые обычно он списывал, как расходы на транспортировку. Спросите, какой смысл от столь мизерной суммы? Все просто. За столько лет служения, сумма натекла немалая. Что-то подсказывает мне, что казначей только и ждал момента, когда его выгонят. Я сомневаюсь, что он работал на мистера Каттерфельда. Больше похоже, что он воровал для себя, нежели для кого-то, однако Клаус упорно продолжал видеть в этом заговор с Тобиасом в роли главного антагониста. Что ж, в отличие от Эйзенманна, я не обвинял Тобиаса во всех смертных грехах. Он был грешен во многих вещах, но точно не в связи с моим предшественником. Начиная ранним утром и заканчивая поздним вечером, я видел Рейна лишь во время завтраков и ужинов, но у него, как и у меня, не было сил говорить или спорить. Мужчина даже прекратил свои попытки затащить меня спать в хозяйскую спальню. Все закончилось тем, что через несколько дней он притащился ко мне в комнату и, едва ли коснувшись головой подушки, провалился в сон. Конечно, Генриху категорически не понравилось то, что Рейн ночевал вне главной спальни, взывая к моему приличию, но все, что я в тот момент мог, — лечь рядом с Рейном и накрыться одеялом с головой. Работа на мистера Мартинеса никогда так сильно не выматывала меня, как эта. По большей части в Мадриде я занимался организацией встреч, составлял расписание и бегал по мелким поручениям. Постоянное движение и общение с другими людьми — вот что значит быть секретарем. Однако сейчас я только и делал, что сидел в библиотеке, куда мы с Клаусом переместились, дабы не мешать Рейну с работой. Безвылазно просматривал старые отчеты, пытаясь найти в них то, что казначей так упорно прятал. За всеми бумагами я не замечал, как время убегает из-под носа. Прошло две недели. За работой они пролетели, как по щелчку пальца. Рейн стремительно шел на поправку. За почти что два месяца с ранения остался лишь бугорок от шрама чуть выше таза. От моей раны не осталось и следа. Единственное, что напоминало о произошедшем ненастье, это диета, которой Рейн должен был придерживаться еще месяц. Хотя по заговорщическому виду нового семейного доктора и дворецкого, я понимал, что диету они продлили далеко не из-за ранения. Даже доктор Вагнер говорил, что Рейну не положено столько пить. С моего молчаливого согласия, они продолжали пичкать Рейна витаминами в разнообразном виде. День перед отлетом в Мадрид Рейн сделал себе выходным. Ну, как выходным, просто ушел с кабинета пораньше, оставив все дела на после. Рейн пришел к нам с Клаусом в библиотеку и забрал меня оттуда, сообщив, что я смогу доработать чуть позже. Сначала я думал воспротивиться, потому что, кажется, мы с Клаусом вышли на верный путь в нашем небольшом расследовании, однако почувствовал, как рука Рейна проскользнула под мой свитер, стоило Клаусу на миг отвернуться, я прекрасно понял намек мужчины. Попрощавшись с Клаусом, я взял Рейна за руку, почувствовал жар его тела уже через нее. Словно подросток, ведомый химическими соединениями, я тащил Рейна за собой, успешно оббегая прислугу, дабы поскорее попасть в спальню. Стыдливо опуская глаза, я чувствовал себя впервые настолько счастливо в этом доме с очень давних времен. Я не мог поверить, что такое вообще возможно. Рейн и я держимся за руки на глазах у всей прислуги и охраны. Я слышу не только свой смех, но и его, глубокий, тихий, но нескрываемый. Мужчина разрешал себя вести, хотя ненавидел быть ведомым. Тот зимний вечер был словно из сказки. Наши ловящие друг друга взгляды, переплетающиеся пальцы, сбитое дыхание и сердцебиение в один такт. Я касался Рейна и не верил в реальность происходящего. Казалось, вот он, на постели, нетерпеливо закусил губу, ожидая, пока я сниму эту чертову водолазку, облепившую мое тело. Вот он прямо передо мной, протяни руку и коснешься!.. Но я был не в силах осознать, что происходящее реально. Что это то самое счастье, которое я искал. Я боялся, что стоит мне признаться самому себе, что я получил все, что желал, как у меня все это отнимут… Дыхание в дыхание, взгляд во взгляд, тело в тело. Границы стерлись. Моя рука скользит по его голому торсу. Я вижу, как ему тяжело держаться надо мной из-за раны, поэтому я легко нажимаю на плечо, заставляя того лечь под меня. Вот я уже сижу сверху и вижу его недовольный взгляд. Рейн ненавидит быть снизу. Он ненавидит саму мысль оказаться слабее меня. Поэтому я затыкаю его рот поцелуем, пока руки поглаживают широкие плечи, спускаясь все ниже и ниже. За столько лет я знал каждый маломальский шрам на теле мужчины, каждую выпирающую вену и родинку. Они стали мне настолько родными и привычными, словно находились на моем собственном теле. Это стало причиной моего удивления, когда я нащупал странный небольшой бугорок чуть выше паха. Я оторвался от Рейна и перевел взгляд на то, чего не видел ранее, и заметил шрам. Красная короткая, но бугристая линия, которая останется вечным напоминанием мне об вреде излишней доверчивости и жажды любви. Небольшой шрам — напоминания о том, на что