Milk&Blood

— Что это такое?! — разгневанный Пак Чанёль, находясь в своем кабинете на двадцать седьмом этаже офиса, швыряет на стол папку с какими-то бумагами. Перед ним стоит Сехун, переминаясь с ноги на ногу. — Это… — мямлит ассистент, — это произошло очень внезапно, никто из нас об этом не знал до сегодняшнего утра. Видимо, старший господин распорядился об этом из главного офиса вчера вечером. — Зачем нам это нужно, господи… — Пак взялся за голову. — Посиди здесь, пожалуйста. — Он кивает в сторону коричневого кожаного дивана, стоящего чуть поодаль от его стола красного дерева, а сам берёт в руки телефон. — Я слушаю, — раздаётся властный, представительный голос на другом конце провода спустя пару мгновений. — Отец, что ты устроил? Зачем нашей фирме это дурацкое рекламное лицо? Наши отели и рестораны и так везде известны, зачем нам этот человек? — Ты о Бён Бэкхёне? — голос отца Пак Чанёля не зол, он знает, что сын — человек вспыльчивый, а поэтому всегда старается говорить с ним спокойно. — Да, о нем. — Чанёль морщится от упоминания о его соседе, с которым, из-за его же собственной грубости, уже успели сложиться крайне натянутые отношения, и которого он узнал на фотографии, прилагаемой к сведениям в той самой папочке. — Он очень популярен, да и к тому же недурной наружности. То, что звезда такого масштаба станет лицом нашей компании, а в ближайшей перспективе и амбассадором, пойдет нам только на пользу, согласись. — Мы с ним так намучаемся, отец, — почти безнадежно вздыхает Пак. — Ты еще не знаешь, что он за кадр. Господин Пак почему-то тихо засмеялся. — Догадываюсь. Когда он подписывал контракт, то потребовал другую ручку, потому что та показалась ему слишком толстой. Теперь Пак младший уже на все сто обреченно стонет. Отец снова смеётся. — Это даже мило, Чанёль-и, — успокаивающе произнес он. — Вы непременно сработаетесь. Но ты так сказал о нём… Вы уже знакомы? — С недавних пор он мой сосед. — Скептичное выражение лица, опущенные уголки губ и полуприкрытые веки — неизменное сопровождение недовольства младшего господина. — Да ты что?! — удивился отец. — Тогда однозначно сойдётесь. — Даже в голосе чувствовалась его снисходительная улыбка. — С чего это? Я с ним видеться, что ли, буду? — удивленно округлил глаза Чан. — Конечно, ты же теперь его директор. Всё, мне пора на гольф, Чанёль-и. Кушай хорошо. — Да, — кивнул тот. — И ты не забывай о приемах пищи. — Ну что там? — Сехун взволнованно уставился на Чанёля. Он всегда переживает о директоре, как о родном, потому что у них очень хорошие отношения. Чан пожимает плечами: — Этот Бён Бэкхён… — он собирался было раскрыть суть ситуации во всей полноте, но не успел — дверь распахнулась, и в кабинет бесцеремонно ворвался Бён Бэкхён. Он одет в чёрные скинни-джинсы, так выгодно подчёркивающие привлекательные не тощие бедра, и в белую рубашку, на носу — очки от солнца, а небрежно уложенные волосы придают особого шарма. Вслед за ним семенит секретарь До Квансу, держащий в руках куртку Бёна, прямо как королевскую мантию, а войдя, робко кланяется всем присутствующим. Сказать, что Пак Чанёль ошалел — ничего не сказать. — Кто здесь главный? — требовательно заявляя, Бэк окидывает взглядом помещение и резко останавливает его на Чанёле, затем приспускает с глаз очки. — Сосед? — уже тише и откровенно недоумевая. Сехун уже давно обронил челюсть и просто наблюдал. Чанёль, кивая на автомате и не сводя с Бэкхёна сосредотачивающийся взгляд, негромко отвечает: — Он самый. — Мне сказали, что здесь кабинет моего