Вопреки всему

Принадлежащие семье Мартинес охотничьи угодья оказались самым прекрасным местом, которое мне только посчастливилось повидать. Усыпанные нерастаявшим снегом равнины перерастали в устеленные зеленым покровом леса. Невысокие горы на фоне прикрыты утренним туманом у подножья. Вскопанное посреди леса неглубокое, но длинное озеро, что, в отличие от снега на остывшей зимней земле, не покрылось слоем тонкого льда. Искусственно посаженный небольшой лес с юными деревьями, который столь пришлись к душе местным маленьким обитателям. Пускай мне не посчастливилось увидеть их, но сидя в одной из беседок возле озера, я прекрасно слышал тихий писк и скрежет, что нельзя было перепутать ни с чем иным. В этом месте я обрел душевный покой. Всего лишь на день до приезда остальных гостей, но этого хватило, чтобы полностью собраться с мыслями, успокоиться и понять, как правильно преподнести себя людям этого круга. Моего нового круга. В связи с тем, что ежегодная встреча происходила на территории мистера Мартинеса, ему и выпала честь организовывать предстоящее событие, несмотря на нестабильную ситуацию внутри семьи. Из-за этого мы приехали раньше, чтобы отец смог подготовить все необходимое на месте. Я задавался вопросом, почему мы с Рейном поехали вместе с Альваро, а не, скажем, остались в Мадриде еще на день и не отдохнули после перелета, который дался Рейну в его состоянии не очень-то легко. Вопрос оставался открытым, но я предпочитал думать, что Рейн и сам хотел уехать из Мадрида, дабы насладиться тишиной и отдохнуть от суеты города. Увы, думал я так недолго, ведь на следующее утро после приезда мужчина бросил меня в совершенно незнакомом месте и испарился, забрав Эйзенманна с собой. Вспомнились наши нечастые поездки. Рейн вечно говорил, что работа станет на задний фон и посвятит все свободное время мне, но уже под утро исчезал вместе с Клаусом под ручку, думая, что вернется до того времени, как я проснусь. Это навеивало воспоминания… Жаловаться мне не пристало: скучно не было. Стоило только открыть глаза и увидеть пустое место сбоку, как я услышал раздавшийся стук в дверь нашего с Рейном нынешнего пристанища — небольшой, но уютный охотничий домик, которых в угодьях с два десятка. Пришел отец и потащил меня на прогулку, несмотря на то, что на улице только-только рассвело. Мое желание остаться в кровати осталось проигнорировано. Как для человека после инфаркта, Альваро выглядел уж слишком бордо. Свежий воздух и время вне Мадрида пошли ему на пользу. Так как вчера мы приехали ближе к сумеркам, рассмотреть что-либо не предстало возможности. Я, да и все остальные, настолько устали от многочасовой езды, что повалились с ног, стоило завидеть кровать. Один лишь Рейн не спал. Я всю ночь слышал, как он крутился и поглядывал в телефон, явно ожидая чего-то. Я мог бы списать бессонницу на то, что он выспался в машине по дороге в угодья, но врать себе не хотелось. Что-то происходило в его жизни — в нашей жизни — но ответами на все мои вопросы становились лишь невнятные слова. «Все хорошо. С Эберхардом все в порядке. Я делаю все, чтобы вы увиделись». Достаточно было лишь услышать о сыне, и мои волнения тот час развеивались. Если с ним все хорошо, значит волнения Рейна не столь уж и важны. Возможно, тот просто переживает об окончании этой войны. Для него, как для человека, который сорок восемь лет жил лишь тем, чтобы противостоять своему дяде, принять то, что все закончилось, может быть крайне не просто. Можно сказать, что он вот-вот потеряет смысл жизни. Я принимаю его отстраненность и даю мужчине время, пока он сам не наберется сил, чтобы рассказать мне о своих волнениях. Я уверен: рано или поздно он признается, что гложет его душу и не дает спать длинными зимними ночами. Признается, а я помогу ему забыть о тревогах и страхе так же, как он помогал мне сотни раз до этого. Помогу отыскать новый смысл жизни в семье, в наших отношениях и совместном бизнесе, а никак не в жалком чувстве ненависти и отмщения дяде. В этом году Рейну стукнет сорок девять. Пришло время познать вкус жизни без войны и принять покой вместе со мной и Эберхардом. Тем не менее все утро я провел вместе с Альваро, хотя все еще не понимал, как тому удается бодрствовать, ведь спали мы одинаковое количество времени. После того, как между нами больше не осталось секретов, общаться с отцом стало, на удивление, просто. Не побоюсь сказать — приятно. Мы шутили, смеялись и одаривали друг друга приветливыми улыбками. Мне нравилось, как он ласково обращается ко мне не по имени, а «мальчик мой» или же «дитя мое». Это порождало во мне неведомые ранее чувства, которые, безусловно, щекотали мое сердце, заставляя биться быстрее. Однако больше всего мне запомнился взгляд мистера Мартинес, который я, пожалуй, никогда не смогу выкинуть из головы… После небольшой утренней прогулки и по совместительству экскурсии отец извинился и отправился по делах, пообещав встретиться за обедом. Как бы я не хотел остаться с ним подольше и просто поговорить ни о чем, мистер Мартинес приехал сюда дабы проконтролировать процесс подготовки жилья и удобств для гостей. Не зная, куда себя деть, я вернулся в место, которое упало мне в глаза еще утром. Место в лесу возле озера. Небольшая открытая беседка с белой потрескавшейся от старости краской. Она стояла, словно нарисованная среди поляны посреди негустого леса. Не знаю, сколько я пробыл там. Возможно час, возможно больше, но вряд ли бы мне кто позволил остаться дольше. Охранники, приставленные Рейном, начали искать меня и подняли ненужный шум. Во время утренней прогулки, Альваро спровадил их, заверив, что мне не грозит опасность до того, как не приехали все важные шишки. Отец ушел по делам, а я, решив не возвращаться в пустой дом, совершенно позабыл, что охрана будет искать меня. Очевидно, телохранители обратились к мистеру Мартинесу с просьбой о помощи в моем нахождении, поэтому я не удивился завидев Альваро на горизонте в окружении нескольких амбалов. Отец словно знал, что я буду именно здесь. Мужчина остановил телохранителей за десяток метров от меня и направился в беседку один, но так и не дошел. Он остановился в шаге от небольшой ступеньки, отделяющую беседку от земли. Именно тогда я и увидел его. Этот взгляд, наполненный едва ли заметной мокрой пеленой. Взгляд полный грусти, любви, сожаления, отчаяния и неизбежности. — Она тоже любила это место, — произнес мужчина, не в силах сойти в с места. Не нужно было гадать, чтобы понять: Альваро Мартинес говорил о моей матери — единственной женщине, чувства и скорбь по которой преследуют его всю жизнь. Интересно, чувствовал бы я то же, потеряв в ту ночь Рейна? Пронимала бы меня грусть по нем спустя двадцать-тридцать лет?.. — Эстер всегда сидела на месте, где сейчас ты. Убегая в лес, она говорила, что здесь легче приводить себя в порядок. Странно слышать, что человек, которого ты никогда не видел, столь похож на тебя… Временами я нуждался в одиночестве. Это началось во время жизни с Рейном. Шаблоны говорят, что человеку хочется находиться рядом с любимым каждую секунду отделенного вам времени, но это далеко не так. Иногда ты нуждаешься в возможности побыть наедине с собой. Переизбыток чувств. На тебя словно накатывает иррациональная