Рейн был готов пойти, дабы спасти меня. Тот прут лишь задел меня. На моей груди осталась лишь царапина, которая полностью исчезла спустя несколько недель, но шрам Рейна… Губы дорожкой вниз спустились к шраму и бережно поцеловали его. Сердце на миг остановилось. — Не нужно, — прошипел Рейн, скривившись. Я подумал, что ему больно, когда я касаюсь этого места, поэтому мгновенно отпрянул. — Ты тогда почти умер, Рейн. Мужчина оперся на постель и привстал. Его рука потянулась к моей щеке, а вторая притянула за талию к себе. — Ты ничего мне не должен. — Ты спас мне жизнь. Я не забуду этого никогда. Не знаю, почему мы оба, до предела возбужденные, говорим об этом. Не знаю, почему меня так потянуло к этому шраму. Не знаю, почему я почувствовал себя таким разбитым, стоило мне увидеть его впервые столь близко. — Мой маленький котенок, — утробно прорычал Рейн, пока его палец медленно скользил по моей нижней губе. — Я сделал это не ради тебя, а ради себя. — Ради себя? — медленно повторил я, завороженно смотря в глаза Рейна. Тем временем его палец проскользнул ко мне в рот и начал ласкать язык. Я почувствовал, как губы в мгновение стали приятно влажными. — Ты можешь считать меня монстром, хоть дьяволом во плоти, но неизменным останется то, что я пойду на что угодно лишь бы оставить тебя рядом. Слюна подступила и я сглотнул. Рейн убрал палец и заменил своими губами. Его сухие и мои мокрые, его холодные и мои горячие — идеальное сочетание. — Я эгоистично желаю видеть тебя рядом. Пускай это будет стоит жизни кому-то или моей собственной. Я готов пойти на жертвы. — Я не понимаю… Простонал я тому прямо в лицо, когда почувствовал, как его холодная рука внезапно забралась под мои штаны. — Тебе и не нужно. Наш разговор мало чем походил на прелюдию, но я предпочел списать все на невнятные бред от перевозбуждения. Я часто выбирал забыться в ощущениях, нежели заметить что-то странное, что-то выходящее за рамки. Закрывал глаза на постоянные отлучки Рейна в прошлом, которые были непосредственно связаны с этим проклятым бизнесом. Не обращал внимание на его долгое молчание в ответ на мои вопросы, а теперь же — размытые ответы. Стоило заметить, но увы, я вновь закрыл глаза, отдавшись мужчине, как делал это сотни раз до этого. Закрыл и растворился в ощущениях близости и нуждаемости, которые Рейн был готов отдать взамен на мою преданность и любовь. Тот зимний вечер был словно из сказки. Вот только я не знал, что он — лишь отрывок перед началом финального акта, а трагический случай на приеме был далеко не кульминацией нашей истории.

***

Следующим утром мы сели на самолет и отправились в Мадрид. После холодов Мюнхена окунуться в ранее начало теплой испанской весны было необычно. Снежные горные пейзажи сменились мокрым от растаявшего снега асфальтом и стеклянными стенами многоэтажек, слепящими глаза на солнце. Погода в Мадриде оказалась непозволительно прекрасной, поэтому неудивительно, что мое настроение из зимне-пессимистичного переросло в весенне-радостное. На время пребывании в Мадриде мистер Мартинес любезно предложил нам с Рейном остановиться в его загородном доме — одном из десятка таких же за городом, которые после смерти других наследников Мартинес медленно оседали и покрывались пылью. Я отказался. У меня уже был свой собственный дом в Мадриде. К тому же я хотел показать Рейну место, где мы с Эберхардом жили в его отсутствие. К удивлению, Рейн оказался не против. Он даже не стал пытаться убедить меня, что отель намного лучше и более подходящее место для Его Высочества. В последнее время я стал замечать, что мужчина становится менее придирчивым к вещам, что несказанно радует меня. Возможно, он действительно пытается измениться ради меня, а, возможно, он стареет. Впервые за все года я видел свой дом столь пустынным. Ни Эберхарда, встречающего меня с работы. Ни Дамиана, подгоняющего меня приготовить ему ужин. И уж тем более не было невыносимого тандема из ребенка и мужчины, которые смотрели фильмы по вечерам, громко споря на весь дом. Наше семейное гнездышко более походило на холодный замок, давным-давно брошенный хозяевами. Столь же пыльный и серый. Однако посетившая меня с приездом меланхолия быстро развеялась, ведь совсем скоро я должен был встретиться с Эберхардом. Скорая встреча с моим малышом убивала напрочь все плохие мысли. Я пребывал в предчувствии воссоединения и был уверен, что ничто не испортит мой настрой. Увы, обычно все идет в разрез с моими планами. Этот день, как и последующие, не стал исключением. — Когда мы встретимся с Эберхардом? — обратился я за ужином к Рейну. Мы приехали еще утром, но Рейн буквально бросил меня, не успели мы войти в дом. Отправился по делам в город. Очевидно, он встречался с моим отцом, но, если честно, мне это не столь интересно, как вопрос: когда я верну нашего ребенка? Первоначально — Эберхард, после — все остальное. Так было и так будет всегда. — Скоро. Прекрасный ответ, Рейн. Тебе стоило, как обычно, промолчать, если собирался продинамить