Вопреки всему

Первый день собрания на охотничьих угодьях Мартинесов закончился без происшествий. Гости разошлись спустя несколько часов, опустошив все до единого бокала. Разговоры иссякли, а нужные люди нашли друг друга. Мы с Рейном не стали задерживаться и, как только Мэтью завершил вечер прощальным тостом, направились домой. Не было никого, кто бы не заметили отсутствие мистера Мартинеса и не сделали соответствующий вывод: болезнь Альваро совсем скоро заставит его сложить полномочия. Я лишь надеюсь, что не найдется еще один Пабло Кармона, который решит помочь Мэтью быстрее сесть на трон, устранив действующего главу. От понимания, сколько времени я утратил с отцом и как мало нам еще осталось, становилось грустно. Однако стоило закрыть двери нашего дома изнутри, как вся печаль тут же развеялась. Рейн прижал меня к двери, не заботясь услышат ли телохранители, караулящие с обратной стороны. Его губы тотчас прильнули к моей шее и я растворился в его поцелуях, отдаваясь напору любимого. Рейн был восхищен мной сегодня, что он бегло пробурчал себе под нос по пути назад. Он произнес это так, будто мимолетную похвалу, но я знал: Рейн никогда не произнесет слова лести, если действительно так не считает. Поэтому я не был удивлен столь горячему завершению этой ночи, ведь каждый раз, когда я вел себя хорошо по его мнению, мужчина одаривал меня тем, что мог дать лишь он. Себя целиком. От тела до души. Я был только «за» забыться в его объятьях и перестать вертеть слова Мэтью, всплывшие в голове после мимолетной встречи взглядами с мистером Каттерфельдом. Отдаться в хорошо знакомые объятья, как отдавался раньше сотни раз до этого, дабы утолить душевные распри… «На второй день собрания Тобиас Каттерфельд умрет.» Мистер Каттерфельд выглядел так, будто у него все хорошо, хотя я знал, что это не так! Рейн не говорил, но мне и не нужно было спрашивать о Тобиасе, когда я видел все цифры у себя перед носом. Да-да, именно цифры, потому что финансовое состояние Тобиаса Каттерфельда не просто пошатнулось, оно стремительно катилось к нулю, чему, безусловно, поспособствовал мой муж. Не знаю, как у Рейна получилось, но он разорил компанию Тобиаса буквально за год. Я просматривал даты за декабрь этого года и прошлого. Вывод лишь один: ситуация вот-вот переступит порог критической. Компанию, которой владели Каттерфельды поколениями, разрушилась всего за год. Рейн даже не поскупился продать все свои акции, пока те еще имели хоть какую-либо ценность. Моих десяти процентов также не стало. Я передал их Рейну еще по прибытию в Мюнхен, дабы он распоряжался ими, как знает. Очевидно, большая часть средств утрачена, но Рейн должен был вывести из них хоть что-то до окончательного краха предприятия, я уверен. Для того, чтобы окончательно нанести удар своему дяде, Рейн уничтожил свое собственное детище, которому отдал более двадцати лет! Рейн любил эту компанию, как собственного ребенка, но буквально уничтожил ее ради мести! Это доказывает, как далеко он готов пойти ради достижения цели. Поэтому я точно знал, что финансовые дела Тобиаса катастрофические, но, черт возьми, Тобиас улыбался мне тогда! Улыбался и выглядел настолько беззаботно, будто не от него отвернулись все его партнеры и даже собственные дети! Но вот он приехал на собрание, явно подозревая, что Рейн что-то готовит. Тобиас прекрасно понимал, что Рейн просто так не оставит безнаказанным попытку своего убийства, но почему-то все же приперся сюда, явно рискуя жизнью. И, черт его дери, он ею не просто рисковал, этот риск был оправдан! Завтра он умрет!.. Меня не волновала его смерть ровно до того момента, пока его длинные пальцы не возвысили бокал в мою честь. Всю оставшуюся часть вечера я терялся в догадках: что это было? Строит очередные козни? Желает прикончить Рейна раньше, чем он его? Разочаровался, что Пабло Кармона не убил меня? Порадовался, что я выжил? Действительно горд мною, что я переступил через старого себя, откинув предрассудки и старые позиции, дабы войти в их преступный мир?.. Я устал теряться в догадках. Мое отношение к Тобиасу Каттерфельду всегда было похоже на преодоление чрезвычайно крутых склонов — от приязни к ненависти, от уважения к презрению, от любви к ненависти… Голова гудела и была лишь одна панацея, позволяющая избавиться от раздрая в голове и душе — Рейнхольд Каттерфельд. Я мог сколько угодно заявлять о любви к этому мужчине, но это никогда не звучит достаточно правдоподобно. Наши отношения сложны и ухабисты. Я ощущаю себя, словно на американских горках. Каждый новый спуск и падение — лишь бабочки в животе, приносящее извращенное, неправильное и фатальное удовольствия от страха, азарта и безумного желания повторить. Да, наши отношения безумно сложно понять и принять, но вот они такие, основанные на взаимонуждаемости. Прямо сейчас я нуждаюсь в мужчине и он отдает себя, зная, что я так же отдам ему себя, когда в этом будет нуждаться он. Рейн готов сделать для меня что угодно, и я тоже. Он желает только меня, а я — только его. Теперь мы связаны больше, чем когда-либо, и я до дрожи в коленках рад тому, что он есть у меня. Что он есть сейчас и будет. Что он выбирал меня из раза в раз. Что он возвращался ко мне и возвращал меня. Что он такой один и лишь для меня. Этого достаточно. Пробуждение далось крайне тяжело. То ли ночные нагрузки уже не соответствовали моему возрасту, то ли второй бокал шампанского, позволенный мне Рейном, все же был лишним. Когда я открыл один глаз, по правую сторону уже никто не лежал. Я помнил, что второй день собрания также начинается ближе к вечеру, поэтому решил поваляться в кровати до обеда, но стоило прикрыть глаза, как возле меня уже сидел Рейн. По запаху я определил, что он пьет кофе. Напиток, от которого его просили воздержаться во время диеты. — Генрих тебя убьет, — произнес я и почувствовал, как болит шея. Возникло ощущения, будто призрак Пабло все еще душит меня, но к счастью, это лишь остаточная боль от гематом, которыми он меня наградил. — Не ворчи с утра, котенок, — закатил тот глаза и потрепал рукой мои взъерошенные ото сна волосы. — А то все больше становишься похожим на своего отца. Я медленно поднялся, опираясь на руки, дабы в спине не стреляло от каждого движения, и приблизился к Рейну. Положив подбородок тому на плечо, я глубоко вдохнул бодрящий запах кофе, желая ощутить его вкус. — Мистер Мартинес приходил? — Хотел видеть тебя. — Снова в такую рань? — тяжело протянул я, мысленно возрадовавшись, что Рейн додумался отказать утреннему гостю. Думаю, он понимал, что я буду немного не в состоянии первые часы после пробуждения. В отличие от Рейна, после ночного приема и секса я не чувствовал себя ни капельки бодрым. Скорее усталым, раздраженным и озлобленным на весь мир за свою слабость. — Ты ведь дал им день на то, чтобы примкнуть или отклонить твое предложение. У них уже есть ответ. Я аккуратно вытащил чашку у Рейна с рук и сделал несколько глотков. Несмотря на укоризненный взгляд Рейна, это того стоило. — Тогда мне следует пойти к ним? — спросил я, борясь с Рейном за последние глотки бодрящей жидкости в чашке. — Возможно, — Рейн резко развернулся и поцеловал меня. От неожиданности я едва ли не пролил на белую постель остатки кофе. Но вскоре я понял, что этот жест был лишь коварным маневром, дабы отобрать чашку. — Эй! — воспротивился я, но все же сдался. Рейн был бы не Рейном, если бы до последнего не сражался за то, что считает своим. Делиться он не привык. Даже со мной. Только не его излюбленным кофе. — И что еще за «возможно»? — Это ведь твое предложение. Внутренние дела Мартинес. В праве ли я вмешиваться в ход переговоров? — ухмыльнулся тот и я только сейчас понял, что задал глупый вопрос. Действительно. У Рейна была своя война, а у меня — своя. Конечно, по сравнению с тем, что у Рейна с Тобиасом, терки в Мартинес всего лишь детские забавы, но для меня это действительно важно. И Рейн понимал и принимал факт, что мне нужно самостоятельно поставить точку. Я по идиотской привычке спросил разрешения, можно ли мне сходить. В этом более нет нужды. К счастью, Рейн более не контролирует меня. Точнее, он делает это с помощью телохранителей, но более не ограничивает, ведь доверяет. Мне безумно лестно от его уверенности во мне. В наших новых отношениях. — Рейн. — Что? — мужчина допил свой кофе и отставил пустую чашку на прикроватную тумбочку — Почему так, как сейчас, не могло быть с самого начала? Он удивленно приподнял брови, явно не ожидая подобного вопроса прямо в лоб, но для меня ответ был важен. Я задавался этим вопросом сотни раз и ни разу не нашел правильного ответа. Почему нам всегда было столь сложно друг с другом, а сейчас так легко? Почему я всегда ощущал напряженность, но сейчас ее не возникает? Почему мы любим друг друга так же, как и раньше, но наши отношения приобрели совершенно иную форму? Лишь одни «почему» и никогда «потому что». — Потому что ты был ребенком, не созревшим для того, чтобы принять правила мира, в котором я живу, а я был глупцом, думая, что ты справишься лишь из-за того, что ты — один из Мартинес. Я думал тебя можно натаскать, ведь у тебя это в крови, но ошибся. Тебе нужно было научиться всего самому, без моего участия. Рейн развернулся ко мне и взял мои руки в свои. — Джером, послушай, я никогда больше не допущу повторения прошлого. Нам обоим пришлось принять то, что было раньше, как бы мне не хотелось сейчас найти этого твоего Адама и уничтожить его только за то, что он посмел… — Рейн до боли сжал мои запястья, но тут же отпустил их. Одна его рука оказалась у меня на щеке, пока вторая несильно сжимала волосы на затылке. — Но я не буду этого делать, ведь ты выбрал меня. — Я никогда не видел, чтобы ты ревновал, — восхитился я его словам и потерся щекой об его ладонь. — Ты никогда не смотрел на кого-то, помимо меня. Мужчина опасно приблизился ко мне, оттягивая волосы так, чтобы я смотрел в его глаза. Его пальцы блуждали у меня на щеке, медленно сползая до подбородка. — В прошлом я недостаточно обезопасил свое слабое место — тебя. Я был слишком наивен, думая, что ты силен, дабы дать отпор, что и стало моей фатальной ошибкой. Сейчас же, малыш, я достаточно обезопасился. Я завел новых друзей, которые сумеют защитить нас, если что-то пойдет не так. Я вернул нам нашего сына. И, что главное, я нашел тебе идеальную защиту — твоего отца. Джером, я держу все под контролем, и полностью доверяю тебе и твоим решениям. Прошлое никогда не повторится, а с возникающими трудностями мы будем справляться вместе. Скоро все закончится. Его большой палец надавил на мою нижнюю губу, от чего я приоткрыл рот. Слюна смочила его палец, которым он очертил контур моих губ. Не в силах выдержать напряжения, я первым потянулся к мужчине, залезая тому на колени. Руки оплели его сильную шею, а губы впились в него настолько отчаянно и близко, как только позволяют наши тела. — Я никогда не любил его, — признался я Рейну, ерзая у того на коленях, вспоминая об Адаме. — Это была мимолетная симпатия. Его ласка, доброта и внимание помогали мне забыть о тебе. Я хотел верить, что отношения с Адамом это новое начало, но они стали лишь последствием ошибок и попыток заглушить мысли о тебе… — Малыш, я даже не помню той ночи с Отто. — Выдохнул тот мне в губы и притронулся своим лбом к моему. — Правда, это стало для меня еще большим шоком, чем для тебя. — Адам был лишь способом забыть тебя. — Я никогда ни на кого не смотрел за последние пятнадцать лет, кроме тебя. Внезапно нахлынувшие откровения на нас обоих, лишь заставляло сердце быстрее стучать, силясь разорваться от счастья. Возбуждение обоих уже было не скрыть и все, что мне оставалось, это пытаться справиться с ремнем мужчины, дабы позволить нам вновь глотнуть порочного удовольствия. — Я люблю тебя, Рейнхольд Каттерфельд. — Единственный в этом мире, в ком я действительно нуждаюсь, это ты, Джером Эванс. Снова никаких слов о любви — в этом весь Рейнхольд Каттерфельд. Да, нашу любовь сложно понять, но отрицать ее невозможно. Она была, она есть и она будет, как притяжения между Луной и Землей. Вопреки постоянной боли и невообразимому счастью. Вопреки смерти и жизни. Вопреки всему.