директора. — Прихотливости Бэк, конечно, сбавил, но не слишком. Он снял очки и прямо смотрел на Пака. — Вас не обманули, — отвечал Пак. — Отныне для Вас, уважаемый Бён Бэкхён, я, помимо соседа, теперь еще и директор. — Он старался говорить как можно более серьёзно и холодно. — Господин Пак. — Привстал из-за своего стола и подал Бэку руку для знакомства. — Бён Бэкхён. — Певец немного замялся, но подошел и пожал большую ладонь тонкими пальчиками. Довольно поздний вечер, наступивший спустя пару недель навязанного старшим Паком сотрудничества. Балконы 2901 и 2902 квартир расположены смежно, а разделяет их не слишком высокая перегородка, так что жильцы выше упомянутых имеют возможность обозревать, чем себя занимают их соседи снаружи; это также прекрасная возможность для милого добрососедского общения. Была бы. Если бы там жили другие соседи. Бэкхён, укутавшись в теплый халат с капюшоном, сидел с чашкой чая, неторопливо потягивал лёгкую сигарету, смотрел в небо и так красиво тихонечко напевал: «Звёзд в городе почти не видно. От этого мне так обидно, Ведь только шум машин я слышу И вижу яркие огни.» Он придумал это только что, тоскуя больше от одиночества и усталости, нежели от отсутствия звёзд на небесах. Несмотря на прагматизм и порой запредельные капризы, Бэк — натура очень романтичная и нежная. Вскоре отворилась дверь соседнего балкона, и сразу же послышался щелчок зажигалки. Чанёль, подойдя к краю, оперся локтями на ограждение и окинул город внизу спокойным взглядом. Он только закончил всю работу и решил отвлечься от мыслей, что нагружали его весь вечер. Он слышал пение Бэкхёна, и не мог точно утверждать, что остался равнодушным. Бэк всегда брал публику своим козырем — проникновенностью и душевностью, ведь пение — это то, чему он отдавался на все сто искренне, без напускных эмоций, без масок. То, чему он отдавал часть своей души, позволяя тому пронизать ее, пройти через нее насквозь. Бэкхён сразу же заметил своего новоиспеченного директора. Тот не заговаривал с ним, так что Бэк снова запел: «Звезды так прекрасны, Лучше солнца света. Люди так опасны, Жди от них привета.» — Согласен, — пробасил Чанёль, поднося к губам крепкую сигарету и затягиваясь. — С чем? — С тем, что люди опасны. — Вам не холодно? — неожиданно для себя выдал юноша. — Нет-нет, все в порядке. — Ёль постепенно успокаивался — сигареты и свежий воздух оказывали нужное воздействие, способствуя остыванию разума после переделанной работы. — Вы не скучаете по звёздам? Их практически не видно в небе над городом. — В лесу их видно хорошо, — почему-то не без охоты отвечал соседу Чанёль. — Вы бываете в лесу? — Бэк покосился на директора, стоящего к нему боком, и затянулся. — Да, нередко. — Я бы тоже хотел бывать там как можно чаще, — мечтательно произнес он. — Что же мешает? — Наверное ничего, кроме моей привязанности к городу. Чанёль, докурив, постоял с минуту и потянулся за второй. Почему-то ему хотелось пробыть на балконе подольше. — Где вы останавливаетесь, когда приезжаете в лес? — полюбопытствовал Бэк, затем беря пример с директора и также подкуривая вторую. — Какой-то посёлок? — У меня там коттедж, — спокойно отвечал Пак. — Ух ты! — певец оживился. — А Вы мне его не сдадите в аренду? — Он уставился на Чанёля, который, кажется, совсем никогда не одарит ответным взглядом. — Хотя бы на недельку. — Нет! — Чан слегка вспылил и мотнул головой. — Я его не сдаю, о чем ты. — Он даже отошел подальше от перекладины между балконами, стремясь как можно надежнее дистанцироваться. Пак поскорее докурил и очень