меня. Пришлось проглотить обиду и повторить попытку. Не в первый раз я слышу это «скоро, Джером, скоро». — Рейн, я хочу знать, где сейчас мой сын и когда мой отец вернет его нам, — настойчиво повторил я, посмотрев на мужчину, но тот даже взгляда с тарелки не поднял. Как можно спокойнее я пытался высказать свое мнение, но Рейн упорно продолжал молчать, хмуря брови. Он еще с Мюнхена такой… такой отсутствующий. Постоянно витает в своих мыслях и лишь изредка обращает на меня внимание. Нет, меня не уязвляет его безразличие, я знаю, насколько он сейчас загружен навалившимися заботами с предстоящей встречей, но почему-то я уверен, что причина его странного поведения кроется далеко не в усталости. Да когда Рейнхольд Каттерфельд так явно показывал, что устал? Он до последнего будет чахнуть над работой, но ни за что и виду не покажет, как ему тяжко! Сейчас он даже не пытался скрыть свою потерянность, свое неуверие, которое после встречи с мистером Мартинесом еще больше разрослось. Стоит ли мне связаться с отцом, чтобы узнать в чем дело?.. Нет, не стоит вести дела с мистером Мартинесом за спиной Рейна. Он не только мой отец, он — наш партнер. Все должно быть настолько прозрачно, насколько это возможно, в наших новых отношениях, раз уж я решил дать им второй шанс. Шанс, в коем нет места лжи. Шанс, который Рейн может потерять, если снова будет хитрить и строить планы на наше будущее вне моего мнения. — Скоро, Джером, скоро. Я ведь говорил! Взбесил ли меня ответ? О да! Однако я сжал кулаки под столом, глубоко вдохнул и улыбнулся. Злиться на Рейна — бесполезно. Биться о бетонную стену в надежде однажды пробить и то действеннее, нежели пытаться переспорить Рейнхольда Каттерфельда. Хочешь поговорить с Рейнхольдом Каттерфельдом — успокойся, обдумай свои слова трижды и лишь потом уверенно говори, но не факт, что даже тогда он тебя выслушает. Все зависит от настроения большого босса. — Рейн, — я позвал того снова и дождался, когда он, наконец, переведет свой взгляд с блюда на меня. Вот. Зрительный контакт настроен. Можно приступать. — Почему ты умолчал, что Эберхард все время был с моим отцом? Почему не дал мне связаться с нашим ребенком или забрать его домой? Рейн недовольно прищурил глаза, но я выдержал его взгляд, ведь желал знать правду. В довесок, чтобы окончательно показать свою решимость узнать ответы на свои вопросы, я добавил: — Ты клялся мне не врать. Я верю тебе на данный момент, поэтому надеюсь, что ты не разрушишь хрупкое доверие между нами. Рейн беззвучно положил вилку на стол и отодвинулся до самой спинки стула. Я бы сказал, что он расслабился, но я прекрасно знал, что нет. Наоборот, он сел в позу, которая прямо-таки вопила, что он до безумия напряжен и осторожен. О да, я видел это по его глазам. Рейн чувствовал себя загнанным в тупик. — Я ведь говорил, что верну сына? Почему ты мне не веришь, малыш? — Я тебе верю, но также знаю твою отвратительную привычку скрывать самое важное у меня прямо под носом. Даже если Рейн был поражен моими словами, а я был уверен, что поражен, он не подал и виду. Даже не ухмыльнулся. Хладнокровно промолчал. Мы словно вернулись во времена, когда из него нельзя было вытянуть и пары связанных слов. Я думал, он изменился, но… — Эберхарду безопаснее с Мартинесом в Мадриде, — тихо и спокойно произнес тот, уверяя меня в своих словах. — Ты ведь знаешь, что мой дядя вернулся в Мюнхен сразу же после нас? Кажется, я понимал, к чему клонит Рейн, но это едва ли тянет на оправдание. Вряд ли бы Тобиас посмел тронуть ребенка в Мюнхене. В особенности, когда охрану поместья увеличили десятикратно. — Мистер Каттерфельд столько лет жил бок о бок с нами и ты, Рейн, как-то не сильно боялся оставлять Эберхарда без присмотра. — Ты не понимаешь, — вздохнул тот, еще больше отстраняясь от стола и от меня. — Так объясни! На эмоциях я повысил голос, но зная, что это действует, как красная тряпка для быка на Рейна, сразу же прокашлялся и притих. — Эберхарду нельзя возвращаться, пока дядя в Мюнхене, — тихо продолжил Рейн, но от меня не осталось сокрыто, как сильно он впился пальцами в колено. — Это вопрос безопасности, который мы обговорили с Клаусом и Мартинесом. Пока эта война не закончится, ребенок будет у твоего отца. — Почему ты не обговорил это со мной — вторым отцом ребенка? Или ты все еще не считаешь меня полноправным отцом Эберхарда? Рейн устало вздохнул и прикрыл глаза, потирая переносицу. Он думает, что раз мы снова вместе, я забыл сказанные им слова? Нет, и мне никогда не удастся забыть, как он угрожал забрать Эберхарда, ведь я не его родной отец. Я простил Рейна, но все его слова и действия в то время нанесли непоправимый ущерб нашим отношениям. Рейн пытается вернуть их в прежнее стабильное состояние, но я не желаю возвращаться к прошлому. Я желаю стабильности и спокойствия, но не от незнания правды. Это не тот путь, которым мы должны пойти с Рейном снова, ведь наступить на те же грабли, вряд ли он хочет так же, как и я. — Котенок, я думал, мы закрыли этот