***

Я совершенно не задумывался о том, какое решение примут люди Мартинес. Беспричинно я был уверен, что они примкнут на мое предложение просто потому, что иных вариантов у них не осталось. Силой или манипуляциями на трон Мартинес они меня не посадят, так как за своей спиной я располагаюсь силой и защитой семьи Каттерфельд. Убить меня уже попытались, но не вышло. Второй раз они вряд ли решаться, так как сами понимают: охрана будет более тщательной, а попытавшийся не ограничиться одной пулей в лоб и легкой смертью. Иных вариантов у противником Мэтью нет. Ничего не остается, как принять его в роли будущего главы и попытаться подстроиться к новому устрою власти вместе с вечной угрозой в виде меня. Поэтому я шел в дом мистера Мартинеса, чтобы услышать уверенное «да, мы согласны». Темень на улице сводила меня с ума. Настолько темно, что я едва ли различал дорогу, по которой иду, постоянно цепляясь об корни деревьев или ветки. Один из телохранителей настоял на том, чтобы мы вернусь назад на тропу, но я точно помнил, что отец сказал идти в этом направлении, поэтому стойко продолжил путь вперед сквозь лесные чащи. На самом деле, сейчас я должен был находиться подле Рейна на мероприятии, но он сказал, что сегодня будет более скучный вечер, нежели вчерашний. Он планирует переговорить наедине с теми итальянцами и решить несколько насущных проблем с тратами на поставки. Мое присутствие там не требовалось, ведь я уже одобрил их, как наших партнеров. Да, мне льстило, что Рейн запомнил наш уговор и спросил мое мнение о сотрудничество с итальянцами сегодня утром. Если он хотел видеть меня в своем бизнесе, я должен хотя бы знать партнеров, а о чем они сегодня всю ночь будут договариваться, я могу узнать и из будущих контрактов. Вместо приема Рейн посоветовал мне отдохнуть. Никто не забыл, что случилось буквально вчера, в особенности Рейн, который разрывался от невозможности как-то отомстить. Сначала я действительно думал отсидеться в доме до прихода Рейна, но уже через полчаса стало скучно и я решил сходить к мистеру Мартинесу за ответом, куда я собственно и шел сейчас. Отец не присутствовал на сегодняшнем вечере из-за ухудшившегося с прошлого раза состояния. Его заменял Мэтью, пользовавшийся большой популярностью не только у своих людей, но и у иностранных партнеров. Он был завидным холостяком, который буквально недавно расстался с невестой. Не знаю, что там между ними было, но Мэтью буквально расцвел, как только закончил отношения с той женщиной. Теперь же все желают заполучить Мэтью Мартинеса, будущего главу Мартинес, себе в зятя. Я был не против провести время с Альваро, тем более обговорить ближайшее будущее и, что интересовало меня больше всего, возвращения Эберхарда домой. Я не видел своего ребенка уже столько, что казалось я не узнаю его при встречи. Это пугало. Страшило. Хотелось побыстрее вернуть его домой, завернуть в объятья и, как Рейн сегодня утро, заверить ребенка, что все плохое закончилось. Однако не успел я дойти до поместья, как мужчина позвонил и сообщил, что его там нет. Альваро быстро пробубнил направление и сбросил трубку. Я едва ли запомнил путь, не говоря уже о том, чтобы разобраться в пути посреди снега в лесу. Именно в лесу, так как место, в котором находился отец, расположено далеко от жилого массива. Вблизи той самой беседки, в которой я любил проводить время. Сегодня меня сопровождали двое телохранителей. Мы договорились с Рейном, что обсудим приезд Питера, моего нового телохранителя, после возвращения в Мюнхене, поэтому сейчас я находился в обществе двух угрюмых амбалов, а не посмеивался с очередной веселой истории Питера о его бывших клиентах. Лицо-кирпич — лучшее описание я придумать не мог, смотря на этих двоих. Они чем-то напоминают Дитера. Такие же серьезные, надутые и дотошные к вопросам безопасности. Настолько сконцентрированные, что шугаются каждого шороха от сломанной ветки под ногами. На часах показывало без десяти девять, когда я нашел тот самый дом, в котором находился мистер Мартинес. Он совершенно ничем не отличался от тех, в котором жили все остальные и мы с Рейном в том числе. Небольшой прямоугольник на один этаж. Одна спальня, небольшая прихожая и санузел. Вполне себе приятное место для проведения уикенда. К удивлению этот дом был отстранен от всех остальных, будто находился на отшибе. Почему-то я все время думал, что отец живет в том большом поместье, где сейчас проводят собрание, но, как оказалось, нет. — Вы подождете меня на улице или проверите, что внутри? — спросил я у охраны, которая хмуро осматривала дом. — Зайдем. Мы ведь не видели, кто находится внутри и безопасно ли вам, сэр, находиться… — начал читать нотации один из них, тот что побольше. Оказывается, он тот еще болтун. Дитер бы ограничился одним «да». — В этом нет нужны, — улыбнулся мистер Мартинес, открывая дверь. Охранники тут же заткнулись. На вид он… не казался больным. Вчерашняя бледность исчезла и синюшности под глазами я не заметил. Зная то, как мистер Мартинес любил отлынивать от работы, могу сделать предположение, что сегодня он решил пропустить собрание, надавив всем на жалость. Он хорошо умел симулировать, я должен был догадаться! — Извините, сэр, — обратился второй телохранитель к Альваро, — у нас приказ от господина Каттерфельда. Мы не можем отпустить господина Эванса одного. Со всем уважением, но даже к вам… Отец перевел взгляд на меня. Я пожал плечами. А что мне сделать? С охраной даже лучше. Ощущать, что с тобой кто-то находится, лучше, чем когда ты одинок и какой-то человек на подобие Пабло Кармона может снова прижать тебя к дереву и перекрыть доступ к кислороду. К тому же, я понимал упорство этих двоих. В любой другой ситуации, они бы отпустили меня по просьбе Альваро, что и сделали в тот раз, когда Пабло едва ли не убил меня. В какой-то степени это их вина. Я не буду этого отрицать и защищать их. Они не выполнили свою работу и теперь пытаются не проглядеть вновь. Еще одна причина, почему я хочу вернуть Питера. Он с легкостью сможет дать отпор тому же мистеру Мартинесу, а не будет мямлить, подобно этим двоим беднягам. — Видите тех парней? — мистер Мартинес кивнул в сторону леса. Я только сейчас заметил, что там стоит человек десять, если не меньше. — А теперь посмотрите туда и еще туда. Сколько насчитали? Человек двадцать? Двадцать пять? Мистер Мартинес спустился на одну ступеньку вниз и приблизился к ним. — Думаете, я не в силах защитить собственного сына? — голос мужчины приводил в дрожь даже меня, не то что тех бедняг. Мгновение — и они, потупив взгляд, стали непрерывно извиняться. — Вы свободны. Вернитесь к своему хозяину и сообщите, что я верну вам Джерома после собрания. Поджав хвост, телохранители убежали. — Совсем еще зеленые. Зачем твой муж их взял, я не понимаю, — разочарованно пошатал головой отец. — Они хороши, просто не могут поставить себя против вашего авторитета. Даже не знаю, почему я начал защищать этих двоих хотя они и правда казались совершенно сырыми в плане охраны. Новички. Возможно, потому что эти двое, пускай считаются людьми Рейна, но принадлежат и мне тоже. Как и все люди Каттерфельд, принимающие меня своим хозяином, а не постельным развлечением состоятельного мужчины. Таких людей я привык считать своими за последние недели пребывания в Мюнхене, ведь только недавно они у меня появились. Предполагается, что в будущем Питер станет одним из них. Мой маленький круг, где меня будут уважать подобно Рейну. Скрывать не буду, мне безумно нравится то, что у меня появились те, кому я могу довериться. Мистер Мартинес хмыкнул, довольный собой. Он широко открыл дверь, приглашая внутрь. Несмотря на то, что вокруг дома находилось полным полно охраны, в доме она отсутствовала. Я разулся и повесил пальто на вешалку, следуя за мистером Мартинесом. Ночное зрение меня подвело. Пускай фасад дома и казался идентичным ко всем остальным, пространства внутри оказалось куда больше. Кроме прихожей, здесь располагалась одна огромная гостиная-кухня и дверь, которая, скорее всего, вела в небольшую спальню. Я задавался вопросом, как идя столько раз к беседке у озера, я ни разу не замечал этот дом?! Мистер Мартинес не спрашивал, хочу ли я пить, просто вытянул бутылку чего-то очень похожего на то, что пьет Рейн, и поставил перед нами на стол. Коньяк или виски? Я сомневался. Однако меня больше удивило не то, что он не разлил спиртное по бокалам, а количество этих самых бокалов. Их было три. — Ваши люди приняли решение? — спросил я, заставляя себя не зацикливаться на чепухе. — Еще утром. — И? — протянул я, не понимая, почему обычно разговорчивый мужчина сейчас растягивает каждое предложение. Альваро откинулся на спинку кресла и закинул ногу на ногу. — Ты загнал их в угол, мальчик мой. Конечно же, они согласились, вот только… Долгий взгляд и уставший вздох. Я понял, что люди Мартинес высунули еще одно условие. Конечно, я предполагал возможное, но до последнего верил, что подобного не случится. К сожалению, мне ничего не остается, как выслушать их. — Они хотят выбрать донора для вашего ребенка. Если бы я сейчас пил то закупоренное спиртное, то точно бы подавился. На меня волной нахлынуло даже не удивление. Нет, это был шок. — Простите?! — округлил я глаза. — Суррогатную мать, я имею в виду, — пояснил Альваро, но видя мой ошарашенный вид продолжил: — Они не хотят, дабы дети Мэтью, если такие в будущем появятся на свет, стояли во главе Мартинес. Еще они не хотят, дабы матерью стала женщина не из нашего круга. Они волнуются, что твоя кровь и так… Мужчина отвел взгляд и мне уже не понравилось то, к чему он клонил. Очень не понравилось. — И какой же они считают мою кровь, отец? — процедил я, вцепившись в обивку кожаного дивана. — Нечистой. Ох, я понимаю! Вся проблема этих ублюдков заключалась в том, что чистокровных Мартинесов, то есть законных, рожденных в браке с испанкой благородных кровей, не от иностранки, уже нет. Вымерли, а я — последний выживший, пускай и грязнокровка. Людям Мартинес уже откровенно плевать на то, что я, мягко говоря, бракованный, ведь я — последний. Когда я поднял вопрос с ребенком, эти коршуны тут же вцепились когтями в идею чистоты крови. Я сам вырыл себе могилу. Дамиан был прав: это чертовски средневековые традиции для двадцать первого века. — Вы же понимаете, что суррогатное материнство на то и суррогатное, чтобы не иметь никаких прав на ребенка? Будущая мать и ее семья отказывается от всех претензий на младенца. Вряд ли это сделают ваши люди. Они постараются привязать ребенка к матери, дабы та смогла через него манипулировать мною и Рейном. Но злость захлестнула меня не только по этой причине. Больше всего я ненавидел то, что видел, как отцу нравится эта идея. Он ведь хотел внука. Хотел дитя моей крови, как бы я не отказывался и не отрицал подобную возможность. Я даже не удивлюсь, если узнаю, что именно он предложил эту идею своим людям! Черт возьми, я поймал себя на сумасшедшей мысли, что именно Альваро из раза в раза поднимал тему с внуком! Становилось понятным, что идея с ребенком в моей голове не моя. Она рождена благодаря ходатайствованию Альваро Мартинеса. Он ее там посеял постоянными напоминаниями и вопросами. Это он сделал так, что я подумал, будто сказав о ребенке публично, от меня отстанут. Это все мой отец. — Мистер Мартинес, вы никогда не получите мое согласие относительно этого вопроса. — Я сжал кулаки, пытаясь заткнуть себя и не испортить так и не сумевшие выстроиться отношения с отцом. Прямо в эту секунду они дали новую трещину, которую не так-то просто перекрыть одними лишь извинения. Мы разошлись во взглядах и видению будущего. — Матерь буду подбирать