поспешил удалиться. Подальше от всяких углублённых расспросов — он не был к этому готов. Бён все еще пребывал в легком удивлении в ответ на такую реакцию директора, подобных которой, честно признаться, было немало. Он уже начинал кое-что понимать: старший просто оградил себя огромной стеной. Только вот о том, что поспособствовало этому, ему еще предстояло узнать. Узнать об обратной стороне жизни директора, о той, что темнее и несравненно сложнее, чем помощь отцу с бизнесом. В один из подобных вечеров, когда младший господин имел такое количество работы, что вынужден был разбираться с ней ещё и на дому (по большей части этому поспособствовало внедрение в семейную компанию нового лица. Что, скорее всего, и являлось дополнительной причиной удваивания паковского недовольства по этому поводу), его побеспокоил телефонный звонок. «Эрнест» высветилось на экране. Пак, конечно же, взял трубку. — Привет, Чанёль. — Гиммлер заговорил своим привычным тягучим хитрым голосом. — Что тебе нужно? — пробасил Пак. — Я хочу к тебе приехать. В гости. У меня есть твой любимый ром. — Ты думаешь, что вход в мой дом стоит бутылку рома? — Пака переполнял скептицизм. — Конечно. Это же El Dorado. — Гиммлер засмеялся. — Я помню, с каким удовольствием ты его раньше пил. — Все меняется, Эрнест. — Все может измениться, да, но не любимый ром. Так что, я приеду? — В его неприятном голосе проскакивала наглость и надежда. — Не стоит. Я никого не хочу видеть. — А если я скажу, что уже стою у двери твоего подъезда? — В этот момент раздался сигнал дверного звонка. Чанёль не спеша подошел к двери и на экране видеодомофона, перед камерой, увидел лицо Гиммлера с телефоном у уха. — Можешь уходить, — усмехнулся хозяин квартиры. — Знаешь же, что не уйду. Пораздумав примерно с минуту, Пак впустил Эрнеста. Когда тот добрался до квартиры, он встретил его со скрещенными на груди руками и неприветливым взглядом. — И зачем? — заговорил он. — Зачем ты явился в этот раз? — Это дурацкий вопрос. — У Эрнеста в руках почему-то оказалось еще две бутылки с алкоголем. — Вот, возьми, — он почти сбросил их на руки Паку, отчего тот слегка опешил, но всё же успел осторожно подхватить. Уже на протяжении приличного времени молодые люди сидели на кухне при приглушенном свете и беседовали. — Видишь ли, Чан, я пал, — вещал Эрнест, опершись головой на руки и устремив взгляд на ночной город, что так хорошо просматривался через панорамные окна. — В Сеуле обо мне все забыли за время моего отсутствия. Люди больше не испытывают потрясений от известий об ужасных разбоях, зверских убийствах. Да, за это время я взбудоражил весь Берлин и Гамбург, заставляя главарей преступных группировок трепетать и бояться, испытывая при этом сладкое упоение от того, что я оказывал им честь, нанося визиты. Но мне стало этого мало… — Он вздохнул, отпив из стакана, и потупил взгляд в стол. — Ты вернулся, чтоб снова добыть здесь дурную славу? — Как ни странно, Чанёль слушал о намерениях гостя спокойно, и на это были основания. Он знает, что теперь Он сам — укоренившийся и самый главный криминальный авторитет. Без исключения все махинации проходят через него, он контролирует абсолютно все аспекты в данной сфере, так что ничего не происходит без его ведома, а многое — и без его разрешения. — Да! — твердо отвечал Гиммлер. — Для этого мне и нужна такая слишком важная звезда, как Бён Бэкхён. — И что ты собираешься сделать с этой звездой? — Я специально выбрал юношу, а не девушку — чтоб дело было громче. Либо завести с ним отношения и осветить это