вопрос… — Рейн снова устало прикрыл глаза и, клянусь, я увидел как, собрались мелкие морщинки вокруг них. Погруженный в желание узнать правду вопреки всему, я не заметил, насколько уставшим выглядит мужчина. Настолько, что не может даже скрывать ее. — Послушай, Клаус знает больше тебя и меня о том, как будет безопаснее, а у Мартинеса больше средств для защиты, нежели у меня на данный момент. Или ты был бы спокоен, отправь я нашего сына своим партнерам в Неаполь, а не к твоему родному отцу? У меня не нашлось, что ответить. Рейн умел затыкать фактами. — Пойми, малыш, у дяди сейчас ничего нет. Он начал совершать ошибку за ошибкой в преддверии конца, и я боюсь, как бы очередная ошибка не навредила нашему сыну, понимаешь? Когда человек в предсмертной агонии, он может совершать поступки, на которые никогда бы не пошел в трезвом уме. Как раненный зверь, который может ранить даже собственную семью, когда боль застилает глаза. Я осознаю, что Тобиас далеко не тот человек, который не сможет лишить жизни, да и его руки наверняка по локоть в крови, но… убить ребенка? Мистер Каттерфельд ни за что бы не поступил подобным образом. Он может угрожать жизнью Эберхарда, использовать его в своих корыстных целях, но ни за что бы всерьез не помышлял избавиться от моего малыша. Я все еще помню, как мужчина с неподдельным усилием подбирал подарки для Эберхарда, обрывая мой телефон вопросами о том, что может понравиться ребенку его возраста. Отказываюсь верить, что тот человек, искренне желающий сделать приятный сюрприз ребенку, может его и убить. Однако если Рейн и Клаус убеждены в обратном… что ж, единственное, что мне остается, это смиренно принять их решение. Рейн прав, я профан в плане безопасности, лучше уж довериться профессионалам. Мне достаточно знать, что Эберхард в надежных руках. Если нашему сыну действительно небезопасно находиться с нами, то пусть уж он будет с моим отцом, чем с неизвестными мне людьми. — Допустим, ты прав, — согласился я, помешивая яблочный сок на дне бокала. — Почему ты не сообщил мне об этом? Рейн, я хочу максимальной прозрачности во всем, что ты делаешь относительно нашего ребенка и наших отношений. Неужели это настолько непонятно, что мне придется повторять об этом из раза в раз? — А ты бы удержался от возможности связаться с сыном, если бы знал, что она существует? — излишне резко спросил тот, явно раздраженный моей настойчивостью. — Зачем сдерживаться? Если встречаться слишком опасно, я бы мог просто позвонить ему. — Нельзя, — отрицательно замотал головой мужчина. — Никаких связей. Лишь ограниченное количество лиц знает, куда Мартинес спрятал нашего сына. Даже я не знаю. Неужели все настолько серьезно? Это уже начинает смахивать на паранойю… — Но почему ты решил возвратить Эберхарда сейчас? Почему не позже, когда все окончательно утихнет? Я не понимаю… — Скоро все закончится, — повторил Рейн и я только сейчас заметил, насколько размыты эти слова, которые он продолжает неоднократно повторять на протяжении вот уже скольких недель. — Еще немного и Эберхарду будет безопасно вернуться домой. — «Немного» это сколько? Очевидно, я перегнул палку с одними лишь вопросами и упреками. Пускай Рейн и обещал прислушиваться ко мне, ему все еще сложно привыкнуть к тому, что нужно озвучивать мне свои планы. Да, он меняется и я вижу огромную разницу между прошлым Рейном и сегодняшним, но для всего нужно время и мне… мне тоже нужно дать ему время, чтобы все окончательно осознать и принять, если уж он желает быть вместе. Любовь — не единственная причина, из-за которой я каждый раз выбираю Рейнхольда Каттерфельда, и никогда ею не будет. Ему нужно понять, что на одних лишь чувствах отношения не построишь. Страсть, взрыв эмоций, ненависть и привязанность — каждый из нас может ощущать любовь по-разному, но чувства зачастую мимолетны и легко переходят из одной формы в другую, поэтому я не желаю выстраивать на них то, что однажды превратилось в руины. Доверие — более стойкая вещь. Если Рейн заслужит его, оно послужит крепким фундаментом на долгие года. И это касается не только Рейна, но и меня. Я должен заслужить его доверие так же, как и он мое. Наши отношения преобразятся в ранее невиданные, когда Рейн перестанет все скрывать, а я не буду давать ему причины думать, что снова сбегу. Над отношениями трудятся обе стороны. Один раз мы серьезно втоптали их в грязь. Если по-честному, это не вина Тобиаса, он стал лишь кульминацией того, к чему шли те десять лет брака. Я был бы совсем уж глупым, не понимая, что Рейн привязал меня к себе общим ребенком. И это был хороший ход, ведь за те пять лет с рождение Эберхарда я ни разу не помыслил о том, дабы уйти, пока Тобиас не вмешался. Однако рано или поздно я бы ушел. Скорее всего это бы случилось, когда Эберхард стал взрослым, а я больше не смог бы терпеть постоянные отлучки Рейна, лишь догадываясь, с какими ужасными людьми он водит бизнес. Однажды его молчание и мое молчаливое принятие свели бы наш брак в могилу. Тем отношениям бы пришел