лично я, — как можно более спокойно произнес Альваро, думая, что это успокоит мои волнения. Тщетно. — Девушка подпишет соглашение. Гарантирую: она и ее семья не будут иметь прав на ребенка. Я ведь говорил! Это была его чертова идея! Я так и знал, что Альваро Мартинес все придумал! Дверь находилась в нескольких метрах от меня. Я мог бы встать и уйти, громко захлопнув дверью, как делал раньше, но я не подросток в пубертате, не знавший, что делать со своими эмоциями. Поэтому я вежливо улыбнулся человеку, желающему сыграть на моих чувствах, разжал кулаки и посмотрел тому прямо в глаза. В до боли такие же, как и мои, только более старые. Мудрые. Хитрые. Целеустремленные. Уверенные. — У этого ребенка два отца. Не мне одному принимать решение, мистер Мартинес. — Семья Каттерфельд не имеет дело к этому дитя, — излишне резко произнес тот, выдав все, что было у него на уме. Могу поспорить, что он со своими людьми уже выбрали предполагаемую мать! Естественно, никто бы не хотел вовлекать в процесс Рейна, который дотошно бы проверял проведение отбора матери для нашего будущего малыша. Для него на первом месте всегда стояли бы здоровье и ум девушки, а не состоятельность и влиятельность ее семьи. — Ох, нет, отец, он имеет и еще какое! — победно хлопнул я в ладоши, понимая, что нашел слабость отца. — Передайте своим людям: я готов обговорить условия, если матерь будут выбирать оба отца. Рейн должен участвовать. Он имеет большее право выбрать мать нашего ребенка, чем вы. Да, это жестоко, но только так до Альваро Мартинеса дойдет, что я не пойду на уступки в вопросе о ребенке. Он несколько раз получил от меня ясный ответ, но ему все мало и мало. Он безжалостно продолжил давить, пока ситуация не закалилась до кипящей точки. — Джером, имелось в виду, что я — будущий дедушка, — примирительно протянул Альваро, но снова не увидев позитивного отклика, окончательно сдался. — А твой муж с натяжкой будет считаться его отцом. — Тогда и я с натяжкой отец для Эберхарда. Меня не задели эти слова. Совершенно. С самого первого момента, когда младенца несколько дней от роду привезли в наш холодный и серый замок, этот малыш стал моим сыном. Удивительно, но связь со всеми в этой чудной семейке у меня возникала мгновенно. С Рейном достаточно было всего одного взгляда, дабы понять, что это мой человек. Даже с Тобиасом! При первом знакомстве всего несколько вскользь сказанных фраз — и я впервые искренне смеялся после того, как уехал с родины. Я уже и не помню, что тогда сказал мистер Каттерфельд. Просто возникло что-то такое и я… Неважно. Я веду к тому, что Эберхард с самого рождения считается моим сыном. Это единственный факт, который я принимаю постскриптум, и плевать что думают другие. Для меня кровь это просто кровь. В ней ничего особенного. Однако люди Мартинес, к тому же мой собственный отец, не разделяют мое мнение. — А что Мэтью? — спросил я, вспомнив о сводном брате, на чье место моей предполагаемый будущий ребенок будет посягать. — Он согласился на то, что его детей не будут брать в расчет? Не уверен, планирует ли Мэтью детей, и любит ли их вообще. Помнится, с Эберхардом у него возникли довольно напряженные отношения, причину чему я не понимаю до сих пор. Но рано или поздно его будущая жена и ее семья потребует их. В особенности, если Мэтью станет главой Мартинес. Я не зря говорю именно о жене. Еще со времен Мадрида, я знал, что у Мэтью есть невеста. Он не любил ее. Помолвка по расчету. За четыре года так и не решились на брак, и, кажется, теперь я начинаю понимать почему. Мое появление заставило Мэтью заморозить все свои планы на неопределенное время. Возможно, не зря. Только если взять нынешнюю ситуацию: мы стоим на краю пропасти. Меня, решившего помочь, загнали в угол. Уже не говоря о том, что у Мэтью были весьма и весьма натянутые отношения с той девушкой, которые, наконец, подошли к концу. И все же я не думаю, что Мэтью надолго останется в холостяках… Начинаешь задумываться о том, что мой нынешний лозунг «живи для семьи» нуждается в правках. Иногда эта самая семья вгрызается тебе в горло. Нельзя было позволять себе мысли, что Мартинесы — моя семья. У меня всегда была одна единственная семья с того времени, как Рейн подобрал меня с улиц Лондона. Семья Каттерфельд. — Мэтью принял решение своих людей. Не «поддержал», а «принял»! — Хах, — потер я переносицу, понимая, что Мэтью это сделал по одной глупой, заезженной причине: несмотря на все, Мэтью все еще считает, будто занимает предначертанное мне с рождения место. Как не мне, так моим детям? Так ты думал Мэтью? Ты самый настоящий глупец… — Поэтому вы решили выпить в честь своей победы? — Я не смог скрыть оскал, кивая на бокалы. — Радуетесь тому, что ваш род продолжится? Этого вы добивались все это время, любезничая со мной? Все наши отношения изначально были фарсом ради этого момента? Кольцо, отданное отцом всего несколько дней назад, обжигало палец. Стало безумно противно от мысли, что меня собираются использовать, как породистого кобеля для размножения! Как же мерзко! А ведь это мой собственный отец! — Да, Джером, я хочу продолжить свой род, — совершенно спокойно произнес мистер Мартинес, постукивая пальцем по колену. Поверить не могу, что он действительно признался! Я только сейчас осознал, что за все время нашего непродолжительного разговора, лишь меня кидало от одной эмоции к другой. Альваро же оставался спокоен и непоколебим. Его поза была расслабленной, а взгляд не помутнен. Ни капли сомнения или раздражения. Он знал, чего хочет, и был готов давить до последнего, во имя победы. Вот он, Альваро Мартинес — главный наркобарон Испании! Интересно, тот Альваро, которого он показал мне, был лишь маской?.. Они с Тобиасом стоят друг друга. Рейн совершенно отличается от них. Однажды мистер Каттерфельд сказал, что Рейн бездушная машина, как его отец, но нет. Бездушные — это они. Те, кто добиваются своей цели, несмотря ни на что. Обман, манипуляции и долгие ломающие тебя ход за ходом игры — вот они, лучшие качества этих двоих. Два манипулятора. Короли шахматных игр. — Не трогайте меня! — вскрикнул я, резко отдергивая руку, когда мужчина хотел положить мне ее на плечо. — Я ведь хотел всего лишь помочь вам! Хотел, чтобы больше у ваших людей не было претензий к Мэтью, чтобы они больше не причиняли вам головную боль!.. Это все было изначально запланировано, да? Поэтому вы жаловались, хватаясь за сердце? Поэтому строили измученное проблемами лицо? Господи, какой же я идиот! Вы не лучше мистера Каттерфельда! Постоянно играете на моих чувствах, на моем желании помочь и отблагодарить! Я поднялся и обошел диван, желая оказаться, как можно дальше отсюда и от этого человека. Я бы мог сказать, что это конец наших отношениям, но увы, не мог. Я встрял в это дерьмо, и единственное, что мне оставили — согласиться на предложенные условия. Когда родится ребенок, мистер Мартинес не даст ему спокойно жить. Он всячески будет пытаться забрать его от нас с Рейном, ведь прекрасно понимает: мое воспитание сделает малыша слишком мягким для правление его империей. Слишком мягкосердечным. Слишком добрым. Слишком правильным. — А что я мог сделать, Джером? Я свыкся с мыслью, что у тебя не будет жены, да и это, наверное, к лучшему, так как уменьшается вероятность, что матерью моего внука станет иностранка, — мужчина буквально выплюнул последние слова, будто эта мысль была исключительно неприемлимой. Если бы меня влекло к противоположному полу, а Рейн был бы женщиной, то нас бы просто разлучили по одной причине: он — немец. Иронично, что моя ориентация, однажды разрушившая мне жизнь, спасла одно из драгоценнейших вещей в ней — отношения с любимым человеком. Смешно понимать, что Альваро говорит с таким отвращение о ребенке смешанных кровей, когда я являюсь одним из них. Моя мать была англичанка, тогда как отец — испанцом. Я не вижу в этом особой разницы, но для мистера Мартинес, должно быть, она значительна. Смешно понимать, что моему собственному отцу претит то, что я был рожден не от испанки. Смешно настолько, что хочется рыдать от боли. Начинаю задумываться, а действительно ли в прошлом моих родителей было все так, как рассказывал отец? Точно ли он не отослал мою мать с деньгами, дабы та сделала аборт, как шепчутся все вокруг? Альваро ничего не стоило бы рассказать мне слезливую историю о большой любви к моей матери, с которой их трагично разлучили, дабы смягчить мое отношения к нему. Хах, если все так и есть, то Альваро Мартинес зашел слишком далеко в своей лжи. Дальше Тобиаса Каттерфельда однозначно! — Ты привязался к этому ребенку Каттерфельдов. Я не осуждаю и даже понимаю почему, — продолжил свою мысль мужчина, тогда как меня распирало от злости все больше и больше с каждым мгновением. — Эберхард умный и воспитанный мальчик. Мне он тоже нравится, но в нет моей крови. Он — Каттерфельд. Его гены видно во внешности, в каждом его движении и даже мышлении. Разница в приемном и собственном ребенке существенна, Джером. Ты этого не видишь, но вижу я. Видят остальные. Это же причина, почему добрая половина наших же людей восстала против Мэтью. Приговор мистера Мартинеса ясен. Он принимал Эберхарда, как моего приемного ребенка, как хорошего мальчика, но не как своего внука. В нем нет ни толики испанской крови. В нем нет Мартинесов. — Ты отказывал каждый раз, стоило поднять тему о рождении детей. Сначала я думал, что ты отказываешься, так как у тебя нет достойного партнера, а раны после брака с Каттерфельдом не зажили. Я принял данный факт, мальчик мой, и согласился с Тобиасом, что Кармона лучший вариант для тебя. Адам — семейный человек, прекрасный для создания семьи. Однако ты вернулся к мальчишке Каттерфельду, и я принял это снова. Теперь ты с ним. У вас снова мир и покой, но тему с ребенком ты по-прежнему огибаешь, а я не вечный, Джером. Я не могу ждать еще пять-десять лет, пока ты созреешь. Мистер Мартинес ухмыльнулся так же, как делал это сотни раз до этого, но для меня эта ухмылка была новой. Более раздраженной, более недовольной и более хищной. Как ничего не понимающую жертву, меня загоняли в угол. — Я давал тебе десятки шансов решить этот вопрос одному, но ты, мой милый мальчик, отказывался из раза в раза. Моему терпению пришел конец. Скажи, Джером, что мне оставалось сделать, кроме как не выпросить твоих слов о ребенке у всех на показ? Теперь ты не сможешь отказаться, не разрушив общественное мнение о себе и твоем любимом человеке. Не исполни обещание данное нам, и каждый, кто был в том зале, перестанет считаться со словом данным тобой или твоим мужем. Внутренности окаменели от напряжения, возникшего в комнате. Надо мной будто нависла груда валунов, желающая раздавить в любой момент. Казалось, даже воздух поступал в легкие через раз. Ощущение безысходности резко пронзило меня, заставляя забиться в угол барной стойки, словно загнанное животное. — Мальчик мой, я десятки лет прожил в мире, где каждый пытается соврать получше. Я подписывал сотни контрактов и десятки раз меня обскакивали из-за того, что некоторые важные пункты можно интерпретировать по-разному, в зависимости от угла ситуации. Думал, я не замечу, что в твоей речи не было слов про обязательность рождения ребенка? Это ведь был чистой воды блеф. Ты даже обезопасил ребенка, сказав, что только по его желанию он вернется в лоно Мартинес. «Для того, чтобы удовлетворить ваши идеи с чистотой крови, я обещаю, что дитя моей крови, если оно будет того желать, примет это бремя.» — А ведь этого никто не заметил, кроме меня. Все же, ты мой сын, Джером, — рассмеялся тот сам себе. Я ощутил, как мужчина резко спрятал когти, направленные на меня. — Как отец, я горжусь тем, каким ты стал. Тобиас взрастил тебя воистину сильным мужчиной, защищающим свою семью до последнего. Как жаль, что для этого ты слишком неопытен. Но ты научишься, и я помогу тебе в этом. Тобиас?.. Меня пробрал истерический смех, ведь, черт