тревога, когда ты находишься с любимым, из ниоткуда возникает идея, что в следующий момент ваше счастья может оборваться. В совокупности с жизненными проблемами этот микс становится невыносимым, и чтобы не сорваться на дорогого тебе человека, приходится ретироваться. Я прекрасно понимаю женщину, приходящуюся мне матерью. Иногда чувство любви и тревоги настолько тяжело, что сбежать ото всех — единственный вариант, который кажется верным. Верный, но трусливый. Во время непродолжительного рокового романа моей матери и отца, женщине было от силы двадцать. Она была еще ребенком, как для этого мира. Слишком юна, прямо как и я, когда впервые встретил Рейна. Не поражаюсь ее желание сбежать сюда — в дивное, отстраненное от всех невзгод место у озера, окруженное одним лишь лесом. Вот только Эстер Каррингтон убегала, а я пришел сюда для того, чтобы собраться с мыслями. Это был ни в коем случае не побег, ведь я дал слово Рейну, что более в жизни не примкну к подобному методу решение невзгод. — Это место действительно помогает прийти в себя. Улыбнулся я и отвернулся к озеру. Рука невольно начала играть с кольцом на среднем пальце. Надев его в машине, я так и не смог снять его с того момента. Рейн, кажись, совершенно не заметил его появление на моем руке. Было непривычно носить кольцо. Я не носил даже обручальное. — Оно все еще у тебя, — констатировал мужчина, хотя не прошло и дня с того времени, как отец отдал мне его. Кольцо нашего рода. Я не смог отказаться. — Я все еще не считаю, что должен носить его. Не могу привыкнуть. Кажется, будто оно не для меня. Дневное освещение помогло рассмотреть птицу на черном камне. Я не знался в орнитологии, но это точно не был орел или же сип. Что-то небольшое, но аристократически длинное. Гордая птица, несмотря на небольшие размеры. Символ Мартинес… Хах, это так странно! Серьезно, я знаю лишь верхушку истории семьи Каттерфельд, к которой отношусь лишь косвенно из-за брака и ребенка, но о своей собственной все еще размышляю, как о чем-то чуждом. Однажды Дамиан спросил, кем я себя считаю: Каттерфельдом, Мартинесом или Эвансом. Смешно, но ответа я не могу найти даже сейчас. — Ты не должен, это твое право. Право, от которого я мог бы отказаться, но не смог потому что… потому что больше не хотел причинять боль Альваро. Пускай, что бы не произошло в прошлом между ним и моей матерью, он пережил достаточно невзгод. Судьба отплатила ему сполна и без моего вмешательства. Похоронить троих детей слишком жестоко, несмотря на все греховные деяния отца. Слишком несправедливо. Он желает обрести покой, и я могу подарить ему его хотя бы со своей стороны. Я желаю того же для каждого в этой войне. Больше я не хочу держать зла ни на кого. Ни на мистера Мартинес, ни на Рейна, ни на себя, ни даже на Тобиаса. Принятие далось мне нелегко, но для того, чтобы начать новый этап жизни, нужно переступить через себя и отпустить всю боль и обиду. Месть, какой бы она не была, разъест всего меня, не оставив и кирпичика у основания, как когда-то сделала с самими Рейном, превратив его в холодного и озлобленного на собственную семью человека. Тобиас получит заслуженное очень скоро и его наказанием станет полная потеря власти и отчуждение. Даже былые союзники отвернутся от него в конце. Это убьет его. Возможно, кто-то подумает, что это недостаточное наказание за причиненный вред нашей с Рейном семье, но… но таков путь прощения. Я хочу отпустить прошлое и стать сильнее, дабы мой сын в будущем знал, что не всегда месть становится лучшим исходом. Прощение, пускай и дается сложнее в эмоциональном плане, является единоверным решением, дабы не разрушить последние частицы себя. Вопреки моей позиции, Рейн может делать со своим дядей, что желает. Не в моей власти останавливать его после услышанного о косвенной причастности Тобиаса к смерти родителей Рейна. Не думаю, что Тобиас хотел убить своего брата и вряд ли он отдал приказ, но последствия необратимы — Рейн потерял родителей, а Тобиас не остановился и продолжил разрушать его жизнь, как делал это с отцом Рейна. По крайней мере, я желаю верить в то, что Тобиас не хотел такого исхода… Не могу винить Рейна в желании отомстить. Все, что остается мне, как его партнеру, — поддержать любимого и сделать так, чтобы боль приглушилась. Я не в силах повернуть время вспять и воскресить отца и мать Рейна, чтобы предотвратить в дальнейшем эту войну. К тому же, Клаус не терял ни минуты, чтобы не напоминать о словах, сказанных мне в больнице. «Я убью его. На каждом месте, где у Отто будет шрам, я пропалю ему кожу раскаленным металлом. Он будет умирать долго и мучительно, и мне плевать, что думаешь об этом ты или босс. Я убью его.» Несмотря на то, что раны Отто зажили, Эйзенманн все еще стремился отомстить. Как и в случае Рейна, я не стану останавливать Клауса, если тот однажды превратит желание убить мистера Каттерфельда в реальность. Видеть шрамы на теле любимого и не иметь возможности расплатиться… Я и сам хотел убить Тобиаса тогда в горящем лондонском поместье. В кошмарах мне все еще снится бессознательное тело Рейна в моих руках и его кровь, которая была пролита лишь из-за того, что мистер Каттерфельд решился на шаг с убийством собственного племянника. Из-за этой непрекращаемой проклятой войны. Смертью отвечают на смерть. Во мне больше не теплятся чувства к Тобиасу, которые поспособствовали бы попытке остановить Рейна от последнего шага в эту сторону. Я ведь не глуп, чтобы не сложить столь очевидный пазл. Внезапно сближение моего отца с Рейном. Наш приезд сюда — в отдаленное от всякой цивилизации место. Скорое обещание вернуть Эберхарда домой. Брошенные вскользь слова об прекращении огня и окончании войны. Волнения Рейна. Ох, я точно знаю, что его переживания связаны со скорой участью Тобиаса. Вся жизнь Рейнхольда Каттерфельда вертится вокруг его дяди. Единственное, что может привести Рейна к подобному состояние, когда и я, и Эберхарда снова под его крылом, — это Тобиас Каттерфельд. Всегда был и есть сейчас. Но как долго? Рейн понял, что игры с дядей переступили порог простых игр с деньгами и властью, когда Тобиас посягнулся на его жизнь. Теперь вопрос стоит в банальном выживании, а Рейн сделает что-угодно, дабы не дать Тобиасу добраться до нас с Эберхардом. Для этого существует единый способ — смерть. Сидя столько времени в беседки в полном одиночестве, я обдумывал именно ее — скорую смерть Тобиаса. Наверняка Рейн договорился с Альваро о том, чтобы это случилось именно здесь и сейчас. Возможно, они планируют подстроить все, как несчастный случай во время охоты, застрелив мужчину. А возможно, и что вероятнее, смерть будет показательной. Не зря здесь соберутся все важные игроки. Возможно, это будет уже завтра, когда съедутся все гости. А возможно через несколько дней, ведь официально охота будет длиться еще три дня. Я не знаю и не хочу представлять когда и в какой способ жизнь Тобиаса Каттерфельда оборвется. Я не собираюсь предупреждать Тобиаса об опасности. И уж точно не собираюсь в этом участвовать, в частности присутствовать при совершении приговора. В тот момент, смотря в глаза отца, что разглядывал скорее не меня, а образ его почившей любимой в моих чертах, в голове вертелось столько вопросов, которые я мог бы озвучить. «Как