однозначный конец. Мы бы лишь причиняли боль друг другу, пока я окончательно не сдался бы что-либо изменить… Думая в таком ключе, можно подытожить, что измена, пускай она таковой и не была, дала нам шанс на новое будущее. Перерыв в четыре года позволил мне морально вырасти и закалиться, чтобы уметь справлять с нравом Рейна, а Рейн, наконец, переосмыслил мое участие в его жизни, осознал свои ошибки и начал над ними работать. По крайней мере, я так считаю… Очень-очень пытаюсь в это верить! Мужчина встал со своего места и подошел ко мне. В доме, кроме Клауса, который расположился на втором этаже в комнате Дамиана, никого не было, поэтому неудивительно, что Рейн приблизился непозволительно близко и присел на колени у моего стула. Никто не мог увидеть, что сам Рейнхольд Каттерфельд сидит у моих ног. — Домой мы поедем вместе с сыном, — ответил тот и взял мои ладони в свои. — Значит после предстоящего собрания? — Да. — На нем все должно закончится? Рейн кивнул, но не стал развивать мою мысль дальше, промолчав. — Что случится, Рейн? Скажи мне, как все закончится? Лицо Рейна невозможно было прочитать в тот момент, как я не пытался. — Прошу, не молчи. Мужчина прижался лбом к моим ладоням и прежде, чем ответить, нежно поцеловал те. Сердце пропустило несколько ударов и заныло. Никогда не видел его настолько… настолько… я даже не мог подобрать слов, чтобы описать. Это не мой Рейн, не тот уверенный в себе мужчина, который знает все наперед. Он словно стоял на краю и не решался, ступить ли в неведомое будущее или вернуться назад. Впервые на нашем веку, я видел, как тот сомневается в чем-то. — Я же вижу: это терзает тебя. — Я взял его идеально выбритое лицо в ладони и заставил посмотреть на себя. — Поделись со мной. Доверься мне. Возможно, я смогу чем-то помочь или что-то подсказать. — Ты не сможешь. Решение уже принято. — Если ты в нем сомневаешься, никогда не поздно все отменить. — Малыш, это нужно сделать. — Что «это», Рейн?! — психанул я, не имея никакого понятия, о чем он говорит. Мы словно говорим на разных языках! — Увидишь. Скоро все закончится. Просто доверься мне. Это все, чего я прошу, — повторил Рейн мои же слова о доверии и нежно поцеловал мою открытую ладонь. Это был единственный более-менее продолжительный разговор с Мюнхена. Тем вечером Рейн не ночевал дома. Стоило нам закончить с ужином, как появился Клаус, какого-то черта раздраженный и недовольный до ужаса, и сообщил Рейну, что им пора. Всю ночь Рейна не было, поэтому я спал один, прямо как в старые добрые времена. Мужчины явились лишь под утро, усталый, измотанный, и все же сумел приказать мне собираться, потому что мы едем в Андалусию. Конечно же, никто не собирался объяснить мне почему, да и по угрюмому виду Рейна и Клауса я не рискнул спросить. Должно быть, мы отправлялись на собрание, о котором мне говорил Рейн. Я оказался прав. Мне удалось вытянуть немного информации у мистера Мартинеса, который, что неожиданно, ехал кортежем вместе с нами. Так, как Рейну нужно было поспать по дороге, я решил поехать в машине с отцом, дабы не мешать. К тому же я хотел встретиться с Альваро наедине. Интересно узнать о его самочувствии после инфаркта, ведь сам он постоянно отнекивался, а с Мэтью я не разговаривал со времен Лондона… Просто не мог. Не вижу нашего общения в будущем. Общие воспоминания ложатся на меня тяжелым грузом, стоит лишь услышать имя Мэтью Мартинеса. Пока что я изредка звонил отцу. Этого было достаточно для начала воссоединения с Мартинесами. Возможно, когда-то я и смогу принять Мэтью, но не сейчас и точно не в ближайшее время. Нужно время. Пока Рейн сладко спал в одной из машин, отец, смеясь, рассказывал мне об Эберхарде, не переставая нахваливать малыша. Мужчина раз в несколько дней приезжал проведать ребенка и, как бы я не пытался выведать, где все время находился Эберхард, в ответ получал лишь улыбку. Информация была строго конфиденциальной для всех. Единственное, что мне удалось разведать — это то, что тайное место находится вне Мадрида и ехать туда достаточно далеко. — Он просто чудо! Я не успеваю что-то сказать, а он схватывает на лету! Он так напоминает мне тебя, мальчик мой. Когда мы с тобой работали вместе, ты всегда знал, что я хочу сказать, еще перед тем, как я открывал рот. Поразительна схожесть, если знать, что в нем ни капли твоей крови. С каждым словом отца мне становилось еще более неловко. Одно радует — мистер Мартинес принял Эберхарда. Пускай, не в роли моего ребенка, но хотя бы, как воспитанного, достойного его внимания мальчика. Больше Альваро не спрашивал, собираюсь ли я завести своих кровных детей для продолжения рода Мартинес. Возможно, он принял тот факт, что наш род прервется на мне. Я люблю детей, но в этом мире я не собираюсь растить больше ни одного. Мне удалось полностью удовлетворить свою потребность в отцовстве с Эберхардом и дело даже не в кровном родстве. Я оставил после себя след в этом маленьком мальчике и мне этого достаточно. Внезапно мистер Мартинес схватился за