возьми, он был прав! Если бы не те испытания, вызванные деяниями Тобиаса, я бы в жизни не стал тем, кем являюсь сейчас. Отец считает мистера Каттерфельда моим творцом и я вижу в этом извращенный смысл! Меня удивляет то, как хорошо человек передо мной читает людей. Как хорошо он знает меня. Альваро Мартинес сыграл на моих чувствах, завертев все так, что вышел победителей, а я лишь проиграв, узнал причину своего падения. — Дело не во мне, как вы не понимаете! — не выдержал я, отходя к дальнему углу барной стойки, еще дальше от мужчины. — Этот ребенок постоянно будет считаться помехой всем тем, кто последует за Мэтью. В будущем кто-то захочет посадить детей Мэтью на его законное место главы, которое было обязано моему ребенку, и что тогда? Тогда от вашего внука попытаются избавиться так же, как от меня вчера! Я не хочу своему ребенку такой же участи! — Твой муж поможет защитить вашего ребенка, а если решишь от него уйти — мы с Мэтью сможет обеспечить вас всем. Если тебе по-прежнему нужен партнер, Адам с удовольствием примет тебя обратно. Бедняга действительно влюбился в тебя, — протянул тот, будто жалеет моего бывшего. — А если не Адам, если хочешь кого-то более, кхем, как твой нынешний муж, властного и хладнокровного, то я всегда рад помочь тебе найти. Думаю среди нас найдутся мужчины с такими же взглядами. На одно единственное мгновение я действительно не верил, что услышал эти слова от Альваро Мартинеса — человека, которого, вопреки всему, принял своим отцом. Сказанное настолько разнилось с тем, что я думал о нем и слышал от него раньше, как небо и земля. У меня словно выбили землю из-под ног. Я ошибся, сказав, что этот мужчина знает обо мне все. Нет. Он совершенно ничего обо мне не знает, считая, что я брошу Рейна вновь. — Вы только что говорили, что Каттерфельды не имеют к этому отношения, а теперь говорите, что он станет прекрасным щитом для меня и вашего внука? Как же двулично! Все. Это критическая точка моего терпения. Больше я не хочу совершенно ничего говорить о детях, пока не увижу Рейна. Он лучше меня знает, как разрешить этот вопрос. И нет, я не пытаюсь скинуть на него эту проблему, просто сейчас отец давит на мои чувства, а с Рейном такое не пройдет. В отличие от меня, сына Альваро, Рейн устойчив к манипуляциям своего свекра. — Раз уж вы хотите, дабы Рейн предоставлял защиту вашему внуку, пускай тогда он и разрешит наш спор. Мы с ним придем завтра к вас и вернемся к этому разговору. Уже было понятно, что я проиграл. Отец вынудил меня на этого ребенка. Я действительно говорил перед всеми о нем и отказаться сейчас значило бы… Это был бы конец всему. Вспомнить только, почему я приехал сюда, — дабы влиться в круг общения Рейна. Одна публичная ложь и всему конец. Конец мне. Конец репутации Рейна. Конец репутации семьи Каттерфельд! Тяжелее всего понимать, что мистер Мартинес, гоняясь за собственными желаниями, не колеблясь поставил на кон, всю мою только-только возобновившуюся счастливую жизнь. Тяжелее всего понимать, что я оказался в ловушке задолго до того, как это осознал. Все началось с приезда с Мадрид, когда я впервые столкнулся с членами своей кровной семьи. Тяжелее всего понимать, что все это сделал мой собственный отец. Альваро Мартинес победил, но я собирался сражаться за то, чтобы его победа не оказалась такой уж легкой. Хочет внука — будет ему внук, но если он считает, что я отдам свое дитя ему в полноправное пользование, то Альваро глубоко ошибается. Я попятился к вешалке за вещами, собираюсь уйти, как вдруг после долгой паузы отец вновь заговорил. — Я не только по этой причине позвал тебя сегодня. Посмотрев в сторону мужчины краем глаза. я заметил, как открылась соседняя дверь. Сердце, пережившее за ночь сотни падений от удивления и предательства, окончательно упало в пятки. Сюрпризы на один вечер не закончились. Все это время Тобиас Каттерфельд сидел в соседней комнате, ожидая, когда отец закончит со мной разговор. Человек, который должен был сегодня умереть, стоял передо мной, мило улыбаясь. — Давно не виделись, — помахал рукой мужчина. Словно ни в чем не бывало, он подошел к Альваро и удобно устроился на диване рядом с ним — на месте, где еще несколько минут сидел я, искренне счастлив встрече с отцом. Мистер Мартинес откупорил бутылку и разлил содержимое на дно трех бокалов. Трех. Третий изначально предназначался Тобиасу Каттерфельду. Не беседа о будущем ребенке должна была стать кульминацией этого вечера. Нет. Меня изначально пригласили к Тобиасу Каттерфельду. Ловушка — вот, куда я пришел по собственной воле. Мою охрану вежливо сплавили. Десятки людей Мартинес стоят по периметру, охраняя вход в дом, и, могу поспорить, не позволят мне выйти без разрешения этих двоих. Я мог прийти к двум простым и закономерным выводам, которые в одночасье пугали меня и низвергали мою только-только восстановившуюся жизнь в столь знакомую тьму отчаяния и неизбежности. Первая — Тобиас Каттерфельда не собирался умирать этой ночью. Вторая — Альваро Мартинес никогда не был на нашей стороне. Никогда не был на моей стороне. И как подсказывает логика, отец изначально был предателем. Что хуже всего, я догадываюсь, зачем была эта ложь. Отец выжидал момента, когда я публично заявлю, что отдаю место Мэтью. Люди захотят гарантий и я дам им их клятвой о ребенке, потому что мысль о будущем наследнике была заранее взращена Альваро во мне. Я думал о том, что победа дастся мне легко, ведь развязка конфликт лежит, словно на ладони! Но вместо этого я попал в выстроенную мистером Мартинес ловушку. Он загнал меня в угол, заставляя исполнить свое же обещание, данное людям Мартинес — воспроизвести наследника. Альваро Мартинес никогда не желал меня, он желал моей крови, ведь собственных детей он уже не мог породить. В причину возраста он больше не мог иметь детей, поэтому использовал меня — единственного оставшегося представителя главного рода, способного дать жизнь потомкам. Хах, все изначально было подстроено для этого момента! Не было никакой отцовской любви. Моими чувствами снова сыграли и выбросили, словно ненужную пешку на доске. Самое глупое то, что я действительно поверил, что лжи в моей жизни положен конец. Наивный. Какое же ты наивный, Джером Эванс… — Иди к нам, дорогой. Пришло время поговорить. Отступать некуда. Позади — темнота леса и люди Мартинес, не позволяющие ступить и шагу прочь. Рейн на собрании. Эйзенманн в его сопровождении. Дитер, левая рука Рейна, находится в одном из гостевых помещений для охраны в жилой части угодья. Слишком далеко от меня. Никто не заподозрит, что случилось что-то неладное. Я сам по себе против Альваро Мартинеса и Тобиаса Каттерфельда. Знаю, что причин бояться у меня нет, ведь моя жизнь важна для будущего Мартинес, но… Дрожь не сотрясала мое тело, как было от рук Пабло Кармона на моей шее. Я лишь чувствовал подавляющий страх, но его стремительно поглощало ощущение загнанности, возникшее немного ранее. Тело не желало двигаться ни вперед ни назад, замерев, словно испуганная добыча, перед прыжком хищника. — Не думаю, что у нас есть о чем, — оскалился я, инстинктивно прижимаясь к двери. Лишь она разделяла меня от нахождения в одном помещении с этими двумя. Несчастное дерево, в которое я вжался в надежде, как можно дальше отстраниться от этих двоих. — Я бы хотел прояснить несколько вещей, — Тобиас предпринял еще одну попытку, наплевав на мое нежелание. — Для твоего же блага. Тело непроизвольно дернулось. Было ли это полноценной угрозой или попыткой заставить сесть за стол переговоров — я не знал, и, если говорить от самого сердца, не желал знать. — Не думал, что вы заботитесь о нем. — Руки за спиной сильнее сжались на ручке. Я нажал на нее, но, что ожидаемо, дверь оказалась запертой. — Да и не должны, ведь мы с вами враги. Поэтому я даю вам шанс отпустить меня, пока по меня не пришел Рейн. Мистер Каттерфельд удивленно приподнял светлые брови и перевел взгляд на моего отца. Альваро пожал плечами и уже в следующую секунду комнату разразил смех. Оба понимали, что Рейн даже не догадывается, что я здесь, ведь я пришел сюда, не сообщив ему. А если те двое телохранителей и сообщили ему о моем местонахождении, Рейн даже не подумает о возможности опасности со стороны Альваро… Мы оба фатально ошибались, думая, что Альваро Мартинес любит меня. Возможно, он и любил тех своих детей, но я был… как он сказал, я был нечистой крови. Рожден от англичанки. Полукровка. Бастард. Единственное, важное во мне, мои гены, которые нужно передать, дабы род Мартинес не закончился на мне. — Иди сюда, Джером. Тебе действительно стоит присесть, — произнес отец, указывая на свободное место напротив них. Так как выход закрыт, а моя жизнь в теоретической безопасности, я пришел к выводу, что от меня не ожидали ничего большего, кроме беседы. Что ж, если они хотят вновь пустить яд мне в уши, пускай попробуют. Искоса я бросал взгляд на Тобиас, отца и бутылку со спиртным. Мистер Каттерфельд тот же потянулся к ней, стоило мне присесть. Он вертел винтажную бутылку в руках и на его лице расцветала та самая, свойственная лишь ему одному, улыбка, напоминающая оскал довольного хищника. Ранее я считал ее искренним проявлением чувств мужчины на то, что ему нравится, но сейчас… Сейчас я не был уверен ни в чем из тех представлений, что когда-то имел о Тобиасе Каттерфельде. Однажды отец сказал, что я знал настоящего Тобиаса, ведь со мной он никогда не носил маску. Как теперь мне верить в это, если и сам Альваро скрывался за ней все это время?.. Как же чертовски больно от осознания истины… — Неужели ты не смог найти ничего стоящего в славноизвестных погребах Мартинес? — спросил Тобиас, продолжая крутить наполовину пустую бутылку. — Не утрируй, друг мой! Я не настолько стар, чтобы память подводила меня: это твой любимый коньяк. Тобиас еще больше оскалился, довольный ответом Альваро. — Попробуй, Джером. Тебе понравится, — Тобиас поднял свой бокал и совершенно не заботясь произношением тоста, отхлебнул добрую половину. — Не нужно портить вкус этим пойлом, — подхватил отец скривившись после глотка. Не уверен, можно ли ему пить после инфаркта, но в этой ситуации мне плевать. — У Тобиаса с молодости извращенный вкус в алкоголе. — По крайней мере я не отрицаю, что он у меня есть, в отличие от тебя. Мой взгляд остановился на единственном оставшемся бокале на столе — моем. Я оставил его не потому, что боялся подмешанного яда внутри. Нет, мистер Мартинес наливал всем из одной бутылки, да и вред он мне по своей воле не причинит. Просто я не допускал даже мысли пить с ними, прекрасно оценивая свои шансы. Нулевые шансы. Я никогда не налегал на алкоголь и если мне достаточно двух бокалов чего-то легкого, дабы опьянеть. После одно бокала крепкого коньяка, я перестану контролировать свои мысли и действия. Сейчас важно сохранять ясность ума, пока не выясню, что от меня хотят. Перепалка мужчин не впечатлила меня. К сожалению, лишь вызвала ностальгию о тех временах, когда мы проводили нечастые ужины в доме мистера Мартинеса. Только я, Эберхард, Альваро, Тобиас и иногда Дамиан с Изабель. Только свои. Печально осознавать, что оставив позади те времена, я все еще желаю однажды почувствовать себя в кругу большой шумной семьи. Вот только те, кого я считал родными, превратились в чужих. — К чему это? — вклинился я в беседу мужчин. — Этот разговор, спиртное… Зачем создавать видимость, будто все хорошо? Мы все знаем, что сегодня должно было произойти. «На второй день собрания Тобиас Каттерфельд умрет.» Попытайся здесь забыть об этих словах, когда все вокруг так и вопит о приближающемся событии. Ближе к вечеру я начал замечать, что Рейн все больше погружается в свои мысли. Ему тяжело далось решение об убийстве Тобиаса, но он его принял. Эйзенманн не отходит ни на шаг от хозяина, а Дитер пропадал где-то, очевидно, готовя людей к сложной ночи. Рейну с трудом далось решение и еще сложнее ему было сегодня. В