вы можете обречь на смерть вашего дорогого друга?» «Как можете улыбаться мне, вспоминать о матери и шутить, когда собираетесь лишить жизни человека, с которым были знакомы десятки лет?» «Почему вы с Рейном не сказали мне о том, что планируете?» «Вы будете участвовать в этом лично или лишь отойдете в сторону, позволяя Рейну совершить правосудие?» «О чем вы с Рейном договорились?» Мог бы озвучить, но вопросы так и не слетали с моих губ. Я просто не смог спросить и разрушить ту атмосферу, что возникла между мной и мистером Мартинесом за эти дни. Вместо информации я желал подольше насладиться этим временем вместе с ним. Поговорить о женщине, которую он ласково зовет «моя Эстер». Вспомнить забавные моменты с нашей с ним работы. Расспросить о жизни Мэтью, ведь он бы сам никогда не признался мне в том, как ему было тяжело во время становления наследником. О времени, когда Мэтью был моей заменой. У нас было столько тем для разговоров, и я не желал терять ни минуты на то, что уже решено. То, что уже неизбежно. До смерти Тобиаса остались считанные дни, а может и часы. Я не остановлю грядущее. Я не желаю останавливать. Я хочу просто насладиться общение с человеком, которого я, наконец, готов принять, как своего отца, пока наш мир снова не погрузился в хаос со смертью важной влиятельной фигуры в преступном мире. Я… просто желаю побыть с отцом. Более ничего не прошу. — Я благодарен вам за то, что появились в моей жизни. Нужно было сказать раньше, но я был подавлен глупой детской обидой: мне не хватало отца. Простите за все те слова. Я знаю, что вы не бросали меня и мою мать, просто… так сложились обстоятельства. Простите. Так сложилось. Альваро не удалось спасти мою мать, не получилось найти меня. Он просто пытался жить дальше. Я знаю это чувство: когда ты потерял все, но знаешь, что как бы трудно ни было, нужно продолжать жить. Как я могу его винить за то, что однажды он отпустил меня и похоронил? Что не пытался искать дальше? Это бессмысленно. Трудно. Тяжело. Проще отпустить и жить дальше. Он это сделал, и я его за это уважаю. В свое время я так не смог. Не смог отпустить Рейна, наше с ним прошлое, тщетно пытался, мучая себя и окружающих, но не смог. Мужчина подошел и присел возле меня на скамейку. — Это я должен благодарить, что ты вернулся в мою жизнь. Я столько лет думал, что ты мертв, Джером!.. Винил себя, что не смог сохранить жизнь последнего ребенка, что бросил… Когда ДНК-тест подтвердил отцовство, я… мальчик мой, это был лучший день за последних тридцать лет непроглядной тьмы и потерь. Я положил свою руку на его морщинистую и несильно сжал. — Когда это закончиться, я надеюсь часто видится с вами, отец. — Нам нужно многое наверстать, — согласился тот и я не смог не заметить, как дрогнул его голос. Вряд ли он ожидал, что я когда-либо смогу с ним общаться вот так. Вряд ли ожидал я сам, что мне будет столь легко произнес эти слова и впервые искренне улыбнуться Альваро Мартинесу, назвав того отцом.

***

К вечеру незнакомые люди наполнили охотничьи угодья. Я как раз возвращался с озера, как заметил с десяток припаркованных у заезда машин. Все, как на подбор, черные, бронированные, массивные, словно только вышли из салона. Даже я, проживший столько лет в изобилии роскоши, не удержался, чтобы не присвистнуть. Благо, в тот момент смеркалось, и никто из приехавших не обратил на меня внимания. Были слишком заняты поселением и организацией охраны в новом месте, что стало для меня огромным плюсом. Я желал закончить этот прекрасный день в спокойствии, а не нервничая из-за возможности не понравиться гостям. Не то, чтобы я хотел выделиться или прыгнуть выше головы. Просто не хотел упасть в их глазах. Не хотел, чтобы Рейн разочаровался во мне, раз я упросил его взять меня с собой. Не хотел, чтобы смотря на меня, люди видели лишь любовника Рейнхольда Каттерфельда или сына Альваро Мартинеса. Я желал, чтобы во мне видели равного партнера, как тех же Рейна или Альваро, а для этого нужно хотя бы постараться избавиться от выстроенного о моей личности мнения хорошим первым впечатлением. Поэтому я решил отложить налаживания контактов до завтра. Тем более, что я собирался расспросить Рейна вечером о личностях приехавших. Я уверен, в отличие от меня, они прекрасно знают о Джероме Эвансе все от и до. Мне нужно иметь то, что я смогу противопоставить. Вопреки моим надеждам, Рейн явился лишь посреди ночи. Уставший и ненамеренный говорить, он обнял меня сзади, поцеловал в затылок и мгновенно провалился в сон без сновидений. Я не видел его столь уставшим уже очень и очень давно, словно это было в иной жизни. То, как он обнял меня, столь привычно и на автомате, заставило меня умилиться и умиротворенно уснуть, так и позабыв обо всем, что хотел спросить. Несмотря на напряженность, возникшую между нами, она казалась мне иррационально приятной. Это как… как ссора, но в то же время она во многом отличается от всех наших предыдущих. Нет ощущения, будто все ускользает из пальцев. Нет ощущения, что я теряю Рейна. Нет ощущения, что вот-вот и мы достигнем финала. Нет неприятного, липкого ощущения, что он врет. Нет. Я бы не назвал это ложью или недосказанностью. Он молчит, но я все вижу. Возможно, это прерогатива стольких лет отношений, когда я лишь от малейшего взгляда могу понять, что творится в голове Рейна. А возможно после того, что приключилось с нами, я стал лучше понимать его, да и самого себя. Он молчит, но я знаю, что гложет его душу решение о казни Тобиаса. Вижу это в его неспокойном сне, когда Рейн еще сильнее прижимает меня и дергается в поисках, едва ли я отодвигаюсь. Чувствую в поцелуях, в которых он ищет не ощущение власти и превосходства надо мной, а желание раствориться в них, скрыться и утонуть. Пускай он и считает, что смерть его дяди — правильное решение, но его сердце колеблется. Все же это его родственник, брат отца, дядя и черт возьми просто человек, которого он знал еще с детства. Я лишь надеюсь, что в момент, когда Клаус будет выносить приговор, Рейн примет правильное решение, которое не повлечет за собой душевные муки. Но, как я уже сказал, это не мое решение и никогда моим ни было. Не моя война. Не моя битва. Не моя месть. И не мое решение об отнятии жизни. Все могло бы быть иначе, если бы Рейн погиб в том горящем поместье. Тогда бы именно я выносил приговор и, пускай насколько светлой казалась мне моя душа когда-то, она бы вынесла самый темный приговор во имя отмщения. Такая справедливость в мире — око за око, жизнь за жизнь. Рейн жив, а значит и правом отнимать ее у Тобиаса я не располагаюсь. Что не скажешь о Рейне: он хочет отмстить своих родителей и десятилетия утраченного времени, которые он потратил на войну с Тобиасом. Сейчас я могу лишь сильнее прижаться к мужчине и утешать. «Обязанность мужа — поддерживать партнера. Не ты ли давал клятву, когда выходил за меня?» В пылу ссоры, которая, как мне казалось, произошла столетия назад, Рейн произнес эти слова. Слова, в которых я предпочел увидеть упрек, а не напоминание о долге. Поддержка — моя прямая обязанность, как и обязанность Рейна поддерживать меня. Он прекрасно с этим справлялся даже в своей излюбленной холодной манере и скупым выражением чувств, а я… А я был ребенком. Тридцатилетним ребенком, который