в прессе, назвав своё имя, либо… — павший бандит на секунду задумался. — Либо убить. Только чтоб, опять же, люди узнали мое имя. — Тогда ведь тебя упекут за решетку. — А нужно сделать так, чтоб не упекли. — А не выйдет, Эрнест. — Чанёль наливает себе еще рома, затем передавая бутылку гостю. — Поэтому я и пришел к тебе, — тот взглянул в глаза хозяина квартиры. — Если ты замолвишь за меня словечко в органах, то не посадят же, верно? Чанёль помолчал, подумал о ситуации и бесстрастно усмехнулся. Он уже сейчас знает, какого масштаба крах потерпят эрнестовы планы, но не подает виду — желает еще немного понаблюдать за его «продуманной до мелочей» игрой. — Выйдем покурить? — спросил Пак, как ни в чем не бывало. — Да, я тоже хотел предложить. — Гиммлер закивал и поднялся с места. Хозяин дома вышел на балкон первым. На соседней площадке снова сидит Бэкхён, слегка повернутый спиной, снова с чаем, только на этот раз при нём еще и блокнотик — видимо, сочиняет новую песню. Эрнест, будучи немного более пьяным, выходя, споткнулся, затем огляделся и, заметив соседа, принялся молча тыкать пальцем и размахивать рукой, глядя на Чанёля. Тот не без силы толкнул его в плечо, утихомиривая. Бэкхён был в наушниках и не слышал возни по соседству. Молодые люди закурили. — Я не знал, что он твой сосед, — изумился бандит. — Так ты мне поможешь? — шепчет он. Глаза его снова загорелись, так же, как и тогда, когда он увлеченно делился с Чанёлем своими планами на певца. — Зачем тебе это? — тихо отвечает Ёль и ведет головой. — Ну я же объяснял. Тогда я добуду столько славы! — нетерпеливо произносит тот и снова бегло оглядывается в сторону юноши. — Я сначала отымею его, просто для удовольствия, ведь это так сладко… А потом грохну. Мы расскажем прессе, что это произошло в целях самозащиты. Скажем, что он хотел вырезать всю мою семью. Я даже сейчас готов прострелить его красивую, нежную ножку… — тянет с подлым упоением, доставая из-за пояса пистолет. — Мы ведь вместе, ты мне поможешь. Намерения Гиммлера были мгновенно пресечены. Пак с огромной силой заехал кулаком по его лицу — наглому и бесчестному. Тот с грохотом рухнул на пол, а оружие отлетело в сторону, создавая характерный звук удара о каменную кладку. Это произошло в тот момент, когда песня в наушниках Бэкхёна закончилась, и он подбирал другую, так что мог слышать окружающие звуки и услышал, а поэтому подскочил от неожиданности, роняя телефон и уже пустую чашку, что звонко разлетелась на осколки. Он стоял испуганно, ничего не понимая; сначала заметил лежавшего на полу человека, а затем взглянул прямо в глаза Чанёлю, который, так вышло, находился лицом к юноше и тоже поддерживал зрительный контакт. Оба увидели друг друга такими впервые: Чанёль Бэкхёна не капризным, вредным и с напускной важностью, а по-детски растерянным, с чистым и совсем невинным взглядом; а Бэкхён Чанёля не спокойным, холодным и невозмутимым, а пребывающим в непреклонной ярости. — Зайди и не выходи! — резко скомандовал Пак, кивая в сторону двери. Бэкхён почему-то послушался, покорно кивнул и, поспешно собрав вещи, удалился. Достав из кармана телефон, Пак позвонил ассистенту и велел незамедлительно явиться, и еще «захватить ключи от А16». После этого он вынес бутылки, привезённые Эрнестом (их оставалось две — выпить успели только одну), и по очереди повышвыривал их с балкона. Где-то внизу послышался звон разбивающегося стекла. Гиммлер в это время, кстати, все еще валялся в отключке. Его пистолет Чанёль забрал и спрятал в ящике своего стола. — Зачем Вы