день, когда вердикт должен быть свершен… Если будет свершен. Из-за в который раз переметнувшегося Альваро не понятно, произойдет ли сегодня хоть что-то. Неозвученное напряжение так и витало в воздухе весь день, не позволяя расслабиться ни на миг. Однако я поддался чувству безопасности рядом с отцом. Позабыл, что в первую очередь он действующий глава Мартинес, и поэтому оказался там, где сейчас — в ловушке с раздраем в душе. — Что вы собираетесь делать, зная о планах Рейна на вас, мистер Каттерфельд? Хотя нет… Лучше скажите, зачем вам снова я? Я наклонился ближе к столу, ближе к Тобиасу Каттерфельду, смотрящему на меня спокойными голубыми глазами. Я бы желал увидеть там океанский шторм, но, к сожалению, лицезрел умиротворенный штиль. Словно мистера Каттерфельда не волновали планы племянника. Словно его не заботила собственная смерть. Словно у него все под контролем. — Неужели думаете, что я снова поверю вашему бреду? — усмехнулся я, отстраняюсь после неудачной попытки задеть мужчину. — Один раз вы меня уже использовали. Второй — не позволю. Тобиас откинулся на спинку, закинул ногу на ногу и перевел взгляд на полупустой бокал. — Альваро, ты еще не сообщил ему? — А как ты себе это представляешь? — отец потянулся к столу и отставил спиртное. — И то правда. Мистер Каттерфельд смотрел на то, как алкоголь бьется от венца до венца, но не вытекают, будто это самая увлекательная сцена в его жизни. Как будто действительно видит ее в последний раз. — Джером, дорогой, я знаю, что Рейн спит и видит увидеть меня в гробу, — размеренно произнес Тобиас и поставил бокал на стол. Его взгляд сфокусировался на мне. — Также я прекрасно знаю, на кого именно он переложил ответственность за мою смерть. Я смерил мистера Мартинеса коротким взглядом. — Ты верно мыслишь. Догадался, что твой отец тоже втянут, молодец, Джером! — похвалил тот меня совершенно искренне. Так, будто между нами не было всего того, что произошло за последние два долгих месяца. Сердце пропустило удар. — Мой племянничек быстро сообразил, что главная слабость Альваро — ты. Так уж сложилось, что мой дорогой испанский друг всегда ставил семью выше друзей. Поэтому я совершенно не удивился, когда Альваро сообщил, что принял предложение Рейнхольда. Мое убийство взамен на то, что ты становишься свободным от удушливой хватки моего племянничка. Все честно. Так вот в чем состояла сделка отца с Рейном: жизнь Тобиаса за мою свободу от Каттерфельдов. Мистер Мартинес действительно думает, что Рейн держит меня против моей воли? Раньше, так и было, но сейчас я здесь исключительно по собственному желанию… Или же Рейн заключил эту сделку потому, что верил: я не покину его вновь? Тогда бы эта сделка была бы исключительно выгодной для него. В итоге он получал не только смерть главного врага, но и меня. Я усмехнулся. Безумно дурацкая сделка. — Вы действительно считаете, что отпусти меня Рейн, я бы вернулся к вам, отец? — попытался я вложить, как можно больше яда в эти слова. И Рейн, и я знаем: что бы не произошло между нами, я всегда выберу его. Это единоверное решение для меня. — В отличие от вас, я действительно ценю семью, поэтому ни за что не брошу свою. Вы же, как я вижу, раз сидите подле мистера Каттерфельда, в этот раз посчитали дружбу важнее семьи. Вы предали не Рейна, отец, вы предали меня. Ясно, как день: именно Альваро предупредил Тобиаса о предстоящей казни. Мистер Мартинес изначально не был на нашей стороне. Рейн просчитался, посчитав, что я важен для Альваро Мартинеса. Для этого мужчины важно лишь одно — мои гены. Он получит их любым способом. С моего желания или нет. На стороне Рейна или Тобиаса. Этот человек всегда получает то, чего желает. — Дорогой, кажется, ты нас не услышал, — мистер Каттерфельд приподнял руку, останавливая поток моих обвинений. — Твой муж не просто попросил твоего отца о содействии в моем убийстве. Нет, конечно, он ведь не глуп, дабы марать собственные руки в крови. Сделка говорит о том, что пулю в лоб должен пустить человек Мартинес. Человек твоего отца. Что ж, это справедливо: Рейн предложил мою свободу, а мистер Мартинес — услугу в убийстве. Вот только я все еще не верю, что Альваро собирается выполнить свое условие. Уж легче поверить в то, что оба врут. — И? — сложил я руки перед собой. — Я так и не услышал, как вы говорите о моей роли в этом. Что на этот раз? Берете меня в заложники? Будете торговаться с Рейном взамен на меня с ребенком? Вам ведь не впервой поступать столь низко. Эберхард… Только сейчас меня осенило, что все это время Рейн не беспокоился об участи ребенка только потому, что малыш находился под крылом мистера Мартинеса. Но раз Альваро на стороне Тобиаса разумно заключить, что Эберхард все еще заложник, а в безопасности он только потому, что я бы порвал все связи с отцом, причини тот боль моему мальчику. И не просто порвал. Я бы уничтожил любого, прикоснись тот хоть мизинцем к моему сыну. Внезапно меня осенило еще и то, почему отец упорно продолжал молчать о нахождении Эберхарда. Рейн ошибся: мы не встретим Эберхарда завтра. Мы не встретим его еще очень и очень долго, потому что преимущество снова на стороне Тобиаса. У них ребенок, у них я. Снова. История повторяется. Мы не побеждали. Мы даже на йоту не приблизились к финалу. Игра продолжается. — Джером, послушай, ты все не так понял, — обратился ко мне Альваро, разочарованно сложив темные брови на переносице. — С ваших слов я никогда ничего не понимаю правильно, но знаете, — не выдержал я, решив высказать все, что думаю, — правильное в вашем понимании всегда ложно. Вы оба пудрили мне глаза, но сейчас я вижу все максимально прозрачно. Вы, мистер Каттерфельд, уничтожили мою жизнь своими кознями, манипуляциями и никак не относящейся ко мне мести старшему брату! А вы, отец, забрали самое дорогое у меня — моего ребенка и надежду на безопасное будущее! Одновременно хотелось швырнуть бутылку этого дорогого и старинного коньяка им прямо в напыщенные лица и убежать восвояси, запереться в бункере и вырвать себе глаза, чтобы никогда не видеть этих двоих. — Вы… Вы не представляете, как велико мое отвращение к вам обоим. В моих мечтах будущее казалось простым: после смерти Тобиаса я, Рейн и Эберхард возвращаемся в Мюнхен и живем настолько счастливо, насколько возможно, иногда общаясь с мистером Мартинесом и Мэтью, как дальними родственниками. Однако теперь все грезы канули в лету, разбившись на мелкие осколки, словно хрусталь о каменный пол. Тобиас не умрет. Война не получит свою логичную развязку. Эберхард не вернется домой. Отец заставит завести еще одно ребенка, чья жизнь всегда будет в опасности из-за моей клятвы. О мире можно забыть. Его никогда не будет в наших жизнях. — Я всегда держу свои обещания, Джером. Обещание твоему мужу не является исключением, — предостерегающе возразил мистер Мартинес после долгой паузы. Я неверяще скривился. Все его оправдания выглядели смехотворно, когда он сидел вместе с мистером Каттерфельдом и весело шутил с ним несколько минут назад. — И я действительно рассчитываю на то, что ты вернешься ко мне. Меня удивляла его самоуверенность, хотя мы оба знали: подобное невозможно, пока живы Рейн и Эберхард. — Я не вернусь к вам. У меня есть своя семья и я должен быть с ними. Вы же показали, что к ней не относитесь. Вам нужен от меня лишь генетический материал! — Именно потому, что тебе важна эта семья, ты и вернешься ко мне. Мне не понравилось то, к чему клонит отец, ведь на подсознательном уровне я уже понимал, какие слова последуют далее. — Нет… Вы так не поступите. — Эберхард заждался тебя, Джером, — произнес тот далеко не с победным оскалом, а с сожалением о сказанном. — Вы не посмеете! — нервный смех на мгновение разразил меня. — Как я уже сказал, я не предавал обещание, данное твоему мужу. Рейнхольд поклялся отпустить тебя после смерти Тобиаса и отпустит, а ты вернешься ко мне. Не потому что хочешь сам, а потому что только так ты будешь иметь возможность вернуться к своему ребенку. Твой муж дал мне обещания и, пока я не умру, будет хранить свою клятву. Он не будет искать тебя и пытаться вернуть, вместе с тем прекрасно зная, что невыполнения обещания равняется опасностью его наследнику… Мужчина откинулся на спинку дивана и бросил легкий взгляд на друга. — Я позволю жить тебе с Эберхардом и растить моего внука, который в будущем возглавит род. Ты можешь вернуться к Адаму Кармона. Он станет прекрасным отцом для моего внука. Или же найдем иного подходящего для Мартинес партнера. Я позабочусь, чтобы твое будущее было светлым и наполненным всем те, что ты любишь. Ты больше никогда не встретишься с моим бизнесом, который столь презираешь, и моими людьми. Я дам тебе еще один шанс, вдали от Каттерфельдов, и мы никогда не вернемся к тому, как неуважительно ты отнесся ко мне, своему отцу, сегодня. Оцепенение превратилось в дрожь. Каждое оконченное предложение, рисующее мое ближайшее будущее, врезалось тупым ножом в сердце. Будущее, созданное Альваро Мартинесом для меня. Будущее для нерадивого сына, который разрушил все планы отца своим неповиновением. Будущее, в котором нет Рейна и поместья Каттерфельдов, этого чертового каменного замка, которого я ненавидел всей своей душей! Будущее, которое я никогда не выбирал. К горлу подступил ком. Хотелось подойти к мужчине, посмотреть тому в глаза и спросить действительно ли тот желает пойти этой дорогой? Действительно ли желает заставить меня возненавидеть его? Действительно ли хочет собственноручно разрушить мою жизнь?.. Но я промолчал. На несколько мгновений прикрыл глаза и перевел дыхание, дабы продолжить бой с новыми силами. — И почему я должен вернуться? Почему я не могу растить вашего внука вместе с Рейном в Мюнхене? — спросил я и молил, дабы никто из этих двоих не услышал, как дрожит мой голос. — Потому что дела Мартинес не должны касаться Каттерфельдов. Словно заевшая пластинка. Из раза в раз одно и тоже! Очевидно, мой отказ ранее не понравился отцу, вот он и решил, что лучше вообще не давать мне возможности возвращаться в Мюнхен. Подумал, что раз я так завишу от решений Рейна, то лучше принять решение за меня. Своей непокорностью и желанием побольнее задеть я в итоге разрушил даже призрачную возможность на дальнейшую жизнь с Рейном. Альваро Мартинес принял решение: не быть нам с Рейнхольдом Каттерфельдом вместе впредь. Мне оставалось лишь принять его условия, если я хотел, чтобы Эберхард жил хотя бы с один отцом. Нужно принять, чтобы Эберхард не рос в окружении ненавидящих его людей в чужой стране один. В заложниках. Рейн бы понял, согласись я на условия отца. Он бы понял, потому что этот ребенок дорог нам обоим. Вот только… Я так не мог. Не мог бросить все на произвол судьбы и плыть по течению. Иногда нет легких путей. Иногда нужно сражаться, и я готов пойти на бой, сколько бы времени не пришлось отвоевывать свое право на счастья. — При здравом уме я ни за что не отдам вам своего ребенка. Будь то Эберхард или будущий малыш. — Голос превратился в шипение, а дрожь в цепкую хватку за стол. — Вы были никудышным отцом и будете еще худшим дедом. Подобно мне, Альваро оперся руками на стол и привстал. Пока в моих глазах плескалась боль, в его лишь ненависть. Ненависть к моему неповиновению. Ненависть к моему отказу. Ненависть к моему решению. Ненависть к тому, что его единственный живой сын — я! Уверен, он бы желал видеть на моем место одно из моих братьев, но лишь бы не меня! — Вот мы и проверим, — еще сильнее оскалился тот, все так же сжимая стол по другую сторону от меня. — Во всяком случае, ты будешь жить со мной в Мадриде и растить дитя Мартинес, ведь это твой долг. Ты отказался от роли главы, я принял это, и теперь жду от тебя встречного вклада в наш род. — Да ни за что! — выплюнул я эти словами отцу в лицо. — Ты не увидишь Эберхарда, пока мой внук не появится на свет! Ты!.. Громкий всплеск ладоней прервал слова отца. Очнувшись, я осознал, что мы с мистером