только и мог, что давать пустые обещания и клятвы. Утром мне снова не дали выспаться. Снова отец. Альваро появился на пороге с рассветом и, не обращая внимания на то, как недовольно бурчит Рейн в кровати, вытащил меня из спальни. Пихнув мне в руки одежду и проследив, правильно ли я одел принесенным им комбинезон, потащил меня в лес прямо, как вчера. — Он всегда такой соня? — спросил мистер Мартинес, хмуря темные широкие брови. У него из головы никак не могла выйти сцена, как Рейн цеплялся за меня не позволяя встать с кровати. Сам Рейн вряд ли это вспомнит, но вот для мистера Мартинеса это стало открытием. Я имею в виду, наши отношения. То, что пускай они и не идеальны, но в них правит гармония. Странная, иногда мучительная и приносящая терзания, но гармония. — Вы что-то перепутали: в нашей паре соня — я, — улыбнувшись, не смог не отметить я. Рейна точно нельзя назвать любителем поспать подольше, в отличие от меня. В Мадриде, до работы на отца, я мог спать целыми днями, бездельничая и нежась в постели. Сладко зевнув, вспоминая те времена, я спросил: — Куда мы идем? — Увидишь. Отец повел меня вдоль знакомой со вчерашнего дня тропы, но на развилке свернул в противоположную от озера сторону. Мы начинали углубляться в самую рощу леса, где за кронами вечнозеленых деревьев даже гор не было видно. Мы шли с пяти минут, пока я не стал различать темные фигуры вдали. Их было четверо — все мужчины, одетые в прилегающие к телу черные безрукавки и с недвусмысленно висящим оружием за спиной. У всех были точно такие же странные комбинезоны, как у меня с отцом. — Этой мой сын, господа, — кивнул мистер Мартинес, как только мы подошли достаточно близко. Все взгляды, конечно же, устремились на нас. — Он сегодня присоединится к нашей охоте. Первым выступил темноволосый мужчина с виду ненамного старше Рейна. Крепкое телосложение и чрезвычайно высокий рост сложили впечатление довольно властного и холодного человека, пока тот не улыбнулся и не заговорил. — Рады познакомиться с вами, Джером, — протянул тот руку в знак приветствия и мой взгляд зацепился за ямочки на щеках. Ямочки. Это был первый и единственный раз, когда я вспомнил об Адаме с очень-очень давних времен… Не знаю почему, но в тот момент, стоя посреди леса с кучей вооруженных незнакомых, но, безусловно, опасных людей, я захотел встретиться с Адамом. Внезапно пришло осознание, что мы с ним так и не простились. Он ведь так и не знает, где я и с кем, в безопасности ли и живой ли. Я все еще не сказал ему, что мы больше не вместе. Не произнес слова прощания и пожелания найти лучшего партнера. Так и не объяснил ему, что дело не в нем, а во мне. В сломанном мне. Привязанном и любящем мне, который всегда любил лишь одного человека. Любил настолько, что не смог выкинуть из головы, даже считая его своим врагом. Осознание того, что я так ничего и не закончил с Адамом, упало, как снег на голову посреди мая. Неужели я был настолько занят Рейном, что упустил из виду этот момент?.. — Меня зовут Пабло, — вырвал меня из себя голос подступившегося незнакомца. Он начал по очереди называть присутствующих, но никто из них никак не подал знак приветствия или же отвержения. Безразличие. — Говори с ним по-испански, Пабло. Ему нужно практиковаться, а то забудет все в своем Мюнхене! — Альваро пихнул меня в бок и я вдруг осознал, что не время впадать в раздумья об Адаме. Отец подарил мне прекрасную возможность познакомиться с гостями посредством охоты. Упусти ее, я был бы последним дураком. Все еще чувствуя себя неловко с другими, я пытался держаться поближе к Альваро, пока другие мужчины держали путь в неизвестном направлении. Мистер Мартинес вел разговор сразу со всеми. Я поражался тому, как дружелюбно он ведет себя с другими, будто знает каждого вдоль и поперек. Меня удивляло то, как безразличные ко мне мужчины живо отвечали на вопросы Альваро, посмеиваясь. Я не хотел чувствовать себя пустым местом или же третьим колесом, но в реалии им и являлся. Это ощущал не только я, но и отец. — Здесь все свои, мальчик мой, — пояснил отец, завидев мое удивление. Перед этим он спросил у одного из мужчин о болезни его жены. Спрашивать такие вещи… показалось мне излишним для обычных гостей. Мистер Мартинес явно знал их лучше, чем я мог представить. В этот момент к нам с отцом подошел тот высокий темноволосый мужчина, вызвавший во мне приведение из прошлого. Пабло. — Сейчас мы на моей территории. Я заведую регионом Андалусии, — объяснил Пабло, и кивнул на остальных. — Анри присматривает за Галисией, Аструрией и несколькими северными территориями, Адриан — за Каталонией и Валенсией, а Алехандро — за Эстремандуром и Касталиями. — Они что мои кардиналы, пока я руковожу главным царством в Мадриде, — усмехнулся отец, от чего Пабло закатил глаза. — Вы любите сводить все в исторические рамки. — Мой возраст позволяет мне это, — гордо произнес Альваро, вздыбив подборок. Мистер Мартинес любил шутить о своем возрасте, но после инфаркта начал делать это реже. До болезни он не чувствовал всего груза лет на своих плечах… — Твой отец имел в виду, что мы его заместители, — пояснил Пабло. — Управлять тем, что имеет твоей отец в одиночку, было бы невозможно. Мы помогаем справляться с проблемами и поддерживать контроль в отведенных нам регионах. Вечно хмурый мужчина, насколько я запомнил, Анри, шикнул на нас и достал из кобуры охотничье ружье. Отец мягко нажал мне на плечи, призывая присесть, что сделали и остальные. Я пытался рассмотреть, что же там увидел один из «кардиналов» отца, и почему никто из присутствующих не вытащил свое оружие, дабы подстрелить дичь, но все замолчали и затаились. — Это добыча Анри, — тихо прошептал мне на ухо Пабло, и в следующее мгновение прозвучал звук выстрела, который заставил тело непроизвольно дернуться с непривычки. Секунда, вторая, третья тишины, пока еще один мужчина, Алехандро, не нарушил ее, спросив: — Попал? — Mierda! Объяснять не пришлось никому. Мужчина промазал. Прочистив дуло ружья, Анри закинул его назад за спину и мы продолжили путь вдоль снежной тропы. С каждым шагом мне становилось все проще и проще. Мужчины рядом уже не казались такими уж незнакомыми, в особенности Пабло, который буквально прилип к нам с отцом. Он пытался вовлечь меня в какой-то незамысловатый разговор и поначалу я поддавался, пока не заметил, как странно на меня посматривают остальные. Несколько мимолетных взглядов, которые не видел ни отец, ни Пабло. Лишь эти трое и я. Я им не нравлюсь. Возможно, Рейн был прав, говоря, что я зависим от мнение остальных больше, чем думаю. Увидев пассивное отторжение от людей, которым хотел понравится, я стушевался. Отец все еще пытался втянуть меня в процесс охоты, но я окончательно потерял прежний настрой. Мне здесь были не рады, и я не видел смысла пытать с ними сблизиться, раз это люди отца. Члены преступного агломерата Мартинес — прерогатива Мэтью. Пусть он с ними связи и налаживает, а меня больше интересует, с кем общается Рейн. А чего я, собственно, хотел? Это даже не партнеры Рейна, это — люди отца! Люди Альваро Мартинеса. Люди Мэтью, которые, очевидно, ошибочно считают, будто я хочу захватить власть, воспользоваться добротой отца и уже переманил на свою сторону Рейнхольда Каттерфельда, став его