кожаную обивку салона, прикрыв глаза. — Все хорошо? — взволнованно спросил я, ведь за все время поездки подобное случилось впервые. У мужчины внезапно из ничего закружилось в голове. Честно говоря, я совершенно ничего не знал об инфарктах. Ранение Рейна зажило за месяц, пускай с последствиями он справлялся до сих пор, но что насчет болезней сердца? Появляются ли достаточно серьезные осложнения? Как долго проходит реабилитация? Сколько люди живут после перенесенного инфаркта?.. Удивительно, меня всерьез начали волновать эти вопросы, хотя это я был тем, кто клялся, что Альваро Мартинес ничего не значит для меня. — Да-да! — Альваро постарался тщетно заверить меня. Отец достал из кармана баночку и, высыпав несколько красно-белых таблеток на руку, быстро закинул в рот. Он делал это настолько умело и автоматически, словно не впервой. Пускай разумом я понимал, что по-хорошему моей вины в инфаркте отца нет, но в подсознании закралась мышь, назойливо пищащая о моем участии. Если бы тогда я не сбежал от Дамиана, убежав навстречу опасности в горящий дом, мистер Мартинес не разволновался бы до инфаркта. Однако даже если возвратить время вспять, я бы поступил точно так же. Глупый, безрассудный поступок, который каждого близкого мне человека заставил скитаться от волнения. Если был бы шанс повернуть время вспять, я бы никогда не позволил Рейну пораниться из-за меня и позаботился о том, чтобы Эберхард не остался сиротой. — Не смотри на меня так, Джером, — пихнул тот меня локтем, как только головокружение прошло. Его улыбка и веселость, несмотря на состоянии, поражала. А ведь, если задуматься, этот мужчина всегда навеселе. Неважно, насколько серьезна ситуация, он подбадривает всех и всегда, несмотря на собственное душевное состояние. — Я в порядке. Слабо верится. Неужели все люди, располагающие властью, такие? Пытаются всю жизнь скрывать свои слабости, но забывают, что завесу нужно приспускать перед родными? Как Альваро и Рейн в этом похожи! — Это последствие вашего инфаркта? — Без них никуда, — пожал тот плечами и спрятал обратно баночку в пальто. — Нужно ли вам ехать? — спросил я исключительно ввиду волнения о состоянии старика. — Вы сможете перенести эту встречу? Улыбка с лица Альваро исчезла и он немного насупил черные, как смоль, брови. Нужно было быть слепым, чтобы не заметить его замешательства. Я снова невольно сравнил мистера Мартинеса с Рейном: оба были взволнованы чем-то связанным с этой поездкой. — Вопрос не в том, смогу ли. Мне нужно там быть. У меня есть роль в этом мире и я буду исполнять ее до последнего. — Роль? — Главы Мартинес, — объяснил отец и мягко улыбнулся, положив ладонь мне на колено. — Мои люди, как никогда, нуждаются в сильном лидере. С чего бы? Насколько мне известно, благодаря разговорам с Эйзенманном, мистер Мартинес вернул назад поддержку семьи Фернандес, как только отказался от Тобиаса. Диана, его жена, забрала документы на развод и вновь вернула былое содействие, в чем немалая заслуга Рейна. Именно он уговорил поговорить с сестрой Итана Фернандеса и вернуться. Как оказалось, женщину не нужно было долго уговаривать. Она только и ждала, когда мой отец откажется от этой глупой дружбы с Тобиасом Каттерфельдом, дабы вернуться, ну и в довесок получить подачки от Рейна. Теперь все желают его благосклонности. Как и было ранее. Как и должно быть. Все сложилось, как нельзя лучше для Альваро Мартинеса. Каттерфельды по-прежнему ведут с ним бизнес, его авторитет все так же велик и обширен, а война между его партнерами скоро увенчается концом, принеся ему победу. О каких тяжелых временах вообще может идти речь? — Разве Мэтью не взял временно все дела на себя? «Временно». Всем говорят временно для галочки, но те, кто располагает достаточной властью и информацией, понимают, что старый Мартинес отходит от дел и передает все рычаги своему наследнику. — Взял, и он прекрасно справляется, — поспешно ответил мужчина и я почувствовал, как сжалась его ладонь на моем колене. — Вот только… не все принимают его, как заместителя на моем посту. — Но ведь он — наследник. Как они могут не подчиниться? Мистер Мартинес отпрянул и посмотрел сквозь окно на проносящиеся мимо зимние пустые поля, в некоторых местах укрытые снегом. — По их мнению они были ужасно обмануты и все время служили подделке. Я ведь говорил, что твое родство со мной не скрыть надолго, как бы ты не желал. Многие уже рассматривают твою кандидатуру в качестве моей замены. Если так пойдет и дальше, меня сместят, а Мэтью не получит должной поддержки, чтобы укрепить власть после моего ухода. Они захотят поставить тебя на законное место и, пожалуй, это первый раз, когда я благодарен Богу, что он свел тебя с младшим Каттерфельдом. Твой муж сможет тебя защитить, мой мальчик. Он говорит о своем смещении так обыденно, будто оно не означает его смерть. Я слишком хорошо знаю правила этого мира. Отставка здесь лишь одна — в гробу. — Я ведь говорил, что не нуждаюсь в вашем месте. — Никого не волнует твое мнение, Джером, — вздохнул