Мартинесом не одни. — Успокойтесь! — Тобиас надавил на плечи Альваро, дабы тот сел на свое место. — Ты тоже сядь, Джером. Давайте сделаем выдох и успокоимся. Я принарядился сюда не для того, чтобы перед концом выслушивать семейные ссоры. В моей жизни их было предостаточно. Я пытался заставить себя успокоиться, но во мне бурлила смесь из разочарования, предательства и, что важнее всего, обиды. Обиды за то, что человеком, которого я все еще считаю отцом, несмотря на сказанные слова, пытается вновь и вновь разрушить мою жизнь. Как будто ему было мало того, что он бросил меня еще младенцем! Будто мало всей той лжи! Иногда мне кажется, что лучше уж я никогда не приезжал в Мадрид и никогда не встречал родного отца, живя в неведении. С отвращением посмотрев последний раз на Альваро Мартинеса, я отвернулся к Тобиасу. Он не соврал: действительно подобрал наряд не для обычной встречи. Деловой костюм, явно не вписывающийся в интерьер помещения. Темно-синий галстук, оттеняющий голубизну глаз. Сверкающие новые туфли. Обычный повседневный рабочий вид Тобиаса, который я успел позабыть за время нашего общения. Когда он приезжал к нам с Эберхардом в Мадрид, всегда надевал что-то неформальное, домашнее. Тобиас Каттерфельд сегодня был неотразим. — Дорогой, позволь мне вернуться к тому, что говорил твой отец немного раньше. Он действительно не предавал Рейнхольда. Сделка, которую они заключили, действует по этот момент. Да они шутят! — О чем вы, черт возьми говорите?! — взорвался я. — Сделка, о которой идет речь, говорит о том, что ваш дорогой друг должен убить вас! Сегодня! Переступив порог этого дома, я перестал понимать происходящее. Слова отца перечили словам Тобиаса, а слова Тобиаса — моему представлению будущего. Вопреки моим ожиданиям, Тобиас был спокоен, как камень. Он самостоятельно долил себе коньяк и медленно, глоток за глотком, смаковал тот, словно оттягивая момент, наслаждаясь им, как истинный ценитель. Отставив бокал, Тобиас поднялся и, обогнув стол перед нами, присел ко мне на диван. Его рука почти невесомо умостилась на моем колене, как он делал сотни раз до этого, призывая к спокойствию. Как делал тысячи раз до этого Рейн. Пусть сколько бы они не пытались убедить друг друга и себя самих, что совершенно разные, эти двое были похожими в больших чертах и привычках, чем может казаться. Из раза в раз меня пробивала дрожь от осознания их схожести. Этот раз не стал исключением. Я не попытался сбросить руку мужчины или отстраниться. Стоило бы сделать это, оттолкнуть и сказать никогда не прикасаться ко мне, но врать себе не хотелось: тепло рук мистера Каттерфельда всегда утихомиривало меня. Так же, как и тепло Рейна. — Джером, я не хочу встревать в то, на что мне не отведено времени, но я не могу закрыть глаза, как мой дорогой друг рушит последнее драгоценное в своей жизни. — Ваш так называемый дорогой друг уже все испортил, — искоса посмотрел я в сторону мистера Мартинеса, но тот предпочел смотреть не на меня, а на бутылку со спиртным. — Альваро вспылил, да, но и ты попробуй его понять. Ты постоянно отказывался, что бы он не пытался предложить: власть, богатство, даже своих людей. Он был готов отдать тебе все, хотя знал тебя всего ничего, но ты снова и снова отворачивался. — Ладонь Тобиаса накрыла мою и несильно сжала. — Я знаю Альваро с юношества, поэтому могу понять его стремление продолжить род. Он старался ради него и своих детей, сколько я себя помню. Никто бы не желал, дабы дело всей жизни перешло в чужие руки. Смирившись со смертью своих детей и не найдя тебя, последнего ребенка, он смирился и с тем, что передаст все чужаку, ведь иных вариантов у него не было. Но ты оказался жив, и в состоянии принять, продолжить и передать его наследство. Да, я в состоянии принять, продолжить и передать, но кто-то спросил меня: хочу ли? У меня нет тех качеств, что бы позволили управлять. Я понимаю, что даже в отношениях с Рейном всегда был ведомым. Я такой по жизни и не смогу измениться, дабы принять бразды правления. Это не мое и никогда моим не было. Вот только почему-то все считают, что во мне говорит старая детская обида. Будто я специально пытаюсь задеть отказом. Как бы не так! — Твой отец любит тебя, дорогой. — Тобиас! — нервно вскрикнул Альваро, не ожидая, что Тобиас настолько разоткровенничается. — Он любит и дорожит тобой, — настойчиво повторил мистер Каттерфельд, затыкая взглядом Альваро, — поэтому согласиться обговорить вопрос о будущем своего внука еще раз, когда вы оба остынете. Смягчись, прояви уважения и Альваро пойдет на встречу. Расскажи ему, не истеря и не споря, что для тебя важно, и выслушай, что важно для Альваро. Вы оба слишком чувствительны, когда дело касается детей. — Вы говорите об отцовской любви, но я вижу лишь то, как меня пытаются использовать, словно породистого кабеля для продолжения рода! Попрошу заметить: рода, к которому я не имел ни малейшего отношения более тридцати лет! — Джером, — предостерегающим тоном обратился мистер Каттерфельд. Его вторая рука легла мне на другое колено и также несильно сжала. — Как у тебя есть причины для отказа, так и у твоего отца есть причины давить на тебя до последнего. Вы оба можете сесть и обговорить все нюансы или же начать новую войну сразу же после окончание этой. Мирные деньки твоей жизни, дорогой, никогда не начнутся, если ты не пойдешь на уступки. Или же ты желаешь это войны? Желаешь жить вечно на грани опасности? — Не хочу, но если понадобится… — Знаешь, куда завела меня тропа войны? — перебил Тобиас, сжав сильнее мое колено. В его голубых глазах поселился холод и сталь. Они будто в мгновение посерели. — Сюда. Я лишился всего. Гоняясь за призраками прошлого, ослепленный чувствами, которые поблекли спустя года. Я больше не знаю, тот ли я человек, которым был. Я потерял уверенность в собственных действиях и решениях. Я не вижу в них былой подоплеки… — низкий успокаивающий баритон мужчины затих и превратился в шепот, — а это значит, что пришел конец. Пора прекратить. Тобиас отпрял от меня, направившись в сторону той комнаты, с который совсем недавно вышел. Я вопросительно уставился на отца, но тот лишь отвернулся от меня. Все внутри сжалось от неприятного чувства игнорирования. Не важно. Как бы то ни было, в одном Тобиас прав: нельзя рубить с плеча, не разобравшись. Сначала нужно рассказать Рейну, снова выслушать мистера Мартинеса, высунуть свои претензии и прийти к обоюдному согласию. Если не выбрать мир в вопросе о будущем малыше, этот ребенок, независимо от того, будет ли он жить в Мадриде с мистером Мартинесом или со мной в Мюнхене, станет несчастен. Я тяжело вздохнул и посмотрел в сторону двери, в которую ушел Тобиас. Он вернулся не сразу. Не спеша, тот проследовал тем же путем, что и раньше, держа руки за спиной, будто пряча там что-то. Мистер Каттерфельд бросил взгляд на моего отца и дождавшись его одобрительного кивка, наконец, посмотрел в мою сторону. — Как было мною уже сказано, Джером, твой отец заключил сделку и не собирается ее расторгать. Мужчина стоял, выпрямившись, перед нами. Каждого слово, слетевшее с его языка, казалось мне примером стойкости, выдержки и мудрости. Они навевали на меня позабытое чувство, которое я ощущал исключительно рядом с Тобиасом Каттерфельдом — мираж, будто все хорошо, хотя таковым никогда не являлось. Мимолетное чувство, исчезающее столь же быстро, как и ускользает моя вера в прекрасное будущее. Быстро и бесследно. — Мне положено сегодня умереть. Мужчина положил на стол перед всеми нами небольшой пистолет. — А приговор суждено свершить, как и обговаривалось, человеку Мартинес. Тебе. Взгляд приковался к холодному оружию, сосредоточившее на себе все внимание. Холодный металлический блеск манил глаза, но тревожил душу. Тревожил настолько, что я не заметил, как быстро вся моя былая уверенность сжалась в маленький узел. — Вы шутите, да? — мой голос был настолько тих, что я едва ли сам расслышал, что сказал. — Я бы может и посмеялся, но это уже переходит все границы. — Мы с моим племянником понимаем, что покуда оба из нас будут живы, борьба не прекратится. — Тобиас вновь присел ко мне, на этот раз не пытаясь успокоить прикосновениями. — Я хотел все закончить тогда, в Лондоне, но не смог. Теперь очередь хода Рейнхольда. Я не смогу отбить удар без прежних ресурсов. Остается лишь принять поражение. — Это не какие-то чертовые шахматы! — вскрикнул я, отстраняясь как можно дальше. — Почему вы не пытаетесь сопротивляться? Не важно, какую сделку заключили эти двое, это ведь ваша жизнь! Нет, меня действительно удивляло это ледяное спокойствие! Не может человек, зная о своей скорой смерти, смело идти ей навстречу. Это безумие. Тобиас Каттерфельд умен, хитер, но явно не безумен. — Джером, мне шестьдесят один. Я прожил достаточно длинную жизнь, дабы понять, когда приходит конец. Лучше уж умереть от пули, чем от старости в бедности. Лучше принять поражение, чем пытаться бесполезно барахтаться, как мотылек на фонарик и никогда не получить желаемый свет. Преимущество на стороне Рейнхольда. Я сдал свои позиции, как только упустил тебя в Венеции. Зря я не послушался Альваро: нельзя было тебя отпускать. Я неверяще усмехнулся. Глаза видят перед собой мистера Каттерфельда, но мозг отказывается воспринимать то, о чем он говорит. Будто передо мной сидит не большой и ужасный враг мужа, использовавший меня для своих игрищ, сам Тобиас Каттерфельд! Где тот человек, который отпустил меня на верную погибель с улыбкой? Где он? Почему сейчас я вижу только ту оболочку, которую знал до того, как узнал правду? Учтивую, щедрую и мудрую? Бред! Конечно, я знал, что акции компании обесценились, но настолько, дабы мистер Каттерфельд заговорил о бедности?.. Нет-нет, у Тобиаса ведь есть деньги семьи, наследство от его родителей. Я уверен в банке набежала достаточно приличная сумма вместе с процентами за столько лет. Тобиас Каттерфельд уж никак не может прожить старость бедно. Пускай он откажется от походов в пятизвездочные рестораны или особняка размером с замок. Пускай не будет тратить тысячи евро на костюмы, которые оденет лишь единожды. Пускай не будет пополнять свою коллекцию старинными картинами. Тобиас Каттерфельд все равно сумеет прожить, обеспечив своим дочерям и их потомкам безбедное будущее. Не верю, что он не приберег что-то на черный день! — Вы говорите мне сесть за стол переговоров с мистером Мартинесом, но сами не сделали этого же с Рейном, — подметил я. — Почему? Неужели вам настолько претит поговорить с ним? Неужели ваша гордость уязвлена настолько, что не позволит свести конфликт в миру?! Резкий смех Тобиаса стал словно пощечиной. — Если за более, чем двадцать лет мы не пришли к миру, думаешь, что придем сейчас? — произнес Тобиас с явной издевкой, ранившей меня больше, чем он предполагал. — Думаешь, Рейнхольд согласиться остановиться за шаг от желанной победы? Он более хладнокровный, чем ты думаешь. Такой же, как его отец. Было больно. Очень больно от осознания, что в этом мире людям действительно важнее их раздутое эго и гордость, авторитет и мнение других, нежели мирное урегулирование конфликта. Очень больно, что мою идею высмеяли, хотя я искренне желал прекращения огня, чтобы это прекратилось без жертв с обоих сторон. Войну пора прекращать. Жаль лишь, что Рейн и Тобиас ранее отказывались это понимать, в глубине души наслаждаясь враждой. Правда в том, что они подсели на нее, как на наркотик, но всему рано или поздно приходит конец. Их войне тоже. Оба осознали этот факт, но продолжают видеть в друг друге злейших врагов, отказываясь от мирного будущего. Да, мне было плевать умрет ли Тобиас где-то там от пули людей Рейна или моего отца. Плевать, ведь я не планировал участвовать в этом. Но вот я сижу здесь. Передо мной сверкает металл заряженного пистолета, а человек, который должен быть убит, говорит, что эта ответственность на моих плечах. «А приговор суждено свершить, как и