вообще его впустили? Ночь на дворе. О Сехун и Пак Чанёль сидят и курят около одного из гаражей, что находятся на территории старой тюрьмы. Пак Чанёль в своё время выкупил её у правительства для собственных нужд, обустроил там крематорий и много подобных камер заключения. Находилось всё это в посадке далеко за городом. На двери гаража болталась неприметная затёртая табличка с надписью «А16». — Пойми, — отвечал Пак, — что он приехал сюда неспроста, и затевал, как и предполагалось, огромную гадость. Я обязан был поддерживать с ним связь, чтоб постепенно узнать о его планах и намерениях. В этот вечер он пришел и просил моего покровительства перед органами, чтоб его не посадили за убийство Бён Бэкхёна. А после и вовсе собирался прострелить ему ногу с моего балкона. — Нашего Бэкхёна?! — Сехун заголосил и взволновался. — Чанёль кивнул. — Но зачем это ему? — Чтоб о нем снова вспомнили, — пожал плечами директор. — Но не таким же способом. — О все еще сидел с округлёнными глазами. — Господин Бэкхён в порядке? — Он перевёл взгляд на Пака. Тот снова кивнул и затянулся. Из гаража послышался крик: «Пак Чанёль! Выпусти меня немедленно!». Эрнест пришел в себя. Сехун обернулся, после взглянул на директора, как бы вопрошая: нужно ли что-нибудь предпринять. Чан помотал головой. Он уже успел остыть и снова сделался невозмутимым. — Потом. Все потом, — тихо сказал он. — Не хочу сейчас тратить на него время. Пусть сидит. Как-нибудь потом я заеду к нему. Поехали в город, и по домам. Ассистент одобряюще кивнул. Докурив, молодые люди покинули пустынное место на чёрном внедорожнике. В эту ночь Бэкхёну спалось плохо. Время тянулось мучительно долго, он бессонно ворочался в постели, а в памяти все это время оставалась картина с незнакомцем, падающим без сознания от одного удара директора, и взгляд… Взгляд директора, горящий пламенем гнева, искрящийся огоньками злости, но не на Бэкхёна, а на… «Кстати, кем же был тот человек? — думалось певцу. — Что он такого сделал? Может, они с директором чего или кого не поделили?». Все эти мысли, как полки солдат по плацу, дружно шагающие кругами по голове, переполняли её, отдавались эхом пульса в висках и не давали уснуть. Еще немного поворочавшись, Бэк потерял всякую надежду на сон. Сделал чай, укутался в халат, захватил пачку сигарет и вышел на балкон. Времени уже было примерно с 4 часа утра. На соседнем, конечно же, находился Пак Чанёль. Бэк увидел, сел в удобное кресло и умиротворенно закурил. — Этот человек не причинил Вам зла? — тихо спросил он. Директор почему-то по-доброму усмехнулся и промолчал. — Почему Вы не спите? — еще тише поинтересовался Бён. — Вы, верно, часто бодрствуете по ночам… — почти прошептал он, еще надеясь услышать что-нибудь в ответ. Чанёль снисходительно посмеивался, а лёгкая улыбка не сходила с его уст. Признайся уже наконец хоть самому себе, Пак, в том, что появилась она только лишь потому, что Бэкхён благодаря твоей предусмотрительности все также сидит на своем балконе, все также курит сигарету и ты все также имеешь возможность слышать его околдовывающий голос. — Ты-то почему не спишь? — произнёс наконец старший тихо. Бэкхён чуточку удивился. — Я не страдаю бессонницей, нет. — Он замотал головой, самодостаточно приподняв подбородок. — Обычно крепко и сладко сплю. — Похоже, сегодня юноша отбросил все маски разных оттенков заносчивости, и теперь отвечал посредственно и невинно. Интересно, многим ли удавалось увидеть его таким? — Просто в эту ночь мне что-то не даёт покоя. Мне почти никогда не доводилось наблюдать