постельным развлечением. Они могут думать обо мне что-угодно, фантазия не характерная мне черта, но итог останется один — они не примут меня. Не хотят принимать, но должны. «Для нас важна кровь. По твоим жилам течет кровь Мартинес, мы все будем выполнять твои приказы, какими они ни были. Даже если ты пустоголовый сопляк. В этом вся трагедия! Как только эти старые алчные псы узнают, что Мэтью — никто, сразу же переметнуться к тебе, желая сделать послушной марионеткой. Я не могу это позволить. Я верен Мэтью и никогда не склоню перед тобой голову. Никогда.» Слова Гонсалеса имели вес. Сейчас я вижу это наглядно. Они бы не показывали мне отвержение, а лишь игнорировали бы, если бы отец не пытался столь активно представить меня им, подружить и сблизить. Это раздражает их, ведь наверняка они думают, что Альваро все еще тлит надежды поставить меня во главе, чего они, видно, не очень-то хотят. Тут-то Гонсалес и ошибся. Они не пытаются подлизываться ко мне, чтобы захватить власть через глупого наследника… Хотя может я ошибаюсь. Разящееся хорошее отношение этого Пабло уж слишком подозрительное. Прошло около получаса, пока один из мужчин не заметил на тропе следы. Три следа, которые вели в разные стороны. Пришло время разделиться. Я уже было подошел к отцу, желая пойти с ним, когда почувствовал на рукаве крепкую хватку Пабло. Очень крепкую. — Пойдем со мной. Альваро всегда охотиться с Анри, а Адриан с Алехандро. — Обычно вы охотитесь одни, Пабло? — спросил я, заметив, что отец уже ушел в сторону Анри. Все разошлись, и я понял, что они сбросили нежеланный груз на Пабло. — Я не помешаю вам? — Нет, — улыбнулся тот так ярко, что мне казалось, словно в зимний хмурый день над лесом взошло солнце. Впервые видел человека, который так ярко выражает эмоции. Вот о каких говорят: «У него все на лице написано». Как разительно он отличается от отстраненности Рейна, редко проявляющего эмоции… — Я хотел бы узнать тебя поближе. — Меня?! — мои брови, кажется, взлетели выше небес. Он единственный среди этих людей проявил ко мне искреннее любопытство без толики враждебности. Словно действительно желал подружиться. Неужели только для того, чтобы использовать в будущем? Хочет захватить власть Мартинес и поставить меня марионеткой?.. Неважно, все равно придется идти с ним, ведь тропу назад я не помню. Увы, я не знаток в ориентации по следам на снегу. — Ты видишь здесь кого-то еще? — сказал тот и махнул рукой идти за ним. По виду следы принадлежали чему-то небольшому. Может заяц или кролик — я не разбираюсь в подобных вещах. Мы шли минут десять, пока не увидели, что следы обрываются. В этой части леса снега меньше, так как меньше деревьев. Пабло сообщил, что бесполезно пытаться выискать дичь, раз уж та сошла со снега, ведь мы не сможем ее разыскать по земле — нету столь явных следов, как на снегу. — Мы не знаем, куда завели их следы, — немного подумав, сказал Пабло о своих приятелях. — Но я точно знаю тропу назад к базе. Базой все местные работники и, как видимо, постоянные гости, называли жилую часть угодья. Я был не против вернуться. Мы пробыли в лесу всего около часа. К этому времени Рейн должен проснуться. Хотелось застать его хотя бы утром. Повернув в совершенно противоположную от изначальной тропы сторону, Пабло приободряющее ухмыльнулся и пропустил меня вперед. Совсем скоро я увидел, что здесь и вправду есть тропа, которую изначально не видно с другой тропы. Очевидно, что Пабло бывал здесь не единожды… Если так подумать, он упоминал, что присматривает за Андалусией, в которой мы сейчас находимся. Не удивлюсь, узнав, что он часто здесь бывает. — Пожалуй, мне стоит представиться вновь, — произнес тот, когда мы начали идти. Его темные глаза уставились на меня, от чего мне на мгновение стало не по себе. — Меня зовут Пабло. Пабло Кармона. Что-то сдвинулось в моей голове и заставило прекратить шаг. Я уставился на Пабло, переспрашивая услышанное. — Кармона?.. — Адам хотел узнать, как ты поживаешь. Усмешка мужчины была такой же явной, как и мое удивление. — Вы родственник Адама? — спросил, наконец, я, отойдя от первого шока. — Кузен, если быть точно. Но мы не общаемся вот уже как… — Пабло нахмурил брови. — Десять лет? Пятнадцать? Сложно сказать, когда не вспоминал о человеке столько лет. — Если Адам не общается с вами, то как вы узнали, что мы были вместе?.. — Адам сам сказал мне, когда внезапно заявился в ноябре с просьбой найти его похищенного любовника. Мужчина пожал плечами, будто сказанной им вполне логично. — Не знаю, что поразило меня больше: приход Адама, его влюбленность в мужчину или же его связь с, как мы предполагали, умершим сыном Мартинеса. Что-то я ничего не понимаю. Адам пришел к Пабло, чтобы тот помог меня найти? Хотя нет, я больше удивлен, что у Адама был кузен, связанный столь близко с Мартинес! Адам ведь ненавидел тем, чем занимается Альваро!.. И теперь мне становится понятна причина ненависти. Одним из людей Мартинес был его собственным кузен. Неприязнь к деятельности Мартинес всегда была обоснована, о чем Адам умолчал. — Говорите так, будто знали обо мне с самого начала. О том, что я — сын мистера Мартинеса, — нервно улыбнулся я. — А почему не знал? — удивился тот. — Я, Анри, Адриан и Алехандро помогали твоему отцу в свое время искать тебя по всей Британии. Все мы знали, что результаты поисков не увенчались успехом, поэтому единогласно приняли решение представить иного человека под твоей личиной. Благодаря Адаму и тому, что он узнал о тебе, я стал первым, кто узнал правду о твоем существовании, кроме твоего отца. Я был первым, кто узнал, что ты жив и находишься к Альваро ближе, чем мы могли представить. — И вы стали тем, кто рассказал всем обо мне, хотя знали, что это принесет неопределенность и беспорядки… — Я остановился и посмотрел на мужчину с подозрением. Мне начинало не нравится то, к чему ведет разговор. Все внутри сжалось от растущего напряжения. — Зачем? — Спрашиваешь о причине? Конечно же, чтобы эта, как ты выразился, неопределенность и беспорядки, стали виной твоей смерти, а не я. Обостренная ситуация в Мадриде накалилась достаточно, чтобы твоя смерть показалась закономерной. Я бы ни за что не вынес этот вердикт единолично. — Что вы?.. Первым я почувствовал руку Пабло на шее, грозившуюся задушить меня, а вторым — дерево, к которому меня придавили всем весом огромного тела мужчины. — Если бы ты появился пятнадцать лет назад, если мы бы нашли тебя сразу, всего бы этого не было. Ты бы стал законным наследником, и я бы принес присягу верности тебе, а не Мэтью. Сейчас я бы стоял у твоих колен, а не делал то, что велит долг. Вини своего любовника, что он украл тебя у нас из-под носа и изменил твою судьбу. Ты бы мог купаться во власти и роскоши Мартинес, но стал немецкой шлюхой, недостойной имени Мартинес! Мужчина плюнул мне прямо в лицо. От прежней любезности и искренности в улыбке не осталось ничего. Зрачок его глаз словно в преддверии эйфории расширился до невозможности. Рука мужчины в мгновение нащупала нужные точки, чтобы доступ к воздуху прекратился в одночасье. Безусловно, я был не первой и не последней его жертвой. — Сейчас ты ничто иное, как угроза положению Мэтью — человеку, которому я поклялся в верности. Положение моего хозяина пошатнулось