обговаривалось, человеку Мартинес. Тебе.» Мой мозг отказывался воспринимать слова Тобиаса. Я сглотнул. Паника от осознания, что пистолет предназначался мне, медленно, но уверенно, продолжала сеяться в сознании, как фатальная раковая клетка. — Почему это должен сделать именно я? Я — не человек Мартинес. Тобиас собирался ответить, но за него это сделал мистер Мартинес. — Нет, ты — Мартинес, — возразил тот и впервые за все время с нашей перепалки посмотрел на меня. — Ты — Мартинес, черт возьми, Джером! Вскочив, отец присел у моих ног с другой стороны от Тобиаса, так как мест больше не было. Его рука схватила пистолет и перезарядила так уверенно, словно была приучена к подобному. — Ты — Мартинес, — повторил тот, пожалуй, в сотый раз, уверяя меня в этом бесспорном для него факте. Его рука положила в мою ладонь пистолет, — поэтому ты сделаешь то, что от тебя требует род. Хочешь ты того или нет. Я смотрел в глаза своему отцу, вручившему мне оружие в руки, и не верил. Не верил, что этот человек, зная, как я превратно отношусь в преступному миру именно из-за бесправного и несправедливого лишения жизней налево и направо, заставляет взять в руки заряженный пистолет. Не верил, что мой отец переборол собственные обиды и присел на колени лишь для того, чтобы напомнить о долге. Не верил, что человек, приходящейся моей будущей жертвой, это поддерживает и ободряюще улыбается своему убийце. Не верил, что еще вчера пытались убить меня, а сегодня я собственными руками лишу жизни человека… Тело начала бить паническая дрожь. Пистолет в руке дрожал, вряд ли способен выстрелить в цель. Руки Альваро накрыли мою ладонь и помогли правильно обхватить пистолет. Легким движением его пальцы направили мои на курок. Одно неверное движение — и финал. — Почему это должен быть я? Почему я?.. — я не узнавал собственный голос, такой он был тихим и отрешенным. Такой же холодный, как металл в моих руках. — Я… не хочу. — Однажды Альваро пообещал, что выполнит любую мою просьбу. Прошло много лет, прежде чем я потребовал кое-что взамен, — искренняя улыбка Тобиаса сводила меня с ума. — Я понял, что мне пришел конец, как только узнал, что мой племянник выжил в том пожаре. Возможно, он бы простил мне неудачную попытку убить его, но он бы никогда не простил то, что в том доме мог умереть ты… Когда Альваро сообщил о сделке, я попросил его, чтобы это сделал ты. Не вини своего отца в том, что он привел тебя сюда. Он всего лишь отдает давний должок. — Почему именно я? — повторил я, так и не услышав ответа. Вопреки моему желанию, ответа так и не последовало. Вопрос так и засел в моей голове, эхом отзываясь и спрашивая уже самого себя вновь и вновь. — Я не буду этого делать. Выдернув руку из несильной хватки Альваро, я показательно отложил пистолет на стол и поднял руки вверх, показывая, что отказываюсь делать то, что от меня требуют. С меня хватит. Всему есть мера. Я не собираюсь убивать. Я никогда и ни за что не запятнаю руки в крови. Вырвавшись из хватки мистера Мартинеса и смерив обоих презрительным взглядом, я направился к дверям. Наспех схватив пальто с вешалки, я направился к двери. Запертой двери. — Давайте не будем все усложнять. Откройте. — Ты не можешь уйти, — совершенно спокойно произнес Альваро, продолжая беззаботно сидеть рядом со своим другом. Тобиас подлил обоим коньяк и откинулся на диване, наслаждаясь последними глотками своего любимого напитка. — Я не буду убивать вас! — нервно усмехнулся я и почувствовал, как глупо звучат, слетевшие с моих губ слова. — Давайте спокойно обговорим все завтра. Я позову Рейна и он… — Нет, — заткнул меня отец и улыбнувшись Тобиасу, они скрестили бокалы. — Ты сам усложняешь то, что должно произойти. Видит Бог, я не хотел прибегать к таким методам, но ты не оставил мне выбора, мальчик мой. Отец потянулся в карман и достал телефон. Несколько секунд — и он уже звонил. — Да, заходи, — сказал он кому-то извне и спустя несколько мгновений дверь за мной отворилась. Все произошло столь быстро, будто тот человек все время ждал команды. На пороге стояло двое мужчин. Один смутно знакомый мне человек из личной охраны мистера Мартинес. Угрюмый и большой испанец, смотрящий на меня так, словно я прозрачный. Мужчина со шрамом на виске… Понадобилось несколько секунд, прежде чем я вспомнил, где я видел того раньше. Старший брат Дамиана, Гонсалес старший! Я посмотрел на второго мужчину, значительно поменьше в размерах. Он стоял спиной ко мне, закрывая назад дверь на замок. Стоило ему лишь развернуться, и мое сердце упало в пятки. Это был сам Дамиан. Мы не виделись с ним со времен Лондона, когда он приставил ко мне пистолет, силком таща меня из помещения перед взрывом. В тот раз я ударил Дамиана, воспользовавшись его слабость — пулевым ранением, но сейчас… Сейчас я словно видел совсем иного человека. Нас разделяли не просто общие плохие воспоминания. Нас разделяли стороны, на которых мы находились, и эта пропасть намного глубже, чем когда-либо. Сейчас он смотрел на меня так, как в последнюю встречу. Так, будто мы окончательно стали врагами. — Дамиан… — позвал я того, не надеясь, что он улыбнется мне, как раньше. Верность Дамиана Гонсалеса Мэтью казалась мне удивительной, сказочной. Не знаю, чем уж Мэтью заслужил ее, но Дамиан всегда стоял на защите его интересов. Это не просто дружба. Эта связь похожа на ту, что между Рейном и Эйзенманном. Нездоровая привязанность… Тяжелее всего понимать, с какой причины Дамиан пришел сюда. Не для того, чтобы помочь мне. Не для того, чтобы открыть двери и дать мне спокойно уйти. Нет, он здесь, чтобы в какой раз отстоять права Мэтью на престол Мартинес. Наша былая дружба ничего не значит в сравнении с тем, что у них с Мэтью. Темные глаза мужчины уставились на меня. — Господин Мартинес. — Уши резануло. Гонсалес произнес это, смотря мне в глаза. Он обратился ко мне так, потому что знал, столь сильно я ненавижу свою принадлежность к этой семье. — Вы звали нас с братом. Ах! Он перевел взгляд на отца и до меня дошло, что он первоначально обратился к мистеру Мартинес, решив тем самым задеть меня. Было… неприятно. Ужасно понимать, что еще полгода назад я смотрел на мужчину не как на человека Мартинес, а как на самого близкого друга, который у меня только был. Тяжело принимать тот факт, что все наши совместные воспоминания он спалил, а пепел развеял по ветру, дабы не вспоминать. — Дамиан, пожалуйста, — позвал я старого друга вновь, желая воззвать к его совести. Что бы между нами не было, я действительно считал его хорошим человеком. Мы оба понимали, почему он здесь. Оба понимали, что ему придется сделать. И я уверен, что в глубине души Гонсалес не желал этого. — Вы знаете, что должны сделать, — мистер Мартинес кивнул мужчине со шрамом и тот легко кивнул. Меня словно окатило холодной водой. — Дамиан! — позвал я настойчивей мужчину. Я подошел к нему и вцепился в рукав куртки. — Пожалуйста! Это ведь неправильно! Наконец, я словил его взгляд на себе. Он был настолько холоден, настолько отстранен и настолько… Мне казалось, что в мужчине передо мной нет ни частички того Дамиана Гонсалеса, которого знал я. Но я не мог не попытаться. — Прошу, не ради себя! — Ради меня Гонсалес никогда бы не остановился. Ради меня, он ничего не сделал. — Прекрати это ради своей жены, ради Изабель! Это ведь ее отец! Я прошу тебя, Дамиан. Не заставляй меня делать это!.. Если так нужно… если в этом чертовом контракте действительно сказано, что человек Мартинес должен выполнить свой долг, пусть его исполните вы!.. Старший Гонсалес положил руку на плечо младшего брата. Дамиан понял без слов. В мгновение тот оказался у моей шеи, шепча на ухо слова, которые запечалятся в моей памяти до конца жизни. — Ты уничтожил будущее Мартинес своим возвращением. Посмотри к чему мы пришли, когда правда открылась? Все из-за тебя. Во всем происходящем твоя вина. Руки, словно обожглись, и я мгновенно отпустил Гонсалеса. Его слова сильно ударили по мне. Настолько сильно, потому что… я не был в силах возразить правде. Это все моя вина. Если бы я не приехал в Мадрид, мистер Мартинес не узнал бы, что я его сын. Если бы я не поддался манипуляциям Тобиаса и его желанию уничтожить своего племянника, мы не пришли к подобному финалу. Если бы тогда я отказал и просто спокойно поговорил с Рейном… Моя вина. Во всем виноват я. Я не должен находится здесь. Не должен был приезжать в Мадрид. Не должен был встречать своего отца. Не должен был ссориться с Рейном. Не должен был рождаться… Мое существование стерли в Мартинес, меня похоронили и это было верно… Да, отец поступил верно, поставив на мое место Мэтью. Все было верно, пока не появился я. Все жили в мире, пока не вмешался я. Это все я. — Я не могу убить человека, — произнес я, обняв самого себя руками. Тело трясло. Я чувствовал, как меня бросало то в жар, то в холод. Альваро и Тобиасу не понять мое сопротивлению убийству. Они выросли в мире, где человеческая жизнь, что разменная монета. Как бы я не просил, они не поймут, но хотя бы Дамиан, хотя бы он должен понять мое нежелание. В этой комнате должен был найтись хотя бы один человек, понимающий меня! — Иногда ты должен выполнять то, что от тебя требуют вне зависимости от желаний и возможностей. — Слова Дамиан резали мое сердце на мелкие кусочки. — Есть договор, Джером. Ты выбран исполнителем. Это твой долг. У каждого он есть. Мой долг, как одного из людей Мартинес — служить семье и быть готовым положить жизнь во их благо. Твой же, как носителя крови, нежелающего власти — сделать так, дабы род не угас. Ты не понимаешь, что для всех людей Мартинес значит Мартинес. Это не просто семья, это дом, и сейчас ты собираешься лишить его сотни семей. Альваро удовлетворенно кивнул Дамиану. — Как убийство мистера Каттерфельда лишит эти семьи дома?! — отчаянно вскрикнул я, понимая, что все мои слова сейчас прозвучат, как трепыхания умирающего зверя, побежденного хищником. Дамиан собирался ответить, но его плечо сильнее сжал старший Гонсалес, который все время отмалчивался. — Мартинес — не просто преступная группировка, как ты считаешь. Работа на эту семья дала убежище многим людям и их родным. Поэтому Мартинес сильны. Мы сплочены и всегда действуем во имя общей цели — во имя семьи, — отчитал меня мужчина со шрамом. — У твоего мужа уговор с нашим главой и, как сказал мой младший, ты был выбран исполнителем. Если ты не выполнишь то, что от тебя просят, договор будет расторгнут, и мир между Мартинес и Каттерфельд снова станет нестабилен. Многие пострадают, многие лишаться родных, многие потеряют все. Никто из нас не желает смуты вновь. Шрам на его виске опустился вниз вместе с бровями, как только лицо мужчины приобрело еще более грозный вид. — Исполни свой долг. «Или мы заставим тебя», — неозвученные слова, витавшие в воздухе. Слова, которых можно было не озвучивать. Слова, которые всем были ясны. — Как это может считаться долгом, если меня никогда не воспринимали Мартинесом?.. Я услышал, как ко мне приближается отец и дернулся в сторону выхода, но его преградили братья Гонсалес. Я оказался в ловушке между отцом и ними, не в силах уйти в сторону, ведь меня ждали лишь стены. — Я не буду никого убивать. Не буду… — продолжал я настаивать на своем, но с каждым шагом мистера Мартинес в мою сторону уверенность стремительно терялась. — Я н-не буду… В его руке был пистолет. Тот самый, который еще минуту назад лежал на столе рядом с бокалами. — Тобиас прав, Джером, я немного чувствительный, когда дело заходит о детях. Прости меня, мой мальчик. — Мистер Мартинес словил мой взгляд на себе и неловко улыбнулся, будто действительно раскаивался за предыдущую сцену. — Я понимаю, как тебе важны Рейнхольд и Эберхард. Я не желаю рушить выбранную тобой жизнь, хотя я действительно считаю, что ты был бы более счастлив, живи в Мадриде с Адамом Кармона и расти вы детей вместе… Что ж, ты, как и Эстер, никогда не выбирали легких путей. Полуулыбка заиграла