мистер Мартинес. — У тебя в крови течет моя кровь. Ты — последний из Мартинес. По праву твое место подле меня и после меня. «— Я не хочу быть наследником. — Тебя никто не будет спрашивать хочешь или нет! Для нас важна кровь. По твоим жилам течет кровь Мартинес, мы все будет выполнять твои приказы, какими они ни были. Даже если ты пустоголовый сопляк. В этом вся трагедия! Как только эти старые алчные псы узнают, что Мэтью — никто, сразу же переметнуться к тебе, желая сделать послушной марионеткой. Я не могу это позволить. Я верен Мэтью и никогда не склоню перед тобой голову. Никогда.» Теперь пришло осознание, что имел в виду Гонсалес, говоря о подчинении. Теперь я понимал, почему он был столь раздражен и расстроен. Само мое существование рушило жизнь и будущее Мэтью. Все, как и говорил Дамиан, — падальщики сбегаются на трупный запах, чтобы успеть оторвать хотя бы часть заветного куша. Если отец никак не укрепит власть Мэтью, империя Мартинес рухнет. Никто не придет на замену отцу, никто не отстроит былую империю, все добро просто разграбят и бросят на волю судьбы. — И вы едете для того, чтобы утвердить власть Мэтью на этой встрече, дабы не возникло притязаний? Показать, что вы поддерживаете его, как наследника, а не меня? — догадался я. — Не думаю, что у меня получится, но попытаться стоит. — Пожал тот плечами и в его темно-карие глаза, что иногда казались мне слишком уж черными, появился отблеск теплоты. Той самой, который он показывал лишь, когда говорил о своих умерших детях. — Мэтью тоже мой ребенок. Я пообещал ему это место однажды и так как ты, законный наследник, отказался его принимать, сделаю что угодно, лишь бы сдержать свою клятву. Я дал ему новое имя, новую жизнь и он сделал все, чтобы отплатить мне. Даже больше, чем нужно. — Вы заботитесь о нем, — не мог не отметить я. — Он столько лет со мной, столько лет заменял мне тебя, что я не в силах сейчас выбросить его, когда ты нашелся. Мэтью… занял отдельную часть моего старого черствого сердца, — ухмыльнулся старик, неловко потирая внутреннюю часть ладони. — Я в ответе за него, как и в ответе за своих людей, которых подобрал с улицы и нищеты. Под влиянием теплой семейной атмосферы и разговора по душам меня пробрала гордость за то, что именно этот человек — мой отец. Мистер Мартинес, несмотря на все свои недостатки, хороший человек. Так же, как и у Рейна, за десятком очерствелых слоев, где-то там сидит прекрасный человек, которого обстоятельства вынудили стать толстокожим. — Так, куда мы направляемся? — В Андалусию, твой муж разве не сказал? — Он мало что сказал после приезда. — Там находятся охотничьи угодья, принадлежащие нашей семье, — пояснил отец, пропустив мимо ушей мой упрек. — Они достались мне от отца и потребовалось много лет и средств, чтобы привести угодья в должный вид. Зачастую там обитает клуб профессиональных охотников, которые купили у меня лицензию на охоту лет тридцать назад, но в зимний период здесь мало кого увидишь, поэтому это прекрасное место для проведения подобных собраний. — Думаете, это хорошая идея собрать в одном месте самых опасных европейских нелегальных авторитетов и вручить каждому по ружью? — Что-то есть в твоих словах, — ухмыльнулся мужчина, подмигнув мне. — Однако ты мало представляешь, что такое охота, верно? Конечно, я ведь ни разу на ней не был. Рейн не любитель, а я… а я пожалуй тоже. Не думаю, что стрельба по беззащитным животным с желанием содрать с них шкуру и повесить себе в гостиную может мне понравиться. — Мало кто среди моих гостей охотится. С приглашенных шестидесяти человек, лишь с десяток действительно берет в руки оружие и идет в лес. Остальные же проводят время за разговорами с другими, налаживая связи. — Все ли будет в порядке, если я приду туда? Мистер Мартинес удивленно выгнул правую бровь. — Почему нет? — Как я с ваших слов понял, это закрытое мероприятия. Только для своих. Не думаю, что кто-то водит сюда своих жен или любовников. — Ты прав, но ты — исключение, — глаза мистера Мартинеса задержали взгляд на моих руках, сложенных на коленях. — Мальчик мой, ты все еще не осознаешь всю свою ценность. Мистер Мартинес перевел взгляд на меня и начал крутить свое кольцо на пальце. Оно всегда при нем, куда бы он не пошел. Золотое кольцо с черным камнем, на котором выгравированный незамысловатый символ. Похожее кольцо носит Рейн, и пусть он никогда не говорил о нем, не сложно было догадаться, что оно — фамильная ценность Каттерфельдов. — Вы ведете к тому, что я могу туда пройти, потому что не просто любовник Рейна, но еще и ваш сын? Эти обстоятельства меняют мое положение в глазах тех людей? Драгоценная кровь Мартинес, кто бы сомневался. Конечно, в глазах всех моя ценность заключается только в этом. — Ты снова прав, но я хотел сказать не об этом… Давай представим, что ты не оказался бы моим сыном, — мужчина снова отвел взгляд сквозь окно, будто что-то высматривая, но быстро вернул его обратно на меня. — Ты сбежал от младшего Каттерфельда и Тобиас бы