после раскрытой мной правды о том, что он был фальшивкой, но вернется к прежнему, как только от тебя избавятся. Не просто вернется, но и приумножится. Для этого, все и затевалось. Я пытался дотянуться руками до тела мужчины, чтобы оттолкнуть его, но длины моих рук не хватало, чтобы достать до него. Хватка на шее лишь крепчала и все, что я мог, это пытаться оторвать его руки от себя, но все было напрасно. С каждой секундой воздух покидал меня, а тело ослабевало вместе с разумом. Его тело придавило мои ноги так, чтобы я даже не думал ими шевелить. Как бы я не пытался, все попытки оттолкнуть оказывались тщетными. — За что?.. — прохрипел я, продолжая бороться, пускай разум и понимал, что в данной позиции с разницей в телосложении и силе, мне ни за что не избежать смерти. — Спрашиваешь причину? — мужчина рассмеялся мне прямо в лицо. — Ее нет. Просто так нужно. С твоей кончиной Мэтью вернет себе авторитет и, пускай, на тебе род Мартинес оборвется, это небольшая потеря, так как существует Мэтью. Он — Мартинес, пускай и не кровно. Мне плевать, что думают остальные о чистоте рода. Все они заткнуться, как только ты умрешь. — Адам… — Думаешь я пощажу тебя ради кузена? Наивно! — рассмеялся тот прямо в лицо. — Я ненавижу Адам точно так же, как он ненавидят меня! Этот святоша юрист!.. Я услышал злой скрежет зуб Пабло. — Тошно только от того, чтобы называть его своим родственником! Начинающий меркнуть взгляд зацепился за ружье Пабло. Иронично, что меня не застрелят, а задушат. Иронично, что только вернувшись к Рейну, мне суждено умереть. Иронично, что думая вчера о скорой смерти Тобиаса, я и предположить не мог, что моя жизнь оборвется первой. — Если бы ты продолжал жить тихо-мирно со своим немцем, не суясь в дела Мартинес, мы бы не пошли на этот шаг. — Тот сжал еще сильнее и мне казалось, что сейчас моя шея просто треснет. — Ты должен знать, что твой приговор был вынесен не лично мной. Это единогласное решение. В голове начинало мутнеть, а перед глазами появились черные пятна. Пальцы судорожно хватались за руки моего убийцы, но лишь царапали его кожу до крови вместо того, чтобы освободить. — Я — лишь исполнитель. Глаза безвольно закрылись. О чем люди думают перед смертью? О прожитой жизни? О людях, которых любили? О жизненных решениях, которые не приняли? О словах, которые ранили?.. Не знаю, как у остальных, но перед моим взором стоял осенний дождливый день. Я бежал от банды бывшего парня, в надежде оторваться, пока не столкнулся с незнакомцем. С Рейном. Я ощущал его первые крепкие объятья так, словно это они сейчас душили меня своим теплом, а не иной мужчина с ненавистью. Я не видел Рейна перед собой, но знал, что в моих последних мечтах он. Его тепло и забота с самого первого дня нашей встречи. Не важно, что произошло после, какие бы разногласия между нами не возникли, я всегда возвращался к нему в поисках тепла в самые холодные дни. Этот зимний день был одним из таких. Я желал его тепла напоследок. Даже в конце, я возвращался к теплоте Рейна, желая ощущать ее перед неминуемым концом. В миг перед концом, я жалел о многих вещах… Жалел, что не смогу увидеть, как мы бы могли стать счастливы после окончании этой войны. Нас ждала новая прекрасная мирная жизнь, которую мне не суждено было увидеть. Жалел, что так и не увижу, каким вырастет Эберхард. Жалел, что Рейн, которого ждало мирное небо над головой, вновь окунется в войну, дабы отомстить за меня. Жалел, что так и не успел увидеть их двоих перед неминуемым. Жалел, что так и не попрощался. Бах! Мое отяжелевшие вмиг тело упало на землю. Я открыл глаза, но перед ними темно. В ушах звенит. Я ничего не слышу и не вижу, лишь ощущаю мокрый снег на ладонях и сквозь промокшие штаны охотничьего комбинезона. В голове пронеслась мысль, что это конец — последние мгновение реальности перед необратимым. Но вдруг перед глазами начало проясняться, а тело смогло сделать вдох. Один второй, третий и я сорвался на кашель с хрипом. Пока в ушах все еще стоял гул, я начинал замечать перед собой снег и грязь. Я что силы прижимался к земле — единственной опоре. Тело дрожало. Было страшно поднять голову и увидеть, что произошло. Живой я все еще или… Запах крови распространился по окрестностях. Белоснежный снег окропили алые следы. Смутно, но я видел человека, еще мгновение назад пытавшегося лишить меня жизни, мертвым. Мне не нужно было было проверять, я точно знал: он мертв. Один единственный выстрел из глубины леса убил его, засадив пулю в затылок. Мгновенная и неожиданная смерть Пабло Кармона морозным зимним утром. От осознания, что этот человек больше не причинит мне вред, лучше не становилось. Я сидел прямо у его тела и видел отсутствующее лицо Пабло. Взгляд зацепился за собственные руки, которые все это время держались за шею. Казалось, будто я все еще чувствую сильный хват Пабло, который силился переломить ее. Я предполагал, что неприятной влажностью на ладонях была грязь и снег, но это оказать кровь. Кровь этого человека на мне. Не только на руках, но и на лице, на волосах и даже костюме. Кровь была везде. Хотелось содрать с себя одежду, кожу чтобы не чувствовать это на себе. Хотелось закрыть глаза и не видеть ничего. Как ранее, не ощущать эту ужасную вонь смерти. Но все что я мог в тот момент, это сидеть и дрожать. Вполне обычная реакция человека, который увидел смерть впервые, к тому же столь близко, но я не мог себе внушить, что это нормально, ведь сама смерть далека от понятия нормальности. Она естественна, но нормальной в человеческом понимании ее назвать нельзя, ведь произошедшее не являлось закономерным природным явлением. Это умышленная смерть. Убийство. Убийство, которое меня спасло. Когда мой мозг дошел до данного умозаключения, я уже был в чьих-то объятьях. Словно младенца, меня колыхали из стороны в сторону, призывая успокоиться. Мной все еще овладевала паника. Паническая атака, коих у меня не было уже очень и очень давно. Тело совершенно забыло, как с ней справляться, поэтому я полностью отдался голосу, который тихо шептал мне, что все закончилось. Воздух вновь начал поступать в легкие и к мозгу. Сознание возвращалось. Не знаю, сколько это длилось. Может десять минут, а может целый час, но мне понадобилось время, прежде чем я осмелился посмотреть на человека, который помог мне. Я знал, что это не Рейн. Я бы узнал его объятья из тысяч. Он бы прижал меня к себе очень сильно, пока боль от этого не отрезвила бы меня. А эти объятья были так нежны, так слабы, так неловки, будто человек боялся сделать неверное движение, будто боялся каждой моей реакции. И его страх можно было понять, ведь Мэтью всегда боялся причинить мне больно вновь. — Ты его убил? — спросил я дрожащим голосом. Я заставлял себя смотреть мужчине в глаза, дабы не видеть то, что лежит от нас совсем недалеко. Заставлял себя полностью сосредоточиться на Мэтью, чтобы не сойти с ума от понимания, что возле меня лежит бездыханное тело! — Он этого заслуживал. Мэтью не улыбался, хмурил темные брови и продолжал водить по моей спине, успокаивая. И у него это получалось. Дрожь в теле исчезла, как и пелена с глаз. Немного придя в себя, я вспомнил, что вторая специальность Мэтью — психология. Он специализируется на подобных случаях. Случаях, которые случаются