на его лице столь стремительно, как и исчезла. Он вертел в руках заряженные пистолет. Мое сердце пропускало удар каждый раз, когда дуло направлялось на меня. Холодное оружие страшило больше, чем руки Пабло Кармона. — Поэтому я хочу предложить тебе выбор. Ты можешь продолжать отказывать мне. Я отпущу тебя, но знай: смерть Тобиаса сегодня неизбежна. Я не собираюсь нарушать договор с твоим мужем, ведь он важен для моих людей. После его смерти, Рейнхольд исполнит наш уговор и отпустит тебя. Ты сможешь остаться со своим мужем или же вернуться ко мне в Мадрид и жить с ребенком. Как я говорил ранее, Эберхард останется в Мадриде и будет расти вместе с моим внуком, который появиться вне твоего желания от матери, которую выберу я и мои люди. Не убей ты Тобиаса, твой сын не покинет Испанию до совершеннолетия, об этом я позабочусь. Мужчина сделал шаг вперед и я почувствовал, как тело непроизвольно сделало шаг назад. — Или же сейчас ты берешь этот пистолет и спускаешь курок. Когда все закончится, я клянусь вернуть Эберхарда. Знай, что от идеи с внуком я не откажусь. Я позволю тебе и твоему мужу участвовать в выборах суррогатной матери, также позволю моему внуку расти в Мюнхене с одним условием: каждый год минимум три месяца он будет жить со мной с возраста трех лет. Ты тоже будешь жить с нами в этот период без присутствия Каттерфельдов. Отец жестом указал Дамиану открыть двери. Двери отворились, впуская бодрящий морозный воздух зимней ночи. — Сделай правильный выбор, Джером. Иногда бывают такие ситуации, что правильного выбора нет. В этот момент я предстал перед одной такой. Поддаться принципам, которыми я жил последних тридцать четыре года, и навсегда забыть о счастье, или предать самого себя и, наконец, обрести долгожданный покой? Жизнь главного врага моего любимого взамен на счастье? Многие посчитают, что выбор очевиден. Убить врага и покончить с войной, но… это был Тобиас. Это был чертов Тобиас Каттерфельд! Человек, который пытался убить Рейна. Человек, лишивший моего ребенка отца на долгих четыре года. Человек, манипулировавший мной и заставивший возненавидеть то единственное, что было дорого для меня. Человек, для которого я был лишь инструментом. Человек, который успокаивал рыдающего меня на коленях. Человек, который стал для меня настолько близким, что я сумел рассказать о проблемах с родителями, угнетавшими меня годами. Человек, успокоивший меня, когда я думал, что измена мужа — конец. Человек, который заботился о моем душевном состоянии, когда то дало трещину. Человек, который позволил обрести мне новый дом… Воздуха не хватало, пускай мою спину обдувал холодный ветер из улицы. Правильного ответа не было, но отец прекрасно знал, что у меня нет выбора. Двери захлопнулись, как только холодный металл оружия обжег мои пальцы. Путь к Тобиасу я преодолел так, словно шел на плаху. Меня трясло. Воздух поступал в легкие через раз. Но вопреки всему мой взор остался чист и не запятнан влажными пятнами. Хотелось рыдать от боли из-за принятого решения, но я не мог. Тело нуждалось в разрядке, но разум отказывался, заставляя быть стойким до самого конца. Я нашел Тобиаса, допивающего остатки алкоголя. Мистер Каттерфельд протянул мне мой так и начатый бокал. Теперь я понимал, почему отец принес три бокала, хотя я любитель спиртного. Они знали, что мне понадобится алкоголь. — Пей. Крепкий спирт обжег горло, но не помутил рассудок. Я не почувствовал себя легче ни на йоту. Пистолет в руке остался таким же тяжелым, как и раньше. — Я не знаю, что сказать, — произнес я, смотря на пустую бутылку. Мы оба понимали, что придет конец, как только в бокале Тобиаса закончится коньяк. Его последний бокал. Его последние минуты. В комнате остались лишь я и мистер Каттерфельд. Отец и братья Гонсалес покинули дом, оставив нас наедине. — Значит не говори ничего, дорогой. Тобиас плескал спиртное на дне бокала и с каждым глотком жидкости становилось все меньше и меньше. — Почему все так сложилось? Почему я?.. — мой голос охрип и больше походил на стоны раненого животного в предсмертной агонии. Это единственные вопросы, до которых додумался мой изнеможенный разум. Единственные вопросы, на который я не получил ответ. — Я могу назвать сотни причин, но ты не поверишь ни в одну из них. — Вы правы, — улыбнулся я и почувствовал нездоровое, неправильное облегчение. Доверия между мной и Тобиасом Каттерфельдов более не существовало, но я надеялся, что хотя бы в последние минуты своей жизни он будет откровенен… — Я не желаю исповедаться перед тобой или кем-либо другим. Я так много согрешил в жизни, что никакой священник или церковь не поможет отмолить тяжесть грехов. Я молчал, ожидая, пока Тобиас продолжит свои слова. Молчал и ждал, потому что понимал, что каждое мое слово — пустышка. Что бы я не сказал, Тобиас Каттерфельд принял решение и останется непоколебим. Пуля достигнет своей цели, нажми на курок я или кто-то иной. Он готов к своей смерти. — Я понимаю, что поступил неправильно, втянув тебя в чуждое тебе сражение, и поэтому хочу извиниться. Извини, Джером. Если бы мне было знакомо чувство раскаяния, я бы произнес это искренне, но увы, — Тобиас с натяжкой улыбнулся, но улыбка тут же растаяла. — Мне стоило остановиться со смертью брата, но я не смог. Меня занесло. Я потерял самого себя, потерял причину и цель отмщения, и пускай это не оправдывает всех моих поступков, я хочу чтобы ты знал: если бы я сумел возвратиться в начало, я бы подумал дважды, прежде чем пытаться отомстить человеку, который умер. Ты словно роешь рядом с его могилой свою. И я свою вырыл. Достаточно глубокую, чтобы, наконец, упокоиться с миром. Тобиас сделал еще один небольшой глоток, устремив свои голубые глаза на дно бокала. — Моя жизнь была прожита не зря, пускай последние сорок лет пробежали перед моих глазами подобно короткому черно-белому фильму. У меня были любящие родители, я познал чистую любовь, настоящую дружбу и радость от рождения двух прекрасных дочерей. Я мало о чем жалею, но об одном… да, пожалуй, об этом я жалею больше всего. Знаешь, о чем? — О чем? — спросил я, поддавшись разговору. Последнему разговору Тобиаса Каттерфельда. — О том, что не убил брата собственными руками, — оскалился Тобиас. Вокруг его глаз собралось множество мелких морщинок и я только сейчас заметил, как много их стало за последние годы. Слишком много. — Я не хотел смерти брата таким образом. Автомобильная авария, подстроенная старшим Эйзенманном, слишком… незначительная смерть для моего братца. Это должен был сделать я. Не отказавшие тормоза в машине, не отравленная еда и не пуля моего человека. Я должен был закончить это собственноручно… — Что отец Рейна сделал вам? Это должно быть настолько… настолько болезненным для вас, раз вы решили погубить жизнь его сына, — размышлял я, пытаясь отвлечь скорее себя самого от предстоящего, чем мистера Каттерфельда. Дрожь в руках никак не могла уняться. — Ты прав, я действительно… — впервые на моей памяти Тобиас Каттерфельд не мог столь долго подобрать правильные слова. — Знаешь, это дело прошлого, и оно упокоится вместе со мной. Не волнуйся, дорогой, наша война с Рейнхольдом не была беспричинной. В каком-то смысле я отомстил… Да, пожалуй, это не то, что я планировал изначально, но и так сойдет… Не переживай, с моей смертью все закончится. В Каттерфельдов и Мартинесов наступит мир. Внезапно Тобиас с громким звуком поставил стакан на стол, едва ли не разбив тот. Несмотря на приближающийся финал, Тобиас Каттерфельд улыбался. Я не понимал, как у него получается делать это столь непринужденно… — Я готов принять поражения. Давай закончим это, дорогой. Не зная, что делать, я поднялся, пока Тобиас остался сидеть на диване. Колени подкашивались. Руки дрожали, не позволяя держать пистолет ровно. Мистер Каттерфельд чувствовал мое неуверие и неспеша, ласково помогал сделать все, как нужно. Его руки коснулись моих, направляя пистолет к середине своего лба… Абсурдно и крайне не вовремя вспомнилась клятва, данная Рейну в горящем лондонском поместье. «Эта война не закончится никогда… Я отомщу за тебя. Я убью его!» Как легко я дал клятву. В тот момент я думал, что Рейн умрет, оставив меня одного. В тот момент, я думал, что корень всех бед — Тобиас Каттерфельд. В тот момент я готов был спустить курок… Что изменилось? Почему тогда я был готов убить человека, а сейчас трясусь, подобно осиновому листу, перед возможностью покончить с жизнью человека, который причинил мне, нам, столько боли?.. — Открой глаза, Джером. Повинуясь зову, я распахнул веки, сам не заметив, как крепко сжал их, пытаясь заставить себя нажать на курок. Как бы я не пытался сконцентрировать на своей ненависти, отрицательных чувствах к Тобиасу, у меня не получалось нажать на этот чертов курок! Я держал в голове истекающий кровью образ Рейна, но все меркло с тем, как Тобиас смотрит на меня в этот самый момент. Будто вверяет мне самую главную роль в его жизни — гонца смерти. — Держи глаза широко открытыми. Я хочу, чтобы ты знал, как это лишать жизни кого-то, — сказал тот, не прекращая смотреть на меня. — Хочу, чтобы ты увидел смерть. Хочу, чтобы ты осознал, почему я решил умереть, а не продолжил бороться. Хочу, чтобы ты осознал, почему сейчас оружие в руках держишь ты, а не кто-то другой. Хочу, чтобы ты понял, почему мой выбор пал на тебя. — Я не могу… — Ты способен на многое, дорогой. Давай, закончим это здесь и сейчас, Джером. Прошу. Тобиас Каттерфельд умолял о смерти. Он впервые умолял о чем-то. Его руки отпустили пистолет, когда почувствовали, что тот стоит в верной позиции. Мужчина продолжал смотреть на меня, не отводя взгляда, не моргая, от чего мне было еще сложнее держать палец на курке. — Finita la commedia? — спросил я, чувствуя что мой голос приобретает ранее невиданные нотки отчаяния. — Finita la commedia, — улыбнулся мужчина, рад слышать, что я до сих пор помню его фразу. Фразу, которая разделяла все наши общие воспоминания. Я понимал, что убивая его, я убиваю частичку себя. Понимал, что после отнятия жизни больше никогда не стану прежним. Понимал, что все мое дальнейшее счастье будет окрашено в крови этого человека. Понимал, что никогда не смогу отойти от этого. Понимал, что эти голубые глаза, которые сейчас приобрели тот же оттенок голубого, что я так любил у Рейна, будут сниться мне в кошмарах. Понимал, что больше никогда не смогу посмотреть в глаза сыну и будущему ребенку, когда они спросят о семье своего второго отца… Понимал, что это конец. Та самая finita la commedia для всего, во что я верил, но поступить иначе я был не в силах, ведь люди существа простые. Все мы движемся к счастью, стремясь обрести покой, и о Господи, я слишком устал, чтобы продолжать борьбу с Тобиасом или своим отцом! Единственное, чего я желаю, — вернуться в Мюнхен со своим сыном, крепко обнять Рейна, вдыхая запах яблок, доносящийся от его тела, и сказать, что все закончилось. Именно закончилось, ведь это не победа. Мы слишком много потеряли, дабы радостно возгласить о ней. По-своему мы все проиграли. Каждый расплатился чем-то важным для себя. Кто-то любовью. Кто-то потерянным временем. Кто-то жизненными ценностями. Кто-то убеждениями. Кто-то состоянием и наследством. Кто-кто жизнью… Нет, это не победа. Мы просто пришли к логической развязке. Я глубоко вдохнул и, наконец, посмотрел в глаза Тобиасу, не пытаясь отвести их в тот же момент. Мои руки перестали дрожать. Тело, словно перестало принадлежать мне. Я чувствовал себя холодным пистолетом, который держал сейчас в руках. Чувствовал, как с каждой секундой, приближающей нас к неизбежному концу, я теряю самого себя, превращаясь в того, кем меня всегда желал видеть Рейн. Во взрослого, рассудительного, принимающего жестокий мир и не истерящего беспричинно Джерома — человека их мира. Карие глаза в голубые. Холодный металл в горячую кожу. Ни слова. Ни движения. Ни эмоций. Отныне и впредь — ничего. Пуля постигла цель.