также привел тебя ко мне. Я бы не заинтересовался тобой и твоей схожестью с Эстер, а у твоего мужа не было бы козыря в виде тебя. Скорее всего мои люди избавились бы от тебя. — Почему?! — Потому что, Джером, ценнее семьи есть только дружба. Моя дружба с Тобиасом намного важнее денег и контрактов. Он бы не смог тебя убить, так как привязался, а я бы сделал это для него. Так поступают друзья: если один не в силах что-то сделать, другой берет на себя обязанности первого. Ты бы не жил долго. Если бы не всплыла правда, максимум еще год — и от тебя избавились бы, стоило младшему Каттерфельду начать предпринимать какие-либо активные шаги против Тобиаса. Твоя смерть стала бы предупреждением, чтобы Рейнхольд не смел ничего предпринимать, если жизнь ребенка ему дорога. Твой муж бы отказался от прав на главенство семьи Каттерфельд и от бизнеса взамен на жизнь Эберхарда, который все время рос бы заложником у Тобиаса. Старик словил на себе мой удивленный взгляд и на миг запнулся. Честно говоря, я никогда не разглядывал ситуацию с подобной стороны… — Есть место и иному варианту развития, — поспешил сказать мужчина. — После твоей смерти, Рейнхольд бы начал мстить, рискнув жизнью сына, и в конце победил, ведь Тобиас никогда бы не причинил вред ребенку. Я, оставшись верным Тобиасу, продолжил бы начатую им войну после его кончины, и эта война бы официально прекратила быть лишь внутрисемейной. Началась бы война Мартинесов против Каттерфельдов. — Незавидный конец. Мистер Мартинес тихо хохотнул и кивнул. — Однако ты оказался моим сыном, а это поворачивает ситуацию на сто восемьдесят градусов. После того, как с Тобиас будет покончено, настанут новые времена благодаря тебе. Связь между нашими семьями выйдет на новый уровень. Я всецело на твоей стороне, Джером. — Вы хотели сказать на нашей с Рейном стороне? — Нет, на твоей. Кольцо, которое все время крутил мистер Мартинес у себя на пальце, оказалось у него в руках. Он протянул его мне и положил в ладонь. — Это кольцо еще с тех времен, когда наш дом не прибыл в упадок во время Второй мировой. Оно передавалось от отца к сыну уже с десяток поколений. Я уж думал, что мне придется забрать его с собой могилу. Внимательно разглядывая кольцо, я заметил, что узор на камне далеко не просто бессмысленные завитушки. Это птица. Сложно сказать какая, так как гравировка сделана на черном камне и разглядеть что-то не на солнце невозможно. Неужели, это герб дома Мартинес?.. — Я не могу это принять. Мистер Мартинес обиженно насупился, совершенно не понимая, почему я отказался от подарка, в который он вложил всю душу. — Правильно ли я понял? Это кольцо передается от наследника к наследнику в вашей… нашей семье? — быстро исправился я. — Верно. — Тогда оно должно быть у Мэтью. Я отказался от этой роли. Внезапно мои ладони были накрыты морщинистыми руками мужчины. Он вцепился в них, как не цеплялся за меня никогда раньше. — Мальчик мой, ты отказался от всего, что я тебе мог дать, но не отказывайся от этого дара. Я не знаю, сколько еще проживу в этом мире. Старику хотелось бы знать, что ты, как и мужчины нашего рода в прошлом, передали это кольцо своим сыновьям. — Вы ведь понимаете, что это кольцо достанется Эберхарду, который далеко не Мартинес? — Понимаю и принимаю этот факт, — он сильнее сжал мои запястья. Его лицо прямо-таки вопило, как ему не нравился подобный исход. — Я уважаю твой выбор, но пообещай мне, что если появится ребенок твоей крови, ты передашь кольцо ему. Это не просто безделушка. Не просто подарок. Поклянись. Отец уже даже не спрашивал, беру я его или нет. Он знал, что после его слов о скорой смерти, я не смогу отказаться так же, как и не смогу не дать обещания. — Клянусь. Пускай, я и не планировал заводить детей в скором времени. Не думаю, что и Рейн захочет, зная на примере его отца и Тобиаса, что между детьми в семье не всегда все может быть гладко. Никто не желает повторение истории, новой войны, поэтому я подумываю даже не поднимать с Рейном темы о еще одном ребенке. Я передам кольцо Мартинес Эберхарду. Он — мой сын, и плевать, что будут говорить другие. Я взял кольцо и надел то на третий палец левой руки. Оно было немного велико, но на остальных пальцах совсем бы слетало. Черный камень в обрамлении золота смотрелся исключительно прекрасно. Не ведаю причины, почему я до конца поездки так и не оторвал взгляд от него, пытаясь рассмотреть выгравированную птицу. Возможно причина в невидимой связи, которая мгновенно связала это кольцо со мной, а может, оно просто завораживающе красивое — не знаю, но уже тогда, едва надев его, я знал, что не смогу с ним расстаться, пока не решу, что Эберхард достоин его. Услышав от отца о скором прибытии, я перевел взгляд с созерцания кольца на вид за окном. Просторные поля перерастали в небольшие леса и огромный сетчатый забор под два метра, ограждающий дорогу от природы. Охота, значит? Что ж, остается надеяться, что она произойдет без происшествий. Еще одно повторение лондонского приема я вряд ли переживу.