со мной уж слишком часто. — Из-за меня? — сглотнул я, обхватывая сильнее свои колени руками. — Из-за того, что он делал?.. — Не из-за тебя, — поспешил заверить тот. — Пабло ослушался моего прямого приказа: не трогать тебя. Неповиновение — то же предательство, и оно заслуживает соответствующего наказания. Я был прав. Мэтью действительно достоин места наследника Мартинес больше, чем я. Больше, чем кто-либо другой. Нервная улыбка от собственных мыслей появилась на моем лице. — Пабло Кармона был верен тебе. Когда он меня… до того, как ты пришел, он сказал, что это все для тебя, — говорил я, вспоминая те безумные глаза моего неудавшегося убийцы, когда он говорил о Мэтью. Привязанность Пабло к Мэтью была не просто клятвой верности. Он был буквально ослеплен идеей воздвигнуть Мэтью на место главы Мартинес, пускай вопреки приказам хозяина. Подобная верность ненормальна и напоминает нездравую привязанность Клауса к Рейну. — Он говорил, что моя смерть поможет тебе. — Помочь с чем? — Ты знаешь о чем я, Мэтью… — Я ответ глаза, но тут же вернул их назад к Мэтью, едва заметив кровь, стекающую с раздробленного черепа. Пуля пробила череп насквозь. Зрелище было не для слабонервных. Не для меня. — Нет, Джером, я хочу узнать, с чем мне все хотят помочь. — Он говорил тихо, дабы не спугнуть меня, но я чувствовал, что в нем бурлит раздражение. — С чем? — Избавиться от твоего врага, — тихо прошептал я, имею в виду себя. — От преграды на пути к месту наследника. Никто бы не оспаривал твои права на Мартинес, если бы не стало меня… Мужчина бросил взгляд в небо и тяжело вздохнул, нервно посмеиваясь. Я сам мысленно усмехнулся ситуации, в который мы находимся. Говорили о делах возле трупа, пытались вести конструктивный диалог, тогда как меня едва ли не убили. Полнейшее безумие. — Ты не моя преграда, — уверенно произнес тот, чеканя каждое слово. — Ты не мой враг. Ты — мой брат, моя семья, черт возьми, а я не из братоубийц. Мэтью отстранился, как только понял, что мне больше не нужна его помощь. Я смутился от мысли, что мы все время сидели в обнимку, но то же время это согрело мои мысли. Что бы не было между нами до этого, оно развеялось по ветру вместе со свистом пули. Как давно я не чувствовал себя так рядом с Мэтью! Будто мы снова вернулись в те детские времена, когда он подставлял мне свое плечо старшего брата в сложных ситуациях. Когда вытирал мои слезы, когда я разбивал коленки. Когда засыпал со мной в обнимку после кошмара… Мой Мэтью. Мой Сэм. Мой любимый старший брат… — Его смерть будет иметь последствия, — произнес я, пожалуй, очевидную для меня вещь. — Не будет, — отмахнулся Мэтью. — Но ведь он управляет Андалусией. Черт возьми, это человек мистера Мартинеса! — Управляет, но не владеет, — спокойно ответил мужчина и попытался улыбнуться, чтобы заверить: нет места волнениям. — Ты прав, он всего лишь человек нашего отца. Все они позабыли о том, что не более, чем наши подчиненные. Отец позволил им пренебрежительное отношения во имя дружбы. Он слишком чувствителен к подобному. Я не смог не уловить двусмысленность слов Мэтью. Дружба Альваро с Тобиасом тоже всегда выходила за грани обычного. Для отца она значила не просто деловые связи. Будто связь с людьми была единственным, что заставляло его держаться на кону после гибели семьи. Невольно он начинал видеть семью в тех, в ком не должен был… Вдохнув поглубже морозного утреннего воздуха, я посмотрел в иную сторону от трупа. Там стояло несколько человек, которых невозможно заметить, если не всматриваться. Очевидно, люди Мэтью. Моих же телохранителей нет. Рейн всегда говорил о важности охраны и, если бы я таскал ее с собой, подобного не произошло. Возможно, кто-то из этих людей вдали и убил Пабло по приказу Мэтью. Страшно представить, что бы произошло, прийти Мэтью минутой позже. — Тебе нужна моя помощь? — спросил я, заметив закравшуюся тень сомнений в ответе мужчины. — Я знаю, что из-за моего появления у тебя проблемы. Я могу помочь. Я видел: Мэтью в шаге от того, чтобы попросить о помощи, воспользоваться моим предложением, но вмиг отшатнулся. Мужчина поднялся и струсил снег вперемешку с грязью с коленей. Только сейчас я заметил на нем костюм. Такой же, как был на мне и на Пабло. Очевидно, Мэтью был на охоте, когда заметил меня. Случайно заметил, как меня тут… Я сглотнул от мысли, заставив себя подавить воспоминания. — Джером, ты… не должен предлагать мне это только из-за чувства долга. Не нужно пытаться что-то сделать для меня только потому, что я пришел на помощь. На моем месте мог быть кто-угодно, поэтому… — Я действительно чувствую себя должным, и сейчас я в силе тебе помочь, — заткнул я Мэтью. — Что бы тебе не сказал младший Каттерфельд, не нужно связываться с этим. Теперь ты знаешь, столь опасен этот мир. Здесь не существует четко прописанной сводки правил. Тебя могут убить не просто за слова. Тебя могут убить только за твое существование. Я и раньше знал, что этот мир опасен. Знал, что подвергаю себя риску, пытаясь войти в него. И, увы, я действительно никогда не представлял, что могу оказаться в подобной ситуации. Это было шоком… Но это не значит, что я брошу. Подобная ситуация показала, как эти люди привыкли действовать. Решительно, грубо, первобытно, на грани инстинктов. Теперь я не буду столь глуп, чтобы бродить без охраны. Ни за что не пойду с незнакомыми людьми, будь то даже друзья моего отца. Здесь никому нельзя доверять. Следы на шее — подтверждение выученного урока. Мой приезд сюда, попытки влиться в преступное общество были ничем иным, как желанием стать ближе к Рейну, а теперь еще и к отцу. Эти их мир. Это мой мир. Это мир, который в будущем может выбрать мой сын. И я должен научиться в нем выживать, чтобы стать ближе к своей семье. Чтобы больше у Рейна не было причин и желания что-то утаить. Чтобы мы, наконец, были вместе по-настоящему. В горе и радости. Не Рейн вовлек меня. Я сам. Мне нужно построить новый фундамент для наших будущих отношений на новом, более устойчивом месте и с более крепкого материала. Для того, чтобы была сила справиться с трудностями, нужны связи, и я желаю их найти, находясь на этой охоте. Увы, я слишком поздно осознал, что имел в виду Рейн, говоря, что не все примут меня. Он предполагал, что ими окажутся враги моего отца, но ими оказались ближайшие подчиненные мистера Мартинеса. Никто не думал, что они в действительности решатся на такой шаг. Даже отец, без доли сомнений, отпустил меня с Пабло Кармона, явно не ожидая, что он может приставить руку к моей шее. Таков этот мир. Не знаешь, откуда прилетит. И это прекрасно понимает Мэтью, не желая меня вовлекать. — Ты прав, я чувствую себя обязанным за… — глаза ринулись в сторону Пабло, — за это. Если закрыть глаза на прошлое, ты был хорошим другом и неплохим братом. И смотря в глаза правде, это не первый раз, когда ты меня спас. То же было в Мадриде, когда лишь ты смог ко мне достучаться. Я оперся на руки и встал с земли. — Но нынешнего меня ты не знаешь. Я уже в этом мире, Мэтью, и хочу отплатить людям, что были ко мне добры. Ты в их числе. Вряд ли Мэтью верил мне, видя, как мои зрачки несвойственно расширены. Вряд ли он верил, смотря на мое испуганное лицо, окропленное кровью. Вряд ли он верил, замечая мою дрожь в протянутой