драк и всего такого. Ночью легче быть открытым и искренним. Точнее, именно ночью, при тихих обособленных разговорах таким и выходит являться на все сто процентов. — Что же, поклонники никогда не дрались за твоё внимание при тебе? — с лёгкой горечью в голосе ответил Ёль. Бэк пожал плечами. — Мне неизвестно этого. Я ни с кем особо не контактирую. Надеюсь, что Вы в порядке… Так это был плохой человек? Бэкхён вопросительно посмотрел на Чанёля, чей взгляд был устремлён на ярко светящийся билборд, размещённый напротив, на высоте тридцатого этажа. На нём красовалось ангельское личико звёздочки, находившейся теперь под его опекой. Младший, естественно, заметил это. — Красиво, правда? — Бэк засмеялся. Чисто и искренне. — Его разместили тут месяц назад. Я переехал сюда потому, что его так прекрасно видно с моего балкона. Видите, там надпись «달의 꼬마요정 (Лунный Эльф)»? Я сам её придумал. Это, кажется, очень символично. — Надо же… — Чанёль не собирался прекращать удивляться. — Никогда раньше его не замечал. — А теперь заметили. Это же хорошо? — Да, — кивнул Пак, не раздумывая. — Господин Пак сказал, что скоро будут проходить съемки рекламы для нового отеля. Вы знали? — Нет, меня он еще не уведомил. Наверное, завтра позвонит. — Но он велел мне Вам передать. — Бэк снова пожал хрупкими плечиками. — Серьезно? — снова удивился Чан и во мгновение обернулся в сторону певца. Тот незамедлительно отвёл взгляд. — Да. — Вот же отец… — проворчал Пак. — Кто еще кому директор. — Да не переживайте Вы. — Снова послышался лёгкий и искренний смех. — Это же только план. Он обязательно уведомит Вас перед началом. — Нет, я знал, что скоро открытие нового отеля, но о подготовке к съёмкам ничего не слыхал, — ворчал Чанёль. — Утром поговорю с ним. — А Вы почему не спите? — Бён снова предпринял попытку поинтересоваться. — Я работал. — Ответил Чан. — Днём высплюсь. — Он действительно работал, ведь расправляться с недоброжелателями — его основная работа. — О, у Вас тоже завтра выходной? — Да, решил отдохнуть от дел. — Вы играете в гольф? — Отец с детства учил, но мне это не очень нравится. А ты? — Он посмотрел на Бэка, отчего тот снова отвел взгляд, который, кажется, до этого все время фиксировался только на Чанёле. — Я недавно научился. Иногда могу захотеть поиграть, но зачастую мне слишком лень. — Младший мягко улыбнулся. И старший отчего-то тоже. — Хотя бы на съёмки являться не ленись, — негромко произнёс он. — О, это святое. Но все же… — Бэк поводил глазами из стороны в сторону, усмехаясь. — Иногда меня приходится хорошенько побудить. — Это не будет проблемой. — Идёмте спать? — обратился к директору артист после небольшой паузы, использованной для того, чтоб разделаться с сигаретами. — Ты уснёшь? — После того, как я убедился, что с Вами все в порядке, то думаю, что усну. Только постарайтесь поспать и Вы, ладно? — Я почитаю и сразу же усну. Хорошо? — Идет, — закивал младший, мило прищуривая глаза. — Доброй Вам ночи. — И тебе. Спи крепко. Молодые люди позаходили по домам, а в воздухе все еще витала атмосфера мягкой откровенности. Работа вместе их помирила. И, возможно, постепенно сближала. А может пока еще не сближала. Все равно виднелись сдвиги — Пак перестал быть грубым по отношению к Бёну — он понял, что там так нельзя. Там что-то другое, там не место даже недовольству, не то, что грубости. Следующим же утром до Чанёля дошли весьма интересные вести: Сехун позвонил и сообщил, что Эрнест сбежал. — Ничего другого ожидать, конечно же, и не следовало, — усмехнулся Ёль. — Ну что ж, скажи