руке. Однако он не пожал ее. Мэтью выразил согласие в иной способ. Он притянул мое тело и, что силы, сжал. — Ты прав: мне нужна твоя помощь. Мартинесам нужна. Как бы я не старался, вот-вот все рухнет, подобно карточному домику. «Я знаю», — хотелось ответить мне, но я промолчал, уткнувшись в подставленное плечо. Вьющиеся волосы Мэтью щекотали мой лоб, заставляя вспомнить о тех временах, которые изредка посещали мои счастливые сны. — Я не чувствую, что достоин находиться на твоем месте, Джером. Никогда не чувствовал. Эта жизнь, это имя, фамилия — это все твое. Я просто не смог отказаться. А кто бы смог, когда тебе предлагают богатство, авторитет, власть всего лишь за небольшую ложь. Хотя уверен, для девятнадцатилетнего Мэтью, встретившего Альваро Мартинеса, главным из предложения был кров над головой и новая семья. Для Мэтью — ребенка, что всю жизнь проскитался по приемным семьям, это была лучшая сделка в жизни. — Ты прекрасно справляешься с ролью наследника. Ты заслужил эту фамилию и имя. — Похлопал я того по спине. — Так считаю не только я, но и мистер Мартинес. — Было бы проще, если бы все остальные наши люди так считали, — нервно усмехнулся тот, все так же скрывая лицо у меня за спиной. — Они тоже так думают. Просто немного позабыли в связи с последними событиями. Я напомню им об этом, обещаю. — Ты… делаешь слишком много, как для человека, который разочаровал тебя. Дважды. — Я думаю это было больше, нежели дважды, но мы упустим детали. Мэтью тихо рассмеялся и нехотя отстранился. Он посмотрел на лежащего на земле Пабло. — Можешь не волноваться о нем. После того, как все собираются в отцовых угодьях всегда находиться один-два трупа на вынос. Пабло Кармона не стал первым и не станет последним. Я вопросительно свел брови, смотря на Мэтью. — Я надеюсь, это была неудачная шутка. Мужчина загадочно улыбнулся, не ответив. Откинув вечно лезущую в глаза кудрявую челку, Мэтью жестом позвал своих людей и кивнул в сторону тела. Двое из присутствующих остались с Пабло, а мы с Мэтью в сопровождении одного из телохранителей отправились к жилой территории угодья. Дорога назад к домам показалась намного скоротечнее, нежели по пути вперед. Мэтью предложил найти отца, чтобы сообщить о случившемся, но я лишь попросил отвести меня побыстрее домой. К Рейну. На удивление, когда мы вернулись назад на базу, вокруг не было ни души. На часах показывало не более восьми утра, а собрание первого дня планировалось на восемь вечера в главной постройке. Все спали и не собирались вставать еще минимум несколько часов, поэтому никто не увидел меня, измазанного из ног до головы в крови. Не зная, что бы я ответил, спроси меня кто о внешнем виде. Я еле сдерживаю тошноту от запаха. Мэтью понимал, что я нуждаюсь в том, чтобы увидеть Рейна. Это не просто нужда, это потребность, которая сейчас граничила с потребностью в воздухе. Однако он не смог не остановить меня перед тем, как я вошел в дом. — Джером! — подошел тот ко мне, кивнув охраннику стоять позади. — Если тебе нужно будет поговорить о том, что сегодня произошло… — Я более не нуждаюсь в сеансах. Все в порядке, — заверил я того, пускай меня по-прежнему потряхивало, как осиновый лист на ветру. — Хорошо, тогда… То, к чему мы пришли сегодня, я не хочу это потерять. Я искренне улыбнулся тому, растроганный его словами. — Я не хочу вечно тонуть в детской обиде на тебя, Мэтью. Ребенком я был влюблен в Сэмюеля Эванса, моего Сэма, но ты — другой человек. Я не могу стать тебе тем братом, которого ты знал в детстве. Я убил в себе Эвана. Поэтому, если ты не против, мы начнем с обычного общения и заново узнаем друг друга, как Мэтью Мартинес и Джером Эванс. Без лжи и недосказанностей. — Это… больше, чем я мог желать. Улыбнулся тот и вместо того, чтобы уйти, приблизился еще больше. Так, что только я один могу расслышать его голос. Его взгляд стал острее, а улыбка исчезла. — На второй день собрания Тобиас Каттерфельд умрет. Слова Мэтью подтвердили мои предположения. Значит, Рейн взаправду решился на финальный шаг. — Что ты знаешь об этом? — шепотом спросил я. — Немного. Я и мои люди не участвуют. Вся организация на нашем отце, но не нужно копать, чтобы понять, кто заказчик. Конечно, Рейн. Кажется, теперь я начинаю понимать, о чем говорил мой отец с Рейном во время лондонского приема на кануне Нового года. Перед взрывом они обговаривали смерть Тобиас. Удивительно, как хорошо сыграл мистер Мартинес в этой партии. Если бы тогда Рейн умер, их договоренность просто бы сплыла на нет, и Альваро ровным счетом ничего не потерял бы. Но Рейн выжил и благодаря подстраховке в виде договора с Рейном, отец снова же ничего не потеряет, лишив Тобиаса жизни. Альваро Мартинес поистине человек преступного мира. Хитрый и изворотливый. — Спасибо, что сообщил. Я проводил взглядом Мэтью обратно в лес. Он побежал за отцом, чтобы сообщить о произошедшем. Мне было страшно от мысли, как отреагирует Альваро, недавно перенесенный инфаркт, стресс, связанный с организацией приема, а тут еще и это… Надеюсь, Мэтью сможет преподнести все в более спокойной манере. Входная дубовая дверь тихо закрылась за мной, и я оперся на нее, медленно сползая вниз. Отец. Охота. Приближенные люди Мартинес, которые не скрывали враждебность с первого взгляда. Пабло Кармона. Адам. Чужие руки на моей шее. Кровь. Много крови. Мэтью… Слишком много событий за одно утро. Мое сознание готово отключиться в любой момент, но хуже всего, что эмоции переполняют. Я хочу найти Рейна, но боюсь не найти его в доме. Боюсь, что он ушел строить свой злобный план о Тобиасе в тот момент, когда я нуждаюсь в нем больше всего. Я просто, черт возьми, боюсь, что его не будет рядом! Поэтому я сижу, как последний дурак, у входной двери и смотрю в деревянный потолок, не в силах подняться. — Вижу, охота удалась на славу, — услышал я сонный голос Рейна. Он кивнул на мою одежду, намекая на кровь. Смешно. Рейн подумал, на мне кровь животного. Он стоял весь такой сонный, теплый и домашний в пижаме и с потрепанными ото сна волосами. У него было хорошее настроение, что бывает нечасто. Увы, оно сошло на нет, стоило увидеть, что со мной что-то не так. Возможно уже тогда он догадался, что кровь принадлежит вовсе не животному. — Что случилось, малыш? — присел тот возле меня и потянулся к моим рукам, но я отдернул их, не желая, чтобы тот испачкался в крови того человека. Больше всего я хотел обнять его и разрыдаться, словно дитя, но кровь… Я вновь задрожал, заметив ее даже под ногтями. Я все же сумел хотя бы поцарапать Пабло, когда он пытался сломать мою шею. — Меня пытались убить, — произнес я на одном дыхании, пытаясь сделать так, чтобы Рейн не заметил, как предательски дрожат мои губы, а глаза затмевает соленая пелена. На удивление прекрасное начало дня превратилось в наполненное жестокостью и кровавым оттенком утро. Солнце выглянуло сквозь зимние тучи и осветило насыпавший за ночь снег. Погода была непозволительно прекрасной для дня, когда меня впервые пытались убить. Когда я впервые встретился с ранее невиданной ненавистью, причиной которой было всего лишь мое существование. На удивление дивное утро, которое я начинал в объятьях Рейна и планировал закончиться в них же. Все остальное между этими двумя событиями — не имеет ценности.