нашим, чтоб попробовали его разыскать или вычислить местоположение. — Будет сделано, босс. — Сообщай, какие там возникнут результаты, — холодно ответил Ёль и положил трубку. Чан пытался (без всякой надежды, конечно) позвонить Эрнесту, но телефон находился вне зоны доступа. «Он слишком самонадеян, — подумал директор. — Из тех лабиринтов посадок ведь просто так не выбраться…» Гиммлер бежал, сам не зная, куда. Главным было сейчас одно — просто бежать, а с местом он разберётся попозже. Силы стремительно покидали: влияние оказывают и голод с жаждой, и дикая усталость после бессонной ночи. Гиммлер не знал, в чем и где искать спасения: вокруг только глухие посадки и ни малейшего намёка на автодороги. Задыхаясь от быстрого бега, он слегка сбавил скорость и принялся шарить руками по карманам, мимолётно пожелав включить телефон, но потом вспомнил, что при этом условии его сразу же найдут люди Чанёля. Теперь в нагрудном кармане джинсовки он, кажется, нащупал свое спасение: белая таблеточка, завернутая в пакетик с замочком — такая сильнодействующая и такая желанная именно сейчас. Эрнест насилу глотнул твердую таблетку, подкопив слюну в пересохшем рту. На голодный желудок ЛСД окажет эффект значительно быстрее. Уже через пятнадцать минут деревья с синей, красной и желтой листвой пластично двигались вокруг Эрнеста в причудливом танце. Земля, на которой он сидел, казалась огромным мягким шаром, заполненным воздухом и покрытым пушистым ковром, а небо — крышей из фиолетового стекла. Сколько он уже бродил — не понимал. Но бродил очень криво и забрел достаточно далеко (ему так казалось). Связываться с кем-то с просьбой вытащить не было смысла, ведь все бывшие сторонники Гиммлера его уже не уважали и даже, кажется, совсем позабыли. Оставшись совсем без сил, юноша рухнул под дерево, которое выглядело для него приветливо, склоняясь над ним, улыбаясь и что-то ласково нашёптывая. «Я, кажется, совсем ослаб, во всех смыслах. Мне приходится убегать и скрываться, как последней скотине. Что же я делаю? Где былая власть?» Погода была сухая, ветер обдувал со всех сторон, а листья на деревьях слишком шумно шелестели, откликаясь в голове невыносимым шипением чёрного цвета. Звон в ушах, такой неприятный и назойливый, беспросветное чувство истощённости. Эрнест совсем ничего уже не ощущал, на мгновения переставая, казалось, даже дышать. Последнее, что все еще удерживало в сознании — мысли, мелькающие скудными отрывками и постепенно угасающие. «Достаточно ли я расположен к тому, чтоб уберечь себя от гибели прямо здесь и сейчас? — Кажется, сознание покинуло на миг. — Если включу телефон, Пак меня найдёт. Да, это обернется проблемными последствиями, но, по крайней мере, меня отсюда вытащат, накормят и дадут отоспаться… — Лёгкие словно свинцом забиваются. — А будет ли так? Или меня снова закроют в том гараже с железным стулом и цепями? В этот момент Гиммлер выглядел так жалко и беспомощно, огонь его ужасного характера тогда затухал. Но ведь когда Чанёль заберет его и приведет в чувства, то он снова разгорится, верно? «Когда меня найдут, то сразу ведь не убьют, верно? — (Глупец, да кому ты нужен? Для кого ты имеешь значение?) — Конечно… Либо сдохнуть сейчас, либо еще пожить, разобраться и вернуть былое влияние. Да, я слишком себя люблю. Я использую Пака и останусь живым. Да.» Он из последних сил включил телефон и позаботился о GPS. На большее его не хватило — сознательное состояние отступило, его сменили темнота, неведомость. Шум листвы больше не слышался. Звон в ушах прекратился.